Текст книги "Имя богини"

– Ты поедешь со мной? – спросила она, зная ответ заранее.

– Не могу. Я и так не имел права приходить. Но знать, что ты здесь, на Варде, и не увидеть тебя хоть один раз – это преступление, что бы там ни говорили Другие. Я не знаю, чем все закончится, но не хотел бы корить себя за малодушие всю оставшуюся жизнь.

Он наклонил голову и снова заиграл, а когда опять поднял на нее бесконечно печальные глаза, Каэ, уже одетая и затянутая поясом, прилаживала перевязь.

– Мне надо идти, – негромко сказала она, не оборачиваясь. – Еще немного, и я никуда от тебя не уйду, потому что вспомню слишком мало, чтобы уйти, и слишком много, чтобы остаться. Скажи, ты можешь сделать, чтобы я забыла об этом вечере напрочь?

– Могу, – сказал он. – Ты всегда была сильнее. Боюсь, ты бы не пришла ко мне, поменяйся мы ролями.

– Пришла бы, – шепнула она, целуя на прощание его глаза. – Я помню, как я любила тебя, Эко Экхенд... Почти помню...

Юноша слабо вскрикнул и заключил ее в последнее, самое страстное, самое горькое объятие, словно уйди она сейчас – и его жизнь оборвется. Наконец оторвавшись от нее, он надел ей на шею амулет из зеленого прозрачного камня.

– Прощай. – И провел рукой по ее лицу...

Четыре человека не самой приятной наружности растерянно топчутся в переулке. Они меряют шагами пространство, в сотый раз проходя мимо двух трехэтажных домов, стоящих вплотную друг к другу.

– Ты представляешь себе, куда они могли подеваться? – спрашивает один из них – одноглазый верзила со шрамами на руках – у своего напарника, кривоногого коротышки с разорванным ртом.

– Откуда мне знать, Ги? – раздраженно оборачивается тот. – Говорю же тебе – не видел я, чтоб они в какую-нибудь дверь входили. Не видел. Просто – раз, и исчезли. Да ну их, пойдем.

– Куда это «пойдем»? – свирепеет третий, седой. – Это когда же еще нам столько денег за двух влюбленных придурков заплатят? Ведь всю ярмарку можно будет скупить. Нет, вы как хотите, а я здесь и один подождать могу. Паренек-то хлипкий...

– Зато девочка с мечами...

– С какими мечами? – смеется третий. – Ты ее хоть видел толком? Пичуга. Пичуга и есть. А мечи носит – так это мода у них теперь, у знатных, – мечами помахать. Ничего, нож увидит у горла, сразу забудет про свои мечи.

– Это верно, – кивает четвертый, тот, что до сих пор молчал. Он носит короткую стрижку ежиком и гладко выбрит, а взгляд у него пустой и стеклянный. И смотреть на него страшнее, чем на троих его приятелей-разбойников.

– Бывал я у них в фехтовальных залах: «Я вас атакую, милорд», «Поменяемся местами, милорд», «Поднимите ваш меч, милорд», – передразнил он. – Их убивать – одно удовольствие.

– Они где-то там развлекаются вовсю, – рычит одноглазый, – а мы даже не знаем где...

– Никуда не денутся, – примирительно бурчит коротышка. – Ладно уж, за такие деньги я здесь и табором могу остановиться на пару недель.

Неожиданно седой подносит ладонь к губам предупреждающим жестом.

– Идут, – шипит он, и тени неслышно, прижимаются к стенам домов.

Уже вечерело, когда Каэтана нашла своих спутников в кабачке, где они с увлечением обсуждали достоинства купленных сегодня коней.

– Не повезло вам: встретить знакомую, и где – в Аккароне! – радостно бросился ей навстречу ингевон. – Удалось открутиться?

– Удалось, но с превеликим трудом. Правда, она даже не помнит, как меня зовут, – улыбнулась Каэ.

Всю дорогу она не переставая думала – не сумел или не захотел Экхенд выполнить данное ей обещание? Она помнила абсолютно все, словно какая-то часть ее жизни вернулась и прочно заняла свое место. Она помнила каждый взгляд, каждое осторожное прикосновение его рук и губ, каждую улыбку – сегодняшнюю и ту, давнюю... Однако, судя по поведению друзей, у них начисто стерты все воспоминания о сегодняшней встрече и предусмотрительно заменены другими. Каэтана тряхнула головой. То, что было, – сон; сладкий, нежный, Радостный сон, которым нельзя упиваться вечно. Иначе она никогда не узнает всего.

