Текст книги "Золото народа"

Этот рассказ отца Борис запомнил хорошо. В мельчайших деталях он мог воспроизвести его в любое время. В том, что во время той пьянки дед был искренен, Борис почему-то не сомневался. Он был уверен, что это правда. И сейчас, оказавшись в этой квартире, хотел найти это злополучное золото.

Глава 3

В экспедиционной вахтовке стоял галдеж. Можно было подумать, что там едет не десяток человек, а целая рота солдат. Вахтовка – потрепанный «Урал» с облезлой оранжевой будкой, застекленной, как автобус. Внутри машину завалили разными железками и пузатыми рюкзаками. Они стояли прямо на полу или лежали на свободных сиденьях. Для полного комплекта здесь не хватало только бочек с бензином или какой-нибудь моторной лодки. Вахтовка Ивану показалась чем-то вроде цыганского табора, где царил хаос и беспорядок.

Мужики дорогой хорошо поддали, и у всех развязались языки. Позади у каждого остался дом со своими проблемами, а впереди почти месячная смена и сухой закон. Пить на вахте запрещалось, и приходилось терпеть, зато сейчас было что-то вроде «межсезонья»: после отгулов все встретились в нерабочей обстановке, затоваренные продуктами и водкой. В таких условиях сам бог велел выпить.

Душой компании был бригадир Роман – высокий здоровый мужчина с копной темных волос. На вид ему давно перевалило за тридцать, но сорока, по прикидкам Ивана, еще не исполнилось. Одет бригадир был в камуфляжный костюм, на ногах мелькали пёстрые комнатные тапочки, которые никак не вязались с этой строгой униформой. Был бы он в сапогах или в какой-нибудь другой обувке, может, смотрелся бы намного строже. Слушал бригадира Иван, и ему казалось, что тот ещё бегает по посёлку, выбивает запчасти, сдает наряды, выколачивает зарплату. За общими заботами и проблемами он, наверное, так и пробегал весь свой отпуск. В этом, возможно, и был смысл его жизни.

– Я ей говорю, нам деньги нужны, через день на вахту, – рассказывал Роман очередную байку, – а она мне в ответ: «А зачем они вам в тайге? Продукты, снаряжение и запчасти мы вам выдали. Что еще надо? Все у вас есть». – Бригадир так потешно изображал разговор с каким-нибудь начальником, что вызывал дружный смех своих подчиненных.

– Всё у нас есть, представляете! – входил в раж бригадир. – Во-о дает! И это главбух! А что говорить о других – рангом пониже. К тем хоть вообще не подходи. Они будто не знают, что у меня в посёлке семья остаётся…

– А вообще, Рома, эта баба не промах, – сказал кто-то сбоку. – Свое дело знает туго…

– Я ей говорю, у нас же не коммунизм, который мы так и не построили, а зачаточная стадия капитализма, – не обращая внимания на его реплику, продолжал Роман. – Мне никто домой ничего не принесёт. В отличие от нее у меня нет спонсора. – На лице бригадира появилась ухмылка. Было видно, что этот «спонсор» главбуха не оставил его равнодушным. – Нашла, видишь ли, богатенького, – скривился Роман. – Могла бы выбрать и получше. Ну да хрен с ней, не наше дело. – Он запустил пятерню в волосы и, потрепав их, продолжал: – Что нам теперь сетовать на теперешнюю жизнь? Раньше бывало и не такое. Я помню, мужики, как в своё время мои бедные родители пытались мне в голову втемяшить, что скоро всё будет бесплатно. Это даже трудно было себе представить, а вот они на что-то рассчитывали. Так до лучших времен и не дожили. А потом еще вклады у всех отобрали…

– Не говори, Рома, мои старики тоже все годы копили, а на старости лет остались на бобах.

Тут в разговор вклинился пожилой мужчина с седой головой. В руках он держал открытую бутылку.

– Мужики! Давайте лучше выпьем. Хватит вам болтовней заниматься. От этого денег не добавится. Деньги – это зло.

Все потянулись за кружками, и снова закрутилась «карусель». После очередной бутылки запели песни.

