Текст книги "Лампочка"

Виталий Каплан
Лампочка

1.

В троллейбусе было как в кипящем супе: всё со всем перемешалось, клокочут и лопаются пузыри, снуют туда-сюда кружочки лука и зёрнышки перца, мутно темнеет в глубинах торпеда моркови, айсбергами стукаются картофельные кубики…

Тамара вздохнула, не понравилось ей это сравнение…

Толпа оттеснила её к заднему стеклу, спереди напирали человеческие тела – в мокрых куртках, доисторических каких-то плащах, в совсем уж несуразном пальто – это бабка-бомжиха с тремя связанными вместе тюками. Спасибо, хоть не пахла.

Самой Тамаре ещё повезло – удалось схватиться за высокий поручень. Левую руку оттягивала тяжеленная сумка с теперь уже ненужными книгами. Чтобы сесть – и мечтать нечего, седьмой час, люди с работы едут.

И всё равно здесь было лучше, чем на улице, пронизанной унылым и бесконечным дождём. Скорей бы уж зима, Новый год, скорей бы снег… хотя и так понятно, что вместо снега будет бурая слякоть. Привычная уже московская слякоть. Нормальная зима – это не сюда, это в Самару… Меньше суток езды, а как будто в другом мире. В настоящем… Стоп. Вот уж про Самару – точно не надо. Не хватало ещё разреветься тут, на виду у всех. И так глаза мокрые. Впрочем, на улице дождь… тоже маскировка…

– Слышь, Санёк, а если б ты доску совсем пробил? Ну как Брюс Ли? Мамку бы твою платить заставили…

– Отвяжись, урод. Тебе бы так… Знаешь, как больно…

– Ну и сходил бы к медсестре…

– Ага… А потом домой позвонят…

Тамара скосила глаза направо. Двое мальчишек, лет по одиннадцать, пожалуй. У того, что держит на весу правую ладонь, голос похож на Юркин… сперва даже встрепенулась… и сразу поняла, что ошиблась. Ну откуда тут мелкий, зачем? В Самаре он, при маме… хотя, скорее всего, усвистал гулять, как всегда, недоделав уроки… впрочем, нет, сегодня вряд ли. Сегодня ведь такой день… все собрались… а она не приехала… Перед собой можно сколько угодно оправдываться, бормотать про комиссию, грызущую библиотеку подобно стае крыс, про строгую заведующую Нину Сергеевну. «Ну Тамарочка, ну я же всё понимаю… пойми меня правильно, я так тебе сочувствую… но какие там три дня… и разговора быть не может… видишь, что творится… потом, когда это безумие кончится…». Спасибо уж за то, что в законный выходной не заставила выходить.

– Сильно болит? – второй, в синей вязаной шапке, был пониже, но поплотнее. А баюкающий свою правую кисть Санёк вновь напомнил Тамаре Юрку. Такой же худенький, бледное лицо в россыпях веснушек, так же расстёгнута куртка… а на улице, между прочим, плюс два и ветер.

– А ты думал! Ты бы вон так, со всей дури…

– А не фига было бушевать…

– Ага… А если б она тебе так сказала?

– Да мы ей всё равно потом в замок спичек насуём… Санёк, а может, всё-таки к врачу?

– Ага… разбежался.

Протиснуться между двумя слипшимися тётками было трудно. Да ещё и сумка мешалась. Сколько тут литературы? Килограммов пять уж точно. Пять кило пустоты…

– Ребята, что у вас стряслось?

Первой мыслью было – пошлют подальше, во всю мощь великого и могучего. Современные дети, что с них взять… жертвы пивной рекламы… берут от жизни всё…

Не послали. Тот, что в синей шапочке, недоверчиво прищурился:

– А вы что, тётя, врач?

– Библиотекарь я, – сообщила про себя правду Тамара. – Ну-ка, покажи, что с рукой? – это уже веснушчатому.

Крови не было, но что-то в этой повисшей кисти показалось ей неправильным. Смутно вспомнился второй курс, занятия по медподготовке – на редкость бестолковые. Региональный компонент… кому-то из местных пришло в голову, что и библиотекарши должны что-то уметь на случай ядерной войны… Сейчас хоть и не ядерная, а поди разбери – ушиб ли, вывих ли, а то и перелом… Папа – тот бы сразу понял…

– Вот что, мальчики, – негромко сказала она. – Вы вообще куда едете-то?

– Да так… – пожал плечами синешапочный. – Гуляем типа… А что?

– Прогуляемся-ка мы в травмопункт, – решила Тамара. – Сдаётся мне, что у твоего друга дела неважны. Если сейчас не лечить, потом будут большие проблемы. Можно и без руки остаться…

Думала, возмутятся. Мол, чего пристала, тётка, отвали, без тебя разберёмся.

– Ну ладно, – сумрачно сказал Санёк. – Болит уж очень.

