Текст книги "Сегодня – позавчера"

О том, когда в лесу случается клаустрофобия

Поднялись ещё потемну. Завтрак. Утренний моцион. Вот после него ко мне подвели немца.

– Ну? – спросил я, жуя – времени мало.

– Я подумал над вашими вопросами.

– Ну?

– Я больше не боюсь смерти.

– И?

– Я – человек.

– Ой ли?

– Я даю слово, что не убегу.

Я молча смотрел на него. Он взгляда не прятал.

– Мне некуда бежать. К своим я не могу вернуться. Я не смогу заниматься тем, чем должен. Это несправедливая война.

– Да ты что? Справедливая.

– Для вас. Но и против своих я не могу пойти. Я не знаю, что делать.

– Всегда есть третий вариант. Их всегда больше двух. Тот, кто видит только «или – или», тот обречён. Но помогать тебе я не намерен. У меня своих проблем выше крыши. У каждого свой путь на Голгофу. И каждый сам несёт свой крест, если понимаешь, о чём я. Караул! Иди, кликни Антипа. Стой! Никак не привыкну.

Взял рацию:

– Финн. Это Медведь. Тут наш воспитанник созрел для следующей степени свободы. Для стреножной.

Немца связали по-другому. Он мог ходить, ухаживать за собой, но не мог бежать или сделать широкого шага и развести руки. Петли на верёвках сделали не тянущими.

– Тебе предоставлена некоторая степень свободы. Связан ты по большому счёту символически. Вот и воспринимай это как символ. Караульного к тебе не приставляю, но не отлучайся от моих людей дальше десяти шагов – сразу будем стрелять. Время такое, сам понимаешь. И мы не на Елисейских полях.

Аккуратно перевели через овраг по полосам понтона телеги, потом отдельно лошадей, потом перетолкали «Шевроле», грузовик («Опель», кстати, очень похож на нашу полуторку) и лишь затем БТР. Мост под ним прогнулся, начал разъезжаться, брёвна поползли в разные стороны. Жук-2 дал по газам и успел перескочить на другую сторону прежде, чем мост окончательно рухнул. Сапёры тут же растащили остатки моста в разные стороны.

– Молодцы! От лица командования, бойцов и себя лично объявляю вам благодарность, обещаю похлопотать о наградах.

– Командир, ты бы нам выделил тех блокнотов, карандашей и самопишущих ручек. И там я видел скрепки. И лента эта, самоклеющаяся. В нашем деле вещь незаменимая.

– Да, лента эта просто чудо. Столько направлений её применения может быть! Кадет, я позволил.

– Спасибо, командир.

– Всё! Стройся в колонну! Цигель! Ай-люлю! Пошли, братва, время – жизнь.

Разведка докладывала о вялой активности преследователей. Нарвавшись вчера на растяжки, они споро отошли и сидели тише воды.

– Ох, и неспроста это. Что-то они нам заготовили.

Выслал ещё дозоры. С колонной остались только раненые и водители авто и кобыл.

– Борода – Медведь, что думаешь?

– Чисто. Никто тут не ходил. Я с «лешими» отбегу до ветру, глазёнки полупить.

– Давай, но нежно.

Меня беспокоило и даже очень эта нерешительность немцев. Если они не восприняли всерьёз стукача, то зачем блокировали место пересечения жэдэ? Если поверили – почему не преследуют? Боятся мин и снайперов? Я вас умоляю – за артефакты из будущего и за носителя его, Будущего, и тысячи солдат не жалко. Ох и поспешил я, надо было пленных-то допросить.

Терзаемый сомнениями, решил отвлечься – проверить изложение Я-2. Как же он безграмотно пишет! А ещё какую-то высшую школу окончил.

– Слушай, а что на Юго-Западном фронте происходило?

– Бои.

– Ты не умничай, понятно, что не полонез. Какие города сдали?

– Липецк, Воронеж, Харьков, Курск, Орёл.

– А Елец? Мичуринск?

– И Елец. А что за Мичуринск? А, Козлов. Там станция узловая. Его тоже. Движение по железке было парализовано. Тамбов не стали брать. Ты мне фотографию верни.

– Какую?

– С женой и сыном.

– Не заслужил. Пиши давай. Что ж ты так безграмотен, Голум?

– Я не Голум, – он вдруг заплакал. Но я чувствовал лишь презрение.

– Ты зачем к немцам пошёл, падла?

