Текст книги "Неискушенные сердца"

Вирджиния Хенли
Неискушенные сердца

Глава 1

Парис Кокберн сидел в Мастэр-Тауэр, в одной из башенок, венчавших мощные опорные башни замка Кокберн-спэт. Теперь он новый лаэрд, помещик, глава клана. Отец недавно отошел в мир иной, и старший сын унаследовал его титул, дарованный королем. Парис удрученно размышлял, оглядывая окрестности, возможно ли пост блюстителя закона и порядка, надзирателя шотландских границ, увязать с ним самим и со всем кланом Кокбернов?

Ну что ж, решил он, так тому и быть. Отныне жители пограничной полосы обязаны верой и правдой служить своему лаэрду. Джеми бросил их ради короны Англии – незадолго до смерти королева Елизавета назвала его своим наследником.

Парис Кокберн нахмурился – густые брови сошлись над темно-зелеными глазами, цвет которых казался еще интенсивнее в сочетании с огненным оттенком волос. Нос с горбинкой и выступающие скулы придавали лицу выражение надменности. Суровые складки вокруг плотно сжатого рта старили Париса: сейчас ему можно было дать гораздо больше двадцати пяти лет. В расстегнутой рубашке, обнажавшей мощную, крепкую, как колонна, шею и темно-рыжие волосы на груди, в брюках, заправленных в высокие, до колен сапоги, он совсем не чувствовал холода.

Невидящим взглядом Парис уставился в каменный оконный проем на тяжелые тучи, нависшие над черным Северным морем. Погруженный в себя, он не слышал криков арктических крачек, не замечал ласточек, шнырявших над морем, как чертенята с раздвоенными хвостами. У ног лежала верная Мэнглер – помесь мастиффа с волком. Свирепая сука, но цены ей не было, он ее не променял бы на все золото мира.

Парис не мог справиться с собой, то и дело возвращаясь памятью к событиям двухмесячной давности, к тому дню, когда он нашел во внутреннем дворике разбитое тело отца, упавшего с зубчатой стены Блэк-Тауэр. Парис закрыл глаза, желая скрыть слезы боли от недавней утраты. Сжав кулаки, он в очередной раз пытался найти ответы на мучительные вопросы. Почему это произошло именно тогда, когда семья находилась вдали от дома – в Эдинбурге? Почему никто не видел, как это случилось? Почему никого не оказалось рядом? Не убийство ли это? Он потряс головой, словно желая отогнать наваждение. Отец хромал на левую ногу после ранения, полученного несколько лет назад во время карательного рейда в земли Гордонов, их заклятых врагов. Но Парис никак не мог смириться с мыслью, что такой живой и сильный мужчина, как лорд Ангус Кокберн, просто поскользнулся и упал.

Новое назначение не тяготило Париса и не прибавляло ответственности – в последние несколько лет Ангус доверил ему ведение всех дел. Сейчас он поднялся на Мастэр-Тауэр просмотреть бухгалтерские книги. Отец считал, что это должен делать только он один и больше никто. Листая страницу за страницей, Парис упрекнул себя в халатности: два месяца он не открывал эти «тайные фолианты». Вот списки «для шантажа»: перечислено, кто и чем должен платить – деньгами или скотом – в обмен на обещание представителей клана не воровать скот и не сжигать деревни. Парис пробежался по колонкам цифр. Вот расчеты по продаже виски, конечно, нелегальной, и шерсти, тоже нелегально экспортированной.

Губы Париса раздвинулись в улыбке, крепкие белые зубы сверкнули на загорелом лице. Чем больше правительственных запретов, тем выше доходы от контрабанды, которой он занимался. Корабли, тайно перевозившие шерсть в Голландию, возвращались с французским бренди, лионским шелком и брюссельскими кружевами. Что ни говори, а продажа крупного рогатого скота и овец дает огромный доход. Да, конечно, какую-то часть животных они угоняли, но основное поголовье выращивали сами вполне законно, на собственных землях.

