Текст книги "Шепот в ночи"

Он отступил, поднимая руки. Когда папа ушел, в смягчившемся выражении лица мамы, ее светящихся глазах и лучистом цвете лица проявилась та любовь, которая до сих пор для нее была чем-то большим, чем жизнь.

– Мужчины – как дети, – сказала она. – Запомни это. Даже самые сильные и выносливые из них – более чувствительны, чем они это признают.

– Я знаю. Гейвин как раз такой.

Она с ангельской улыбкой на губах на мгновение уставилась на меня.

– Тебе очень нравится Гейвин, так?

– Да, – робко ответила я. Мама кивнула так, как-будто она это подозревала.

– Разве он тебе не нравится, мама?

– О, да. Он очень чувствительный и вежливый молодой человек, но тебе потребуется много времени, прежде чем ты влюбишься в кого-нибудь. У тебя будут десятки вздыхателей.

– Но у тебя – не было, – быстро сказала я. – Ты сожалеешь об этом?

Она задумалась на мгновение.

– Иногда, – призналась она. – Я ни на кого не променяла бы Джимми, но мне бы хотелось иметь полноценное детство, которое я бы провела в бесчисленных танцах и свиданиях.

– У тебя не было приятелей, когда ты училась в старших классах, и ты не ходила на свидания? – спросила я. Ее мечтательная улыбка мгновенно исчезла.

– По правде говоря, нет, – поспешно ответила мама. – О, Кристи, давай не будем говорить о грустных вещах и наконец подумаем о предстоящем торжестве. Итак, к работе, – скомандовала она, и мы снова занялись макияжем и прическами.

Но почему, спрашивала себя я, разговор о школьных приятелях так ее расстраивает? Каждый раз, когда я узнавала что-нибудь новое о своей маме, это новое тянуло за собой еще больше таинственного. Не успевает проясниться одна тайна, как тут же появляется другая. Вопросы сыпались дождем.

Когда мы закончили с макияжем и прическами, мама пошла в свою комнату, чтобы переодеться, а я надела свое платье. Только я успела скользнуть в туфли и подойти к зеркалу, как тетя Триша постучалась в дверь.

– Можно заглянуть? – спросила она.

– Да, конечно!

– О, дорогая, ты великолепно выглядишь! Надеюсь, будут сделаны десятки фотографий, – воскликнула она.

– Спасибо тебе за все, тетя Триша.

Ее волосы были все так же собраны в пучок, но теперь на ней было мерцающее жемчужно-голубое платье. Ее шею охватывало самое прекрасное жемчужное ожерелье, какое я когда-либо видела, а в ушах блестели со вкусом подобранные серьги. Ее зеленые глаза засверкали, когда она мне улыбнулась.

– Ну, – сказал папа, становясь рядом с ней. – Ну и какой у меня вид? Глупый?

– О, папа! – воскликнула я. В этом черном смокинге и галстуке, с аккуратно причесанными волосами и такой загорелый, он выглядел самым красивым из всех, кого я когда-либо видела.

– Ты выглядишь как… как звезда экрана, – сказала я, покраснев, когда вспомнила, каким мама описывала моего настоящего отца. Тетя Триша засмеялась.

– Я чувствую себя не кинозвездой, а манекеном в магазине, – ответил он, гримасничая так, как будто ему больно.

– Ничего подобного, – сказала мама, подходя сзади. На ней было светящееся платье из белого атласа на тоненьких бретельках и с глубоким вырезом. Корсаж платья плотно облегал тело, а от талии юбка платья расширялась как у сказочной принцессы, до самых лодыжек. Она выглядела просто как королева в алмазно-рубиновом ожерелье и алмазных серьгах.

– Мама, ты прекрасна! – воскликнула я.

– У меня есть к тому причина, – ответила она. Все трое любовались мной. – Ну разве она не великолепна, Триша?

– Без сомнения! Агнесса Моррис немедленно взяла бы ее на роль Джульетты или Клеопатры, – сказала она, и они все рассмеялись.

– Кто такая Агнесса Моррис? – спросила я.

– Наша воспитательница из Сарах Бернхардт, – объяснила Триша.

– Я готов, – услышали мы крик Джефферсона. Он появился в дверях, сбежав из своей комнаты, где миссис Бостон помогала ему одеваться. В своем синем костюмчике и галстуке, с аккуратно причесанными волосами он выглядел прелестно.

– Какой красивый молодой человек, – сказала тетя Триша. – Вы будете моим кавалером сегодня вечером?

– Ага, – ответил Джефферсон, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Все засмеялись, и мы отправились в отель. Мое сердце так билось, что я боялась потерять сознание на ступеньках. Мама заметила напряженность в моем лице и, обняв меня, поцеловала.

