Текст книги "Со своих колоколен"

 
Весной-осенью у нас – ничего дороги.
Потому и пьем мы квас, и строим остроги.
А зимой у нас буран, а в тюрьме у нас пахан.
И страшнее мата нету ничего на свете.
 
 
Приходил к нам Бонапарт, он искал ключей от врат.
«Ничего», – Москва сказала, без ключей пускала.
Гитлер тайно прилетел – Сталинград иметь хотел.
«Ничего! – сказала Волга. – Волк в гостях у волка».
 
 
А на воле тишина,
А на родине жена,
А на родине весна.
Бездна красна.
А на небе тишина,
Бесконечная война.
В тихом омуте луна.
Бездна…
 
 
Бисмарк едет по степи, видит: буря, нет пути.
Только вьюга впереди, ничего в груди.
Барин к буре не привык. «Ничего, – сказал ямщик, –
Во немецкой стороне будешь на коне».
 
 
А на небе тишина (…)
 

2002

 
Один есть способ раскусить
То, что мешает нам любить.
А нам мешает лишь одно:
Стремленье спрятаться на дно.
Пусть лось, пусть лошадь стоя спят.
Сон человека есть распад.
Но утром падший восстает
И головою в небо бьет.
 
 
Когда ж распустишь панцирь свой
И вкусишь раны ножевой,
Ревнивый омут, мутный спрут
Тебя и примут, и проймут.
А после, духом сокрушась,
И пораженья не страшась,
Опять всплывешь, блистая ты –
Щитом добытой нищеты.
 
 
Но если выжить ты не смог,
Себя земле принес в залог, –
То утром падший восстает
И головою в небо бьет.
Ты долго спал, ты спал, но вот
Сон смыт потоком мертвых вод.
С могильным холодом весны
Уйдут рассеянные сны.
 
 
Один лишь способ все понять,
Загадку жизни развязать, –
Идти вперед и воевать
И кровь победы проливать.
 

2003

 
От сует меня, Боже, молю, отреши,
От заботы о том, что не властен вершить.
Пробуждаются токи глубинной судьбы.
Вот бы нам с ней прозреть, ну а мы все слепы…
Я крестился крещеньем, я вышел из тьмы.
Пробуждается око из смертной тюрьмы.
Разве духом в темницу томиться я влез?
Нет, тела суть светила в светлице небес!
 
 
Нéмыми да полыми
Бывают ли слова?
Слово жжет как полымя
И чашу пьет сполна.
Слово как победа
И крещенье в жизнь.
Слово как погибель.
Душу вырвешь – из…
 
 
Не бывает лишений без достойных наград,
Не бывает свершений без должных утрат.
Высоко свои жертвы завсегда мы гвоздим.
Но даров благодатных распознать не хотим.
 
 
Я Тебе не словом, –
Делом изменил.
Но простил дела мои,
Слова в дела вменил.
У черты последней
Так бывает, старина,
Слово и победно,
И погибельно.
 
 
Нету тьмы в слове-теле, в забвении тьма.
Но забвенье у Бога – лишь прощение нам.
Я крестился крещеньем, я вышел из тьмы.
Пробуждается око из смертной тюрьмы.
 
 
У черты последней,
Даже за чертой
Я не отрекаюсь,
Сердцем я с Тобой.
Слово как победа
И крещенье в жизнь,
Слово как погибель.
Душу вырежи
                        из камня слова…
 

2003

 
Как Чапаев на молитву становился на всю ночь.
Как просил он перед битвой Матерь Божию подмочь.
Чтоб путями боевыми наскаку и наплаву –
Чтобы целыми, живыми провести свою братву
Чрез казачьи, чрез мужичьи пепелища-хутора,
Чрез яицкие погосты, обновленные вчера,
Чрез тифозные обозы, чрез наезды из ЧКа,
Комиссарские угрозы, агентуру Колчака.
 
