Текст книги "Письма"

Я привез из Гааги цветные мелки (а также карандаши) и теперь рисую ими очень много. Я также начал работать кистью, немного сепией и английским мелком. Что очевидно, так это то, что рисунки, которые я сделал совсем недавно, очень сильно отличаются от тех, с которых я начинал. Размер фигур я позаимствовал более или менее из «Упражнений в рисунке углем».

Что касается пейзажей, то здесь, на мой взгляд, не стоит отчаиваться из-за неудач, напротив, я настроен на победу.

Не стоит говорить, что я посылаю тебе эти рисунки единственно для того, чтоб ты имел представление о том, как я уже умею изображать фигуры в движении. Я сделал эти наброски сегодня за очень короткое время и, заметь, что пропорции все еще оставляют желать лучшего, по крайней мере они значительно менее удачны, чем на рисунках, с которых сделаны.

Вот поле, или поле со жнивьем, которое люди вспахивают и засевают. Я сделал довольно большой набросок этого поля в момент приближающегося шторма. На двух других набросках – землекопы, показанные в движении. Я планирую сделать еще несколько подобных. Еще один – сеятель с корзиной в руках.

Буду безмерно счастлив, если мне удастся изобразить женщину, которая держит в руках корзину с семенами, хочу исправить ту небольшую женскую фигуру, которую я показывал тебе весной и которую ты видишь на переднем плане одного из этих набросков.

Словом, как говорит г-н Мауве[3]3
  Антон Мауве (1838–1888) – художник; был женат на кузине Винсента Ван Гога.


[Закрыть]: «Фабрика работает в полную силу».

12 октября 1881

151

Прежде всего, это два больших рисунка (углем и небольшим количеством сепии) с подстриженными ивами – более или менее как на наброске внизу. Следующий – нечто похожее: дорога в Леур. Затем я несколько раз имел возможность рисовать с моделей – землекопа и крестьянина, плетущего корзину. А еще на прошлой неделе я получил от дяди из Призенхэджа коробку с красками (краски «Пэйлард»), которые годятся вполне, вернее, безусловно годятся для начала. И я ему очень благодарен за это.

Я сразу же попробовал написать ими акварель.

Для акварелей в качестве основы более всего подходит плотный Ingres, и – что немаловажно – эта бумага стоит значительно дешевле любой другой. Но я не очень-то об этом беспокоюсь, потому как привез с собой из Гааги некоторый запас бумаги, правда, она, к сожалению, белая и гладкая.

Таким образом, ты сможешь убедиться в том, как много я работаю.

А сейчас прощай, сегодня мне пришлось проделать долгий путь и я невероятно устал, но я не могу отправить тебе письмо, не вложив в него какую-нибудь из своих работ.

12-15 октября, 1881

152

Природа всегда начинает с сопротивления художнику, но тот, кто в действительности серьезно намерен завоевать ее, не позволит этому сопротивлению остановить себя; напротив, трудности лишь упрочат его стремление к цели; сердца природы и истинного художника существуют в гармонии. Природа, конечно, «неприкосновенна», ее нужно уметь уловить, а это можно сделать только твердой рукой. И когда с ней поспоришь и поборешься какое-то время, она становится сговорчивой и покладистой. Не то чтобы я уже достиг этого – нет человека, более далекого от такой мысли, нежели я, – но я уже на пути к прогрессу.

В борьбе с природой есть временами то, что Шекспир назвал «Укрощение строптивой» (завоевание сопротивляющейся стороны настойчивостью, bon gre et mal gre – добровольно или против желания). Во многих вопросах, но особенно в рисовании, я считаю, что лучше крепко держать, чем отпустить.

Более и более чувствую, что рисовать, в особенности фигуры, – это хорошо, что это косвенно влияет на пейзажный рисунок. Если рисуешь иву так, словно она живое существо – а это так и есть – то и все окружение ты можешь передать без особых усилий, словно бы само собой, нужно только сконцентрировать все свое внимание на этом дереве и не отступать, пока оно не проявит признаков жизни.

