Текст книги "Эшафот забвения"

– Вставай, дядя Федор, а то и вправду опоздаем.

– Я тебя упеку за членовредительство, сука!

– Ты что-то сказал? – переспросила я, угрожающе поведя носком ботинка.

– Ничего.

– То-то. А на будущее запомни – джентльменом нужно быть не только с билетершами Театра имени Вахтангова. Усек?

Левый глаз Бубякина грозился заплыть – кажется, я перегнула палку. Достав из кармана монетку в пять рублей, я протянула ее незадачливому хакеру:

– Приложи.

Он с бессильной ненавистью уставился на меня, но монетку все-таки взял. Я резко повернулась на каблуках, подняла планшет и пошла вперед не оглядываясь.

Бубякин появился у административного корпуса спустя десять минут. Я сидела на ступеньках, подложив брезентовый планшет, и спокойно курила сигарету: сама кротость, дурнушка со стажем, привыкшая к бесплодному ожиданию случайных любовников.

– Задерживаешься, – мягко пожурила я Бубякина, – все сроки вышли.

Он плюхнулся рядом со мной, с опаской скосив пострадавший глаз: он все еще не мог поверить в дикую сцену, произошедшую только что.

– Сигаретку? – как ни в чем не бывало предложила я.

– Пошла ты, – огрызнулся Бубякин, но сигарету взял.

Несколько минут мы молча курили.

– Лихо ты меня, – глядя в пространство, задумчиво сказал Бубякин, – со всеми мужиками так или есть счастливые исключения?

– Ты мне не нравишься. Самоуверенный рахитичный щенок, вот ты кто.

– А ты – старая вылинявшая сука. И ты мне тоже не нравишься, но это не повод, чтобы ручонки распускать. Навязалась на мою голову, суфражистка чертова! – Бубякин не смог смолчать и тотчас же, наученный горьким опытом, отодвинулся от меня подальше.

Но теперь я уже не представляла опасности: вспышка мгновенной ярости улетучилась, уступив место мелким угрызениям совести. В самом деле, в чем виноват этот безобидный хлыщ, поддевший меня скорее по инерции, чем из злого умысла? Неадекватность реакции налицо, неплохо бы заняться расшатавшейся психикой, хорошенько вымыть ей шею и заплести банты в косицы. Я втянула ноздрями сырой октябрьский воздух и только теперь поняла, что чувствую его. Впервые за последние три месяца. Это были давно забытые ощущения счастливой резкости бытия, я как будто бы вышла на свет после долгого блуждания в темных лабиринтах своей вины. Странно, что это произошло именно сейчас, эмоциональная встряска – вот чего мне не хватало. Я почти с благодарностью посмотрела на Бубякина.

– Покажи-ка свое недремлющее око.

– Покажу в другом месте, когда буду побои снимать. Тебе это с рук не сойдет, и не надейся, – проворчал Федор вполне миролюбиво.

– Да нет, все в порядке. Фингала ты счастливо избежал. – Я критически осмотрела физиономию Бубякина и осталась довольна.

– Это дела не меняет… Я потребую компенсации, учти.

– Чашка бульона в привокзальном буфете тебя устроит? С расстегайчиком?

– Пошла ты…

– Плащ я тоже могу состирнуть. Из особого к тебе расположения.

– Слушай, ты всегда так зазевавшихся мужиков кадришь?

– Почти, – мне стало весело, – вот только денежку тебе придется вернуть, раз все обошлось. Она мне еще понадобится.

– Для аналогичных случаев?

– Именно.

Я вдруг коснулась руки Бубякина, не отдавая себе отчета, зачем я это делаю. И только когда почувствовала под пальцами живую, восхитительно упругую кожу, поняла, что сейчас мне был нужен, был необходим именно этот жест: возвращение к жизни – вот что это означало. Серьга был не в счет, его прошлое было и моим прошлым, его жизнь была и моей жизнью. А там, кроме руин и мертвых тел под ними, не было ничего. Нелепый же ассистент художника Бубякин вдруг оказался первым человеком из внешнего мира, потерянного для меня навсегда; квелый суслик, сам того не подозревая, сделал невозможное – он пробил брешь в моем оцепенении, в моей готовности не жить. И с каждой секундой эта брешь стремительно расширялась, мир наполнялся невнятными звуками и сомнительно-яркими красками, я как будто очнулась от спячки…

Нет, я не готова умереть, я не готова умереть, я не готова. Не готова. Простите меня все, но я не готова. От паленой осетинской водки придется отказаться, мне не нужны случайности. Я потянулась до хруста в костях и с наслаждением услышала этот хруст: я была жива!..