– Они – единственная реальная сила, способная остановить амеров.

– Дурак ты, Голум, и не лечишься. Вспомни: англосаксы, ангийские саксонцы. А Саксония – в Германии. Они одного поля ягоды. Они не станут противостоять Саурону. Они сопротивлялись, чтобы выторговать более выгодные условия капитуляции.

– Откуда? Где ты читал Толкина? Он ещё не написал эту книгу.

– Я ему её рассказал, а он напишет, что тут непонятного. Как ты думаешь, почему одного из героев зовут русским именем Боромир – борющийся за мир?

Во я загнул! Аж сам охерел!

– А за кого? За жидо-коммунистов?

– Ещё скажи пятьсот мильёнов невинноубиенных. Про кровавых маньяков из ЧэКа, ГэПэУ, ЭНКаВэДэ.

– А что, не так? Всех нормальных командиров перед войной перестреляли, а сами только из-за спин, в своих…

Я рассмеялся:

– Очнись, дурень! Я – НКВД! Разве не видишь петлиц моих? И Кадет. И Антип, и Леший. Мы – отдельный истребительно-противотанковый батальон НКВД. Мы умирали и жгли танки там, где все остальные уже разбежались в ужасе. Я потерял девять из десяти ребят из своей роты. Ни один не убёг. Ни один не был убит в спину. Мы не позади, мы перед нашими войсками были. И есть. Они там, а мы здесь, не в нашем тылу, а в немецком. Тебе либерасты в уши дерьма налили, чтобы оправдать подлость своей измены, а ты и уши развесил. У тебя же оба деда где-то тут воюют. Они тоже кровавые маньяки?

– Надо было с Гитлером договориться…

– С Гитлером? – я замолчал, закурил, пыхтел молча. – С Гитлером, внуком Ротшильда по материнской линии, избирательную кампанию которого проплатили Ротшильды? Масоны, хозяева Федеральной Резервной Системы США? Хозяева США? Ты видел приказ Гитлера о комиссарах и коммунистах? А его план «Ост»? Очистки Восточной Европы от славян их физическим уничтожением?

– Это всё красная липа. Подделка.

– А за день до того, как мы тебя поймали, мы проходили пустой хутор, население которого было поголовно сожжено в сарае. Это тоже липа? И Капустин Яр – липа? Мне жаль тебя. Ты дурак, а это надолго. Поздно тебя учить Родину любить.

Я собрался уходить, но он зашипел, правда – Голум:

– Родину любить? За что? Деды израненные вернулись, а померли в нищете. Мою семью убили – кто-нибудь что-нибудь сделал? А когда родители сгорели, они даже дела не открыли. За отсутствием состава. Меня из дому выгнали. Сначала с работы вытурили с волчьим билетом, а потом и из дома. Я шесть месяцев в машине живу!

– Мне тебя жаль. Но Родина тут ни при чём. Родина и госструктуры иногда разные и часто даже враждебные друг другу субстанции. Надо было бороться с ублюдками, поставившими тебя в такую позу, но не Родина это с тобой сделала, а именно ублюдки. Родина – она как мать. Ты есть благодаря ней. И всё. И ты ей за это всегда должен и будешь должен. Кто не понимает этого – ублюдок.

– Я всего лишь жить хочу, – тихо ответил Я-2.

– А кто не хочет? Думаешь, эти двое, кого мы утром схоронили, жить не хотели? Ещё как хотели! Но бывает, что лучше смерть, чем жизнь при некоторых условиях. А ты ведь не просто жить хотел, а хорошо жить, сладко. Поэтому не к нашим пошёл, а к врагу.

– А что наши? Берия, пока жив? Они бы меня лабораторной крысой сделали.

– Немцы бы скорее сделали. Они бо-ольшие мастера в этом деле. Они так далеко медицину продвинули в концлагерях. Они добились смертности в 99,99 % без расхода боеприпасов. Ладно, не могу больше языком без толку чесать. А ты – пиши давай.

Листы его, исписанные с двух сторон, для экономии места, я нумеровал и прятал в пластиковую папку, а папку – в свой заплечный мешок.

К намеченному Бородачом броду вышли ночью. Разведчики были уже на той стороне. Доложили об отсутствии противника. Было тихо. Начали переправу. Вперёд пустили гужевой транспорт. Несколько повозок перешли, когда посыпались доклады разведки:

– Противник!