К письму прилагаю несколько набросков. В эти дни я часто рисую на дороге в Лёр, иногда пишу акварели и работаю сепией, но мне это не так-то просто.

12 октября, 1881

Раппарду Р1

В последнее время я много рисовал с натуры, с тех пор как нашел моделей, которые соглашаются мне позировать. У меня уже есть самые разные этюды, как женщин, так и мужчин – землекопов, сеятелей и т. д. Я много работаю углем и черным карандашом в эти дни, а также экспериментирую с сепией и акварелью. Обнаружишь ли ты в моих рисунках значительные улучшения, не могу сказать, но изменения в них ты точно увидишь.

Знаешь, что было самым прекрасным в эти дни? Это дорога к станции и в Лёр, окруженная старыми ивами. Я для тебя зарисовал это сепией. Я не могу выразить словами, как прекрасны сейчас эти деревья. Но я сделал семь больших этюдов этого.

18 ноября, 1881

158

Получил ли ты мои рисунки? Я сделал еще один – крестьянского мальчика, который каждое утро разжигает огонь в очаге с висящим над ним чайником. На другом – я показал старого мужчину, подкладывающего сухие дрова в огонь. К моему огорчению, в моих рисунках все еще есть что-то неуклюжее.

19 ноября, 1881

160

Я начал рисовать еще одного рабочего, выкапывающего в поле картофель. На этот раз я добавил на задний план композиции группы деревьев и полоску неба.

О, мой мальчик, как прекрасно это поле! Когда я смогу зарабатывать деньги и позволить себе тратить больше на моделей, ты увидишь, что я могу сделать нечто действительно особенное!

18 сентября 1882

163

Я по-прежнему каждый день провожу у Мауве, днем занимаюсь живописью, а вечерами рисую. У меня готовы пять рисунков и две акварели, а также несколько набросков.

Во всяком случае, Тео, Мауве для меня пролил некоторый свет на таинство палитры и использование акварели. И это должно мне компенсировать девяносто гульденов, которые я потратил на поездки к нему. Мауве говорит, что солнце начинает светить для меня, но оно пока все еще скрыто в тумане. Так я не возражаю против этого. Как-нибудь я расскажу тебе больше о Мауве, его добром сердце и благожелательности.

Отправляю тебе немного мазни вслед за двумя акварелями, которые я написал. Каждый раз я надеюсь, что очень скоро мне удастся сделать что-нибудь подходящее для продажи, я надеюсь, что в случае необходимости эти две акварели можно будет продать. В особенности ту, на которую Мауве нанес своей рукой несколько мазков. Однако я предпочел бы повесить их на стену, чтобы они напоминали мне о самом процессе работы над ними.

Какая замечательная вещь – акварель! Она позволяет выразить пространство и цвет так, что фигуры, становясь частью атмосферы, словно бы оживают. Хочешь ли ты, чтобы я здесь сделал для тебя несколько акварелей? Нет ничего, чего бы мне более хотелось, но проживание, модели, краски, бумага и т. д. и т. д. стоят денег, поэтому я вынужден уехать. В любом случае черкни мне несколько слов по моем возвращении, а если хочешь, чтоб я остался здесь еще на какое-то время, пожалуйста, если можно, пришли мне еще немного денег. Я действительно полон уверенности, что сейчас могу достичь большего прогресса, в значительной степени потому, что наконец я получил несколько практических советов относительно цвета и мазков.

22-24 декабря 1881

165

Как написали мама и папа, я добавляю несколько строк. Но надеюсь вскоре написать тебе более детально, когда приедет Мауве. Скоро он приедет в Призенхэдж и сюда. Ты должен знать, что Мауве прислал мне коробку с красками, кистями, палитрой, мастихином, маслом, скипидаром – одним словом, всем, что необходимо для занятий живописью. Это означает, что скоро я смогу начать писать маслом, и я доволен, что достиг такого уровня.