 
Сын Поволжья, гордость края – он народный наш герой.
Не пятнает кровь Чапая и для каждого он свой.
Он штабы по телеграфу кроет жарким матерком.
«Мотивирует» Антанту, заодно и Совнарком.
Тесен мир, и в нем встречаясь, все мы схожи меж собой.
Утечем от них, рябята, в свой последний светлый бой!..
 
 
Думу думает Чапаев. Петька ж видит вещий сон:
Как к Уралу отступая, прикрывает друга он.
Плачет Петька-ординарец, а не дрыхнет как сурок
И во сне сгибает палец, чтобы вновь спустить курок.
Из тисков бесовской злобы есть исход в лихом бою.
Покажись, казак, из степи, я судьбу твою спою.
Ты споешь про атамана, я спою про бурлака.
Дай пощупать твою волю, что нагуливал века!..
Но не хочет в лобовую битву выйти казара,
Схоронилась за погосты, обновленные вчера…
 
 
Между белою Сибирью и кровавою Москвой,
Меж землей, где изобилье и землею, где покой
С прежней вольницей схлестнулась угнетенная печаль,
Пред которой глохла слава и зазубривалась сталь…
 
 
Как Чапаев на молитву становился на всю ночь.
Как просил он перед битвой Матерь Божию подмочь.
Весь отряд во сне глубоком, вся дивизия храпит,
Часовые дремлют оком, лишь один Чапай не спит.
«Как по волжскому по краю я с шарманкою бродил.
Помнишь, Настя дорогая, помнишь, как тебя любил?
Ты теперь уж в вечной жизни, на меня оттуда глянь
И невидимо нависни – мне в бою покровом стань.
Стань мне светлою судьбою, Черна ворона мне спой,
Мы обманем смерть с тобою, выйду я на берег твой…»
 
 
Не берут Чапая пуля, ни засада, ни налет,
Потому что с небесами разговор он свой ведет.
Из уральских вод багряных вышел новый человек,
Что хотел коней буланых искупать у дальних рек.
 
 
И теперь расправив спину, поднялся уже и сам
К светлым далям и глубинам, к невозможным небесам…
 
 
Как Чапаев на молитву становился на всю ночь.
 

2003

(песня из романа «Владычица небес»)*1
  Исполняется на мотив старой рекрутской песни, наиболее известной в варианте «Ты помнишь, милка дорогая…»


[Закрыть]

 
Вновь война-японочка…
Прощай, смазливая девчоночка!
Ты потерпи всего годочек –
Дождись меня, чертеночка!
Нагрянет с войны весточка,
Что я в Японии загинул…
А ты не верь тому, невестушка,
Что так легко тебя покинул!
А станет сватать тебя мельник –
Ему ты твердый дай отказ!
А будут звать за землемера –
Ему ты тоже откажи!
Ты им скажи: я жду солдатика,
Что за Россию воевал.
Уж он красу мою оценит
И станет он ее беречь…
 
 
Вновь война-японочка…
Прощай, хорошая девчоночка!
Ты потеряй один годочек –
Дождись свово миленочка!
Но если долго не вернуся я,
Ты вспомни, что тебе сказал.
Тогда ты выйди за солдата,
Что кровь на море проливал.
А выходи ты за солдата,
Что на Востоке погибал.
Уж он красу твою оценит
И станет он ее беречь…
 

2005

Странники (2005-2006)

 
Однажды Царь на богомолье
Ушел от свиты и от слуг.
Вкусивши русского приволья,
Он навострил к народу слух.
 
 
Как инок в старенькой милоти,
Взяв посох легкий и простой,
Он затерялся в складках плоти
Своей Руси, Руси Святой…
 
 
Ему народ встречался разный,
По большей части все прямой,
В словах живой, в быту согласный
С извечно юной стариной.
 
 
Никто не знал, что Царь пред ними,
Как с ровней с ним себя вели,
И правду горькую рубили,
И просто языком мели.
 