С мерзким воем упали мины, протянулись трассы пулемётов.

– Отряд! К бою! Прикрываем переправу!

Как они спрятались от наших разведчиков? Теперь мы не узнаем. Не зря я весь извёлся. Подождали, посчитали и ударили.

Переправлялись под плотным миномётно-пулемётным огнём. «Опель» был уничтожен прямым попаданием уже на выходе из реки. Да и хрен с ним, водилу жалко. И трофеи в кузове. Остальные оказались в сторонке.

Враг действовал грамотно. К нам не лезли, лупили издалека, но плотно. Мы, конечно, переправились, но с большими потерями. Собирая раненых, теряли ещё. Но не бросать же? И рации надо собрать. Они нас не хотели останавливать, они нас прореживали, понимая, что нам некуда деться – только вперёд. А впереди – менее глухие места, где они могут нас взять при меньшем риске для себя.

Машина Времени не пострадала, БТР отделался десятком отметин попаданий, разбиты три повозки, ранены и добиты две лошади, восемь убитых и почти все ранены. Как ни странно – я в этот раз не был ни ранен, ни контужен. Хотя бегал под огнём не скрываясь, без «доспеха». Никого и ничего ценного врагу я не оставил. Догнал колонну последним, приволок МГ и восемь лент к нему из разбитого грузовика. Остатки грузовика я запалил.

Пулемёт оставил нашему арьергарду, прикрывавшему «гномов», минирующих дорогу, проложенную прущим не разбирая дороги в темноте БТР.

– База, это Батя. Провести перекличку.

Восемь. И двое умерли к утру. Таня почернела от усталости и бессилия помочь им.

Немец был ранен осколком в шею, по касательной. Крови натекло, как со свиньи, но последствий не будет. Гость из Будущего получил пулю в рёбра рикошетом. Пулю достали, но ребро было сломано, в рану попала грязь и мелкая щепа от повозки, к которой он и прижался по время переправы, пробив которую, пуля и впилась в него. Я-2 умолял дать ему наркоты из пакета – забыться.

Шли всю ночь, к утру остановились на короткий привал. Схоронили павших.

Оказалось, что кухня наша, так бережно хранимая Антипом, тоже пострадала – крупный осколок мины прошил котёл навылет и на излёте впился в ягодицу повару. И смех и грех. От помощи Тани боец категорически отказался. Бородач оперировал. Теперь повар и идти не мог, и сидеть не мог. Беда. Вместо пшённого супа с козлятиной ели жидкую пшённую кашу.

Потом опять шли целый день и полночи с двумя короткими привалами. Только поздно ночью встали на привал из-за полного обессиливания. Костров не зажигали, попадали, где кто стоял.

А утром разведка доложила, что кольцо стало сжиматься. «Лешие» пытались снайперскими выстрелами осадить врага, но на каждый выстрел они засыпали возможные огневые позиции градом мин, боеприпасов не жалея – тут рядом много дорог, их оперативно снабжали.

В лесу, под открытым небом, мы чувствовали приступ удушья, как от клаустрофобии. Петля окружения затягивалась. Ещё чуть-чуть – и паника. Просто никто не верил, что болото – выход из положения.

Хороша ли житуха болотной жабы?

Бородач повёл нас к браконьерской гати. Сначала мы вышли к болоту, где и утопили наш БТР, так хорошо послуживший нам, тем более что бензин был на исходе. Остатками бензина облили повозки и «Шевроле», выпотрошив из него всё, что посчитали ценным. Пока горела машина, а она сгорела быстро, перекурили. Сгоревший остов машины БТРом столкнули в трясину, потом кухню, Жук-1 заблокировал палкой педаль газа и выбежал через задние двери, а БТР пополз в трясину. «Ганомаг» медленно тонул, мы потопали, а «жуки» стояли и смотрели до последнего, пока круги чёрной воды не сошлись на месте погребения уродского представителя амерского автопрома и не менее уродского представителя вермахта, затягивая его ряской, пряча.

Потом шли вдоль болота, нагруженные поклажей, носилками, ведя под уздцы навьюченных коней. Стрельба и взрывы вокруг учащались, кольцо сжималось. Сжимались колечки и у моих бойцов. Они всё чаще бросали взгляды на Бородача, но тот был невозмутим, рубил топором молодые деревца на длинные шесты.

Пошёл снег. М-да, по болотам лазить в такой холод – удовольствие преотвратное. Но и выбора у нас не было. Принять бой под миномётами – не выход.