– Все будет прекрасно, – успокаивала она меня. – Просто радуйся.

– Спасибо, мама. У меня самые лучшие родители в мире. Спасибо за вашу любовь, – сказала я. Она улыбнулась, но на глаза ее навернулись слезы.

Вечером танцевальный зал выглядел эффектно и красочно: играл оркестр, от пола отражались вспышки огней, а украшения переливались и мерцали. В последнюю минуту, чтобы сделать это сюрпризом для меня, служащие укрепили огромных размеров транспарант, на котором ярко-розовыми буквами было написано: «Кристи, поздравляем с шестнадцатилетием, мы любим тебя!»

Люди устремились в зал, прибывая буквально толпами, такими огромными и так быстро, что я едва успевала поздороваться с одной группой гостей, как подходила еще одна и еще. Официанты, одетые в белые накрахмаленные рубашки с галстуками-бабочками, темно-синие жилеты и брюки, и официантки в хорошеньких розовых блузках и юбках, засуетились среди гостей, разнося подносы с горячей и холодной закуской, приготовленной мистером Насбаумом и его племянником Леоном. Слева для молодежи были установлены две огромные стеклянные чаши для пунша. А в самом дальнем углу был устроен бар для взрослых.

Дядя Филип, тетя Бет и близнецы прибыли вскоре после нас. На Ричарде был темно-синий костюм и галстук, а на Мелани. – темно-синее платье с рукавами, доходившими до локтей. Поприветствовав нас, дядя Филип задержался возле меня и мамы. Он окинул меня взглядом, восторженно кивая.

– Даже и не знаю, кто из вас прекраснее сегодня, – сказал он, переводя взгляд с меня на маму и снова на меня, – ты или твоя мама. Кристи похожа на маленький совершенный бриллиант, а ты, Дон, на королевский драгоценный камень.

– Спасибо, Филип, – быстро сказала мама, обращая все свое внимание на входящих Бронсона и бабушку Лауру.

– О, вот и мама.

– Поприветствуй ее первой, – произнес Филип, и кривая улыбка скользнула по его губам. – Терпеть не могу, когда она меня Рэндольфом называет в присутствии Бронсона.

Мама кивнула и взяла меня за руку, так что мне пришлось последовать за ней. Я взглянула на дядю Филипа, который все еще стоял рядом и смотрел на нас, а затем я поспешила за мамой к дверям.

Волосы бабушки Лауры были вымыты и уложены. Недавно из-за артрита ей пришлось сесть в инвалидное кресло. Она выглядела как вдовствующая королева в накидке из соболиных шкур. На ней было одно из ее лучших платьев, широкое алмазное ожерелье и подходящие к нему серьги с алмазной диадемой. Хотя она производила впечатление довольной от того, что ее сюда доставили, взгляд ее был смущенным.

В постоянной заботе о бабушке Лауре Бронсон Алкотт постарел. Хотя он все еще был высоким, с хорошей фигурой, но плечи его все больше и больше опускались. Его усы поседели, хотя волосы оставались темно-русыми. Тем не менее он все еще был вполне красив и элегантен. Мне нравилась его доброта и мягкий голос. Никто не был так похож на богатого южного аристократа, как Бронсон. Я всегда восхищалась им, его терпением и любовью, которые он дарил бабушке Лауре, невероятно капризной, по словам мамы, из-за своих временных провалов в памяти.

– Мама, ты выглядишь чудесно. – Моя мама наклонилась к бабушке, чтобы обнять ее и поцеловать. На лице бабушки Лауры появилось выражение удовлетворения; затем она подняла глаза на меня.

– С днем рождения, дорогая, – сказала она. Как замечательно, подумала я, она все вспомнила и узнает. – Бронсон, вручите Клэр ее подарок, – мое сердце екнуло. Мама многозначительно посмотрела на меня, и Бронсон подмигнул. Я кивнула.

– Спасибо, бабушка, – я обняла и поцеловала ее. Мне в нос ударил тяжелый запах ее, духов. Казалось, она выкупалась в них.

– Кати меня дальше, кати, – скомандовала бабушка Лаура, взмахивая рукой. – Там люди, которых надо поприветствовать.

– С днем рождения, Кристи, – сказал Бронсон и, прежде чем везти бабушку Лауру дальше по залу, отдал мне подарок и поцеловал в щеку.

– Я подержу это, – сказала мама. – Иди, побудь среди своих друзей.

– Спасибо, мама.