– Замечательный октябрь в этом году, ты не находишь, дядя Федор?

– Что-то, я смотрю, у тебя настроение резко поднялось, – с сомнением взглянул на меня Бубякин. – Даже в бесстыжих глазах оживление наблюдается. Давно со спарринг-партнерами не тренировалась? Или все прочие разбежались, один я, дурак, под горячую руку попал?

– Считай, что так.

– И не называй меня, пожалуйста, дядя Федор.

– Почему?

– Потому что все недоноски так меня называют. Старые девы, любители стереотипов и моя двоюродная бабушка по матери. Идем, шеф там, наверное, копытами землю роет…

* * *

…Страхи Бубякина оказались сильно преувеличенными. Я поняла это, как только мы оказались на четвертом этаже, в маленькой комнате съемочной группы кинофильма с претенциозно-расплывчатым и труднопроизносимым названием «Забыть Монтсеррат». Я даже сморщилась от такого явного проявления дурного вкуса: каннский триумфатор мог бы выбрать что-нибудь поизящнее.

– Подожди здесь, – шепнул Федор с таким значением, как будто оставлял меня в предбаннике чистилища, под табличкой «Бог-отец. Часы приема по личным вопросам: 16–18».

Я осталась в коридоре, ничуть не изменившемся за последние несколько лет. Прикрыв глаза, я мысленно восстановила план этажа: чуть дальше – у лестницы – курилка с крышками от пленочных коробок, приспособленными под пепельницы: почти всю стажировку, с небольшими перерывами на винегрет в буфете, мы просидели там – я и моя однокурсница казашка Камиля, безвестно сгинувшая впоследствии в предгорьях Алатау. Если спуститься вниз, то после долгих блужданий можно оказаться в основном корпусе, напичканном павильонами и каморками вспомогательных служб. Если подняться наверх, то есть вполне реальный шанс наткнуться на кого-нибудь из мастеров курса, играющих тренеров в команде большого кинематографа. Они не узнают меня. Они не узнали бы меня, даже если бы я не изменила лицо: я была самым незаметным растеньицем на курсе, сырьевым придатком блистательного сценариста Ивана. Несчастная Мышь, нелюбимая падчерица «Мосфильма», если бы только знала, что произойдет с тобой впоследствии…

– Не померла еще? – Распахнувшаяся дверь едва не ударила меня, из-за нее показалась голова Бубякина: – Заходи.

Секунду помявшись и с трудом уняв невесть откуда взявшуюся дрожь в позвоночнике (именно так отреагировала бы робкая Мышь на выход в кинематографический свет, старые стены «Мосфильма» на несколько секунд вызвали к жизни ее фантом), я последовала за Бубякиным.

Это была ничем не примечательная штаб-квартира съемочной группы – таких я за свою стажировку перевидала немало. И в то же время я сразу же ощутила во всей обстановке нечто особенное, неуловимо разлитое в самом воздухе, – как будто бы я вступила на заповедную территорию, никак не относящуюся не только ко мне, но и ко всему остальному миру. Я не могла понять, откуда шло это ощущение – не от плакатов же на стенах, в самом деле, не от стада кинематографических призов, мирно пасущихся за стеклом офисной полки! Здесь было что-то другое, и это «другое» моментально уловило мое отдохнувшее от трехмесячного безделья, а потому обостренное обоняние. Реальность внешнего мира вдруг чудесно преобразилась в этой ничем не примечательной комнате, здесь подванивало цирковым духом большой игры, большой авантюры, вселенского блефа.

Запахи.