Друзья поднялись из-за стола и веселой гурьбой вышли на улицу. Вечерело. Время словно наверстывало подаренные любовникам часы, потому что солнце с неприличной скоростью бежало по небосклону, торопясь успеть в положенное место к закату.

– Странный сегодня день, – заметил Бордонкай. – Как будто по голове дубиной стукнули. И не пили много, а как после хорошего возлияния – все как в тумане. Знакомая эта ваша с ума сошла, чтобы так волосы покрасить – в черно-белые цвета.

– Они у нее натуральные, – сухо ответила Каэ.

– А кто она? – полюбопытствовал альв.

– Воршуд, хоть ты не мучай. Я от нее еле отвертелась... Ну откуда мне знать?

– Прошу прощения, – отступил человечек.

– Это ты прости. Устала я, вот и злюсь. Она с тоской подумала, что этот мир хоть и стал ей неожиданно близким и родным, все же не перестает удивлять и пугать ее – слишком много чудес за слишком короткий срок. Странно, что она вообще сохраняет способность здраво рассуждать.

– А у меня есть радостная новость, – обратился к Каэтане сияющий ингевон. – Я все-таки нашел человека, который поведет караван в ал-Ахкаф уже завтра вечером. Так что утром нам предстоит позаботиться о всяких мелочах, проститься с хозяином, и к концу дня выйдем из Аккарона. Вы довольны, госпожа?

– Конечно, Джангарай, конечно. Спасибо тебе. А как зовут караванщика?

– Сайнаг-Алдар. Он мне сам под ноги выкатился, в буквальном смысле, – споткнулся о бочонок и упал. Я ему помог встать, а он рычит, что ноги его в этом бестолковом городе не будет уже завтра вечером, что даже Зу-Л-Карнайн, по его мнению, лучше, чем вдрызг пьяный Аккарон во время ярмарки. Ну, слово за слово, и мы сговорились, что за совсем умеренную плату он нас с собой берет, – ему воины в караване не помешают.

В этот момент они как раз завернули за угол и, пройдя несколько шагов, оказались неподалеку от двух трехэтажных домов. Каэтана, ожидавшая увидеть нечто в этом духе, не удивилась, что между ними нет маленького уютного домика, в котором она провела несколько прекрасных часов. Она постепенно привыкала общаться с магами и нечеловеческими существами.

Джангарай еще продолжал говорить, когда альв со страхом увидел, как от стены отделились несколько фигур и решительно двинулись к ним.

– Это точно она, – сказал один, полуобернувшись к своим товарищам. – Она, говорят вам!

– Ну, раз так... – вздохнул коротышка, выходя вперед.

Дальнейшее произошло почти мгновенно – Джангарай шагнул к нему и, не вдаваясь в лишние подробности, коротким и точным ударом меча пронзил нападавшему горло. Альв едва успел посторониться – Бордонкай пронесся мимо него горной лавиной и со страшной силой схватил пятящегося в страхе седого предводителя. Жалобно хрустнули шейные позвонки, и убийца обмяк в стальных руках исполина. Одноглазый бросился было бежать, но Бордонкай отвесил ему могучую оплеуху. Тот отлетел к стене и ударился о нее головой с такой страшной силой, что кровь брызнула в разные стороны. Тело еще несколько секунд подергалось на мостовой и замерло. Последний оставшийся в живых разбойник в ужасе таращился на побоище, которое учинили предполагаемые жертвы, и вдруг признал знакомое лицо.

– Джангарай, – прохрипел он, чувствуя, что холодеет.

– Ты на кого посмел напасть, собака?! – бсклабился ингевон.