Парису в наследство досталось незаконное, но хорошо налаженное и весьма прибыльное дело, на котором держалось несколько поколений Кокбернов. Но не только они сами жили богато и беззаботно – каждому обитателю их земель контрабанда облегчала существование. Парису доставляло удовольствие видеть хорошие дома своих людей, знать, что они едят досыта. Он покачал головой, поражаясь дерзости отца, составившего подробный список награбленного, Ангус заносил сюда каждый трофей, захваченный на кораблях. Как он искушал судьбу! Нет, лучше положить этому конец.

Он продолжал изучать движение денег, вникая в суммы расходов. Да, немало истрачено многочисленными братьями и сестрами – в основном на пустяки и экзотические штучки. Он и сам ни в чем себе не отказывал, а потому ему и в голову не приходило урезать чьи-то траты – на депозите лежало гораздо больше золота, чем они могли себе представить.

Изрядное количество золота Кокбернов было добыто во время набегов на английские особняки. Но с этим прибыльным занятием придется расстаться – теперь король Джеймс правит и Англией, и Шотландией. Часть золота досталась клану в результате пиратских налетов на морские суда, шедшие из Испании и стран Востока. Но больше всего сверкающего металла приносили пленники, за которых давали хороший выкуп. Кстати, именно этот способ его добычи доставлял Парису особое удовольствие, поскольку смертельная вражда между кланами исстари являлась их образом жизни. Шотландские лорды привыкли разрешать любые конфликты с помощью стального клинка. У любого благородного шотландца были свои воины и свои разбойники, а если их соединить – получалась королевская армия. В мирное время, такое, как сейчас, то и дело вспыхивали ссоры, споры, звенели клинки, и лилась кровь.

Парис нахмурился, заметив цифру, потраченную на сиротский приют. В памяти всплыл тот день, десять лет назад: ему пятнадцать – уже не ребенок, но еще не взрослый. Отрок, горевший желанием доказать, что он настоящий мужчина. Отец взял его в Эдинбург и пока отчитывался перед королем о делах по охране шотландской границы, Парис вместе с двумя воинами пустился на поиски развлечений. Ему запомнились грязные таверны в подвалах без окон, лавки с джином, комнаты, в которых витал дух пороки, громкие сиплые крики пьяных женщин, густо и грубо накрашенных. И ужасное зловоние! Улицы залиты помоями забиты экскрементами, гниющим мусором. Чудовищная атмосфера человеческой нищеты. Оставалось только поражаться, как Ангус отыскал его там. При воспоминании об отце губы Париса дрогнули. Сейчас он может ухмыляться сколько угодно, но тогда ему было не до смеха. Воздух содрогнулся от оглушающего отцовского рыка:

– Отойди от проститутки! Ты, безмозглый дурак!

– Отец! – Голый Парис едва держался на ногах перед рыжеволосым гигантом. Под взглядом горящих отцовских глаз он готов был провалиться сквозь землю. Лицо Ангуса стало таким красным и разъяренным, что сын испугался. – Прости, что я напился, отец, – с трудом ворочая языком, пробормотал Парис.

Ангус поднял мускулистую руку. Ему ничего не стоило размазать по стене и женщину, и сына, однако огромным усилием воли он удержался от удара.

– Да не в том дело, что ты напился, болван! Завтра протрезвеешь! – орал он. – Но, Боже мой, если ты подхватишь сифилис от проститутки, это будет пострашнее любого наказания! Сейчас же одевайся, разбойник!

С тех пор прозвище «разбойник» навсегда прилипло к Парису.

Одеваться было мучительно трудно, пол, ходил ходуном, комната плыла перед глазами. Кое-как натянув на себя штаны и рубаху, он поплелся за отцом. На площадке второго этажа Ангус заговорил с молодой женщиной. Даже в своем ужасном состоянии Парис почувствовал: на ней лежит печать смерти, и она может оставить этот мир в любой миг. Весь ее облик, чистый и светлый, свидетельствовал о том, что женщина была не из числа обитателей дома. Тихо, на французском, она о чем-то просила, умоляла Ангуса. Отец махнул сыну рукой, велев выйти, а сам направился за ней в комнату.

Парис с трудом влез в седло, пытаясь держаться прямо. Вскоре подошел отец и подсадил к нему девочку лет пяти с огромными сердитыми глазами и гривой растрепанных темно-рыжих кудрей. Он запомнил удар: крошечная ножка, размером с его большой палец, ткнула в солнечное сплетение так сильно, что недавно выпитый ликер рванулся к горлу, угрожая выплеснуться наружу. Быстрыми судорожными глотками Парису удалось загнать его обратно в желудок.