В последнее время я много рисовал, главным образом этюды фигур. Если бы ты посмотрел, ты бы понял, чего я хотел добиться.

Последнее время я рисовал также детей, и получил от такой работы настоящее удовольствие.

Поздно вечером цвета и оттенки здешних окрестностей изумительны. Сейчас, когда я начал видеть свет, я хотел бы достичь такого уровня, когда смогу передавать его на картине. Но я не должен отступать, и сейчас полностью сосредоточил свое внимание на рисунке, и буду делать это до тех пор, пока не продвинусь до определенного уровня. Работая на воздухе, я делаю этюды деревьев, но так, словно эти деревья – фигуры. Я имею в виду то, что изучаю их контуры, пропорции и строение. Это первое, с чем сталкиваешься. Затем идет моделировка, цвет, окружение, и как раз обо всем этом я хотел поговорить с Мауве.

Знаешь, Тео, я очень радуюсь своему ящику с красками и думаю вот что: хорошо, что я получил только сейчас, когда прозанимался по меньшей мере год исключительно рисованием, а не сразу начал с живописи. Думаю, ты в этом согласен со мной.

С живописью моя карьера вышла на стартовую прямую. Ты думаешь, я не прав, если смотрю на это таким образом?

Часть II. 1882

В конце 1881 года Винсент поссорился с отцом и матерью, в доме которых он жил начиная с весны. Причиной конфликта послужило излишне настойчивое увлечение Винсента его недавно овдовевшей кузиной. Следуя воле родителей, он уехал из отчего дома. В январе 1882 года Винсент поселился в Гааге. Здесь он снял небольшую студию и продолжил интенсивные занятия рисунком. В этом ему способствовали знакомые из мира искусства.

Однако через некоторое время у Винсента возникли отношения с незамужней женщиной с маленьким ребенком, которая в то время была беременна. Результатом этих отношений стала тяжелая венерическая болезнь, которой заразился Винсент, а также его разрыв со многими респектабельными приятелями и партнерами. Вскоре после лечения в госпитале Винсент вместе с Клазиной Марией Хоорник (по прозвищу Син) переехали в просторную, светлую студию.

Отношения с Син стали лишь иллюзией семейного счастья. В реальности жизнь с этой женщиной была наполнена для Винсента нервозностью и проблемами. Трудности усугубляла материальная нужда, а также конфликт Винсента с матерью Син, которая время от времени давила на дочь, склоняя ее к занятиям проституцией – ремеслу, которым Син зарабатывала на жизнь до знакомства с Винсентом. Он же хотел связать себя с Син узами законного брака, но эта идея вызвала яростное сопротивление Тео.

В это время Ван Гог-художник был увлечен разнообразными экспериментами в технике рисования – он изучал перспективу, цвет, светотень. Несмотря на социальную изолированность, Ван Гог продолжил с утроенной силой, делая в своей студии множество рисунков, здесь он выполнил свои первые акварели и стал пробовать себя в живописи. Осуществляя эти ранние опыты, Ван Гог осознавал, что его успехи – это вознаграждение за упорные упражнения в технике владения карандашом и бумагой. В это время у Ван Гога сформировался взгляд на искусство рисования как на фундаментальный навык, который следует всего лишь дополнить некоторыми другими упражнениями в технике.

12-16 января 1882

170

Я намеревался написать тебе в деталях о том, что случилось дома, и попытаться объяснить тебе то, что занимает сейчас мои мысли, притом что я хотел тебе также написать и о других делах, но сейчас у меня совершенно нет времени, а потому я думаю, что будет лучше, если я снова напишу тебе о моих рисунках.

Мауве сказал, что я испорчу по крайней мере десяток рисунков, прежде чем пойму, как нужно работать кистью. Но за этой точкой – лучшее будущее; так что я продолжаю работать с хладнокровием, на которое только могу себя собрать, и не испытываю страха из-за ошибок.

Это понятно без слов: никто не может стать мастером за один день.