– Мокроступы бы сплести, – сказал Бородач.

– Ага, и ковёр-самолёт. Скатерть-самобранка и меч-кладенец желательны в комплекте, – ответил я ему, – где?

– Да ищу я, ищу!

Только через час он повел нас через топь, тщательно ощупывая путь шестом. Лошадям завязали глаза – они боялись. Разведчики наши уже отошли к самому краю болота, тревожно смотрели на нас. Потом пошли следом. Метров через двести мы пересекали маленький островок с тремя чахлыми голыми берёзками. Тут поставили два МГ и десяток разведчиков, улёгшихся плечом к плечу.

– Леший, это Медведь. Видели, как мы шли?

– Видели.

– Отходи, мы прикрываем.

– Если мы сейчас отойдём, они увидят. Минами накроют всех. Уйдите подальше. Мы прикроем.

– Леший, Алёша, не дури! Дуй быстро сюда. Это приказ.

Леший не ответил.

– Борода, мать твою! Чего встали? Мин ждёте? Веди людей!

– Леший! Леший! Отходи! Приказываю! Расстреляю!

– Как, интересно?

– Алёша, – я стал уговаривать умоляющим голосом, – всё получится, я чувствую, только время не тяните! Сейчас надо, прямо сейчас, а то поздно будет. Поверь, пожалуйста. Вы мне дальше тоже нужны.

Рация не ответила, но несколько кочек сползли к кромке воды, вошли в воду и медленно поплыли к нам.

– Это не все! И шестов у них нет, – сказал один боец, вскочил, схватил три шеста и вбежал в воду, побрёл по пояс в воде к «лешим».

– Леший, отзывай остальных!

– Двое остались, Батя. С пулемётом. Рация их со мной. Они не пойдут. Сами уходить будут. Снимайтесь с острова. Вы – мишень!

– Уходим. Через одного.

Замелькали темные силуэты в падающем снегу. Хлопнули приглушенные нашими эрзац-глушителями выстрелы, выплюнул в лес короткую очередь МГ с берега.

– Не стрелять, – быстро приказал я, – не видно ни хрена, только себя обозначим.

«Лешие» уже близко.

– Остальные – отход. Очистить остров.

Бойцы, втягивая воздух сквозь зубы, опустились в воду, пошли, пригнувшись, догонять отряд.

В воздухе провыли и рванули на берегу три мины. Тут же ещё три. «Лешие» дошли.

– Алёшин!

– Я, командир. Уходить надо, – ответил один из мокрых кусков грязи.

– Отзывай ребят.

– Поздно, командир. Они пошли в отрыв. И нам пора.

Пулемёт ударил сбоку, несколько раз хлопнула винтовка. Враг ответил минами.

– Пошли, командир. Нам не впервой немца за нос водить.

Пошли.

На моих глазах эти менты, по сути, превратились в бывалых ветеранов. Сколько мы на фронте? Неделя? Две? По ощущениям – полгода минимум. А как заметен разрыв в уровне моих бойцов и тех, что мы освободили. Хотя и те тоже ведь воевали. Мне было бы приятно думать, что это благодаря моему руководству они стали такими, но я так не думал. Ничему я их не научил, а сам учился вместе с ними. Дело было, скорее всего, в качестве человеческого материала. В госбезопасности абы кого не держали. Ребята рассказывали мне, как их приглашали на работу в ГБ. Приглашали лучших из лучших. Такой вот социальный лифт. Образование элиты. В моё время ГБ не являлось элитой. Или этот социальный механизм был демонтирован, или я слишком мало знал мир, в котором жил.

Но это всё лирика. А вот почему немец нас отпустил в болото?

– Странно, – пробормотал я.

– Что? – спросил Алёшин.

– Почему нам дали уйти? Я бы пошёл на штурм, если бы увидел, что добыча уходит.

– И они бы пошли. Это мы их перехитрили. Они сначала кидались в атаку на наши засады. А потом поняли, что мы их дурим. Минами стали закидывать, но не штурмовали, а отдавливали.

– Не понял тебя.

– Они искали обоз, броню, эту машину. А видели только пеших и то, издалека. Они думали, мы опять их дурим, увести пытаемся от обоза и в болоте прячемся. Сейчас по следу «Ганомага» пройдут, поймут. Ага! Слышишь? Поспешить надо. Сейчас со злости тут всё минами закидают!