Все дело в запахах: дорогие духи, дорогая кожа, тяжелый ворс дорогих ковров, слабый привкус сильных наркотиков, едва заметное сизое облачко дыма от студенческого косяка с марихуаной… Черт возьми, куда я попала?!

В комнате не было никого, кроме девушки, сидящей в кожаном кресле. Молодое, вызывающе некрасивое лицо прожженной гашишницы и любительницы группового секса. Босые ноги девушки были небрежно заброшены на стол, и несколько секунд я имела возможность любоваться розовыми пятками. Такая раскрепощенность духа слегка удивила меня, но Бубякин находил ситуацию вполне пристойной.

– Сам-то где? – спросил Бубякин у девушки.

– Во втором павильоне. Старух окучивает, – лениво сказала та и со значением посмотрела на меня. Она бесповоротно причислила мою седую голову к сонму вышеупомянутых окучиваемых старух.

– Меня не искал?

– Рвал и метал, – с видимым удовольствием произнесла девушка, – обещал с поста уволить с волчьим билетом в зубах.

– Вот блин, – занервничал Бубякин, – за мои же заклинанья я ж еще и педераст! Сутками по городу ношусь, фактуру по крохам собираю – и никакой благодарности.

– Я-то здесь при чем? – удивилась девушка.

– Ладно, Светик, мы тогда двинем во второй. Если позвонит, скажи, что я появился.

– Разбежалась, – парировала Светик, – сам с ним разбирайся!

– С ним разберешься! – вздохнул Бубякин и вышел из комнаты, увлекая меня за собой.

Я отправилась следом с большой неохотой. Странное дело, мне вдруг захотелось остаться в этой удивительной берлоге, неуловимо смахивающей на опиумный притон и номер фешенебельной гостиницы одновременно. Бубякин же, верный апостол гиньоля под дурацким названием «Забыть Монтсеррат», уже мчался по длинному коридору. Остановившись на безопасном расстоянии, он повернулся ко мне и отчаянно закричал:

– А все из-за тебя… – Он хотел добавить еще что-то, нелестно меня характеризующее, но вовремя сдержался. – Говорил же, он ненавидит, когда опаздывают! Шевелись!..

…Спустя десять минут мы уже были на подступах к мосфильмовским павильонам. Я помнила эти ангары еще по стажировке: тогда они были почти пустыми. В середине девяностых, когда большой кинематограф рухнул окончательно, самоубийцы-одиночки и фанаты авторских идей предпочитали съемки в естественных интерьерах. Малогабаритные квартиры, забитые мелкими страстишками мелких людей; малобюджетное кинцо с уклоном в нудное морализаторство и дешевую патетику – тогда это было модно. Теперь, судя по всему, наступили другие времена: в павильонах кипела жизнь. Следуя за Бубякиным, я насчитала сразу несколько съемочных групп, довольно пестрых по составу.

– Да у вас здесь жизнь бьет ключом, – одобрительно сказала я Бубякину.

– Что есть, то есть, – рассеянно ответил он.

– Сразу несколько нетленок в производстве?

– В основном клипы строгают. Сейчас вот Танец-Жигули на повестке дня стоит. Любишь Танец-Жигули, признавайся?

– Это еще кто? – Я решительно оторвалась от последних эстрадных веяний.

– Ну, старуха! Какой же русский не знает Лады Дэнс!

– А-а… Так бы и говорил. Души не чаю в Ладе Дэнс. С ней даже месячные легче переносятся.

– А я думал – ты давно в климаксе, – не сдержался Бубякин и на всякий случай прикрыл голову воротом замызганного плаща, – судя по тому, как ты на мужиков бросаешься.

– Может, я нимфоманка.

Бубякин отогнул ворот и с сомнением посмотрел на меня:

– Не смеши меня, нимфоманка!.. У таких кляч, как ты, может быть только одна пламенная страсть – пара страниц из Франсуазы Саган на ночь и игра на мандолине для дальних родственников из Алтайского края.