Вот сюжет моего нового большого рисунка, но я делал этот небольшой набросок в ужасной спешке, поэтому он получился ужасно.

Я планирую сделать серию рисунков пером в перерывах между работой над разного рода мелочами, но в совершенно иной манере, нежели тот, что я сделал прошлым летом. Немного более едкий и злой.

Гаага, 21 января 1882

171

Что касается размеров рисунков или различных предметов, то я с радостью приму во внимание то, что скажут г-н Терстех и г-н Мауве. Недавно я начал работать над рисунками большего формата, ибо я должен изо всех сил преодолеть сухость этюдов, сделанных мною прошлым летом. И прошлым вечером Мауве сказал, хотя, безусловно, что он меня продолжает критиковать: «Это начало того, что станет акварелью». Если мне удалось так много, то думаю, что я не зря потратил и время, и деньги. И сейчас я пытаюсь овладеть техникой работы кистью и научиться передавать силу и звучность цвета на картинах большего размера, а затем снова вернусь к небольшим изображениям. Фактически у меня уже есть две небольшие работы, но поскольку у меня были с ними проблемы, я частично их вытер. Я начал этюд очень крупного формата, набросок с которого я посылаю тебе.

Пятница, 3 марта [1882]

178

Модель, с которой я работаю сейчас, новая, хотя я ее уже делал с нее довольно беглый рисунок. Вернее, это больше, чем одна модель, потому что в этом доме у меня уже три модели – женщина лет сорока пяти, которая напоминает типаж Эдуара Фрера, ее тридцатилетняя дочь и девочка лет десяти-двенадцати. Это бедные люди, терпению которых, должен сказать, нет цены.

Дочь пожилой женщины некрасива – лицо со следами оспы, но она грациозна и, на мой взгляд, привлекательна. У них хорошая одежда: черные шерстяные платья, чепцы изящного фасона, красивая шаль и т. д.

А пока я должен попытаться продать какие-нибудь из них [моих рисунков]. Если бы я мог, я оставил бы у себя все, что делаю сейчас, потому что если бы эти этюды полежали у меня хотя бы год, за них можно было бы получить больше денег, чем сейчас.

Причина, по которой я хотел бы оставить рисунки на какое-то время у себя, проста. Рисуя отдельные фигуры, я всегда нацелен на композицию из многих фигур, например зал ожидания третьего класса, ломбард или интерьер. Но такие крупные композиции должны вызревать постепенно: чтобы сделать рисунок с тремя швеями, ты должен нарисовать девяносто швей. И ты это видишь.

14-18 марта 1882

182

Я решительно не пейзажист. Когда я пишу пейзажи, то и дело добавляю в них какие-нибудь фигуры.

И когда настанет лето и холод перестанет быть проблемой, мне так или иначе необходимо будет сделать этюды обнаженной модели. И не обязательно в академических позах. И мне очень хотелось бы написать обнаженную модель, например землекопа или белошвейки – в фас, со спины и сбоку. Я смогу научиться видеть и чувствовать тело, скрытое за одеждой, чтобы его движения стали понятны мне. Думаю, что 12 этюдов – шести женщин и шести мужчин – будет очень полезно сделать. Каждый этюд – это день работы. Однако трудность состоит в том, чтобы найти модель для этой цели, и если мне это удастся, то лучше писать с обнаженной модели не в студии, чтобы не пугать других натурщиков.

24 марта 1881

183

Недавно у меня была изнурительная работа, я был занят с утра до ночи.

Ежедневно, с утра до вечера, я рисую виды этого городка.

В последнее время я не присылал тебе свои наброски, потому как жду, что ты сам приедешь сюда, что было б лучше. Я работаю над фигурами, а также над пейзажами; рисую также питомник на Шенквеге.

Конец марта 1882

184

Однажды, когда люди скажут, что я умею рисовать, но не способен работать кистью, может случиться, что я удивлю их, явив на их суд картину, которую они не ожидали увидеть. Но пока это выглядит так, словно бы я должен сделать это и не должен больше ничего делать, я не буду этим заниматься.