Вахтовку на ухабистой дороге изрядно трясло, и всё, что только могло издавать звук, гремело и скрипело. Как только машина резко тормозила, пыль летела в открытые окна. От этого у Ивана даже першило в горле. Но на такие мелочи здесь давно уже никто не обращал внимания – они казались даже не издержками, а непременным атрибутом любой поездки. Дорога была пустынной. Вдоль трассы мелькали запыленные лиственницы, стоявшие сплошной стеной. Кое-где они забрались на обочину и уже вплотную подошли к дороге, образуя узкий коридор.

«Давно бы их нужно было вырубить, – глядя в окно, подумал Иван, – но, видно, ни у кого руки не доходят…»

– Да, трасса теперь не та, – будто угадав его мысли, сказал сидевший сзади мужичок. Почти на самые глаза он напялил пёструю лыжную шапочку. В жару среди лета это выглядело очень забавно. Особый колорит внешности мужичка придавал огромный лиловый синяк под левым глазом.

– О, Петруха проснулся, – кивнул в его сторону сосед Ивана, молодой мужчина в тёмных очках. – А фонарь у тебя просто класс!

– Я думал, что ты до самого Куранаха не отойдешь, – повернулся к нему Роман. Он раскраснелся, волосы растрепались. – Опять, дорогой мой, ты в своём репертуаре. Чего не поделил, говори. Когда ты… наконец успокоишься?

И в его голосе Иван уловил начальственные нотки.

– Смотри, парень, а то голову оторвут.

– Да я тут, Рома, собственно, и не виноват. Понимаешь, вчера вечером на улицу вышел, и вдруг откуда ни возьмись пацаны подскочили. Ну, понимаешь, просто так, ни за что врезали…

– Просто так даже чирей на заднице не садится.

Петруха пожал плечами. На его круглом лице появилась ухмылка.

– Да нет… Всё бывает.

Роман понял, что его подопечный что-то «темнит», и стал настойчиво его прижимать.

– Петро, хватит тебе в молчанку играть. Я вижу, что здесь дело нечистое. Ты, видать, опять со своими дурацкими нравоучениями приставал? Знаю я тебя, ты же без этого не можешь. А ну давай рассказывай, как там было.

– Да я ничего, – начал Петруха, – просто сказал им, чтобы не кричали. Ну чего зря орать. Это же не тайга. И вот видишь…

Он тяжело вздохнул и, пальцем показав на глаз, тут же закашлялся. Весь покраснел, из глаз побежали слёзы.

– Вот, зараза! О-хо-хо-хо, – держась за бок, откашлялся Петруха. – Как всей толпой на меня навалились… Что с ними сделаешь?

– Пить надо меньше – вот что! – словно подводя черту, жёстко сказал бригадир.

Стали разливать водку, и все снова потянулись за кружками.

Вдали показались горы. Они медленно приближались, и Ивану даже показалось, что до них никогда не доехать. Но вот откуда-то из-за поворота вынырнула большая горная река, вдоль которой пошла трасса, и они въехали в предгорье. Вахтовка быстро проскочила по деревянному мосту со сломанными перилами. На съезде её подбросило. Иван увидел, что под мостом бурлит вода.

Такие горные ручьи и речки стали попадаться всё чаще. Иногда они мирно текли, не причиняя никому вреда, но о их мощи можно было догадываться, глядя на берега, заваленные большими валунами и деревьями с вывороченными корнями. Так реки избавлялись от ненужного балласта, принесенного с верховьев. В устье одной такой реки стволы деревьев образовали сплошные завалы, служившие теперь огромными фильтрами. По обе стороны дороги показались залесенные сопки, а вдали уже виднелись крутые остроглавые горы.

«Вот красота! – глядя по сторонам, думал Иван. Он сразу забыл обо всем, что его окружало, и теперь любовался открывавшимся видом. – И не надо ехать ни на какой там Памир или в Гималаи».

Как-то незаметно дорога пошла по берегу реки. Иногда она приближалась к крутым обрывистым скалам, потом ныряла в какой-нибудь распадок и серпантином спускалась к безымянному ручью. Под ними далеко внизу кипела и бурлила вода. В одном месте машина проехала по самому краю обрыва. Иван посмотрел вниз. От увиденного перехватило дыхание: ему показалось, что еще немного – и они полетят в пропасть.