– Это уже две страсти. А в общем, ты прав, – весело сказала я. Моя неприязнь к Бубякину исчезала с каждой минутой, он оказался вполне сносным парнем со своеобразным, хотя и немного агрессивным, чувством юмора. И зачем я только избила его?…

– А теперь, душа моя, заткнись, – неожиданно прервал нашу милую беседу об особенностях физиологии среднего возраста Бубякин. – Приближаемся к цели. Предупреждаю, режиссер – тиран и деспот, посторонние на площадке вызывают в нем чувство глухого протеста. Так что будь тише воды ниже травы. Обстряпаем дельце, и надеюсь больше никогда тебя не видеть. Все поняла?

– Чего уж тут не понять. Тиран и деспот, чувство глухого протеста. Все ясно.

…О том, что мы наконец пришли, я поняла еще до того, как Бубякин остановился перед дверью павильона: в воздухе снова запахло вселенским блефом и веселой авантюрой. Косясь на меня, он быстро набрал шифр на кодовом замке. (Скажите, пожалуйста, какие предосторожности, в мою бытность такого не было и в помине!) В самый последний момент, перед тем как он толкнул дверь в павильон, я все-таки сумела классифицировать этот запах: он шел из моего детства с его копеечными билетиками на первый сеанс в воскресенье. Так могло пахнуть только таинство кино, и именно из-за этого сумасшедшего запаха я оказалась во ВГИКе, токсикоманка чертова. Однако то, что я увидела спустя несколько минут, можно было назвать съемочной площадкой лишь с большой натяжкой. Скорее это походило на ломбард или комиссионный магазин. Все пространство между софитами и интерьерными выгородками было завалено ворохом восхитительных, потускневших от долгой жизни вещей. Любая из них могла украсить витрину антикварной лавки средней руки. Картины, акварельные наброски и незаконченные этюды, ребра тяжелых багетов; непрочные безделушки, всегда переживающие своих хозяев… Иконы в серебряных окладах, напольные китайские вазы; лампы, у подножия которых разыгрывались фарфоровые сцены из греческих трагедий и французские пасторали. Почетное место занимала пирамида из песочных часов и клепсидр – время, заключенное в них, не имело никакого значения. Во всяком случае, для меня: я могла бы провести несколько дней, разбирая эти завалы вещей.

– А я и не знала, что у вас здесь филиал реквизиторского цеха, – зачарованно произнесла я и дернула Бубякина за рукав.

– Правило номер один: ничего не лапать. Правило номер два: никогда не произносить слово «реквизит» в контексте тирана и деспота.

– Почему?

– Потому что он ненавидит реквизит. И бутафорские примочки. Все вещи подлинные, у каждой своя история. Это создает нужную глубину общего плана. Видишь вон ту милую картинку пастелью? – шепнул Бубякин и указал на маленький этюд, почти погребенный под другими картинами. – Это настоящий Тулуз-Лотрек. Неучтенная голова Ля Гули из Мулен-Руж. Запасники Пушкинского музея.

– Как же она у вас оказалась?

– Сами принесли, долго кланялись, сказали «приходите еще» и коллекцию постимпрессионистов обещали, если для дела понадобится.

– Что ты говоришь!

– Ладно, пошел на плаху, а ты в хвост просителям устраивайся. Я тебя позову.

Тяжело вздохнув, Бубякин направился к единственному ярко освещенному углу павильона, в котором находилось несколько человек. Угол был обставлен так же добротно, как и комната съемочной группы «Забыть Монтсеррат». Длинные столы, заваленные антиквариатом, галогеновые светильники, глубокие офисные кресла. Впрочем, кресла предназначались не для «просителей», как охарактеризовал их Бубякин, те довольствовались списанными за выслугу лет казенными стульями. Контингент просителей, в который попала и я со своим «Шекспиром» в холщовой сумке, состоял в основном из бедно одетых старух с прямыми дворянскими спинами и вполне пролетарскими сухонькими лапками. Каждая из них крепко прижимала к себе сумочку и недружелюбно косилась на соседок. Я сильно подозревала, что весь этот антиквариат перекочевал сюда именно из потертых старушечьих баульчиков и ридикюлей. Тиран и деспот, «последний император» Большого стиля» Анджей Братны, действовал с размахом, весь масштаб которого я оценила чуть позже.