Я оглянулась в поисках Гейвина, но ни он сам, ни его родители еще не прибыли. Мгновение спустя в зал ворвалась Полина Бредли с несколькими моими школьными подругами, и мы, встав группой в углу, хихикали и обнимались, а девчонки выискивали себе кавалеров, которые бы отвечали всем их требованиям.

– Это самая лучшая вечеринка, на какой я когда-либо была! – восторженно воскликнула Полина. – Это – Гейвин? – закричала она. Я посмотрела в сторону, куда она показывала, и мое сердце слегка затрепетало, когда я увидела, что он и его родители наконец прибыли.

В светло-голубом пиджаке, брюках и галстуке, Гейвин привлек внимание многих женских глаз. Даже на расстоянии я видела, что он тепло улыбается мне взглядом своих темных глаз. Я помахала рукой, и он направился к нам. Дедушка Лонгчэмп и Эдвина пошли поздороваться с мамой.

– Привет, – сказал он, не обращая внимания на остальных. – Ты выглядишь великолепно!

– И ты тоже, – ответила я, едва не перейдя на шепот, несмотря на звучащую вокруг музыку и болтовню.

– Спасибо. Я купил этот пиджак специально для этого случая.

Я быстро оценила, какими взглядами смотрят на нас мои подружки.

– Ты помнишь Полину? – спросила я, поворачиваясь к ним.

– Конечно. Привет!

Полина застыла с глупой улыбкой на лице, накручивая прядь волос на палец. Уголком глаза я видела маму, которая звала меня, чтобы я подошла и познакомилась с кем-то.

– Полина, пожалуйста, представь всем Гейвина, пока я выясню, что хочет мама, – попросила я.

– Конечно, – ответила Полина, и ее глаза заблестели от счастья.

Гейвина расстроило то, что я так быстро оставила его, и он чувствовал себя очень неуютно в центре всеобщего внимания, но в тот момент я ничего не могла поделать. У мамы было еще много людей, с которыми она хотела меня познакомить: известные бизнесмены из Катлерз Коув и Вирджинии Бич, постояльцы отеля, из года в год приезжающие к нам и ставшие почти членами нашей семьи, и, конечно, члены администрации нашего отеля, такие, как мистер и миссис Дорфманы.

– Всем пора бы занять свои места, – сказала мама.

– Я не видел, чтобы Ферн была здесь, а ты? – спросил папа, оглянувшись.

– Это очень на нее похоже, прятаться где-нибудь, – пробормотала мама.

Папа, казалось, очень переживал из-за этого и не без основания. Несколько минут спустя, прямо перед тем, как дирижер оркестра пригласил всех занять свои места, появилась долгожданная тетя Ферн. Было ясно, что папа так и не видел ее до этого момента, потому что первые слова, которые он произнес были: «Она подстриглась наголо!»

Но это была лишь малая часть потрясения. Ее одежда была настолько вызывающей, что даже тетя Триша, наиболее искушенная в этом, было шокирована. Ее узкая юбка на боках была с разрезами, доходящими до самых бедер. Юбка была такая прозрачная, что при ярком освещении все могли видеть, что под ней на Ферн только узкие трусики. На ней была черная блузка, под которую следовало бы надеть специальный бюстгальтер. Но, к моему изумлению и смущению, на ней ничего подобного не было, и ее грудь была так хорошо видна сквозь ткань, как будто она шла без этой кофточки. Неудивительно, что ее появление приковало к ней всеобщее внимание на продолжительное время. В комнате наступила полная тишина, затем прошел шепот, и, наконец, все снова начали громко разговаривать, объясняя тем, кто не знал ее, кто она такая.

– Что, черт возьми, ты на себя надела? И что ты сделала со своими волосами? – спросил папа, когда она приблизилась к нам.

– Здравствуй и ты, братец, – сказала она и ухмыльнулась. – С днем рождения, принцесса, – она вручила мне завернутую в бумагу копию, как я уже знала, «Любовника леди Чаттерли», – открывать в темном месте, – добавила она и подмигнула. – Привет, Дон. Ты выглядишь… ну… твое, – сказала она и засмеялась. – А, Триша, как это мило снова тебя увидеть, – она потянулась к руке тети Триши, улыбаясь словно Чеширский кот.

– Здравствуй, Ферн, – ответила Триша, переводя взгляд на мою маму, которая кипела от злости.

– Ферн, – вскипел папа и грубо взял ее под локоть. Он отвел ее в сторону и поговорил с ней, перейдя на шепот.

– Эти дни она как камень на шее у него, – сказала мама, качая головой, – она будет делать все, чтобы испытывать его терпение, и превращать нас в ничтожество. Откровенно говоря, я готова сдаться. Знаю, ужасно так говорить, но я сожалею о том дне, когда мы ее нашли.