 
Он перехожих слушал калик,
Их песен горних перелив.
Певец по прозвищу Кристалик
Ему вещал, глаза прикрыв,
 
 
Мол, кто судьбу встречает прямо,
Перекрестив кривым клыком,
Кто с ней разделит волчью яму,
Лишь тот с судьбой своей знаком.
 
 
И правда, в пост сорокадневный
Раскрылся вещей песни толк,
Когда пред Пасхой, в день последний
Царю явился в схиме волк,
 
 
На берестяном на ковчежце
Державы символ начертил –
Так исповедал Самодержцем
И хлебом черным причастил.
 
 
Царь пал на камни, распластавшись.
Он был ничто, отребье, прах –
И бился оземь, разрыдавшись.
Его расплавил божий страх.
 
 
На том не кончились виденья.
Благообразный гордый змей
Нечеловечьего строенья
Явился в пустынь, злобы злей:
 
 
«Поднялся я из преисподней,
Где отбываю долгий срок.
Прошу амнистии Господней.
Пусти меня на свой порог!»
 
 
«Иди обратно, дом твой бездна, -
ответил змею русский Царь, -
Здесь Церковь ранами любезного
И оплеванного Лица!»
 
 
Явленья страшные исчезли…
Царя ж Малюта разыскал –
Его глаза на лоб полезли:
Седой старик пред ним предстал.
 
 
Вот прибыл Царь в Москву с Малютой
И паче каялся в грехах.
Второй опричниною, лютой,
На знать навел он смертный страх.
 
 
Но наш народ сложил легенду,
Что, не вернувшись на престол,
Царь плакал о грядущих бедах,
От слез ослеп, в слезах расцвел.
 
 
С тех пор его повсюду ищут.
В лице юрода – русский бог.
Не бродит ли в обличье нищем
Сокрытый Царь, слепой пророк?..
 
 
Иные видят в этом смуту.
Иные здесь усмотрят миф.
Но чу – помешкай лишь минуту –
Каличьих песен перелив!..
 

2006

 
А жизнь вращается по-своему,
Не помещаясь в твердый план.
Но нет случайностей у воина.
Он вечной битвой обуян.
Он вечно ждет врага нежданного.
Он меч на случай заострил.
Он страж дракона первозданного,
Что был горяч, но подостыл.
 
 
Не подморозит Русь дремотную,
А крепко выветрит избу.
В ней воздух спертый, окна потные
Застят небесную резьбу.
От печки Иоанна Грозного
Живет теплом ее огня,
Боится воздуха морозного
Вся наша гнойная родня…
 
 
Она юродства не осилила
И открестилась на сей век
От босоты того Василия,
Кому – ступнями плавить снег…
В блаженстве глум творить за гордого
И за убогого рыдать.
А злых – приветствовать уродливо…
Так непреклонна благодать!
 
 
И вот стыдят, усовестляют
И дышат сыростью в лицо.
И вот горят они, пылают
Над теплохладным подлецом.
Они не ведают, не знают,
Когда постигнут их дары
И прозорливо забывают
Свод правил шулерской игры…
_______________
 
 
А жизнь вращается по-своему,
Не помещаясь в твердый план.
Но нет случайностей для воина.
Он вечной славой осиян.
Он вечно молит Бога Дивного,
Что удивлять юрода рад:
Ему дарить дороги длинные,
И зимний жар, и летний хлад.
 
 
Брести путями все окольными,
Вести бесплотную войну –
Такому буйному да вольному,
Что жутко даже самому!
В одном дому – приют и почести.
В другом – прозванье мудозвон.
И на юру смертельной похоти –
Плевки и камни с трех сторон.
 
 
Засаду мира бесхребетного –
Сиделок, нянек и конвой –
Он разорит рукой бестрепетной
И насадит порядок свой.
Наш воин, зелено и молодо,
Разгонит наглых мух и слуг
И воссоздаст державу холода
С огнем оружия вокруг.
 