Я смотрел на Лешего, будто впервые видел. Да, сильно вырос в военном искусстве этот парень. Война – она хороший учитель, но строгий экзаменатор. Там, в лесочке, остались половина наших «леших». Они не сдали экзамен, погибли, но сдержали врага, дали нам уйти.

Смурное небо над нами засвистело противно и страшно – это там, сзади, захлопали миномёты. Мины поднимали столбы болотной грязи, гнали вонючие волны. Обстрел не был прицельным – они нас не видели, били по площади.

– Сунуться? – спросил сам себя Леший, поднося рацию к уху.

Близкий разрыв окатил нас с ним болотной жижей, столкнул с гати. Я сразу стал тонуть. Нет ничего хуже болота! Мало того что холод пробирал до костей, с ног до головы в ледяной вонючей жиже, так оно меня теперь ещё и засасывает. Но я не дурак, чтобы так тупо сгинуть!

– Лёша! Не делай резких движений! Раскинь руки. Я тебя вытащу!

Тут суета – лишнее. Неспешно, плавно, раскинувшись пошире, чтобы занимать как можно больший объём, плавными перетекающими движениями я погрёб к гати, нащупал, вылез, вытащил погрузившегося по нос Лешего, бросив ему ремень автомата.

– Рацию потерял, – сокрушённо пробормотал Алёшин.

Я со злости сжал зубы. Что тут сказать? Невосполнимая потеря! Хоть Лешего вытащил. Потом накажу, придурка.

– Вот только похвалить тебя хотел за грамотную организацию прикрытия, а ты так лопухнулся. Раззява! Пошли. Пять нарядов вне очереди! И одежду мою перестираешь! Ротозей! У-у, блин!

А Алексей расплылся в довольной улыбке и побрёл следом за мной.

Хотя обстрел и не был прицельным, четверых мы потеряли – трое погибли от мин, один утоп. Потонули в трясине и две лошади вместе с грузом.

Путь сквозь топь был извилист. Мы нагнали основную группу и, вслед за Бородачом, бесконечно долго петляли по болотам, где по грудь, где почти по колено. Я замёрз так, что зуб на зуб не попадал. Меня трясло, рана на груди разболелась так, что сил терпеть уже не было. И так у всех.

Вечером умер ещё один раненый, не перенеся болотного пути.

Бородач вывел нас на землю, заросшую деревьями. Я подумал, что мы преодолели болото, но меня ждало разочарование – это был остров. Довольно большой остров, но остров. А в глубине острова, на заросшей лесом возвышенности – строение, построенное прямо меж деревьев, да так искусно, что и с десяти шагов не поймёшь что это не заросший мхом валежник, а база браконьеров. Ввалились внутрь, стали разжигать очаг, забыв обо всём. Позже только я вспомнил об охране, но Бородач меня успокоил:

– Вулкан стережёт. Чужих он за километр учует. Отдыхайте.

Одежда была безнадёжно пропитана болотной грязью, сапоги развалились. И не только у меня, а почти у всех. Из чего она состоит, эта жижа?

Больше всего жалели потерянную кухню. Горячего супчика бы!

Борясь со сном, почистил оружие и уснул сидя, подпираемый с боков Таней и Архипом.

На следующий день не смогли выступить – раненым стало сильно хуже, раны воспалились, а раны были почти у всех, многих лихорадило, хоть и топили жарко. Двое метались в бреду.

Пришло время разбираться с аптечкой из «Шевроле». Я-2 пояснял назначение препаратов – ни одного для меня привычного. Как сильно отличались наши миры!

К моей большой радости, нашлись и болеутоляющие, и аспирин, и пенициллин. В таблетках. Три пачки по двадцать штук.

– Почему так много? – спросил я у Гостя из Будущего.

– Лекарства дорогие. Я часто простываю – живу-то где придётся, да и работа разъездная. А это я взял там же, где и наркоту. Товарищ командир, там, в том пакете, некоторые препараты как сильные обезболивающие сгодятся.

Я вздохнул глубоко. Знаю, что сгодятся. А, какого хрена! Не станут они наркоманами – убьют их раньше.

Вместе с Таней шли от человека к человеку, раздавая таблетки.

– И мне! – попросил Я-2.

– По губе!

– Мне очень надо! У меня ломка. И я ранен, вот!

– Ладно, на, что мы людоеды, что ли?