– Во-во! – подхватил приятель. – А то отрежут руку и будешь ходить с протезом, как наш дедуля…

Когда выбирались на ближайшей остановке, сумка с книгами больно ударила её по ноге. Ну ничего, Ленка подождёт… тем более, что и не знает об их предстоящей встрече… уже второй за сегодня.

Почему-то вспомнилось: «Добро, которое совершается не во имя Христа – это добро мирское, заражённое грехом, и потому уже и не добро вовсе». То ли из тех книжек, что заполняют сумку, то ли недавно Ленка говорила…

2.

Тамара совсем не разбиралась в винах. Уж сколько ни просвещал её Костя, а отличать приличную марку сухого от подмосковной подделки – спирт, вода, порошок – она так и не научилась. Впрочем, тогда, с Костей, это было и не нужно, такими вещами он занимался сам. Он и готовил, пожалуй, не хуже неё, а сказать по правде, то и лучше. Она-то всё делала по маминым рецептам, не шагу ни вправо, ни влево… а муж экспериментировал… и когда что-то получалось, брал это на вооружение и шлифовал до совершенства… вот так же и в этом своём, как он выражался, «наукоёмком» бизнесе.

Так что на стол она выставила добычу из местного универсама – красное «Арбатское» и белое «Алиготе». Но ничего, подруги не скривились, не принялись её учить, как Костина сестра… похоже, и сами не шибко разбирались, что пьют.

Тем более, и повод невесёлый.

Тамара накануне подготовилась изрядно, полночи не спала. Так что были на столе и салатики – традиционный «оливье» с колбасой и огурцами, увидев который, знаменитый французский кулинар много бы чего высказал о загадочной славянской душе, был рыбный, был крабовый с рисом, луком и яйцом, был свекольный, по всем правилам сделанный – огурцы ни в коем случае не маринованные, а только солёные, грецкий орех не кусочками, а натёрт на сите.

Сама не знала, зачем всё это нужно – разве только занять голову и руки. Всё равно гостей намечалось негусто, а точнее говоря, всего двое. Обе из храма – Ленка поёт на клиросе, Катя, которой, по её же словам, бегемот на ухо наступил, просто прихожанка… Так вышло, что за полгода своей новой жизни она только с ними двумя близко сошлась. Хотя приход хороший, даже по московским меркам…

Выпили по рюмке за упокой души Михаила Дмитриевича. Тамара думала, что надо бы и ещё одну рюмку налить, кусочком чёрного хлеба накрыть, но Катя объяснила, что на сороковой день это не делают, а только на третий, когда поминки.

Папин портрет висел на стене, рядом с окном. Ну, не то чтобы настоящий портрет – просто фотография, увеличенная в ателье и вставленная в картонную рамку. Не чёрную – не хотелось этого Тамаре, хотя вроде бы как положено.

Катя вскоре засобиралась домой. Можно понять – трое детей, младшему спиногрызу три с половиной, уследят ли за ним восьмилетние близняшки? А Петя сегодня на ночном дежурстве… Чего ж тут обижаться? Спасибо, что всё-таки пришла. Её да Ленку – кого ещё звать? Нину Сергеевну, что ли? Девчонок из библиотеки? Так они сегодня напряжённо трудятся, приводят в порядок отчётность… даже выходными пожертвовали, в отличие от некоторых…

А вот Ленка задержалась на подольше. Сегодня на вечерне ей не петь, до институтской сессии как до луны – полтора месяца. Со своим Серёжкой она, судя по косвенным намёкам, слегка в ссоре. Именно что слегка – не такой человек Ленка, чтобы ссориться всерьёз и надолго. Лёгкий и открытый. Прямо как из учебника психологии – типичный сангвиник. Глаза как васильки, волосы как спелая пшеница. Прямо хоть в картину Васнецова…

Выпили ещё по одной – за маму, чтобы было со здоровьем в порядке, потом за неё, Тамару – чтобы легче всё перенесла. Тут уже чокались.

Ей бы и смолчать – тогда, глядишь, ничего бы и не случилось.

– Всё-таки так больно, что за папу записку нельзя подать, – поковыряв вилкой в остатках «оливье», сказала вдруг Тамара.

– Ну что ж тут поделаешь, – помолчав, вздохнула Лена. – Ты же знаешь, записки об упокоении подаются только за усопших православных христиан… А твой папа…

– Да понимаю я всё. Церковь молится за своих членов, и всё такое… Только как-то оно выходит… Смотри, вот отпевают бандюков всяких… они, может, покрестились из-за моды… или верили по-язычески, мол, я те, Боже, свечку, а Ты мне в разборке подсоби. И им отпевание, сорокоуст, на могиле крест, записки за них подавать можно. А папа… будто хуже их…

Голос оборвался, внутри скопилось слишком много слов, и все они, разом устремившись, застряли в горле. Да, папа так и не уверовал. «Я ведь врач, Тома, – вспомнился его прокуренный голос. – Я людей во всяких видах насмотрелся, и это, знаешь ли… в общем, вырабатывается особый взгляд на вещи. Ну не могу я это принять. Оно у вас, может, и умно всё, и красиво сказано, и кому-то наверняка польза в трудную минуту… вот как тебе. Я ж ничего не возражаю, каждый имеет право, глупо запрещать… Но вот не чувствую я ничего такого. Религия – это человеческое… слишком человеческое. Мечта… Воздушный замок. Но в воздушном замке нельзя жить… Допускаю, это нужно больным. Но я-то здоровый!»