– Черный прижим, – вернул его кто-то к действительности. – Сейчас ещё дорога сухая. А вот зимой и по весне в гололед…

– Саня, да ничего тут страшного. Что ты тут людям вешаешь лапшу на уши. Мы проскакивали и не в такую погоду. Главное – не надо мандражить, и всё будет в порядке.

– Бульдозерист тоже хотел проскочить, царство ему небесное, – раскачиваясь на сиденье, сказал Роман. – Зачем на рожон лезть? Жизнь и так коротка.

Машина объехала завал и чуть не зацепила отвесную скалу. Иван резко отодвинулся от окна. Впечатление было такое, что выступающие камни сейчас разворотят машину.

– Это был дорожник на грейдере, – как сквозь сон дошло до его сознания. – Вы все его, наверное, знали. Белобрысый такой, из поселка на развилке.

Этого вахтовика Иван узнал по звучному голосу и своеобразной манере разговора. В каждом его слове чувствовалась какая-то необычная уверенность. Он говорил так, точно судья последней инстанции зачитывал приговор.

– В прошлом году он Валерку из кювета выдергивал. Помните, когда мы бегали за ним на пост дорожников. Да-а, теперь уже нет того мужика. – Он тяжело вздохнул и дрогнувшим голосом продолжил: – Видать, малость не рассчитал. Назад дал лишку.

– Смотри-ка на него – назад дал лишку, – съехидничал Роман. – Мог бы остановиться и посмотреть. Куда спешил? Знал, что здесь опасное место. Знал. Надо голову иметь на плечах. – Бригадир постучал кулаком по спинке сиденья и назидательно продолжал: – Я вам всегда говорю, прежде чем что-то сделать, надо подумать. Нечего лезть на рожон. Ни хрена не слушаете – вот и получается…

«Вся эта дорога построена на костях зэков, – глядя в окно, ушёл в свои мысли Иван. – Возможно, и мой дедушка здесь когда-то работал. Он тогда, конечно, молодым был – немного постарше меня. Все-таки надо признать – повезло Ивану Лукичу: жив остался. А так кто знает, может, и его кости теперь бы здесь гнили. Уж тогда бы о нём никто ничего не узнал. Его же посадили без права переписки, а это считай – покойник».

Его размышления прервал Петруха. Он выспался, и теперь ему стало скучно.

– Эй, москвич, а чо тебя туда потянуло? Дома не сидится? Хорошие места есть и поближе. Загорал бы себе где-нибудь на Можайском море. А если мани-мани есть, мог бы и на Кипр махнуть. Ну, на худой конец в Сочи. Теперь везде свободно, отдыхай – не хочу. Ну скажи, что тут хорошего? Это еще, парень, лето – на улице тепло, а как мороз вдарит, жизни рад не будешь. И чего людей сюда тянет?

Петруха сказал это так, точно спрашивал и себя самого. По-видимому, этот вопрос он задавал себе не раз.

– Тех заработков на Севере теперь, конечно, нет. Прошли времена, когда здесь можно было большую деньгу зашибить. Сейчас на Западе люди живут намного лучше нас, а тут осталась только романтика. Народ пошустрей руки нагрел и давно смотался. Одно время люди толпами бежали, а сейчас никто уже не дергается – остались самые стойкие. Видать, все поняли: везде хорошо, где нас нет. Если честно – кому мы там нужны? Никто нас там не ждет. Наш удел – этот Север. Нравится мне или нет, а теперь до конца дней тут мой дом. Будем надеяться, что мы уже пережили те смутные времена.

– И что, не тянет на Запад?

Петруха отвернулся, и в его глазах Иван заметил грусть. За окном мелькали деревья, обрывистые берега, распадки, а они все ехали, и, казалось, этому не будет конца.

«Мало ли таких мужиков по всему Северу мотается. Кто-то в поисках романтики приехал, а кто просто подзаработать хотел. Приехали вроде бы ненадолго, да так и прикипели к этим местам. Готовых рецептов ни для кого нет: у каждого своё. Кто бы знал, что ждет меня впереди? Пока одна неопределенность…»

– Кстати, тут по трассе в прошлом году англичанин на велосипеде проезжал, – услышал Иван Петрухин голос. – Представляешь, настоящий англичанин! Говорил, что из Лондона. Мы его встретили где-то здесь, ну, может, малость подальше от этого места.