О живописи можно рассуждать двумя способами: как это делать и как этого не делать. Как это делать с большим количеством рисунка и небольшим количеством цвета; и как не делать это с большим количеством цвета и небольшим количеством рисунка.

Начало апреля 1882

185

Какая прекрасная установилась погода! Дыхание весны чувствуешь во всем. Я не могу оторваться от фигур, сейчас это моя главная цель, но также подчас не могу удержать себя от прогулок на воздухе. Работаю над трудными вещами, к которым должно быть приковано все мое внимание.

Недавно я сделал несколько этюдов частей человеческого тела: головы, шеи, груди, плеч. Вкладываю в письмо набросок, сделанный с них. Мне очень хочется сделать как можно больше этюдов обнаженного тела. Как ты знаешь, я скопировал несколько рисунков и каждый не один раз из «Упражнений углем», но в этой книге нет рисунков обнаженного женского тела.

Работа на воздухе достаточно разнообразна. Сделать копию с рисунка довольно просто. Но когда ты сидишь напротив модели, нелегко сразу схватить ее характерные черты. Линии человеческого тела настолько просты, что я могу рисовать его контуры ручкой, но, повторяю, проблема состоит в том, чтоб найти то главное, что отличает одну фигуру от другой, порой это всего лишь пара штрихов, но они очень важны, ибо выражают самую суть.

Провести линии таким образом, чтобы они говорили за себя – это то, что невозможно сделать автоматически.

Небольшой рисунок, вложенный в конверт, это набросок с этюда большого формата, проникнутого мрачным чувством. У Тома Гуда есть поэма, повествующая о женщине, которая не могла уснуть ночью оттого, что пережила днем: когда она поехала покупать себе новое платье, она увидела несчастных швей, бледных, чахоточных, изможденных, работающих в душном, тесном помещении. И сейчас ее мучает совесть за свою роскошную, благополучную жизнь, а потому ей не уснуть. Если коротко: я написал стройную белокурую женщину, лишенную покоя.

15-27 апреля 1882

190

Прилагаю к письму маленький набросок землекопов. Сейчас объясню, почему я это тебе посылаю.

Терстех говорит мне: «Твои дела шли плохо и раньше, ты потерпел полный провал, и сейчас то же самое случится снова». Стоп! Нет, сейчас совсем не то, что было раньше, и такие рассуждения всего лишь заблуждение.

То, что я не сгодился для торговли или учения, вовсе не доказательство того, что я не могу стать художником. Напротив, если б я был способен стать священником или торговать работами других людей, я, возможно, не годился бы для рисования или живописи, и не так легко бы покинул те места, где прежде работал, и меня не отпустили бы с такой легкостью.

Именно потому, что в первую очередь я рисовальщик, не могу не рисовать. И спрашиваю тебя с самого первого дня, как я этим занялся: разве когда-нибудь я сомневался, медлил или колебался? Думаю, ты знаешь, в какой упорной борьбе я двигался вперед, и, конечно, борьба эта становилась постепенно все горячее.

А сейчас вернемся к наброску, который был сделан в Геесте во время проливного дождя, когда я стоял в грязи посреди шума. Посылаю его тебе, чтобы показать, что мой альбом скетчей улучшается, что я стараюсь схватить вещи таковыми, какие они есть.

Например, представь себе самого Терстеха, стоящего перед канавой в Геесте, где землекопы укладывают водопроводные или газовые трубы. Хотел бы я представить себе его лицо и набросок, который он сделает! Изучать верфи, узкие переулки и улицы, заходить в дома, залы ожидания, даже в пивные – занятие не из приятных, если ты не художник. А если ты художник, тебе надлежит бывать в самых грязных местах, если там есть что рисовать, нежели пить чай с очаровательными дамами. За исключением того, если он не собирается рисовать их, в этом случае даже художник может получить удовольствие от приглашения на чай.