А пока я сидела в самом конце очереди на заклание, на самом неудобном стуле, в самой неудобной позе. И с тоской думала о том, что зря ввязалась в это мероприятие. Увенчанный лаврами Тулуз-Лотрек и мой экстравагантный, но удручающе современный «Шекспир на сборе хвороста» находились в разных весовых категориях. Да и опьяняющее чувство жизни, которое я испытывала все утро, вдруг исчезло: возможно, в этом виноваты прямые спины старух, их жесткие провалы ртов и складки морщин на лицах. Я была одной из них. Так же, как и они, я потеряла все. Но в отличие от старух у меня нет даже тряпицы с камеей или фарфоровой пастушки. К тому же и единственный выходной безвозвратно загублен. Выходной, который я могла провести с Серьгой и Микки Спиллейном… Чтобы хоть чем-то занять себя, я тихонько поднялась со стула и под неодобрительные взгляды старух отправилась бродить по павильону. К антикварным развалам я подойти не решилась: их охраняли два молодых человека с печатью значительности на разбойных телохранительских физиономиях: острые глаза, тупые подбородки, скорострельные «стечкины» у потнючих подмышек – таких типов за последний год я перевидала предостаточно и в самых разных обстоятельствах. Вот только никогда не думала, что увижу их здесь, на мирном и далеком от криминала «Мосфильме».

Один из охранников весело ощерил зубы и махнул мне рукой: сидите где сидели, дамочка, не шляйтесь без надобности. Я кивнула, испуганно округлив рот, моментально исчезла из поля зрения охранников и спустя несколько минут оказалась в глубоком тылу павильона.

Чтобы тотчас же наткнуться на Анджея Братны.

Я сразу узнала его – фотография из «Искусства кино» прочно врезалась в память. Вот только одного я никак не ожидала: лицо Братны оказалось еще более привлекательным, чем на снимке. Нет, «привлекательность» было самым неудачным определением из всех возможных. Можно ли считать привлекательными стихийное бедствие, воронку от взрыва, лезвие ножа, занесенного над жертвой? Единственное, что я могла сказать точно: это была привлекательность неотвратимой развязки.

Сидя на корточках перед грудой реквизита (правило номер два: никогда не употреблять слово «реквизит», вспомнила я Бубякина), он о чем-то тихо переговаривался со своим спутником – холеного вида бюргером. Бюргера звали Лутц, я поняла это из отрывистых реплик на искаженном русском и отвратительном английском. Я никогда не была сильна в языках, но общий пафос беседы уловила: каннский триумфатор беззастенчиво втюхивал немцу коллекцию пасхальных яиц.

– Фаберже, – втолковывал Братны, пощелкивая тонкими пальцами.

– Я, я… Андестэнд, Фаберже, – кивал немец круглой бритой головой и с сомнением рассматривал яйца.

– Мы же с вами не первый день работаем… Никаких фальшивок. Все вещи подлинные, золотой фонд русской культуры… Андестэнд?

– Я, я… – вяло отбивался недоверчивый Лутц.

– Вот, смотри, бундес чертов… Лук эт ми, герр Лутц. – Анджей взял в руки тусклое, припорошенное временем и не очень выразительное пасхальное яйцо. И тут произошла удивительная вещь: в его ладони оно преобразилось, заиграло яркими красками, в самой его сердцевине возник теплый и ровный свет.

Несколько секунд я не могла оторвать взгляда от этого удивительного зрелища. Но еще большие метаморфозы происходили с немцем: лицо его пошло красными пятнами, выдававшими крайнюю степень волнения. Он протянул было руку к волшебному маленькому предмету, но яйцо моментально исчезло в ладони Братны.

– Так как? Берете? – тоном змея-искусителя спросил режиссер.

– Я, я! – Немец еще больше покраснел, на какую-то долю секунды мне показалось, что его хватит апоплексический удар. – Хау мач?

Братны раскрыл ладонь – яйца там больше не было: стандартный ход иллюзиониста на летнем отдыхе в райцентре средней полосы, но как эффектно! Я даже сглотнула слюну от удовольствия и с трудом удержалась, чтобы не зааплодировать. Растопырив пальцы, Братны старательно указал немцу на пятерню:

– Пять штук за каждое. Файв саузенд фо ич. Почти даром. Андестэнд?