 
Кто наш народ, кто соль России?
Где он ютится, как возник?
Он, неподвластный внешней силе,
Наш праведник – наш проводник.
Где тебя носит, богоносец?
Как не погас в тебе очаг?
Ты носишь ношу, богоносец?
Бог тебя носит на плечах!..
 

2005-2006

 
Пророк с печатью у плеча
Призвал народы кровной мести
Ученьем Рока и Меча
С болезненною жаждой чести.
А наши кроткие пророки,
Что кровью харкают на снег,
Печально стали на пороге:
Ой где ж ты, божий человек?!
 
 
Нет, не в скитах, – в психиатричках
В двадцатом веке зимовал,
На санитарах, медсестричках
Свой дар бесстрастья закалял.
И инсулиновые шоки,
И даже галоперидол
Огнем смирения высоким
Он от души своей отвел.
 
 
Главврач сидел как Пантократор
И как Антихрист в алтаре.
А старый, тертый психиатр
Юрода прятал во дворе.
И здесь нашлись друзья пророку.
Он одержимых исцелял,
И для шизоидов дорогу
К Врачу всей твари направлял.
 
 
От мира, наглого и злого,
Он получает по зубам.
Но вновь отыскивает слово.
И вот уж больно, больно нам!
Он насмехается над нами!
Он превозносит свой позор.
Не предъявляя явных знамений,
Пророком смотрит чертов взор!..
 
 
– Факиры «праведного гнева»,
Вы, разжигатели хулы!
Провидцы прибыли и чрева
И заклинатели молвы!
Вожди богатых духом, дерзких!
Купцы обманов и клевет!
Безбожием времен советских
Не оправдаться вам вовек!
 
 
О, если б явное знаменье
Пришло к вам в славный, грозный час,
То, вместе с ложью и сомненьем,
Сам дух бы вышибло из вас!
И полетели б на пол шприцы,
И разлетелся б в хлам дурдом
И те, кто сделал из больницы
Палату пыток и Содом…
 
 
Свобода черная, звеня,
Играет в угнетенной воле,
В объятьях белого огня,
В пресветлом света ореоле.
 
 
И вот уже с юрода беды,
Как воды с гуся, потекли.
Он вновь идет с венцом победы.
Он Ванька-встанька, соль земли.
 
 
Не покидая мир сей блазный,
Следит, как зреет в нем гроза.
А на реснице блеск алмазный,
За мир неложная слеза.
Мне положи все царства света,
Их роскошь, их прекрасных дам,
За даровую щедрость эту
Слезы юродства не отдам.
 

2006

Забытый сон (2007)

 
Здравствуй, матерь моя,
Пишет темный твой сын.
Растолкуй ты мне сон.
          Сон меня полоснул,
         Был я им потрясен,
         Чуть не преображен!
Только вновь я уснул,
И тогда я пропал:
Покаянье заспал,
Откровенье застлал!
 
 
Я без слез уж проснусь,
Снова глух и слеп,
И над памятью гнусь,
Как над барщиною.
Перебарщиваю.
Но восходит не хлеб, –
Бессловесная гнусь,
Тарабарщина.
 
 
Вместо членораздельно,
Ясно сказанного –
Мык неспознанного,
         Речь без языка,
         Без присловия –
         Хрипы спазменные.
Невегласная музыка
Нечитаемых нот
Меж блаженством безмолвия
И бессильем немот.
 
 
У дремучего космоса
В безднах тоже есть отмели.
Их покуда не отняли –
         Там гремучие посвисты,
         Там на ветках сатира,
         Но при корне – секира.
Я им дом обжитой,
Я для них кровопой.
Зачастили ко мне,
Загостили во мне.
 
 
Пусть не с пеной у рта,
Но и тот одержимый,
Чья душа непроста. –
         Глина не обожженная
         Необоженных душ,
          Слабо вооруженных
         Против явленных джиннов,
         Против гибельных стуж.
 