– Я же не знал, Джангарай. Король! Я же не знал. Мне эту госпожу заказали... то есть с хахалем. Черный такой, огромный, красавец... жених... заказал... – Если бы спутники Каэ вслушались в его невнятный лепет, если бы догадались расспросить, то, может быть, запутались бы еще сильнее. Но Бордонкай, не дожидаясь приказа, схватил разбойника одной рукой за шиворот, а другой за пояс; раскачал, как тюк, и бросил на мостовую. Пролетев солидное расстояние, разбойник проехал еще столько же на животе, пересчитав все камни Мостовой собственным носом. После чего счел за благо поспешно удалиться, справедливо полагая, что еще легко отделался.

– Самое время уходить из города, – сказал Джангар, когда они покинули негостеприимный переулок, – Мы уже Явно кому-то серьезно мешаем в Аккароне. Посмотрим, что будет дальше...

– Я бы предпочел не смотреть, – подал голос альв. – Я, знаете ли, хотел бы по-простому, скучным и будничным образом добраться до ал-Ахкафа.

Бордонкай расхохотался.

Человек в черных одеждах, опоясанный мечом и закутанный в черный плащ, бесцеремонно отворил двери маленького уютного домика в небольшом переулке. Постоял на пороге, с нескрываемым интересом разглядывая царивший вокруг беспорядок и одинокого юношу с золотистой кожей и черно-белыми волосами, который наигрывал на свирели тоскливую мелодию. Игравший не поднял на незваного гостя глаз, казалось, даже не заметил, что в комнате появился еще кто-то.

– Оплакиваешь разлуку? – насмешливо спросил вошедший.

– Что вы с ней сделали, га-Мавет?

Черный человек молчит невыносимо долго, только желтые глаза все ярче разгораются на прекрасном, но жестком лице.

– Ты не смел возвращаться, – наконец с трудом произносит он. – Ты же знаешь, чем это для тебя кончится.

– Знаю, – беззаботно кивает музыкант. – Знаю, Смерть.

– И ты все равно пришел? Надеялся, что мы не заметим? Ты глуп, Экхенд. Глуп и этим слаб. Вот почему ты проиграл...

– Не думаю, га-Мавет, что я проиграл. И что ты знаешь о глупости? И что ты знаешь о любви? – Музыкант извлек из своей свирели еще несколько тоскливых нот, больше похожих на слабые стоны, и спросил: – Что ты знаешь о смерти, Смерть?

Га-Мавет сел на один из низеньких табуретов у камина и вытянул к огню стройные ноги в высоких черных сапогах.

– Ты всегда нравился мне, Экхенд. Ты мог бы и сейчас занимать очень высокое положение. Я уполномочен заключить с тобой сделку: уничтожь ее, и мы вернем тебе былое могущество и славу.

Эко Экхенд, юноша с медовой кожей и странными волосами, играет на свирели печальные мелодии – одну за другой. И, сидя у камина, Смерть терпеливо ждет, когда он заговорит. Га-Мавет не хочет признаваться самому себе, что он заслушался, что его ноздри ласкает пьянящий аромат цветов, которыми до сих пор усыпана смятая постель.

– Экхенд, – тихо зовет Черный бог, – Экхенд, какая она?

– Она прекрасна, Смерть. Она так прекрасна, что после того, как узнал ее любовь, ты уже не страшен.

– Она страшна, – делает га-Мавет неожиданный вывод и громко спрашивает: – Что ты решил?

Юноша тихо смеется и поднимает На Малаха га-Ма-вета сияющие счастьем глаза.

– Не забывай, кто я. Я знал наперед, на что шел, когда стремился встретиться с ней. Знал и о том, что вряд ли переживу встречу с тобой, – ведь я теперь почти бессилен и ты поймал меня в ловушку. Знал, что ты предложишь мне сделку. Я только не знал, что она осталась собой, несмотря на все пережитое, на все испытания, на все страдания, на которые вы ее обрекли. Я открыл для себя одну истину, Смерть...

– Какую? – жадно спрашивает Черный бог.

– Безумец, неужели я отвечу тебе? – улыбается Экхенд.

Взбешенный бог выхватывает меч и бросается на него. Экхенд даже не пытается сопротивляться, когда черное, без единого блика света, лезвие входит в его грудь и начинает мучительно долго поворачиваться, круша ребра и разрывая ткани. Тело юноши содрогается, и он медленно опускается на ковер из примятых цветов, обабившихся его кровью.

– Прощай, – шепчет Экхенд, и Смерть прекрасно понимает, к кому обращен этот последний привет.