– Я, я, – все повторял немец и не мог остановиться.

Братны вытащил сложенный вчетверо листок и ткнул его немцу:

– Заодно и соглашение о сотрудничестве подпишем.

Парализованный манипуляциями режиссера, герр Лутц послушно достал из нагрудного кармана роскошный «Паркер», черкнул что-то на листке и водрузил ручку на место. Режиссер проводил «Паркер» задумчивым взглядом профессионального карманника и похлопал немца по плечу.

– Вот и отлично, герр Лутц, вери гуд. Все формальности потом, а сейчас извините… Эскьюз ми. Работа. О наших расписных баранах поговорим сегодня вечером. Тудей ин ивнинг. О’кей?

– Я, я…

– Я провожу вас.

Когда они, все так же похлопывая друг друга по плечам и выказывая чрезмерное расположение друг другу, прошли мимо меня, я уже знала, что «Паркера» в нагрудном кармане немца не окажется. Ушлый режиссер обязательно сопрет его. С самым невинным выражением лица. Точно с таким же выражением, точно с таким же изяществом в движениях я в свое время обносила дорогие бутики – только из хулиганских побуждений. Братны тоже был хулиганистым парнишкой, это я поняла сразу, вот только масштаб его шалостей потрясал воображение. Если он снимает кино так же, как крадет вещи, если все, к чему он прикасается, так же вспыхивает внутренним светом (а я сама видела это) – кинематограф заполучил действительно потрясающую личность.

Прости меня, Иван…

Я вернулась к старухам, к своему «Шекспиру», оставленному на стуле. Теперь я кое-что знала о Братны, и сведения эти не были почерпнуты из солидных академических изданий. А спустя некоторое время в зоне видимости появился и он сам: теперь уже в сопровождении маленького лысого человека в сатиновых конторских нарукавниках. И тотчас же весь павильон пришел в движение, жизнь с бешеной скоростью завертелась вокруг Братны, он втягивал в свою орбиту все новых и новых людей. Даже старухи занервничали и вытянули жилистые шеи в сторону пришедшего режиссера.

– Сам пришел. Явился, слава богу. Теперь быстрее пойдет, – слышался их нестройный ропот.

Братны оккупировал кресло, вальяжно развалившись в нем, и придал лицу скучающее выражение. Его спутник скромно расположился рядом, разложив перед собой крошечные, остро сверкающие ювелирные инструменты. За спиной Братны тотчас же оказалась блеклая инфанточка с подозрительно высоким лбом, сводная сестра гашишницы Светика: женщины в съемочной группе Братны не отличались разнообразием. Инфанточка держала в руках талмуд и поедала глазами затылок режиссера. Тут же, невдалеке, пасся стреноженный и притихший от ощущения собственной значительности Федя Бубякин.

– Давайте сюда бабулек, – скомандовал Братны, – и в темпе, пожалуйста, у меня сегодня пробы.

Очередь пришла в движение, старух выдергивали по одной и подводили к столу. Лысый ювелир прекрасно знал свое дело: он рассматривал принесенные украшения сквозь лупу, о чем-то шептался с Братны и тихим голосом выдавал резюме. Я не слышала, о чем он говорил старухам: видимо, это были не совсем лестные комментарии по поводу качества изделий. Большинство старух моментально теряло царственную осанку и отползало в сопровождении инфанточки к другому столу, за которым, обложившись бумагами и тонкими стопками наличных денег, сидел юный прощелыга в хорошо отглаженном костюме банковского клерка. Такому типу я не доверила бы и скомканной десятки из своего кошелька. Сладенько улыбаясь, клерк вручал старухам наличные, они ставили подпись в каких-то ведомостях, получали расписки и тихонько исчезали из павильона.

Вся технологическая цепочка – от ювелира до юного прощелыги – безумно заинтересовала меня. Я уже видела, как легко Братны разделался с доверчивым немцем. А беспомощные пожилые женщины представлялись совсем уж легкой добычей.