 
Глина дышит в руках,
Просит форм не за страх:
«Дай мне, пламень маленый,
Стать как камень каленый!
Путеводный мой свет,
Ты не тень, ты не след, –
Но замотан в клубок
Из слепот и забот,
          Словно в кокон закован
         Или в склеп замурован,
         Позабыт за бытьем,
         Поизжит за житьем,
         За мытьем да за катаньем,
         За нытьем да за карканьем,
         За латаньем завес
         Да за плетеньем словес…»
 
 
___________
У небес есть родник,
Там двенадцать родных,
Словно в отчем дому, –
         Кто амриту испил,
         Чей убийца осекся,
         Умилятся тому.
Был постыл и зажегся,
Кисл – и перебродил.
Не пошел на распыл,
А понес – и родил!
 
 
Вот он стал как спираль,
Он на вдохе им внемлет,
И на древе не дремлют
Смотрящие вдаль.
То творящие Дело,
Ядущие Тело,
И порукою двух
Низводящие Дух.
 
 
Это узел пупа.
Все кто ползали ниц,
Кто стелились плашмя,
          Здесь встают на попа,
          Превращаются в птиц
          И срываются ввысь.
И печати ломя –
Из огня в полымя,
Из полымя во имени
Льнут к предвечному вымени.
 

Эпиграммы и сатира (2000-2015)

 
Меня опять в фашизме упрекнули.
Мне рот инсинуацией заткнули.
Я был в нетолерантности замечен,
Хотя логически был чист и безупречен.
 
 
Я спешно слухи те дезавуировал,
Публично домыслы все де-завуалировал.
Но все впустую: эти злые бестии
Сыграли на естественной агрессии.
 
 
Стереотипы власть свою ослабили,
А я с друзьями пью за … православие.
В России нет уже традиционных ценностей,
А я сижу с великоросскою надменностью…
 
 
Но не ударю палец я о палец!
И буду петь вам Rusland über alles,
И поощрять звериный фидеизм,
И проповедовать традиционализм!
 
 
Играть мускулатурою понятий
Мне не впервой, я опытный софист.
Но если я кому-то неприятен,
Мне говорят, что я неофашист.
 
 
Проблему пробовал я демистифицировать,
Их аргументы делегитимировать,
Но как назло: меня вписали критики
В изоляционистские политики.
 
 
Мне эти слухи вылились в обсессию.
Уж чую я зловещую перверсию.
Ведь отвернутся от меня все девочки,
Не только аспирантки, и студенточки!
 
 
И понял я, что нужно мне мутировать,
Что мне необходимо мимикрировать.
Иначе окажусь я, озабоченный,
Без грантов, без работы, – на обочине.
 
 
Я буду пить теперь за постмодернизацию,
За децентрацию и за реификацию.
И над собою совершу абъекцию
И сам прочту об этом детям лекцию.
 

2000

 
Я раньше чтил Святую Инквизицию,
Любил во всем сакральную традицию.
Вменялся мне глухой патернализм
И беспросветный фундаментализм.
 
 
И если б я держался за наследие,
С ним встретил третие тысячелетие,
Закоренел тогда б мой ярый пассеизм
И мракобесный эсхатологизм.
 
 
Но стал умнее я, амбивалентнее.
Я стал духовно совершеннолетнее.
Я искушеннее стал в биоэнергетике
И ЛСД всегда при мне в пакетике.
 
 
Стал утонченней я и социальнее,
Интерактивнее, бисексуальнее.
Теперь влюблен я в общество открытое,
Гермафродитное и очень… сытое.
 
 
В себе я чувствую рожденье новой личности.
Она сидит во мне и жаждет идентичности.
Открыл в себе природу андрогинную,
Не третий глаз, а первую вагину я!
 
 
Мы с моей личностью – считай уже два лектора:
Но я-то с кафедры, она ж из сектора.
Устали мы науку симулировать,
Мы со студентами решили медитировать.
 
 
Мы по ночам впадаем в новый трайболизм,
Весной – в депрессию,
                        раз в месяц – в солипсизм.
Итак да здравствует священный плюрализм!
Моя религия отныне феминизм…
            и окончательный пост-неопофигизм…
 

2000

    (антиутопия)

 
Возвращался из похода эскадрон,
Очищал он мир от чуждых нам племен.
Возвращался он в чужие города,
В незнакомые-знакомые места.
 