Га-Мавет выпрямляется и вытирает меч о покрывало на постели, прежде чем спрятать его в ножны. Несколько Долгих минут он стоит над умирающим, наблюдая за тем, как гаснет в камине огонь, увядают цветы, рассыпаются в прах венки, брошенные у окна.

– Стоило ли, – наклоняется он к поверженному, – стоило ли, если она никогда ничего не вспомнит? Даже этот день?

Юноша силится произнести хоть слово, но из развороченной груди со свистом вылетает воздух, мешая ему говорить.

Га-Мавет все еще стоит на пороге, не решаясь покинуть разоренную комнату, и вдруг голос Каэ отчетливо произносит:

– Прощай.

И громадной силы невидимый удар обрушивается на Смерть в эту минуту. Черный бог хватается за сердце, если оно, конечно, есть у смерти, и выбегает из домика.

Караван уже второй день находился в пути. Каэтана и трое ее спутников ехали во главе длинной вереницы всадников, сидящих на конях и верблюдах, вместе с Сайнаг-Алдаром – владельцем всего этого великолепия.

Сайнаг-Алдар был гораздо больше чем просто купец. Он был невероятно богат для человека, который каждый раз рискует имуществом и жизнью. Обычно караванщики, которым удавалось сколотить такое состояние, оседали в каком-нибудь большом городе и нанимали торговцев победнее, чтобы те выполняли за них всю тяжелую и опасную работу. Однако этот человек брался за дело не только ради денег: риск – вот что его привлекало.

Поджарый, сухой, черный, чем-то похожий на Джан-гарая, словно старший брат на младшего, Сайнаг-Алдар не мыслил себя без пыльных дорог, ночевок под открытым небом, без ржания лошадей и звона оружия. Он был воином, немного авантюристом, в чем-то – серьезным дельцом, а в чем-то – обычным разбойником, как и его предки-саракои, осевшие в Урукуре в незапамятные времена.

Когда-то его отец влюбился в красавицу кочевницу и увез ее из родного племени в ал-Ахкаф. Караванщик унаследовал от отца практическую сметку, решительный характер и твердость; а от матери – изысканную внешность, независимость нрава, удаль и горячность людей ее рода. Сочетание получилось на редкость удачным, и Сайнаг-Алдар в жизни своей покоя не знал, знать не хотел и не был уверен в том, что слово «покой» вообще имеет право на существование, если речь заходит о настоящих мужчинах. Естественно, его не пугала ни приближающаяся война, ни армия великого полководца Зу-Л-Карнайна, которая со дня на день могла встать у стен ал-Ахкафа. По слухам, один из братьев его матери занимал в армии императора немалый пост, и Сайнаг-Алдар смело глядел в будущее. Однако, как человек разумный и рассудительный, он хотел успеть в город до начала войны, чтобы вывезти самое ценное в приграничный Джед. С таким человеком и отправились в путешествие Каэтана и ее друзья.

С Джангараем и Бордонкаем она сдружилась совершенно незаметно и очень легко.

Ингевон фехтовал с ней на мечах каждое утро и каждый вечер, изнуряя себя до седьмого пота. Он был готов продолжать еще и еще, но Каэ обычно валилась на спину, широко раскинув руки, и молила:

– Пощади, великий воин, иначе завтра я буду спать в седле и не смогу слушать твои занимательные истории. А ты умрешь без слушателя гораздо скорее, чем без партнера по фехтованию.

Джангарай смеялся и помогал ей встать. Как-то само собой получилось, что за два дня путешествия он рассказал своим новым друзьям почти все о своей жизни – во всяком случае, больше, чем любому человеку за многие годы.

Бордонкай же никак не мог понять, на самом ли деле он стоит за справедливость, и эти сомнения не оставляли его подолгу, хотя сражаться пока ни с кем не пришлось. Удивительным образом подобное пребывание в сомнениях его не угнетало, а только заставляло задуматься. Бордонкай неожиданно для себя обнаружил, что задумываться ему нравится гораздо больше, чем воевать не рассуждая. Он часто и подолгу беседовал об этом то с альвом, то с Каэтаной. Оба они серьезно относились к его душевному состоянию, и это тоже было внове ДЛЯ гиганта. Он бы с радостью обсудил происходящее с ним и Джангараем, но побаивался, что острый на язык ингевон высмеет его, а быть осмеянным Бордонкай не хотел. Вот и выходило, что, хотя он знал Джангарая Несколько лет, а двух других своих спутников – всего несколько дней, тем не менее сдружился и сблизился с ними гораздо больше.