– Вы что-то принесли для съемок? – осторожно спросила я у своей соседки.

Старушка оказалась разговорчивой.

– Вот, объявление прочла, – шепотом пояснила она, – требуются настоящие украшения… За приличные деньги, напрокат… А сейчас такое время, сами знаете. Я одна, а пенсия крохотная. К тому же ее задержали… У меня очень стесненные обстоятельства, очень. А здесь обещали… Говорят, режиссер очень известный. А у меня от прабабки осталось кольцо, сапфир чистой воды. Я его даже в войну сберегла. А теперь вот… Взгляните, дама.

Она вытащила из сумки коробочку и открыла ее. Кольцо, уютно свернувшееся на вытертом бархате, поразило меня: это действительно был сапфир редкой красоты. По его краям вились стилизованные виноградные листья – золото высшей пробы, не потускневшее от времени. Люди капитана Лапицкого, которого я так беззастенчиво предала, научили меня разбираться в камнях, это было одним из составляющих моей подготовки.

– Очень красивое, – выдохнула я, – великолепная вещь.

– Да, – грустно подтвердила старушка, – тридцать лет его носила. Теперь не могу, суставы распухли, у меня артрит, знаете ли…

Высоколобая инфанточка поманила мою соседку пальцем, и та послушно двинулась к столу.

– Я с вами, – шепнула я старушке, предчувствуя недоброе.

– Как хотите, – равнодушно ответила она, сейчас ее интересовала только сумма, которую она может выручить за сданную в прокат фамильную драгоценность.

Спустя минуту лысый ювелир уже внимательно рассматривал кольцо, а я не спускала глаз с Братны. По его полуприкрытым векам пробежала тень, он потер подбородок и хмыкнул: чуть громче, чем было необходимо.

– Хорошая работа, – осторожно произнес ювелир, не отрываясь от лупы, – золото вполне приличное. Не высшей пробы, конечно. Вы когда-нибудь проводили ювелирную оценку кольца?

– Нет, – старушка непонимающе посмотрела на ювелира, – а нужно было?

– С камнем должен вас разочаровать, – сразу же приободрился лысый черт в сатиновых нарукавниках.

– А что с ним такое?

– Это не драгоценный камень, – вынес он приговор и пустился в долгие многословные объяснения. – Очень хорошая имитация, но это не сапфир. Больше похоже на сапфирин, разновидность халцедона, а это уже поделочный вариант, он практически ничего не стоит. Хотя оправа выполнена очень искусно. Вот что: мы можем купить у вас кольцо, тем более что никакой художественной ценности оно не представляет. Но за золото можно заплатить вполне достойную сумму.

Ювелир метнул быстрый взгляд на Братны. Тот забарабанил пальцами по подлокотнику.

– Скажем, рублей семьсот. В любом другом месте вам дадут гораздо меньше, если вообще что-то дадут. А семьсот рублей по нашим временам – очень даже неплохо.

На старушку жалко было смотреть: губы ее запрыгали, как у маленькой девочки, из глаз выкатились две одинокие слезинки.

– Как же так? – прерывающимся голосом спросила она. – Это же наш фамильный камень, он из поколения в поколение передавался. Моя прабабка…

– Ну, – развел руками ювелир, – подделок хватало во все времена.

Сбитая с толку старушка нерешительно потянула к себе кольцо.

– Не может быть. Это настоящий сапфир, – обреченно сказала она.

– Я занимаюсь ювелирным делом тридцать лет, а здесь выступаю только как консультант. Но любой специалист, даже оценщик ломбарда, скажет вам о камне то же самое. Я понимаю ваши чувства, но… Еще раз повторяю – подделок хватало во все времена. Соглашайтесь, бабушка, не прогадаете.

– Нет-нет… Я…

– Я могу взять кольцо с собой, под расписку. Провести дополнительную экспертизу. Но, боюсь, результат будет тем же.

Ювелир цепко держал кольцо в руках, не выказывая никакого желания расстаться с ним. Пора было вмешаться.

– Подделок хватало во все времена, это точно, – вкрадчивым голосом произнесла я, – а вот мошенников сейчас стало гораздо больше. Их у нас просто засилье. Не продохнешь.