Все что я хочу сказать, так это то, что поиски сюжетов, сосуществование с рабочими, поиски моделей и работа с ними, рисование с натуры и в мастерской – это грубая, а подчас даже грязная работа. Манеры и костюм клерка не годятся мне или какому-либо другому человеку, которому нужно не разговаривать с красивыми дамами и богатыми джентльменами, чтобы продать им дорогие вещи и заработать на этом, а рисовать, например, землекопов за работой в канаве в Геесте.

Если бы я мог делать то, что умеет Тестех, если бы был на это способен, я не был бы годен для моей профессии. И для моей профессии лучше, что я есть тот, кто я есть, чем приспосабливать себя к стилю, который мне не подходят.

Я тот, кто никогда не чувствовал себя комфортно в респектабельном пальто и в респектабельном магазине, а сейчас еще больше – я там, скорее, наскучил бы всем и был бы лишь поводом для раздражения. Но я становлюсь совсем другим человеком, когда работаю где-нибудь в Геесте, на вересковой пустоши или в дюнах. Тогда мое уродливое лицо и поношенное пальто полностью соответствуют окружению, и я ощущаю себя тем, кто я есть, и работаю с наслаждением.

Что касается того, «как это делать», я надеюсь продвигаться вперед, отстаивая свою позицию. Если бы я носил респектабельное пальто, тогда бы рабочие, которые нужны мне в качестве моделей, опасались бы меня, или относились бы ко мне с недоверием, или же потребовали бы с меня слишком высокую плату.

Я обхожусь тем, что есть, и не думаю, что когда-то ты обнаружишь, что я стал в один ряд с теми, кто жалуется, что «в Гааге нет хороших моделей». Когда люди обсуждают мои привычки, одежду, внешность, манеру разговаривать, могу сказать только, что все это мне скучно…

Разве я человек без манер, в любом другом смысле, разве груб или лишен чувствительности?

Смотри, по-моему, хорошие манеры основаны на доброжелательности по отношению к ближнему; основаны на потребности значить что-либо для других и быть полезным для чего-либо – потребности, которую ощущает каждый, у кого есть сердце; они основаны на необходимости жить вместе с людьми, а не одному. Вот почему я стараюсь работать как можно лучше, я рисую не для того, чтоб раздражать людей, а для того, чтобы развлекать их, или рисую для того, чтобы обратить их внимание на то, что до2лжно замечать и о чем не каждый имеет представление.

Не могу согласиться с тем, Тео, что я в самом деле хам и чудовище с плохими манерами, что заслуживаю того, чтобы быть изгнанным из общества, или, как сказал Терстех, «я не должен оставаться в Гааге». Унижаю ли я себя тем, что живу среди тех, кого рисую, унижаю ли я себя тем, что посещаю дома рабочих и бедняков и принимаю этих людей у себя в мастерской?

Я считаю, что это часть моей профессии и что осуждать меня могут только те, кто не имеет отношения к рисованию и живописи.

Мне хотелось бы знать: где находят своих моделей иллюстраторы «Graphic», «Punch» и т. д.? Разве они сами не выискивают их в беднейших районах Лондона?

Были ли эти художники рождены со знанием людей или они обрели это знание в более поздний период жизни, находясь среди этих людей и подмечая малейшие детали во время прогулок по городским улицам, запоминая то, что большинство забывает?

1 мая 1885

195

Мои рассуждения о карандаше плотника выглядят следующим образом. Какой карандаш использовали в работе старые мастера? Конечно, не Faber В, ВВ, ВВВ и т. д., они рисовали куском графита. Рабочим инструментом Микеланджело и Дюрера было нечто наподобие плотницкого карандаша. Но я не жил в то время и не могу в этом быть уверен, но что я точно знаю, так это то, что, работая с плотницким карандашом, можно добиться значительно более сильных эффектов, нежели с Faber и ему подобными инструментами.