– О, она просто пробует свои силы, Дон, – успокаивала ее тетя Триша. – Обычная девчонка из колледжа.

– Вряд ли. До исключения из колледжа ей осталось вот столько, – мама прижала указательный палец к большому.

Дирижер оркестра подошел к микрофону и попросил всех занять свои места. Мы заторопились к нашему помосту. Папа, все еще красный от гнева, шел позади Ферн. Я устроила все так, чтобы Гейвин мог сесть справа от меня, а мама – слева.

Прислуга начала сервировать столы. Пока мы ели, оркестр играл, и люди могли танцевать во время смены блюд. Я ожидала, что папа пригласит меня на танец, но дядя Филип его опередил, что удивило меня.

– Можно я буду первым? – спросил он, глядя на меня сияющими глазами. Он взглянул на маму, которая от его предложения была явно не в восторге. На мгновение я растерялась. – Если ты не приберегла эту честь для кого-нибудь особенного, – добавил дядя Филип, показывая глазами на Гейвина. Гейвин сильно покраснел, и я, чтобы уберечь его от неловкого положения, быстро ответила:

– О, нет, дядя Филип. Я буду счастлива отдать вам первый танец.

Он вывел меня на площадку для танцев, и мы начали танцевать. Он прижал меня очень близко к себе, и я, глядя в сторону помоста, видела, что мама наблюдает за нами с печальным и даже испуганным взглядом на лице. Когда дядя Филип повернул меня, я поймала взгляд Мелани, сидящей за столиком Джефферсона. Несмотря на толстые стекла очков, ее глаза были маленькими, а лицо непроницаемо, не столько от зависти, сколько от злости. Мне действительно было ее жаль. Вряд ли кто-нибудь из мальчиков-ровесников или немного младше пригласит ее на танец. Я была уверена, она хотела, чтобы ее пригласил отец, но дядя Филип не слишком интересовался Мелани. Он вообще мало общался со своими детьми, но даже и тогда, когда дядя Филип бывал с ними, он проводил все время в основном с Ричардом.

– Знаешь, ты и в самом деле самая прекрасная молодая леди, – прошептал дядя Филип, его дыхание коснулось моего уха. – Как бы мне хотелось снова стать восемнадцатилетним, чтобы ухаживать за тобой.

– Но даже, если бы вам было восемнадцать, вы все равно оставались бы моим дядей, не так ли? – сказала я, удивившись его искренности.

– О, я не позволил бы этой мелочи помешать мне, – ответил он. – Я ведь на самом деле только наполовину твой дядя, – добавил он.

Его лицо было так близко, что он слегка касался губами моих волос. Близость его рук и его дыхание на моем лице вызывали у меня некоторое смущение. Я думала, что все смотрят на нас и удивляются, почему мужчина в таком возрасте, как дядя Филип, танцует со своей племянницей так близко. Внезапно мне захотелось закончить этот танец, и я почувствовала облегчение, когда музыка закончилась и мы могли вернуться к столу. Он взял мою руку, когда я повернулась, чтобы уйти.

– Спасибо, – мягко сказал он. Я кивнула и заторопилась назад, к помосту. Официанты приступили к сервировке главного блюда.

Потом я танцевала с папой. Как это отличалось от моего первого танца. Мы так плавно кружились, а папа говорил что-то о вечеринке, делая смешные замечания. Пока мы танцевали, я увидела, как Полина подошла к Гейвину и пригласила его на танец. Он выглядел ужасно смущенным. Я решила, что потанцую с ним, как только закончу танец с папой. Изредка папа замолкал, глядя на тетю Ферн, которая, находясь в обществе официантов и их помощников, курила и смеялась.

– Для нее это добром не кончится, – пробормотал он, бросая беспокойный взгляд в ее сторону. – Уж я-то знаю.

– У нее все будет в порядке, папа, – сказала я, но он не стал от этого спокойнее.

Мне не удалось потанцевать с Гейвином, потому что дирижер оркестра объявил, что следующую песню исполнит моя мама. Все вернулись к своим местам, когда мама подошла к микрофону. Она поблагодарила всех за то, что они пришли, и выразила надежду, что все присутствующие хорошо проведут здесь время. Затем она кивнула дирижеру, и оркестр заиграл «Высокие надежды». Аплодисменты были оглушительными. Но вместо того, чтобы вернуться назад, она попросила меня выйти и поаккомпанировать ей на фортепиано следующую песню. Я была захвачена врасплох этой просьбой и растерялась. Гости подбадривали меня аплодисментами, пока я не встала и не подошла к инструменту.