Ювелир вздрогнул и выронил лупу из глаза.

– Значит, занимаетесь ювелирным делом тридцать лет? – так же вкрадчиво продолжила я.

– А вы, собственно… – начал было он, но тотчас же замолчал, повинуясь жесту Братны: тот соизволил наконец открыть глаза и пристально смотрел на меня.

– А вам советую, – обратилась я непосредственно к режиссеру, – поискать себе другого эксперта.

– Я не понимаю, – хорохорился ювелир, – меня в чем-то подозревают? Вы кто такая, собственно? Вы с бабушкой? Бабушка, эта дама с вами?

– Нет-нет, не со мной, – сдала меня с потрохами старушка. И скосила глаза в сторону клерка с наличными. Искушение взять деньги было слишком велико.

– Это настоящий сапфир, – обратилась я к ней, – вас просто решили надуть. Будет лучше, если вы заберете кольцо и больше никогда сюда не придете.

– Какого черта? – наконец-то разлепил губы Братны. – Почему посторонние в павильоне?

– Почему же посторонние? – нагло спросила я. – Когда под носом обстряпывают грязные делишки и сомнительные люди проводят сомнительную экспертизу, невозможно остаться в стороне.

– Я попросил бы оградить меня… – струхнул ювелир.

– Вы откуда? Как вы сюда попали? – Братны настороженно посмотрел на меня: никакого испуга в холодных глазах, только легкая досада.

– Как и все. Через центральную проходную. Кстати, по поводу тридцатилетнего стажа. У вас есть документы? – цыкнула я на притихшего ювелира и снова обратилась к старушке: – На вашем месте я бы потребовала удостоверение личности эксперта и лицензию как минимум.

Жизнь в павильоне замерла: все незаметно подтянулись к месту неожиданной склоки, в задних рядах партера я даже увидела изрядно испуганного Бубякина. Я испортила гениальному режиссеру всю обедню с сапфиром; если выяснится, что на студию меня приволок дядя Федор, – его задница моментально загорится и рухнет в бездну, как самолет капитана Гастелло.

– Интересное кино, – ни к кому не обращаясь, произнес Анджей Братны.

– Ну, что вы! Ваше куда интереснее.

– Поклонница таланта?

– Некоторым образом.

Теперь он внимательно рассматривал меня. Он даже соизволил поменять позу.

– Разбираетесь в камешках?

– Некоторым образом. Во всяком случае, вполне могу отличить настоящий камень от подделки.

– Если мне не верят… Если меня в чем-то подозревают, – снова затянул свою волынку ювелир, но Братны резко пресек его:

– Заткнись!

Сбитая с толку старушка переводила взгляд с Братны на меня и никак не могла понять, что же здесь происходит. Наконец она решилась взять слово:

– А с кольцом-то, с кольцом-то что?

– Действительно, что с кольцом? – поддержала старушку я, откровенно издеваясь над Братны.

Ситуация злила его, я это видела. Мне хватило нескольких минут, чтобы просчитать комбинацию Братны. Подменить драгоценности или просто максимально занизить их стоимость – такие вещи практиковались в среде нечистых на руку ювелиров. Но чтобы преступная лавочка развернула свою деятельность в самом сердце непорочного «Мосфильма»! Это было слишком даже для увенчанного лаврами режиссера.

– Если вы не доверяете нам, – с нажимом произнес Братны.

– Я доверяю, доверяю, – тихо сказала старушка.

– Если вы не доверяете нам, воспользуйтесь услугами независимых экспертов.

Словосочетание «независимый эксперт» ввергло пожилую женщину в ступор.

– Я согласна, – наконец сказала она. – Но деньги мне выдадут?

Братны с торжеством посмотрел на меня. Я проиграла. Черт возьми, я проиграла, сейчас сапфир уплывет в бескрайний океан реквизита фильма «Забыть Монтсеррат» и будет мирно покачиваться на волнах рядом с немецким золотоголовым «Паркером». Сам «Паркер» уже торчал в кармане пиджака Братны. Что и требовалось доказать.

– Конечно, конечно. Муза, проводи женщину.