Альву, как ни странно, нравилось путешествие. Как-то, подъехав к Каэтане во время утреннего перехода, он упоенно оглядел окрестности и сказал:

– Красота-то какая! Я, знаете ли, всю жизнь мечтал получить должность библиотекаря у какого-нибудь вельможи. Они книгами мало интересуются, но друг от друга стараются не отстать и библиотеки при случае закупают целиком. Ведь в лесу я жить не могу, даром что сам ближе к духам, чем к людям. Только мне очень обидно, что создатель нас так обделил: духи, эльфы, лесной народ вроде альсеид, оборотней или сарвохов – у них магия есть, волшебство, и они бессмертны. Люди – у них цивилизация, да и сила на их стороне, куда ни глянь. А мы, альвы, ни то ни се – ни силы, ни волшебства, – только мех один. Нас ведь ингевоны раньше из-за меха отстреливали. Ты уж, Джангарай, не сердись за правду.

Ехавший следом за Воршудом воин ответил:

– Что же мне сердиться, Воршуд? Это тебе нужно сердиться. Что было, то было. – И, обращаясь к побледневшей Каэтане, сказал: – Действительно, была мода на плащи из меха альва. Их так шили, чтобы лапки завязывались на груди.

– Ужасно, – прошептала Каэ.

– И я говорю, что ужасно, – согласился Воршуд. – Всю жизнь мечтаю поселиться где-нибудь в столице или в замке, но недалеко от культурного центра, так, чтобы университет был поблизости. А лучше всего – при самом университете, – вздохнул он мечтательно. – Но сегодня я впервые понял, что и на природе – красота. Только мне здесь жить было бы все-таки страшно. А полюбуешься – на душе теплеет. Спасибо вам, что взяли меня в такое путешествие. Сам бы я никогда на подобное не решился.

Джангарай скрипел зубами и молчал, но, когда альв пришпорил коня и поскакал вперед, наслаждаясь быстрой ездой, обратился к Каэтане:

– Часто мне бывает стыдно, что я родился в это время, в этом месте, на этой земле. Я не приемлю почти ничего из творящегося вокруг. Я пытался бороться со злом и для этого хотел стать великим фехтовальщиком. Я грабил и убивал только тех, кто этого заслуживал, но зла вокруг меня не стало меньше. А потом появились вы, и стало ясно, что даже фехтовать я за свою жизнь как следует не выучился. Зачем я прожил тогда эти годы?

– Я могла бы тебе ответить пустыми словами, Джангарай. Так, как принято отвечать на подобные речи, смущаясь в душе, что человек говорит неприкрытую правду. Но я не стану этого делать. Мы отложим этот разговор на то время, когда я смогу ответить тебе не словами, а тем, что за ними стоит.

Джангарай ничего не ответил Каэтане, но вечером того же дня, когда они сидели у костра и пили темный тягучий напиток караванщиков из маленьких неглубоких чашек, спросил ее:

– Вы расскажете мне о том, что знаете о душе своих мечей?

– Как? – искренне удивилась Каэ.

– Вы станете учить меня?

– Учить не стану, а вот рассказать, что помню, могу. Если бы я знала, откуда это помню и кто учил меня... – печально вздохнула Каэ.

После ужина они с Джангараем отошли на несколько десятков метров от лагеря, чтобы не мешать остальным, и стали фехтовать.

– Не сражайся со мной! – кричала Каэ, в очередной, раз избегая прямого удара, в который Джангарай вкладывал недюжинную силу. – У тебя глаза от ярости ничего не видят. Не ищи во мне соперника – тогда заметишь, как легко станет на душе.

– У вас мечи Гоффаннона, – выдохнул Джангарай, которому только гордость мешала снизить темп боя.

– Если хочешь, возьми их. – Каэ протянула ему об клинка рукоятями вперед.