 
Поменялось государство на глазах,
Как постройка – вся в строительных лесах.
Снимут их – и только ахнешь, дорогой,
И узреешь свою родину другой.
 
 
Верхолаз-высоковольтник был убит,
Словно маятник на кошке он висит.
Объявились в нашем крае снайпера,
Выдают свой план отлично, на ура.
 
 
Если кто ворчит – на каторге горит.
Если кто вредит – под пулю угодит.
Молодежь пошла войной на стариков.
Стала бдительной всерьез, без дураков.
 
 
Кто остался – тихо зубками скрипит,
С молодежью же не спорит, не кипит.
Все, кто смел, уже отмучиться успел.
Кто с землицей – в дом небесный отлетел.
 
 
Подменили нашу родину.
Нам подсунули юродивую.
Заканючили ремни по поясам,
Пристрелялись партизаны по лесам.
 
 
Возвращался из похода экипаж.
Видят, родина и та же и не та ж.
Били мы международный терроризм,
Исполняли интернационализм.
 
 
Но тут новые порядки завелись.
Кто-то вывел клона черно-бурых крыс,
Для ...... придумал индульгенции,
Исцелил детей от импотенции.
 
 
И при этом поголовный ИНН,
Чипы в лапу вместо отчеств и имен,
Вместо веры и национальности –
Признавая их за частности.
 
 
Отключили от воды и света храм.
Поп глаза от Бога прячет по углам.
В алтаре же гальваническая печь.
К ней отдельный счетчик, чтобы ересь жечь.
 
 
Вот сосед Василий – тот не утерпел,
В лесники ушел подальше быть от дел,
От общественных тревог и передряг,
Но и там его настиг вселенский враг.
 
 
Подменили нашу родину.
Нам подсунули юродивую.
Заблажили тихо служки по местам.
Завизжали позывные по постам.
 
 
Как пустая пятитонка,
Сбила Сику-поросенка.
Поросенок тот не сдюжил – захрипел.
А Василий это скрыл и Сику съел.
 
 
Но в лесу его доносчики нашлись, –
Дознаватель прибыл, будто бы про крыс.
Оказалось, не о черно-бурках речь,
Стали Васю и вязать, и больно жечь.
 
 
Пытали с матюжком да батожком,
Пришпарили свиноядца утюжком:
Ты куда, кривая сука, Сику дел?
Ты почто его, гадюка, с хреном съел?
 
 
Исповедал преисподний духовник,
Все проведал, под исподнее проник,
Исподволь да в препоскудное,
В подноготное, подспудное:
 
 
«Ты не просто свиноядец, слышь, мужик,
Ты у нас международный еретик.
Лесовик, ты роднички нам отравил,
Ты генетику зверюшек извратил!»
 
 
Подменили нашу родину.
Нам подсунули юродивую.
Это брат, не реставрация,
А тотальная мутация!
 
 
Доживешь до внуков – не узнаешь мир.
Станет тошно, станет белый свет не мил.
Народятся змей-горынычи,
Будешь нянчить змей, не иначе!
 
 
Мы мутанты все старинные,
Хрен и уши все ослиные.
Побредем мы – голоси не голоси –
Словно маленькие муки по Руси.
 

2002

 
Кончилось терпение! Нет больше наших сил!
Мы, лучшие люди России: Германы, отец и сын,
Гарри и Павел Бардины, Рязанов, Захаров, Шевчук,
Жванецкий и Кончаловский и даже сам Бондарчук! –
 
 
Мы вам уже писали, по-хорошему вас просили –
Но вы этих милых девочек, юных мам этих не отпустили!
Вы сами беду накликали. Теперь вам хана!
Высокое российское искусство
                                    сольется в арт-хоре «Война».
 