Петруха показал в окно. Там, в небольшом карьере, откуда, видно, в свое время брали породу для отсыпки дороги, росли тополя и лиственницы.

– В Магадан мужик ехал. Ну, ты представляешь себе, англичанин забрался в такую глухомань!? Идея фикс у мужика: один на велосипеде весь мир захотел объехать. Кругосветка. Из Магадана он собирался перелететь на Аляску, а дальше опять на велосипеде. Говорил, что об этом путешествии книгу напишет. Он даже нас сфотографировал на память. Может, и мы там будем. Ты представляешь, моя фотография в такой книге. Это же потрясающе! А в тот вечер, когда мы встретили этого англичанина, он был мокрый, как цуцик. Прикинь, мужик целый день под дождем проехал. Говорил, график…

– Ты п-посмотри на него, ожил. Даже про свой глаз забыл.

Молодой рыжеволосый мужик перегнулся через спинку сиденья, и Иван увидел его блуждающий, ничего не выражающий взгляд. От него пахло перегаром. Чувствовалось, что он находится в той стадии, когда для душевных разговоров уже перебор, а для полного «отруба» ещё не хватает.

– Надо было тебя, П-петруха, сразу опохмелить. Тогда ты бы, м-может, давно п-перестал изображать из себя умирающего лебедя. Чего р-разошёлся? М-мало врезали? С-сейчас добавим. За мной не-е заржавеет.

Он дотянулся до Петрухи и помахал кулаком перед его носом.

– Я тебе добавлю, – взорвался Петруха. – Вот такие, как ты, паразиты, людям жить не дают.

– Н-но-но, потише. Я сейчас, и правда, тебе врежу. Тогда и другой глаз прикроется. Смотри-ка, голубая кровь. П-потише, парень…

Тут уже не выдержал бригадир. Он легко подтолкнул Петруху, мол, не кипятись. А рыжий отвернулся и, как ни в чем не бывало, замотал головой, что-то улюлюкая себе под нос.

Машину тряхнуло, и всех подкинуло, как на трамплине. Сзади на пол упал огромный рюкзак. Что-то там булькнуло, и в вахтовке запахло сивухой. К рюкзаку подскочил мужик в защитной штормовке.

– Вот, зараза яка, – выбирая битое стекло, запричитал он. – Разбылась!..

– А что ж ты, Володя, её не вытаскивал? – спросил бригадир. – Вот за это бог тебя и наказал.

– Да то тёща самогон из Украйины видправыла. Думал, на день народжэння. И ось бачытэ, не довиз. Шо то за водила такый! – перевёл он разговор в другое русло. – Дрова вин вэзэ, чи шо? Ну Васыль! Ну зэмэля!

Ему так было жалко разбитую бутылку самогона, что он ещё долго страдал, ругая и проклиная всех, кого только мог, и аж до третьего колена – родственников водителя. Но оказалось, что в том же рюкзаке у него припрятана была еще одна бутылка, которая тут же пошла по рукам.

– Иван, москвич, – позвал его Петруха, – ты что, так, в кроссовочках пойдешь? Сапоги-то у тебя есть?

Сапог у Ивана не было. Как-то так само собой получилось, что эти кроссовки были у него на все случаи жизни.

– Ну ты что! – с удивлением в голосе сказал Петруха, изобразив на лице гримасу. – Тебе своих ног не жалко?

Он полез в потертый рюкзак и один за другим вытащил резиновые сапоги.

– На, возьми. Потом встретимся, отдашь. Портянки там внутри.

Сначала Иван хотел отказаться. «Тоже мне, осчастливил. Больно мне они нужны, да еще небось с вонючими портянками». Однако быстро сообразил, что выкинуть всегда успеет, и положил сапоги в рюкзак.