Я предпочитаю кусок графита в его натуральной форме, нежели изящный, хорошо заточенный, дорогой Faber. Эффекты блеска можно устранить, зафиксировав изображение с помощью молока. Когда работаешь на воздухе, используя карандаш, из-за яркого света ты не видишь того, что у тебя получается, и лишь после понимаешь, что изображение получилось слишком черным. А графит скорее серый, чем черный, и ты всегда можешь добавить несколько «октав», пройдясь по рисунку ручкой, так что плотные тени графита будут казаться светлее.

Уголь – это прекрасно, но если на него во время работы слишком сильно нажимать, он крошится, и хранить его нужно аккуратно, зафиксировав в коробке. Для пейзажей, я думаю, такие рисовальщики, как Рёйсдал, Ван Гойен, и Калам, и Рулофс из современных использовали именно уголь. А если кто-то решит работать пером на открытом воздухе, придется дополнить его коробкой с мелками, и тогда, вероятно, в мире будет значительно больше рисунков, сделанных пером.

Что касается угля, то, если его обмакнуть в масло, можно получить грандиозный результат, свидетельство тому – работы Вейсенбруха. Масло фиксирует уголь на бумаге и придает черному цвету глубину и теплоту.

Июнь 1882

208

Первый раз за несколько дней я снова пишу, и пишу так, словно ощущаю жизнь, пробуждающуюся во мне. Если бы только я снова был здоров. Если б я смог организовать себя, я хотел бы снова писать этюды здесь, в больничной палате. Сейчас меня переместили в другую палату – с кроватями и детскими колыбельками без полога, вечером, и особенно ночью, здесь возникают необычные эффекты. Доктор из тех, какие мне нравятся, его магнетический взгляд и участливое чувство напоминают портреты Рембрандта. Я питаю надежду, что научусь здесь чему-нибудь. Я буду обращаться с моими моделями так же, как этот доктор обращается со своими пациентами: он строг с ними и без лишних церемоний заставляет принять необходимую ему позу. Доктор вызывает восхищение тем, как много внимания уделяет своим пациентам: собственноручно делает массаж, накладывает мази и обрабатывает раны; он умеет договориться с больным, чтобы больной сделал то, что ему нужно в данный момент. Внешне этот человек похож на святого Иеронима: худощавый, высокий, с жилистым и морщинистым телом, его величественная простота сочетается с мощной экспрессивностью. Ах, как грустно, что я не могу заполучить его в качестве модели!

Июнь 1882

Раппарду Р9

Искусство ревниво и требует от художника полной отдачи времени и сил, и затем, когда растворишься в нем всецело, оно оставляет человеку неопытному разве что горькое послевкусие и, право, не знаю, что еще.

Но нам остается пробовать и продолжать борьбу.

21 июля 1882

218

Сегодня я сделал этюд детской колыбели и добавил в него несколько цветных штрихов. Также я снова пишу те луга, этюды которых я посылал тебе в прошлый раз.

Мои руки, кажется, стали чересчур белыми, но что я могу с этим поделать?

Я планирую снова работать на открытом воздухе. То, что это может пагубно отразиться на моем здоровье, меня волнует меньше, нежели то, что работа может прекратиться вообще. Искусство ревниво, оно не принимает того обстоятельства, что недомоганию возможно уделять больше внимания, чем ему. Так что я позволил искусству всецело распоряжаться мной. А посему я надеюсь, что скоро ты получишь от меня несколько рисунков, которые, возможно, понравятся тебе.

Тебе стоит понять, как я в действительности рассматриваю искусство. Чтобы проникнуть в самую его суть, ты должен работать долго и изнурительно. То, чего я хочу, и то, к чему я стремлюсь, дьявольски трудно. При этом я уверен, что мои стремления не очень-то и высоки.

Я просто хочу делать рисунки, которые бы задевали людей за живое. Будь то фигуры или пейзажи, я хотел бы выражать в них не что-то сентиментально-меланхоличное, а искреннюю печаль.