Он поехал за отцом по улице Кэнонгейт, выходившей на широкую, мощеную Хай-стрит, потом вниз по узкой боковой улочке, ведшей к отвратительному темно-серому зданию Эдинбургского приюта. В этом каменном мешке жили несчастные дети – бездомные, потерявшие родителей. Тогда Парис был еще слишком юн, он не спросил отца, и сам не подумал о том, что случилось с ребенком. Теперь его любопытство обострилось. Интересно, знал ли отец ту молодую француженку? Почему он посылал деньги в приют? Но сколько Парис ни морщил лоб, ему не удалось вспомнить ни единой детали, способной прояснить этот вопрос.

Во второй половине того дня все утренние происшествия выветрились из бедной головы Париса. На склоне холма, тянувшегося к Холируд-Пэлэс, отец остановил лошадей. Они спешились и вошли по ступенькам в высокий дом. Туман в мозгах Париса начинал рассеиваться.

– В следующий раз, когда тебе понадобится женщина, приходи сюда, здесь хоть немного почище.

Ангус подмигнул сыну и оставил его на попечение Лили, Роуз и Поппи – такой разнообразный букет цветущих женщин.

Парис нехотя оторвался от воспоминаний и заставил себя вернуться к начатому делу. Он тщательно изучил цифры шестимесячной и годичной давности. Взносы в приютскую казну поступали регулярно, дважды в год, и всегда на одно и то же имя – Лямонт. Парис решил наведаться в заведение, посмотреть, как поживает маленькая мисс Лямонт, а йотом подумать, посылать ли деньги дальше. Он подсчитал: сейчас ей лет пятнадцать, девица довольно взрослая и вполне может зарабатывать себе на жизнь. С тем он и захлопнул тетради – на сегодня хватит. У него слишком много дел, чтобы тратить время впустую, вспоминая и любопытствуя. Аккуратно сложив стопку бухгалтерских документов, он запер их и отправился в жилую половину замка.

Семейство Кокбернов занимало целое крыло. Оно выходило на запад, в сторону, противоположную морю, и во второй половине дня здесь можно было поймать нещедрое тепло послеполуденного солнца. Внизу располагались кухни и столовая, на втором этаже – гостиная и комната для приемов, спальни – на третьем. Парис обосновался в Леди-Тауэр, высящейся в углу этого крыла.

Не успел он открыть дверь в большую уютную залу, как услышал громкие споры братьев и сестер. Четыре сестры и два брата схватывались без конца. Парис со вздохом переступил порог, заметив про себя – с такой семейкой не соскучишься.

– Парис, скажи Трою, пусть идет и немедленно переоденется! Едва он вернулся с охоты – и пожалуйста: по всему ковру пятна крови! – возмущалась Дамаскус.

Как всегда, она выпрямила плечи и вздернула подбородок. Можно было подумать, что она задирает нос. Парис окинул взглядом стройную, изящную фигуру сестры, ее головку, увенчанную золотисто-рыжими кудрями, из-под которых сверкали зеленые глаза. Она казалась фарфоровой статуэткой, оставалось только диву даваться, как столь нежное создание могло произойти от Ангуса Кокберна.

– О, ради Бога, не придирайся! Пусть мужчина будет мужчиной, – заявила Шеннон, раздраженно тряхнув тяжелыми рыжими кудрями.

Сестры заметно отличались друг от друга. Шеннон – женщина, о которой мечтает каждый. Роскошная женщина. Веселая, с пухлым ртом, с юмором в теплых карих глазах. Ничем не стесненная масса темно-рыжих волос, рассыпавшаяся по плечам, повторяет каждое ее движение. Сразу чувствуется, что в жилах девушки течет сильная кровь Кокбернов.

– Сегодня вечером Дамаскус ждет молодого лаэрда Сессфорда, поэтому хочет, чтобы здесь все было в порядке, – вставила еще одна рыжеволосая красавица.

Третья сестра, Венеция, была гораздо выше других и гордилась своим ростом. Она всегда высоко поднимала волосы, подчеркивая стройность шеи и красивый овал лица.