– Там, кстати, на озерах сейчас Колька Клочков рыбачит. Он постоянно туда мотается. Что там летом можно делать, не пойму. Но, видать, ему нравится. Встретитесь, он тебе поможет. Мимо него всё равно не пройдешь. Его зимовье прямо на тропе стоит. Это наш прораб поселковый. Мужик что надо, таёжник. Увидишь – передай привет от Петра Нестерова. – Петруха показал на себя.

Сразу за деревянным мостом, перекинутым через бурлящую реку, Иван вышел из вахтовки. На прощание Роман сделал наставление и посоветовал не рисковать. Уже перед самым отъездом он отдал свою ракетницу и десяток ракет.

Машина уехала, а Иван остался на пустой трассе. На его карте это место значилось как посёлок № 7. Дальше по трассе был 8-й поселок, и 10-й, и 12-й. Так до конца планшета, через определенные расстояния, как автобусные остановки на маршруте, в безлюдных местах стояли посёлки. У человека, к которому впервые попадала такая карта, это вызывало недоумение. Как Ивану сказали геологи, номерными посёлками были показаны бывшие лагеря заключенных. Не нанести их на карту топографы не могли. Да и вообще, что же это за карта, если на ней не всё показано? Вот таким образом пришлось засекретить эти лагеря, и на долгие годы их спрятали от посторонних глаз.

На месте посёлка Иван нашел большой полуразвалившийся пятистенок. Он стоял на краю поляны, заросшей кустарником и редкими деревьями. Оглядевшись, Иван определил, что когда-то здесь была большая площадка. С одной стороны её граница проходила по крутому обрывистому берегу реки, а с другой – прижималась к обрывистым скалам. Возле них сейчас была проложена эта северная трасса. На площадке уже вырос могучий лес, тянулся вверх и подлесок. И только по полусгнившим бревнам и густым зарослям иван-чая Иван определил, где стояли бараки. Получалось, что их было три.

У каждого лагеря, стоявшего вдоль строящейся трассы, был свой участок работы. Вручную и на тачках носили и возили заключенные камни и землю, отсыпая будущую дорогу, которая, по замыслам дальстроевских проектировщиков, должна была проходить именно по этим глухим местам – по неведомым ранее горам и долинам, через реки и болота. Как на фронте, каждая пядь земли стоила заключённым жизни. Многим узникам так и не довелось увидеть конца этой огромной стройки, но зато теперь она стала памятником мертвым и напоминанием живым о всех погибших.

Иван прошёлся по периметру площадки и на одном углу нашёл остатки упавшей сторожевой вышки. Почерневшие и полусгнившие от времени доски и столбы валялись на ржавой колючей проволоке, которая змеёй обвивала их вокруг.

Денно и нощно, в дождь и в снег, сменяя друг друга, стояли здесь часовые. Стояли в этом богом забытом месте, чтобы охранять бесправных, замученных непосильной работой и нечеловеческими условиями жизни заключенных. В случае побега или неповиновения с этой вышки первой приходила смерть. Сторожевая вышка так же, как охрана, исправно несла службу. Теперь она валялась на земле, поверженная и убитая колючей проволокой.

– Вот она, расплата! Хоть поздно, но она пришла. – Иван наступил на гнилую доску, она хрустнула под ногой, запахло плесенью.

Остатки этого лагеря непосвящённые воспринимали как обыкновенные развалины, каких хватает повсюду. Но всё равно чем-то холодным и мёртвым веяло от этого грешного места. Как-то непроизвольно передавалось то гнетущее состояние, которое когда-то испытывали жившие здесь люди. Временами у Ивана мороз пробегал по коже, от боли щемило сердце.

«Сколько же было таких лагерей? – ковыряясь в траве, думал Иван. – Сотни, тысячи. Да что там тысячи! Вся страна была огромным лагерем, опоясанным такой же проволокой».

Глава 4

Борис до мелочей продумал план поисков, которые хотел провести в квартире деда. Искать можно было прямо сейчас, но все дело упиралось в металлоискатель, а где его взять, не вызывая лишних вопросов и подозрений. А пока Борис решил начать поверхностный осмотр.

«Мои старики тут, конечно, уже покопались, но, я думаю, ничего они не нашли. Дед был не так прост, как некоторым казался. Это он с виду вроде бы обыкновенный старикашка, а что у него было в душе – одному богу известно. У таких обычно всё хорошо спрятано. Небось где-нибудь в стене тайничок устроил. А может, и под полом».