Все получили препараты, многие забылись сном тут же. Я тоже заглотил «колесо». Боль как рукой сняло буквально за минуту. Стало так хорошо, что от облегчения закружилась голова, мир насытился яркими красками, поднялось настроение. А не действие ли это наркоты? Так, соберись! Держи себя в руках!

Я пошёл в дом (если это строение браконьеров было домом), Я-2, с блестящими широченными зрачками плёлся хвостиком за мной. Мы его развязали. И немца. Куда они с острова денутся? А, вот и немец. И Кадет с ним. И ангел Настя. Увидев Я-2 – нахмурилась, но не ушла. Я сел рядом с ними. Они занимались. Немецким языком. Тихо, шёпотом. Кругом – сонное царство.

Зашёл Вулкан, оглядел помещение, фыркнул, ушёл на пост. Накатил такой «расслабон», что хотелось спать. Ну, к чему же я усну? Двое развязанных конвоируемых, а из охраны – только дети – Кадет с Ангелом. На Вулкана больше надёжи, чем на них.

– Слушай, мерзкий, а что же ты к немцам-то пошёл? – спросил я у себя. Того, другого.

Он мне стал втирать типичную скинхедовскую хрень, слышанную мной не раз. Но я не прерывал – немец и эти двое ребятишек слушали. Пусть послушают. Про звероподобных смуглых чурок, заполонивших мир к концу века, про политкорректность и другие утопичные идеи Запада. Они этого не видели. Для них чёрные – дружелюбные мелкие народы, живущие где-то на окраине Империи, а не озверевшие от безнаказанности человекоподобные обезьяны, заполонившие города, не желавшие работать, потому не ассимилирующиеся в трудолюбивых народах белой расы. Я тут был согласен с лектором, но расистом и гитлеровцем себя не считал.

– Ну, как, немец, – спросил я Вилли, бесцеремонно прервав рассказчика, – прав был твой Гитлер?

– Он не мой! – буркнул тот, насупившись, чувствуя подвох.

– Что ты стесняешься? Так и скажи – прав. Ведь на чём построена его расовая теория? На превосходстве арийцев. Так? Так. Только он вот вас в чём обманул: арии – это изначальная Белая Раса, расселившаяся по всему миру. Неизбежно она сталкивалась с другими расами, коих ещё три: Чёрные Люди, Жёлтые, они же Красные Люди. И, наконец, суперэнималы, неандертальцы, они же зверолюди, в сказках и былинах называемые собакоголовыми. Столкновения заканчивались не только войнами на истребление, но и смешиванием рас и языков. Это длинная, противоречивая, хотя и интересная история. Вся окружающая нас цивилизация, то, чем мы гордимся или не замечаем, как обыденность – всё это создано белым человеком, потомком богов. Или просто человеком. А вот зверочеловек – он не творец. Он зверь. Он очень силён, хитёр, живуч, властолюбив. Но абсолютно лишён души. А значит, и совести. Он никогда не поймёт, почему свинью есть можно, а человека – нельзя. Для него Бог, воля, честь, справедливость, правда, любовь, верность, порядочность, закон – ничего не значат. Ему будешь говорить об этом, он внимательно тебя выслушает, а сам будет думать: «Смотри, какой умный. Какие слова знает. Его мозг, наверное, очень вкусный!» С пёсоголовыми бились не на жизнь, а на смерть несколько тысяч лет, победили, загнали их в горы, леса и болота, где и блокировали. Но шли годы и века. Зверолюди похищали женщин, и они рожали им зверёнышей. И эти зверёныши спускались с гор. Они выглядели, как люди, только уродливыми, говорили, как люди, только плохо. Но они были очень сильны, живучи, изворотливы, хитры. И очень плодовиты. Но внутри они – звери. Они могли стать людьми. Их воспитывали. И получалось. Они сначала растворились в человечестве, а потом, из-за своей плодовитости, растворили человечество в себе. Чем темнее цвет кожи, чем больше тело не похоже на тело Аполлона, бога и героя ариев, тем больше в нём от суперэнимала. Так, не осталось ни пёсоголовых, ни ариев. И здесь Гитлер прав. Засилье «чёрных» – конец цивилизации. А теперь скажи мне, немец, зачем Гитлер, сам по крови жид, урод и полукровка, поднял потомков ариев и бросил их на уничтожение других ариев: французов, славян, немцев. Ведь ясно, что ни вы, ни мы – не отступим. Мы зальём эти земли кровью белых людей. Земли опустеют. И на них хлынут более дикие племена, которые ещё не одну сотню лет будут из себя выдавливать зверя. И то, если захотят. Что молчишь, немец? Не знаешь? Ты воюешь за Фатерлянд здесь, в брянском лесе? А у тебя дома хозяйничает ушлый жид, купивший «правильный» паспорт. Ушлый жид, внук Ротшильда, бросил вас, немец, сюда – на убой! Война для евреев – зарабатывание денег. Твоя мать будет втридорога покупать масло и хлеб. Ей скажут – война! И деньги твоей семьи утекут за океан, в жидовские банки. А кровь немцев утечёт в русскую землю, как кровь тысяч и тысяч поколений идиотов, сложивших головы тут, на этой земле. Не могут зверята жить спокойно, в удовольствие, пока есть ты, арий, немец, и мы, русы. Мы их постоянно одёргиваем, читаем морали, тащим из тёплого болота пороков, вырываем изо рта такой вкусный кусок ритуального человеческого мяса, да ещё и по морде за это бьём. Мы перебьём друг друга, и некому будет их окрикнуть, одёрнуть. По морде дать. Вот у них житуха начнётся! Никаких напрягов и проблем! Они не будут работать. Дороги зарастут, небоскрёбы и мосты рухнут, заводы рассыплются в ржавую труху. Кому какое дело? Они будет жрать, спать, совокупляться и бесконечно выяснять отношения и интриговать. Так живёт Африка. А будет жить весь мир. В Европе, заросшей лесами, останутся жить только лешие и звери. И двуногие звери. Которые будут ходить мимо остатков строений нашего мира, удивляться и думать, если смогут голову от земли оторвать, выискивая червяков: «Что за боги это создали?» Это уже было. И не раз.