Джангарай сначала посмотрел на нее так, словно засомневался, в своем ли она уме. Потом отступил на шаг и сказал:

– Я не могу...

– Но я же могу...

– Этому я всегда удивлялся, дорогая Каэтана, но все же вы несколько иное существо, чем все мы. А я не могу. Это же...

– Знаю, знаю: великое сокровище, мечта и сон любого воина – мечи Гоффаннона. Ну и что? Они же сделаны для того, чтобы ими фехтовать.

Джангарай с великим сомнением приблизился к Каэ, явно не убежденный этим аргументом.

– Вы хоть знаете, кто их ковал?

– Ты уже несколько дней обещаешь рассказать мне эту историю, а мне неудобно признаться, что о мечах Гоффаннона я знаю столько же, сколько о Тешубе или о том, зачем я иду в ал-Ахкаф.

Ингевон заметно побледнел и опустился прямо на траву.

– Это серьезно?

– Абсолютно. Воршуд мало что мог мне объяснить. Может, хоть ты расскажешь?

Джангарай ошалело уставился на женщину, которая держала в руках бесценные клинки и понятия не имела, к чему прикасалась.

– Мечи Гоффаннона, – начал Джангарай как можно спокойнее, – если верить легенде, выковал небесный кузнец Курдалагон, по просьбе Траэтаоны. Траэтаона – это Древний Бог Войны, и считается, что не было ни в этом мире, ни в каком-нибудь другом более великого воина, чем он. Траэтаона вдохнул в мечи душу и разум, вот почему они терпят не всякого хозяина. Однако сам бог ими не воспользовался, а отдал кому-то другому. В этом месте легенда наиболее запутанна и неясна, отчего каждый рассказывает ее по-своему. Точно известно только одно. Эти мечи пробыли у своего первого хозяина неимоверно долгое время. И вдруг совсем недавно объявились в мире людей. Они пережили Древних богов и много сотен лет правления Новых, прежде чем явились в наш мир из небытия.

Какой-то рыцарь, сумевший вырваться живым из Ал-лефельда, сказал, что видел храм, который охраняется двумя огромными змеями. Там, внутри, в мраморной гробнице, похоронен не человек, а два меча, выкованные Древним богом-кузнецом.

Вы ведь знаете, дорогая Каэтана, что змеи – это животные Джоу Лахатала. Сам великий Лахатал похоронил эти мечи и предал их забвению. Но герцог Элама, могущественный властелин и маг, отец Арры, объявил неслыханную награду тому, кто добудет эти мечи. Многие годы странствующие рыцари, искатели приключении и борцы за справедливость, и в одиночку, и группами, и даже довольно большими отрядами отправлялись в заброшенный храм, чтобы добыть из гробницы небесные клинки. Но всех их постигла неудача. Так продолжалось до недавнего времени. Только пятьдесят лет назад, когда в Эламе сел на престол Арра, рыцарь Гоффаннон вернулся из Аллефельда и принес эти самые клинки в потертых кожаных ножнах.

Ему вначале никто не поверил, а этот глупец, вместо того чтобы идти в Элам за обещанной наградой, выставил клинки на аукцион на. Большой ярмарке в Аккароне. Герцог Арра тоже приехал на ярмарку. Он мог бы, наверное, силой завладеть мечами, но не стал этого делать. Он просто наблюдал. Согласно правилам торга такие драгоценные вещи должны продаваться с гарантией подлинности, а у Гоффаннона не было ничего, чтобы подтвердить свои слова. И тогда он отправился вместе с десятью самыми достойными гражданами Аккарона и представителем короля в храм Джоу Лахатала, дабы там поклясться именем Верховного бога, что мечи подлинны. Дурак, он забыл, у кого украл клинки и чьих слуг убил в поединке за обладание этим сокровищем. Думаю, вы уже догадались, что произошло. Он не успел произнести и половины клятвы, как из-за алтаря появился громадный змей, напугав всех присутствующих до смерти, и откусил голову Гоффаннону. После чего тварь скрылась в подземелье, больше ни на кого не покушаясь. Конечно, после такого происшествия – а мух о нем разнесся по городу с быстротой молнии – покупателей стало еще меньше. Но среди них не нашлось никого, кто бы смог предложить наследникам рыцаря сумму большую, чем давал герцог Элама. Он купил мечи и отвез их в свой замок.