Борис всё осмотрел и на миллиметровке составил детальный план квартиры. Разноцветными фломастерами он вынес самые перспективные места, где, по его мнению, можно было найти этот тайник. Красным цветом на нём были обозначены кабинет, ванная, туалет и кладовка. Их он считал объектами первоочередных поисков. Кухня и большая комната были обведены синим фломастером. Коридор – желтым. На него, как на объект третьей очереди, он надежд не возлагал. Прятать там было негде: мебели нет, стенки тонкие, пол на самом ходовом месте – вскрывать его мог только совсем ненормальный. На другой план, как он сам его назвал, – пообъектный, Борис нанес все, что находилось в каждой комнате. Здесь была показана мебель, коробки и разный хлам.

Поиски он начал в кабинете. По его расчетам получалось, что тайник должен быть в столе или в диване.

«Возле этого стола дед почему-то всё время крутился. Такое впечатление, будто он что-то писал. Как ни придешь – он все время за столом с ручкой. Может, мемуары писал?»

От этой мысли Борису стало смешно.

«Ну, какие у бывшего кадровика могут быть мемуары? – сев в кресло, размышлял Борис. – А может, на кого-нибудь досье строчил? Появилась возможность – вот и решил стукнуть. Ну, тогда он слишком часто стучал. За то время, которое он тут живёт, уже давно можно было всех жильцов заложить. Да только сейчас вроде времена другие. Кому теперь нужен его бред? Если бы он еще стучал на какого-нибудь кандидата в депутаты или на тех, кто выдвигается на высокий пост, – тогда другое дело: тут любой компромат сгодится…»

На площадке во дворе шумели дети… Соседка с верхнего этажа позвала сына домой. Вовка попросился еще погулять, но мать настаивала на своем. Как только Борис переехал, этот мальчишка сразу стал здороваться. Сколько бы раз он его ни встречал, Вовка всегда говорил «здрасьте». Вначале Борису это нравилось, а потом изрядно надоело, однако мальчишка, как загипнотизированный, всякий раз, увидев дядю Борю, спешил его поприветствовать. В чём дело – Борис долго не мог сообразить и только недавно у него мелькнула смутная догадка: по-видимому, Вовка был без ума от его подержанной иномарки. Борис покатал мальчишку и даже посадил за руль. С той поры дядя Боря уже не казался ему инопланетянином. Вовкина мама снова позвала сына домой. Вовка что-то обиженно буркнул, и вскоре во дворе установилась тишина.

Походив вокруг письменного стола, Борис снова сел в дедово кресло. В голову лезли всякие мысли, но ничего нового он не придумал. Облокотившись о стол, он подпер голову руками и закрыл глаза. В такой позе мыслителя Борис просидел довольно долго, потом резко вскочил и начал из стола вытаскивать бумаги. Их оказалось намного больше, чем он рассчитывал увидеть. Зазвонил телефон. Пришлось всё бросить и бежать в коридор. Звонила Ольга, его давняя подруга. Они уже давно встречались, любили друг друга, однако до свадьбы почему-то дело не дошло.

– Ты так потеряешь клиентуру или тебя купит Ашот, – ровным звучным голосом говорила девушка. – Ёще пару раз раньше времени закроешься, и твои посетители будут ходить к другим. Как ты не понимаешь: нужно быть надежным партнером, – давила на него Ольга. Она словно хотела подчинить его своей воле. – Надо работать, а не бегать по бабам. Опять, наверное, Нина?

«Во дает, – про себя подумал Борис. – Она мне ещё никто, а уже думает о моей клиентуре. Дай ей повод, так скоро будет и мои денежки считать. Ревнует к Нине».

Но ничего этого он говорить не стал, а сказал, что её любит, и назавтра назначил свидание.