Мои слушатели, потрясённые, молчали. Даже циник Я-2.

– Ну, немец потух, – сказал я. – А ты, житель будущего, скажи – зачем к гитлеровцам шёл? Подсказать им более лучший способ очистки моей земли?

– Нет. Я хотел их убедить объединиться против Америки.

Я рассмеялся.

– Дурак! Сталин не смог убедить, перебороть масонских управителей, поворачивающих Германию на восток, а ты бы смог? Истинно – дурак! Слабоумный.

– Я им бы рассказал, чем кончится всё.

– Э! Алё! Очнись! Это их сценарий. Разве режиссёр фильма не знает последней сцены фильма, который сам и снимает? Кого убедить? Армию? Этим высокомерным дубоголовым пруссакам-генералам не интересно ничего, кроме битв и побед. Политика – дело не их. Так они тебе и скажут. Для них война подобна игре в шахматы, а не достижение мира, более выгодного, чем довоенный. Это лишь способ самовыражения. И потому эти генералы были биты и будут. Они зарываются и ради красивого хода конём жертвуют успехом всей партии. У них будут красивые, удачные операции. А потом десятки лет о них восторженно будут писать книги, забывая одно – о её оглушительном поражении. После этой войны Германия никогда не будет что-то значить и на что-то влиять. И это – ведущая держава, определяющая не только лицо Европы, но и мира. До этой войны у мира не было одного хозяина, было несколько ведущих цивилизаций. Развитие всего человечества – небывалое. А будет один лидер. Конец Истории. Зловонное болото – вот чем станет мир. Кого убедишь? ЭсЭс? Фанатиков? Гитлера? Мы уже обсуждали, чьей марионеткой он является и в чьих интересах суетится. Так, ты! Дураком себя выставил перед предками. А говорил тебе дед: «Россия лучшая страна и в ней лучший народ!» Ты не поверил. Правильно. Это не он прожил и перевидал много, а ты перечитал много либерастской литературы. А он – старый маразматик, ничего не смыслящий в жизни.

– Ты так говоришь, будто сам слышал.

– Мой дед мне то же самое говорил. И я не поверил. Но усомнился. Докопался до правды. Издалека блеск западных стран не даёт увидеть, что блеск этот не блеск красоты и величия, а блеск крыльев навозных мух, пирующих на остатках великих достижений предыдущих эпох. Вот, все думают, что Англия – великая и богатая страна. А они голодают. И живут хуже нас. Мы тоже не обжираемся, но у нас было за тридцать лет две войны, эта – третья. А они ещё и мир вокруг себя отравили, засрали. И ты к ним шёл? На что надеялся?