Говорят, именно с тех пор его стали преследовать несчастья. Клинки считали и проклятыми и святыми, и Демоническими и божественными. Их стали звать мечами Гоффаннона. В молодости, – завершил свой рассказ Джангарай, – я бы дал десять лет жизни, дорогая Каэ, чтобы узнать, кому они принадлежали на самом деле и почему Джоу Лахатал похоронил их в Аллефельде, хотя почти все прочие изделия. Древних богодНовые боги не сронули.

– Действительно интересно, – согласилась Каэ. – но мне кажется, что все-таки ничего особенного в них нет, просто еще одна красивая легенда. Попробуй!

Джангарай с опаской протянул руки и взял клинки. Каэ подхватила его мечи, и они продолжили свои упражнения. Но обычно стремительный Джангарай с мечами Гоффаннона двигался как во сне. Получалось, что он сражается одновременно и с противником, и с клинками.

– Нет, – молвил он, окончательно измучившись. – Мне кажется, что они действительно, как псы или кони, чувствуют хозяина. Они не то чтобы рвутся из рук, но тяжелы и неудобны.

– Странно, – откликнулась Каэ, – а мне кажется, будто они сами летают.

– Значит, мечи Гоффаннона и вправду ваши, – признал Джангарай не без сожаления. – Владейте...

Устав, они вернулись к костру и спросили себе у караванщиков еще по чашке напитка, который удивительно утолял жажду и снимал напряжение.

– Как это называется? – полюбопытствовала Каэ.

– Ахай, – охотно откликнулся часовой, которому было тоскливо сидеть на страже, когда почти весь караван спит. – Его делают из цветка, который растет в пустыне. Найти ахай очень трудно. Но потом, когда лепестки высушивают и измельчают, достаточно одной щепотки на большой котел.

– А если насыпать больше? – заинтересовалась Каэтана.

– Нет-нет, – испугался страж. – Больше никак нельзя. Человек впадает в беспамятство на многие часы, а может и не проснуться. Больше пьют, когда лекарь велит, прежде чем отрезать что-нибудь.

– То есть как это – «отрезать»? – не понял Джангарай.

– Если что болит и вылечить нельзя, – пояснил страж. – Тогда больного поят настоем из ахай, и он засыпает. Ему режут тело, и он не чувствует боли. Ахай очень дорого стоит. Но Сайнаг-Алдар – хороший хозяин и не жалеет его для своих людей. Мы сыты и можем часто пить ахай. А когда вернемся домой в Урукур, я выпью много красного вина, – по лицу парня промелькнула тень грядущего счастья, – и высплюсь в мягкой кровати. Потом пойду на базар и куплю себе новые сапоги. И снова выпью с друзьями – что может быть лучше?

В темноте послышались легкие шаги, и сидевшие у костра насторожились, но знакомый голос успокоил их:

– Сидите, сидите. Это я, Сайнаг-Алдар. Не спится что-то. Тяжко.

– Отчего тяжко? – Каэтана протянула ему чашу с напитком.

– В этом месте, дорогая госпожа, караванный путь ближе всего подходит к землям трикстеров. А в последнее время, говорят, их набеги участились. В Урукуре сплетничают, что боги покровительствуют лесному народу и помогут ему завоевать со временем и Аллаэллу, и Мерроэ, и Тевер. Не знаю, как там пойдет дело с завоеванием, но караван разграбить они вполне могут. Вот я и встал проверить, как дела. На душе-то кошки скребут. А я своим кошкам привык верить за долгие годы.

– Тогда, может, есть смысл усилить охрану? – спросил Джангарай.

– Может, и есть, – задумчиво ответил Сайнаг-Алдар. – Но тоже не с руки – будить людей из-за одного предчувствия. Завтра предстоит тяжелый участок пути. Путь в Урукур розами не выстлан.

– Давай проедем верхом по окрестностям, – предложил ингевон, который тоже не доверял мнимой тишине ночи.

– А почему в степи так тихо? – вдруг спросила Каэ. – Обычно цикады, сверчки, насекомые разные... Сплю, а в ушах звенит. Но сейчас тишина, как в храме.