Стол был основательным двухтумбовым сооружением из красного дерева с массивной столешницей. Сверху её покрывало зеленое сукно, которое с торцов подвели под темные мореные рейки с горизонтальными бороздками. Помпезность и некоторую торжественность столу придавали красивые резные накладки, закрепленные спереди и по бокам. Они были выточены из целых кусков дерева и покрыты морилкой. Стоял бы этот стол на выставке или в просторном кабинете большого начальника, а не в квартире пенсионера, наверное, смотрелся бы еще богаче. Сколько тут этот стол, Борис не помнил. Ему казалось, что он тут был всегда. Под стеклом ещё сохранились разноцветные бумажки деда и прошлогодний календарь.

В нижнем ящике стопками лежали разные папки. Были здесь скоросшиватели и обычные папки с цветными тесемками, каких хватает в любой конторе. В них Борис нашел разные бумаги. Сколько он ни смотрел – все они каким-то образом относились к работе деда. На одной зеленоватой папке с длинными белыми тесёмками было написано: «Интересно, полезно, прочти». Внутри лежали пожелтевшие от времени вырезки из старых газет. На каждой рукой деда была указана ссылка на издание. Судя по ним, здесь были даже статьи из якутских и магаданских изданий.

«Непонятно, где он их находил? – разглядывая старые вырезки, думал Борис. – Так же просто на улице они не валяются. Значит, даже газеты выписывал? Зачем ему это понадобилось?»

Почти все статьи были о разных экономических и политических курьёзах отдельных регионов страны. В самом низу лежали вырезки, рассказывающие о расстрелах советских заключенных в сталинских тюрьмах и лагерях. Попадались материалы и о массовых захоронениях граждан. Только в двух-трех статьях рассказывалось о расстрелах заключенных в подмосковном Бутово и в Ленинграде. Все остальные материалы освещали события, происходившие в лагерях Северо-Востока страны, – на так называемой Колыме. Отдельные вырезки оказались затертыми. Было видно, что дед их читал по многу раз и с ручкой в руках. Кое-где он подчеркнул названия населенных пунктов и рек, которые, казалось бы, не несли главной смысловой нагрузки статьи, а упоминались только вскользь. Борис почему-то даже почувствовал, что некоторые дед знал не понаслышке.

Кто-то из соседей включил музыку. Старая песня в исполнении Майи Кристалинской, словно на крыльях, влетала в окно, напоминая жильцам о их молодости. Неожиданно заезженная пластинка, как буксующая на месте машина, застряла на полуслове, повторяя: «В нашем городе до… в нашем городе до…» Иголку проигрывателя переставили, и, проскочив какой-то невидимый глазу барьер, песня полилась дальше. Борис оторвался от бумаг и, развалившись в кресле, дослушал песню до конца.

Он несколько раз перелистал все материалы, рассортировал по темам и регионам. Среди них Борис выделил самые читаемые и с подчеркнутыми географическими названиями. Все данные он занес в тонкую ученическую тетрадку. И там же их разнес по нескольким колонкам. Результаты такого нехитрого анализа Бориса обрадовали. Лучше всего получилось с территориальной принадлежностью. Ему стало ясно, что деда больше всего интересовали сведения, касающиеся Северо-Востока страны. И особенно те, в которых освещались события, происходившие в Якутии и в Магаданской области. С определенной долей условности Борису даже удалось выделить район его приоритетных интересов. Получалось, что эта площадь находится между реками Алдан и Индигирка. На физико-географической карте страны, висевшей на кухне, крайними пунктами этой горной местности значились два поселка – Хатырык и Устьярск. Их соединяла знаменитая Магаданская автотрасса. Других населенных пунктов на своей карте он не нашел. Даже по нынешним временам те места были пустынными и практически неосвоенными.

Судя по газетным статьям, дед был также неравнодушен к публикациям о расстрелах заключенных. Почему-то больше всего ему нравились те места в публикациях, где говорилось о том, что заключенных убивали в голову.

В одной небольшой заметке Борис прочитал о бывшем охраннике, безжалостно расстреливавшем заключенных. Одному из них чудом удалось выжить, и вот много лет спустя он обнародовал эти факты и просил найти того палача.

Эта статья, видно, очень заинтересовала деда, и он подчеркнул целые абзацы. Такие наклонности старика показались Борису ненормальными.