Парис улыбнулся – молодец сестренка, пытается восстановить мир.

– Так вот почему Трой так невыносим, – заметил он.

Дамаскус резко повернулась к Трою.

– А чем тебе не угодил Роберт Сессфорд, ты, деревенский недотепа?

Трой, огромный молодой человек, не столь, правда, широкий в плечах, как Парис, чуть подумал, потом улыбнулся.

– Наверное… – он сделал паузу, – медно-рыжей головой.

На минуту повисло молчание, потом взрыв хохота сотряс комнату: абсолютно все присутствующие были рыжими, только разных оттенков. Парис посмотрел на Троя. Он испытывал братскую нежность к этому своему брату. Да и как иначе? Такой красивый чертенок, всегда в прекрасном настроении, с улыбкой на лице. Деревенские девушки совершенно бессовестно увиваются за парнем. В нем нет ничего от мрачности самого Париса, его тяжелого взгляда, унаследованного от предков Кокбернов.

– Ну и что ты сегодня добыл? – спросил Парис.

– Двух благородных оленей и косулю, – с гордостью ответил Трой.

Парис одобрительно хмыкнул.

– А не мог бы ты на пару дней воздержаться от охотничьих утех? Я собираюсь в Эдинбург, и хотел бы, чтобы ты держался поближе к дому, пока меня не будет. Я возьму с собой маленький отряд, а проклятые Гордоны только и ждут, моего отъезда, чтобы совершить набег.

Александр и Александрия, тринадцатилетние близнецы, шушукались в углу. Слегка толкнув брата, Александрия шепотом отпустила колкую шуточку. Приятная девочка, но до прелести старших сестер ей далеко! Не такая красивая грудь, как у них, веснушки у единственной из всей семьи. Девочка завидовала брату-близнецу – он мужчина, с каким бы удовольствием поменялась она с ним местами. Александрия обладала острым и быстрым умом, чего Парис совершенно не одобрял: слишком мала и часто говорит не к месту. Порой она просто нарывалась на наказание. Вот и сейчас Парис нахмурился и, сдвинув брови, угрожающе посмотрел на близнецов.

– Ну-ка повтори, что ты сказала, Александрия!

Сердце Александрии гулко забилось, когда она увидела суровый взгляд и угрожающе раздувшиеся ноздри брата. Потом, тряхнув головой, девочка повторила строчку стиха:

– Три ведьмы Макбет сведут с ума мужчину, едва дракон уйдет.

– Полагаю, дракон – это я? – хрипло и грозно спросил Парис.

Шеннон попыталась отвлечь его от младшей сестры.

– Ну ладно, Парис, оставь ее! Признайся, тебе нравится, когда мы все ходим по струночке. Ты управляешь нами железной рукой.

– Да! Боже мой! Я вынужден! Слишком много женщин! – прорычал он и сердито посмотрел на Алекса. – Надеюсь, ты будешь с мужчинами!

Он стиснул зубы, отметив про себя, насколько близнецы похожи друг на друга. Тело Алекса еще недостаточно оформилось, и Париса начинали беспокоить его тихий нрав и пассивность.

– Пожалуй, нам лучше обойтись без него, – со смехом сказал Трой и отправился переодеваться. Нужно поскорее снять испачканный кровью охотничий костюм, иначе Мэнглер от него не отстанет.

Шеннон собрала одежду брата, а Дамаскус, пожав плечами, посоветовала отдать ее слугам почистить.

– Ну ладно, заказывайте, кому что привезти из Эдинбурга, – сказал Парис.

– Мне бледно-зеленые ленты. Такого же оттенка, как новое платье. Сейчас принесу, и ты посмотришь – И Дамаскус кинулась вверх по лестнице.

– Только ленты? Хорошо! Экономная девочка, – похвалил Парис.

– Да ты шутишь! Утром приезжала кибитка из Эдинбурга, она скрипела под тяжестью целой горы одежды, и все она заказала, – захохотала Шеннон, а потом сладким голосом добавила: – А мне ничего не нужно, спасибо, Парис.

– Ну да, ведь половина вещей из кибитки – твои! – зашлась от смеха Венеция.

– Ну и что? – быстро возразила Шеннон

– Уж не думаешь ли ты, что я позволю кому-то, и тебе в том числе, обставить меня в нарядах?!