Мужчины переглянулись, и Сайнаг-Алдар неожиданно зычным голосом закричал:

– Тревога! Подъем!

Ошалевшие со сна люди вскакивали, хватаясь за оружие, пытались зажечь факелы, занять оборону. Никто ничего не понимал – караванщики сталкивались в суматохе, роняли вещи. В лагере началась суета. Сайнаг-Алдар кусал губы:

– Не успеем! Вот идиоты...

Сам он был собран, как лев пустыни, готовый дать отпор любому врагу. И враг не замедлил явиться. Бордонкай только успел встать рядом с Каэтаной, сжимая в ручищах древко Ущербной Луны, и спросить:

– Из-за чего паника?

Степь вдруг ожила – множество людей в темных доспехах, невидимые до сих пор в ночи, поднялись во весь рост из высокой травы. Они словно вырастали из земли на пустом месте и впечатление производили довольно-таки жуткое. Рослые, в черных одеяниях, с грубым оружием в руках, нападающие с криками и рычанием набросились на беззащитный, полусонный караван. Воины они были умелые. Каэтана с ужасом видела, как один за другим падают пронзенные мечами и копьями воины охраны, как тучные купцы, размахивая кривыми саблями, достойно встречают свою гибель.

– Это трикстеры, – прошептал Сайнаг-Алдар, – ну что же...

С этими словами он выступил вперед, ловко орудуя своей саблей. Гордая кровь его матери, кровь кочевников-саракоев, вскипела у него в, жилах, и он ринулся в схватку, оставив позади себя тесную группку – Каэтану с мечами Гоффаннона, Джангарая, Бордонкая и крохотного мехового человечка, который, вцепившись в неподъемное для него копье, пытался выглядеть храбрым и могучим воином.

Каэтана видела, как один из трикстеров, черным силуэтом возвышавшийся на фоне неба, жестом отстранил своих соплеменников и широко шагнул к караванщику. Последовала короткая схватка – барса со львом, волка с медведем, сокола с орлом. Сайнаг-Алдар был жилист и мускулист, но тяжеловесный трикстер явно превосходил его по всем статьям. Он наносил тяжелые и короткие удары, принимая выпады караванщика на небольшой щит. Джангарай и Бордонкай ринулись было на помощь .Сайнаг-Алдару, но разбойники выстроились в два ряда и преградили им дорогу. Бордонкай врубился в их ряды с ходу, не уступая трикстерам ни в искусстве боя, ни в грозном рычании. Каэтана легко уходила от неповоротливых воинов, мечи Гоффаннона порхали у нее в руках, снося головы и прорубая доспехи, но она понимала, что к Сайнаг-Алдару не успевает.

Первые лучи солнца окрасили небо в алый цвет. И на фоне алого неба взметнулся фонтан алой крови, хлынувшей из перерубленной страшным ударом шеи Сайнаг-Алдара. Обезглавленное тело еще секунду постояло на ногах, сделало неуверенный шаг вперед и, подломившись, рухнуло. Трикстер наклонился и презрительно вытер окровавленный меч об одежду поверженного врага. В этот момент и добралась до него Каэтана. Она не кипела яростью, не пылала гневом – внутри все заледенело и было пусто, только едва слышно звучал мягкий баритон караванщика, напевающего любимую песню. И время пошло в такт медленной грустной мелодии. Трикстер не двигался – он едва перемещался в мелодичном времени песни, и Каэ, глядя ему прямо в глаза, внятно сказала:

– Я твое возмездие.

Она испытывала даже некую тайную неловкость оттого, что все так легко и просто. Плавным, грациозным ударом она выбила из рук воина меч и движением клинка снизу легко отрубила его правую кисть. В ее времени воин даже не взвыл и не закричал, он еще едва приоткрывал рот, когда второй клинок обвился вокруг его левого запястья и безжалостно отсек и эту кисть. И только тогда первый звук длинного вопля прорвался из груди воина. Искалеченный громадный трикстер выл от ужаса, глядя на обрубки рук. Соплеменники его бросились к Каэтане, но она не подпускала их к себе, образовав смертоносную мельницу из беспрерывно вращающихся клинков. Воин все еще выл, когда кто-то из трикстеров, коротко крякнув, с натугой вонзил копье ему между ребер.