«Да он, наверно, был маньяком. Ему нужна была кровь. Вот он её и искал даже в газетных статьях. А может, он сам когда-то также расстреливал? Надо будет поговорить с отцом, – складывая бумаги, думал Борис. – Он как-то говорил, что дед служил на Севере в охране. Да вообще-то и сам дед этого не скрывал. Значит, по молодости он точно зэков охранял».

Теперь Борис был абсолютно уверен, что его родной дед охранял заключённых на Колыме и даже, возможно, присутствовал при их расстрелах.

«Он почему-то никогда не рассказывал о своей молодости. Все его воспоминания начинались с военного времени. В основном он любил рассказывать о том, как был на фронте, как воевал. Все родные это хорошо знают, зато никто не знает, что же он делал до войны. Найти бы где-нибудь его личное дело. Уж там должно быть всё. А может, его уже нет? Нет человека, нет и его дела. Кажется, что-то похожее говорил “вождь всех народов”. Интересно, почему же всё-таки нет ни одной фотографии, где бы он был снят в молодости? Хоть посмотреть бы на него. Ну ладно, была война – не сохранились. А у родных? Кстати, а откуда он родом?»

Так, за своими мыслями, перебрав кучу бумаг, Борис дошел до серой папки. Внешне она выделялась только цветом. Никаких пометок и надписей. Среди лежавших там бумажек он нашел тонкую ученическую тетрадку. Несколько пожелтевших от времени клетчатых листов были исписаны рукой деда. С первого взгляда Борис их принял за списки ветеранов или очередников на жилье. Он уже хотел закрыть тетрадь, но в последний момент его что-то остановило. Борис перечитал ещё раз и понял, что в списке значились сослуживцы по армии. Первым там стоял его дед – Конев Борис Никитович. Кроме фамилии, полного имени и отчества здесь были указаны год и место рождения, воинское звание, адреса родных и партийность. В разделе «Примечания» возле всех, кроме деда, стояли какие-то непонятные отметки. Всего в списке значилось тринадцать фамилий. На следующей странице был ещё один список. По содержанию он существенно отличался от предыдущего и выглядел намного скромней. О внесенных в него людях никаких сведений почти не содержалось. После каждой фамилии стояли только цифры с дробью. До дроби везде они были одни и те же. Борис прочитал: «пятьдесят восемь». Зато после дроби шёл полный набор цифр, но больше всего – семерок и десяток. Попадались и пятерки с заглавными буквами вроде «ПШ», и шестерки, и одна двойка, стоявшая рядом с фамилией Раксалис.

«Интересно, что же это такое? – ломал голову Борис. – Цифры больно знакомые. Где-то я их слышал. Да-да, именно слышал. То, что не читал, – это факт. Слышал. Но где, где? Где я их мог слышать?»

В следующее мгновение его осенило.

«Так это же знаменитая пятьдесят восьмая “политическая статья!” А это, значит, список зэков. Вот они “враги народа”. И пункты у них известные: десятый – за контрреволюционную деятельность, седьмой – за промышленное вредительство. Вот это да! Список зэков. Откуда он здесь? Это же живая история».

Вначале он вызвал у Бориса полное недоумение, а потом всё встало на свои места.

В этом списке значилось двадцать восемь человек. Были в нем люди разного возраста: самый старший – 1888 года рождения, а самый младший – 1920-го. Разница в возрасте, как подсчитал Борис, немногим превышала тридцать лет. Фамилия одного – Дернова Ивана Лукича, уроженца Тульской области – почему-то была обведена, и в графе «Примечания» рядом с ней красовалось несколько вопросительных знаков. Возле всех остальных стояли такие же значки, как в первом списке.

«Что бы это значило? – рассматривая список, думал Борис. – Почему одинаковые отметки в разных списках? Одни – военнослужащие, другие – заключенные. Абсолютно разные категории людей, а галочки одни и те же. С Дерновым, кажется, понятней. То ли это “тёмная лошадка”, то ли о нём нет сведений. Зачем-то дед его всё-таки выделил. Видать, неспроста. Кстати, эти вопросительные знаки в примечании могли стоить ему жизни. Может, его хотели куда-нибудь отправить или просто поставить к стенке, вот кто-то, возможно, и сомневался: нужно ли это делать или нет? Интересно, как же все-таки сложилась его судьба? А что с теми заключенными, живы ли они?»