Иными словами, я хочу достичь такого уровня, когда бы о моих работах говорили следующее: этот человек глубоко чувствует и этот человек очень восприимчив. И это несмотря на мою угловатость, ты понимаешь, или, возможно, благодаря ей.

Все эти разговоры могут показаться претенциозными, но в этом причина того, почему я посвящаю искусству всего себя, без остатка.

Что я представляю собой в глазах большинства людей? Ничтожество, чудак, сварливый малый – тот, у кого никогда не будет иного положения в обществе, кроме низшего из низших.

Что ж, предположим, что все это правда, тогда я своей работой хотел бы показать то, что на сердце у этого чудака, этого ничтожества.

Это мое желание, которое, несмотря ни на что, основывается в меньшей степени на ненависти, но в большей – на любви, более – на чувстве безмятежности и менее – на страсти.

И хотя я полон переживаний, внутри меня умиротворение, чистая гармония и музыка. В беднейших хибарах и грязных углах я вижу картины или рисунки. И, подчиняясь этому непреодолимому побуждению, моя душа движется в этом направлении.

Более и более другие вещи отходят на задний план, и чем далее, тем быстрее мой глаз начинает различать живописное. Искусство требует титанических усилий, работы вопреки всему и постоянного наблюдения. Под титаническими усилиями я подразумеваю прежде всего непрерывный труд, но также внутренние усилия, которые не позволяют отказываться от собственных взглядов под давлением иного мнения.

Поскольку сейчас я широко и свободно воспринимаю искусство и жизнь, суть которой и есть искусство, мне кажется таким ярким, но таким фальшивым мнение, которое подчас пытаются навязать мне. Лично я считаю, что многим современным полотнам присуще особое очарование, которого порой не сыщешь в картинах старых мастеров.

Я надеюсь, что помимо того, что я сделал сегодня, я нарисую колыбель еще сто раз, с упорством.

23 июля 1882

219

Когда ты приедешь сюда, брат, у меня уже будет несколько акварелей для тебя.

Я нарисовал также пейзажи с законченной, совершенной перспективой, это было очень трудно; именно они выражают подлинный голландский характер чувств. Выполнены они в той же манере, что и рисунки, которые я присылал тебе в прошлый раз. Они не менее точно передают виды, но сейчас я добавил в них цвет: мягкий зеленый для поляны, контрастирующий с красными черепичными крышами. Светлое небо контрастно приглушенным тонам дворовых построек на переднем плане, цвету земли, отсыревших досок и деревьев.

Можешь представить, как я сижу перед открытым окном на моей мансарде в четыре часа утра и внимательно изучаю детали равнины и столярного двора при помощи моей перспективной рамки. В это время в домах зажигают очаг, чтобы приготовить утренний кофе и первый рабочий появляется во дворе. Над красными черепичными крышами стаи голубей начинают свой полет на фоне темного неба между столбами дыма, выходящего из труб. За всем этим – бесконечность нежного, мягкого зеленого цвета равнины, серое небо, спокойное и умиротворенное, как у Коро или Ван Гойена.

Этот вид с черепичными крышами, сточными канавами и растущей в них травой, раннее утро с первыми признаками пробуждающейся жизни, парящими птицами, дымком, выходящим из труб, небольшими фигурками то тут, то там вдалеке – таков сюжет моей новой акварели. И я надеюсь, что она тебе понравится.

Какой будет моя жизнь в будущем, зависит в большей степени от моей работы, нежели от чего бы то ни было еще. А пока я иду и буду молчаливо вести мою борьбу на этом пути и ни на каком другом более, глядя из моего маленького оконца на все, чем наполнена природа и рисуя это с любовью и верностью, лишь защищая себя от назойливого внимания окружающих, которое мешает работе. Что касается всего остального, то я скажу, что люблю рисовать столь сильно, что не могу позволить, чтобы какое-то иное занятие отвлекало меня от любимого дела. Эффекты перспективы завораживают меня значительно больше, чем интриги, которыми живут люди.