– Мне хочется миндаля в сахаре, ну пожалуйста, Парис! – попросила Венеция. В свои пятнадцать она еще не избавилась от детской страсти к сладкому.

Он вопросительно посмотрел на близнецов.

– Мне надо починить кинжал, в нашей кузнице не могут, потому что рукоятка украшена камнями, – сказал Александр.

– А я бы хотела второй том сонетов Шекспира, – улыбнулась Александрия.

Маленькие лжецы Не могли обмануть Париса. Он, черт побери, прекрасно понимал: кинжал – для нее, а стихи – для него.

Решительно, без малейших колебаний, уверенно стуча каблуками, Разбойник Кокберн вошел в здание отвратительного серого цвета. От его огромной фигуры веяло силой и властью. Выше шести футов ростом, он шагал стремительно, точно сгорал от нетерпения. Губы решительно сжаты, а взгляд, как всегда, пронзителен. На этот раз вместо кожаной куртки Парис надел элегантный голубой бархатный камзол с пуговицами из чистого золота. На груди золотыми нитями вышиты его герб – лев, выбирающийся из короны, – и девиз: «Выдержка и сила». На правой руке горел рубиновый перстень, на левой – изумрудный и золотая печатка с гербом. Огромная изумрудная серьга оттягивала мочку уха. То, что висело на поясном ремне, деталью туалета не являлось, однако всегда находилось при нем: слева – кинжал, справа – кнут с короткой ручкой.

В холле, где он оказался, было голо и мрачно. Сырой воздух пронизывал помещение, хотя окна казались запечатанными навечно. Женщина средних лет, одетая в черное, с единственным украшением в виде связки позвякивающих ключей, прицепленных к поясу, какие обычно носят при себе владелицы замков, тотчас возникла перед Парисом Кокберном. Едва взглянув на нее, он понял: в ней нет ни капли доброты, ни намека на материнские чувства.

– Здравствуйте, мадам. Позвольте представиться…

– Я знаю, кто вы, милорд. – Она склонила голову, но не согнула колени. – Я миссис Грэхэм.

Про себя она подумала: «Разбойник Кокберн! Да весь Эдинбург видел, с каким важным видом ты разгуливаешь по Хай-стрит».

– Миссис Грэхэм, я хотел бы осмотреть ваш приют и поговорить с одним или двумя детьми, – вежливо объяснил он.

– Конечно, милорд, – сказала она и продолжала глядеть на него не моргая. – В следующую пятницу в два часа я буду рада провести вас по приюту и представить некоторых учеников.

А про себя подумала: «Отъявленный блудник! Уверена, не один твой внебрачный ребенок живет в этих стенах».

– Сегодня мне было бы удобнее, миссис Грэхэм, – легкая улыбка тронула губы Париса, он старался не выдать своего раздражения.

Миссис Грэхэм свела брови и сжала губы, будто попробовала недозрелую хурму.

– Но это невозможно, милорд!

Парис вскинул брови

– Невозможно? – повторил он за ней тихим шелковым голосом – Такого слова я не знаю, миссис Грэхэм

Глаза его опасно прищурились

Она упорствовала, продолжая объяснять

– Позвольте быть с вами откровенной, милорд. Такие визиты тревожат детей, они нарушают расписание уроков. И для подготовки их к встрече с вами нужно время

Теперь в его голосе шелка не было, он стал хриплым Казалось, это скрежещет лезвие ножа по металлу

– Позвольте и мне быть откровенным с вами, миссис Грэхэм Вы немедленно приводите ко мне девочку Лямонт, или я перестаю присылать деньги

Миссис Грэхэм с силой втянула воздух, так что ноздри слиплись от негодования Поняв, что придется подчиниться приказу Кокберна, она молча повернулась и вышла Черные юбки протестующе шуршали при каждом шаге

Известный своей нетерпеливостью Разбойник Кокберн мерил шагами холл Пожалуй, он даже удивился безрассудству женщины, пытавшейся ему перечить Обычно особы ее пола себе такого не позволяли Конечно, он давно и хорошо знал они способны на всякие хитрости и уловки, чтобы крутить мужчиной и морочить ему голову. Но миссис Грэхэм отнюдь не собиралась опускаться до подобных трюков

Вскоре она вернулась с девочкой, которая, едва увидев его, испуганно попятилась Парис окинул ее цепким взглядом, стараясь ничего не упустить Правда, он почти не видел ее лица – так низко она наклонила голову Парис заметил узкие запястья и стройные лодыжки, не прикрытые отвратительным платьем с чужого плеча. Одежда девочки была свободной и бесформенной, но опытный глаз Кокберна остановился на юной груди, слегка вздымающей тонкую ткань.