– Ловко придумано, мама, – сказала я.

– Это была идея тети Триши. Вини ее. Сыграй «Где-то возле радуги». Мы же исполняли это раньше.

Я начала играть, а мама пела как никогда раньше. Как только мы закончили, нас окружили гости, чтобы поздравить. Оркестр снова заиграл, и, прежде, чем я успела осознать это, меня увлек в танце кто-то из коридорных, а затем я танцевала с мальчиками из моего класса. Стоило одному из них пригласить меня на танец, как другой уже хлопал его по плечу. У меня так закружилась голова от танцев, что я взмолилась отпустить меня отдохнуть.

Смеясь и пригубливая пунш, я оглянулась в поисках Гейвина, но не нашла его ни возле своего столика, ни среди танцующих. Я увидела Полину, выходящую из внутреннего дворика. Я помахала ей рукой, и она бросилась ко мне.

– Ты не видела Гейвина? – спросила я.

– Да, он вышел на улицу. Я было последовала за ним, но он захотел остаться в одиночестве, – добавила она.

– На улицу?

Я поблагодарила ее и поторопилась, чтобы узнать, что же произошло. Сначала я не заметила его, стоящего в тени на углу. Он просто стоял и смотрел в сторону океана. Небо почти очистилось от облаков, так, что были видны мерцающие в темноте звезды. Некоторые из них были так близки к горизонту, что казалось они плавают на поверхности воды.

– Гейвин?

Он резко повернулся.

– Я не хотела напугать тебя, – сказала я.

– Я не испугался. Я подошла к нему.

– Ты в порядке?

– Конечно. Я просто хотел немного проветриться. Ферн курит так, что прокоптила весь зал, – презрительно добавил он.

– И это все? – не отставала я. Мне не нравилось, что он избегает моего взгляда.

– Конечно, – поспешно ответил он.

– Мне жаль, что я так и не потанцевала с тобой. Я была просто…

– Все в порядке. Это твой праздник, ты в центре внимания. В любом случае я не виню всех этих ребят, желающих потанцевать с тобой.

Наконец, он посмотрел на меня.

– Ты здорово играла. Ты станешь знаменитой пианисткой и будешь разъезжать по всему миру. Ты познакомишься со многими преуспевающими известными людьми и, может, даже будешь играть для королев и королей. Ты, наверное, тогда и не вспомнишь обо мне! – закончил он, прищурив свои прекрасные глаза.

– Гейвин! Что за ужасные вещи ты говоришь! Вот как ты думаешь обо мне? – возмутилась я, уперев руки в бока. – А?

Он разозлил меня. Я чувствовала себя так, как будто качусь с горы кувырком и не могу остановиться.

– Думаешь, я буду такой эгоисткой и самовлюбленной, что забуду тех, о которых больше всего беспокоюсь? Когда я себя так вела? Из чего ты сделал такой ужасный вывод? Мне не нужен никакой успех, если это превратит меня в такое чудовище, и не имеет значения, что ты думаешь, я не забуду тебя ни на один день. Да я все время думаю о тебе, – добавила я, прежде, чем мне удалось остановиться.

– Обо мне? – спросил он. Я с трудом проглотила и кивнула. – Почему?

– Потому, – сказала я. – И дня не проходит без того, чтобы я не подумала о тебе или о том, что собираюсь написать.

– Ты это все говоришь не для того, чтобы просто поднять мне настроение, а? – подозрительно проговорил он.

– О, Гейвин, только мужчина может так думать. Мужчины всегда боятся поверить кому-либо. Они так часто крадут сердца, а сами до смерти боятся быть откровенными.

– Я не такой. Во всяком случае не по отношению к тебе.

– Ну, тогда… пусть у тебя будет немного больше веры в меня, – сказала я.

– Конечно.

Мы подошли друг к другу.

– Ты даже еще не поцеловал меня, чтобы поздравить с днем рождения, – мое сердце глухо забилось.

– С днем рождения, – прошептал он и наклонился ко мне, закрыв глаза. Я тоже закрыла глаза и почувствовала, как его губы коснулись моих так мягко, что это было больше похоже на нежный бриз, обдувающий мое лицо. Я почувствовала разочарование. Он, вероятно, тотчас же понял это по тому, что я начала открывать глаза. Его губы коснулись моих снова, только в этот раз сильнее, и вместе с поцелуем его руки легли мне на плечи так, что он смог привлечь меня к себе. Это был первый настоящий поцелуй в моей жизни.

Мы отпрянули друг от друга. Некоторое мгновение мы были не в состоянии говорить.

А затем мы услышали крики. Этот великолепный вечер подходил к моменту своего краха.