 
Тупые быдляцкие массы приняли их за ......
Но их учителя – сам Сорокин и юный безбожник Авдей.
Московские концептуалисты им подсказали слова.
И Бренер ронял в них семя с вышки бассейна «Москва».
 
 
Косные русские люди, в генах которых погром –
За песни художниц протеста не желают платить добром.
Но шикарнейшим панк-молебном разрушены все табу –
И отныне эти табу
                        ваши дети видали в гробу!
 
 
На бой святой, кроваво-сладкий,
Марш, марш вперед, буйные матки!
Смерть федералам от фистинга!
                                           Хей-хей, долой полицей!
Зубы бешеного гроссмейстера доберутся и до судей!
 
 
Уже дождались, ублюдки, вас мысленно оплевали
Чикконе и Стинг, сэр Маккартни и Бьорк,
                                                и весь целиком Виеналле!
В ЛГБТ-элите теперь вы персоны нон грата.
Не станут метать ни Киркоров, ни Басков
                                                пред вами бисер таланта.
 
 
Теперь пару слов о церкви.
                                    Попы пусть шипят как гуси –
Но храм их Христа-спасителя
                                    будет зваться собором Пусси!
На кирхах, часовнях, костелах им попилят кресты,
Нассут им в свечные ящики, чтоб они были пусты!
 
 
От блогера Вовы Голышева, от Ромика Багдасарова,
Словно от лютых лютеров, ждите смертельных ударов!
И ваш Гундяев затвóрится в каком-нибудь монастыре.
Наступит и революция, и реформация в одном пузыре.
 
 
Так слушайте и вкушайте радостную весть!
Нет уже больше Каддафи, Мубарак вышел весь!
Это суровая Хиларь повсюду нас в бой зовет.
Это старик Рокфеллер башляет трефовый поход.
 
 
Сирия! Россия! Приходит и ваш черед!
Замри, затаи дыхание, болотный московский народ!
За нами в фэйсбук и в твиттер
                                    следит весь глобальный мир,
А древняя Красная площадь – это русский Тахрир.
 
 
На бой святой, кроваво-сладкий,
Марш, марш вперед, буйные матки!
Сломают решетки режима,
                               запрыгнув на подоконники,
Во всех психушках и тюрьмах
                               томимые пусси-поклонники!
 
 
Даже Виктюк и Гельман
                        на них с завистью пялят бельма!
На тех, кто с самой Богородицей
                        может запросто – не церемониться,
Кто ничего не стыдится, как вавилонские жрицы.
И куда там Ваське Блаженному
                                    до их смелого всесожжения!
 
 
Слушайте же сексисты, гомофобская мразь!
Безгендерный бог феминистским хлыстом
                                    всех вас уложит в грязь!
Слушайте мракобесы, православная паранджа!
Кроет матриархатом всех вас буч-Гараджа!
 
 
И хотя мы властью обласканы,
                        нам не все равно – какой.
Так что решайте, суки, дорог ли вам покой.
И если вы не одумаетесь, знайте тогда, скоты,
100 деятелей культуры на многое готовы пойти!
 
 
Мы высадимся повсюду звездным десантом своим:
Дуня Смирнова – в Лондон,
                                    Зельдович – в Иерусалим.
Гастролью по нервам ударят
                                    Би 2, Макаревич, Шифрин.
Не обойдем и святое для Путина место – Берлин.
 
 
Он увидит, как меж бункером Гитлера
                        и воротами Бранденбургскими
На плитах Холокоста мастера культуры «скребутся»;
А напротив, у серого куба
                        в честь замученных в лагере педиков
В своих задницах кур размораживают
                        Митя Быков и Кира Серебренников.
 
 
Он с болью в сердце услышит,
                        как стучат головой в Стену плача
И клеймят его сатирик Шендерович,
                        Рома Зверь и Акунин в придачу.
Так что пока не поздно
                        и мы не распугали вашу хунту, –
Требуем президентского помилования
                                    беспощадному шмаробунту!
 

2012