– Не убегай, дорогая, скажи, как тебя зовут, – ободряюще произнес он, и черты его лица стали мягче Тэбби задрожала от страха сразу, как только миссис Грэхэм ее вызвала. Когда же девочке было велено идти с ней, она едва смогла оторвать ноги от пола. И вот ее привели в комнату, в центре которой стоял громила с грозным лицом Он заговорил с Тэбби, и она еще больше съежилась

Миссис Грэхэм ответила за нее

– Ее зовут Тэбби Лямонт

– Сколько лет тебе, Тэбби? – спросил Парис. Девочка еще ниже опустила голову и принялась ковырять под носком туфли

Миссис Грэхэм сказала. – Ей четырнадцать, скоро пятнадцать, милорд.

– А она что, с придурью? – спросил Парис раздраженно.

Тэбби мгновенно вскинула голову и бросила на него взгляд, в котором отчетливо читалась ненависть. Парис с удовольствием отметил, что, если девочку рассердить, можно добиться реакции. Только слепой не заметил бы расцветающей красоты ее лица нежный овал, чуть вздернутый носик и ярко-розовые губы. Роскошные золотисто-каштановые волосы стянуты сзади и заплетены в тугие косы, настолько тугие, что натянулась кожа у глаз. Кстати, это выгодно подчеркивало высокие скулы всегда такой замечательный голос, а не только когда она глотает слезы!

– Лаэрд клана Кокберн, хозяин замка Кокбернспэт, обитатель восточных болот, наследник графства Ормистан и замка Танталлон к вашим услугам, – Парис не без изящества поклонился. – А друзья зовут меня просто Разбойник.

– Боже мой, так грубо?

Брови Париса взметнулись.

– Вот так всегда – протяни женщине палец, и она откусит всю руку!

Безумная надежда заставила бешено забиться сердце Тэбби, и слова вырвались прежде, чем она успела удержать их:

– Вы мой отец?!

– Вот чертенок! – засмеялся Парис. – Да я всего на десять лет старше тебя.

В глубине души он расстроился: надо же, каким старым она его видит! Но после его слов свет в ее глазах тотчас погас. Казалось, она снова потеряла всякую надежду.

– Извини, – сказал он. Его брови сошлись на переносице. – Я понимаю, ты, наверное, день и ночь мечтаешь об отце, который придет и заберет тебя отсюда.

В комнате повисло молчание, девочка размышляла: если он не ее отец, тогда зачем пришел? Неуверенно она снова подняла на него глаза.

– А почему вас зовут Разбойником? – полюбопытствовала она.

Огромная изумрудная серьга в его ухе очаровала ее, Тэбби не сводила с нее глаз.

– Наверное, потому, что я такой и есть – пью, ругаюсь, лгу, ворую и даже…

– И убиваете? – со страхом прошептала Тэбби.

– Я бы предпочел сказать иначе: наказываю смертью. Потому что моя задача – охранять тех, кто живет на границе. Значит, это не хладнокровные, расчетливые убийства.

Тэбби съежилась.

– А что вы хотите от меня? – выдохнула она.

«Пугливая, как мышонок», – подумал Парис. Как бы ему хотелось изгнать этот страх, вытравить отвратительный жизненный опыт, доведший девочку до такого состояния! Парис невольно сравнил ее со своими сестрами. Если поместить ее в нормальные условия, баловать и заботиться, смогла бы она стать веселой и озорной, как они? Он попытался представить это и доброжелательно произнес:

– Давай-ка сядь поближе к камину, устройся поудобнее. Я хочу узнать, как ты живешь. Что изучаешь, что делаешь в свободное время, как развлекаешься?

– Развлекаюсь? – изумилась Тэбби.

– Ну да, играешь. В какие игры играешь с подругами?