Я-2 долго молчал. И остальные молчали.

– Ну а что мне было делать? Как бы ты поступил?

– А ты даже не подумал о помощи своей Родине.

– Как? Что я могу?

– Не слышал о прогрессорстве?

– А что это? – вдруг подал голос немец.

– Это подтягивание окружающего мира на более высокий уровень личностью, обладающей какими-либо преимуществами, например, знаниями будущего. Прометей дал людям огонь. А если Прометей был из будущего, как эта нелепость, что сидит здесь? Он помог людям, хоть и пострадал за это. Невероятно звучит. Сам не верю. Но этот придурок-то здесь. А мог бы стать Прометеем. Хотя нет. Прометей был человек. А это – слизняк.

– Что я могу? Нет у меня никаких знаний, – подскочил Я-2, но потом плюхнулся обратно и горестно вздохнул:

– Я и правда, – никто. Ничтожество. Копчу небо. Жду смерти. И боюсь её.

Вот так вот. Вот такая самокритика. Это что же за мир там получился, что я стал таким? Я ощутил жгучее, нестерпимое желание что-то сделать, чтобы не допустить подобного развития сценария. Сделать прямо сейчас, немедленно. И любой ценой!

Блин, вот меня приплющило! Опасные это таблеточки. Хотя боль снимают отменно.

– А вы что бы сделали на моём месте, товарищ командир? Обладая… Ничем не обладая, – спросил Я-2.

Во как! Ты гля, как он быстро меняет у себя настроение, буквально переключает тумблер. Только что – самоуничижающая критика. И тут же – подколка. А не притворяешься ли ты, парень? Слизнякам это свойственно.

– Я? Ничем не обладая? У тебя было большое количество медикаментов, которые спасут ни одну жизнь. Была связь, было оружие. Руки-ноги, голова на плечах, хоть и дырявая. С таким набором я бы начал войну с врагом немедленно. Что я и делаю. Сколько бы я их ни положил, всё ребятам там, на фронте, было бы легче. А там бы война показала, в какую сторону двигаться.

– А знания?

– Знания штука полезная. Но и опасная. Как и оружие. Может помочь, может и погубить. Конечно, обладай я знаниями, так нужными моему народу, сразу применил бы их на пользу. И я ими обладаю. Или буду обладать. Поболтали и будет. Ты – пиши. Быстро! Факты и обстоятельства. Растекаться мыслью по древу не надо. Мне и народу моему нужны знания из твоей бестолковой головы.

– Только не говори, что не думал обратить знания в блага. Если тебе деньги не интересны, что-то другое. Генералом, например, стать.

А вот и подкол. Я рассмеялся:

– Не поверишь? Если сейчас бросить мяса Вулкану, он будет на всех рычать. Он тоже не поверит, что мы ему дали мясо не для того, чтобы отобрать и съесть. Не поверит, что мы совсем не хотим мяса с пола, да ещё сырое. Будет рычать всё равно. Так и ты. Ну, он-то – животина безмозглая, а ты? Ты тоже? Не сравнивай меня с собой. Мне блага без блага остальных – наказание. И к деньгам отношусь как к средству доступа к новым возможностям. Звание и власть мне – ярмо. Это ответственность за всех и за каждого из доверившихся мне. Это добровольная каторга. Пашешь, пашешь, всё одно нигде не успел, ничего стоящего и дельного так и не сделал. И сразу скажу: жизнь свою – ценю. Но Родину ценю выше. И долг для меня – главнее жизни. Не поверишь. Да и не поймёшь. Но это твои проблемы. Невозможно слепому с рождения описать словами радугу. Не поймёшь ты такой жизни.

Я говорил это, опустив голову, по большому счёту самому себе. Я ведь не был таким, как сейчас. Я был среднеарифметическое меж мной теперешним и Я-2. Этот мир, эта война, эти люди, увиденное, пережитое – всё это изменило меня. Как огонь очищает стальную заготовку. Всё лишнее, наносное, грязное в моей душе, та скорлупа апатии, равнодушия, которыми обычно покрыты сердца – выгорело, осыпалось окалиной. И то, что раньше казалось смыслом жизни – вдруг оказалось ничтожным, шелухой, пылью. А то, что было скрыто, на что не обращал внимания, не знал, что есть в тебе это – оказалось важным, ценным, главным.