– А мы не играем ни в какие игры, милорд.

– У вас нет игрушек? Даже у малышей?

– Нет, милорд.

«Какой странный человек, – подумала она, – и какие странные задает вопросы».

– Ну тогда вы, наверное, танцуете. У вас есть уроки танцев?

– Танцы запрещаются.

– Значит, поете. Какие песни ты знаешь?

– Музыка запрещается, милорд. Меня часто наказывают, когда я забываюсь и начинаю петь.

Картина вырисовывалась настолько унылая, что он едва мог ее себе представить. Ну как столь нежный цветок выдерживает такое существование?

– Ну прогулки. По воскресеньям вы гуляете в вересковых зарослях?

Она покачала головой.

– По воскресеньям надо очищать душу.

– Какое безрадостное существование! И ничего, никаких удовольствий? – резко спросил Парис.

– Жизнь не для удовольствий, милорд, она для исполнения долга и обязанностей, – с серьезным лицом повторила девочка заученную сентенцию.

Парис тихо сказал:

– Но ты же в это не веришь, правда, Тэбби? Такая жизнь не для тебя. Скажи, детка, что ты помнишь о жизни до приюта?

– Немного. Я помню маму. Она была красивая, нежная и пела мне такие хорошие песенки! А еще – я не знаю, приснилось мне это или нет – я играла в поле, рвала цветы, и надо мной порхали какие-то яркие, пестрые создания. Кажется, они назывались папильоны… Если меня от сюда когда-нибудь выпустят, я сама, как они, стану летать от цветка к цветку, – созналась Тэбби, едва дыша, осторожно высовываясь из своего кокона.

– Папильон – бабочка по-французски. Бабочки существуют на самом деле, они тебе не приснились. Я точно говорю.

Парис слушал Тэбби, а сердце ныло и обливалось кровью. Он чувствовал себя виноватым – за десять лет ни разу не вспомнил про девочку. И понимал – надо исправлять положение. Тэбби так похожа на сестер – уж не из Кокбернов ли она? Если бы докопаться до истины. Но он во что бы то ни стало узнает правду, непременно, ради нее. Парис улыбнулся.

– Знаешь, у нас есть обычай – никогда не приходить к леди без подарка.

– И вы мне что-то принесли? – Тэбби недоверчиво посмотрела на Париса.

– Да, принес. И хочу, чтобы ты улыбнулась, когда получишь это.

Он полез в карман камзола и вынул бледно-зеленые ленты, купленные для Дамаскус.

Улыбка изумления и восторга осветила личико Тэбби, Девочка осторожно потрогала нежную ткань. Их глаза встретились и замерли друг на друге. Казалось, время остановилось .. Для Тэбби эти ленты были сейчас не только залогом дружбы с внезапно явившимся незнакомцем, но и символом надежды, едва не потерянной навсегда.

Глядя на чистое, прелестное лицо Тэбби, Парис ощутил сильнейшее желание защитить ее от грубой реальности мира С каждым ударом сердца он все острее чувствовал: между ними возникает необъяснимая связь, которая может соединить их навечно.

– У меня красивые волосы, если их распустить, – призналась девочка.

– Они такого же цвета, как мои. – Парис пробежался пальцами по густым кудрям.

Знакомый жест, подумала Тэбби. И вдруг…

– Я вас вспомнила! – В ее голосе слышалось обвинение. – Это вы увезли меня от мамы и засадили сюда. Я вас ненавижу! Я всегда вас ненавидела!

Парис поразился – она способна ненавидеть? Нет, он не позволит считать себя причиной несчастья! И Парис Кокберн, никогда в жизни ни перед кем не оправдывавшийся, стал просить Тэбби правильно понять происшедшее десять лет назад.

– Я был мальчиком. Твоя мама умирала, она умоляла отца забрать тебя и устроить туда, где о тебе позаботились бы. Мне очень жаль, я ни о чем не могу его спросить, он тоже умер.

Тэбби молчала. Парис торопливо добавил:

– Я попытаюсь выяснить, как и почему ты попала сюда, но не знаю, удастся ли. Единственное, что могу обещать: тебя здесь больше пальцем никто не тронет. И, может, я сумею свозить тебя куда-нибудь разок-другой. А теперь, пока не вернулась миссис Грэхэм, давай попрощаемся. Впрочем, нет, я лучше скажу: оревуар, до свидания. – С этими словами он открыл дверь и позвал миссис Грэхэм.

Та появилась подозрительно быстро. Холодным тоном Парис Кокберн произнес:

– Я решил удвоить взнос, но вы должны выполнить определенные условия, миссис Грэхэм.

В черных глазах мелькнул интерес.

– Никогда больше не бейте этого ребенка. В против ном случае я не просто перестану давать деньги, но и рассчитаюсь с вами, миссис Грэхэм. – Он произнес угрозу так тихо, что у начальницы по спине пробежали мурашки. – И еще: я думаю, каждое воскресенье детей надо куда-то водить. Мы живем в красивой стране, миссис Грэхем, и для здоровья гораздо полезнее очищаться от дьявола на природе.

– Как скажете, милорд. – Она согласно кивнула, а про себя подумала: «Еще до захода солнца я разберусь с этой маленькой дрянью, ваша светлость!»

Парис встретился со своими людьми в таверне на Хай-стрит. Он никак не мог избавиться от тягостного чувства. Да, гнетущая атмосфера сиротского приюта была способна тронуть и самую легкомысленную душу. Она давила, пригибала к земле, лишала небесной выси, красок жизни. Обнаружив, что душевная тяжесть не сменяется легкостью даже после второй порции виски, Парис обратился к своим спутникам:

– Слушайте, ребята, пора ехать домой. Седлайте коней, а я наверх, за вещами.

Имение Кокбернспэт располагалось в тридцати милях от Эдинбурга. Дорога занимала часа четыре езды через приграничные земли, самые красивые в мире места. Первые пять миль до Масселбурга путь лежал мимо сельских домов и маленьких ферм, а дальше – по диким Ламмермурским холмам, каждый сезон менявшим цвет. Сейчас они стояли пурпурные от вереска, а через месяц порыжеют от засохшего папоротника. Кое-где виднелись пятна озер и ельников. Отряд Париса ехал напрямик, по бездорожью, по болотам, вброд преодолевая реки. С каждой милей все сильнее пахло морем, и мужчины полной грудью вдыхали соленый запах. Через три часа после выезда из Эдинбурга всадники прибыли в Кокбернспэт. Деревеньки на этих землях процветали. Огромные молочные стада, гурты овец паслись на пологих склонах, ведущих к замку. Прекрасное зрелище, но чем ближе они были к дому, тем сильнее Париса одолевали дурные предчувствия. Они спешились уже в сумерках, сестры и слуги встретили Париса почти в истерике.

– Она уже двенадцать часов вот так, Парис! – Морщась, Шеннон заткнула уши, чтобы не слышать почти звериного воя, доносившегося из башни Уайт – Тауэр.

Парис облегченно вздохнул. Если все дело только в Энн и ничего другого не случилось – слава Богу! Его настроение поднялось, когда он убедился, что дома все в порядке. Из сумки, привязанной к седлу, он вынул большую коробку конфет и направился в башню.

– Бедняжка Энн! – сказала Дамаскус. – Надеюсь, с ней ничего не случилось.

– Этой суке лучше бы заткнуться кулаком и не вынимать его из глотки, пока не задохнется, – заявила Шеннон с присущей ей дерзостью.

– Она просто хочет поскандалить, – сказал Александр

– Не беспокойся, Парис знает, как усмирить жену, – убежденно проговорила Александрия.

– Ага, и даже не подходя к ней слишком близко, – усмехнулся брат-близнец.

Как только Парис открыл дверь, Энн прекратила кошачий концерт. Ее нянька, миссис Синклер, воспользовалась моментом и выскользнула передохнуть, бросив на хозяина извиняющийся взгляд. Энн сидела в огромной кровати среди атласных подушек. Ее напудренные плечи и небольшая, но высокая грудь выглядывали из пены кружев ночной рубашки. Парис протянул ей коробку, она жадно схватила конфеты, серебристые волосы разметались. Какая она красивая! Несколько минут Парис бесстрастно разглядывал ее, потом, наверное, в тысячный раз тяжело вздохнул: скорее всего судьба прокляла его, наградив женой-чудовищем.