Поначалу она кипятилась, совала ему Евангелие, потом видеокассеты с лекциями диакона Кураева. Казалось бы, ну ведь так очевидно! Но первая же глава от Матфея клонила папу в сон – «Томка, это невозможно не только понять, но и запомнить. Тот родил этого, этот родил того…» Кураев ему глянулся больше, но всё равно без толку. «Ловко у мужика язык подвешан… забавно говорит, забавно… хотя по существу и неправ».

Мама при этих разговорах больше молчала. «Может, меня и крестили во младенчестве, – призналась она однажды, – баба Маня могла и постараться… Там, в Воронцах, церковь-то была. Хотя боялись ведь… дедушка член партии, сама понимаешь. А сейчас уж никого и не осталось, не спросить».

Постепенно Тамарин миссионерский пыл угасал. Тоже мне проповедница, одёргивала она себя. В Церкви без году неделя, а хочешь всего и сразу. Где смирение? Впереди жизнь долгая, авось, Господь и сам папу приведёт. Молилась об этом. «Господи Иисусе Христе, помилуй отца моего Михаила, просвети его ум, коснись сердца, приведи его в Церковь…» Знала, что своими словами тоже можно. Те, из чёрного с золотым крестом молитвослова, не годились – их ведь составили, когда все кругом были крещённые.

Долгой жизни оказалось пять с половиной месяцев. Вывернувший из-за поворота грузовик, в стельку пьяный водитель… Папе ещё пять лет оставалось до пенсии… впрочем, он туда и не собирался. Главный хирург в районной больнице, надёжа и опора, отдыхать некогда.

– Знаешь, Тамарушка, – в Ленкином голосе что-то подрагивало, – всё-таки, по-моему, ты не до конца понимаешь. По-твоему выходит, что отпевание – это как бы награда за хорошее поведение при жизни. Но ты же читала, я ж тебе сколько книжек принесла… Церковь за литургией молится о своих членах, и только в Церкви возможно спасение. Если человек при жизни отверг Христа – значит, он так своей волей распорядился, это его выбор. Как Господь может его насильно к Себе взять?

– То есть папа сейчас в аду, хочешь сказать? – подняла глаза Тамара. А внутри уже понимала: Ленку ей не переспорить.

– Ну… – замялась та. – В общем… Ну, мы ж говорили об этом. Только в земной жизни мы способны прийти к Богу. После смерти это уже невозможно, почитай хотя бы… да кого угодно. Вот и смотри, Михаил Дмитриевич жил без Бога и умер без Бога. Значит, и там он остался без Бога. А существование без Бога – это и есть ад. Ты пойми меня правильно, мне тебя ужасно жалко… я как себя на твоём месте представляю, так всю аж переворачивает. Но мы ведь с тобой христиане, мы ведь не должны сами себя обманывать… И батюшка тебе то же самое скажет. Так что ты лучше о маме молись и о братике… пусть хотя бы они воцерковятся.

– Папа, значит, уже всё… отрезанный ломоть? – на глаза выкатились непрошеные слёзы. – То есть за него и молиться нельзя?

– А толку-то? Молитва – это ж просьба, чтобы Господь человеку помог. А как можно помочь тому, кто эту помощь отвергает? Раз человек отвергал Христа, значит, без Него и остался. Без Его помощи. У нас же не как у католиков, у нас не юридический подход. И хотелось бы грешную душу из ада вытащить, а насильно нельзя.

– А как же… – не сдавалась Тамара. – Я же читала… вот сколько преданий, что участь грешников в аду облегчалась. Их родные молились, а потом в видениях… или во сне…

– Снам верить опасно, – объяснила Ленка. – Во сне тебе и нечистый что хочешь может показать… А про что ты говоришь, про эти предания – так ты не забывай, что эти грешники все были крещеные люди, члены Церкви… только потому молитва близких и сработала…

– А этот… канон мученику Уару? – выдвинула Тамара последний аргумент. – Его ж вроде положено читать за усопших некрещеных… У нас в храме я спрашивала… сейчас закончился, сказали, но на Пятницой должен быть, в «Православном слове»…

– Так там же совсем другое, – печально улыбнулась Ленка. – Его читают по тем, кто готовился принять крещение, но не успел. А не по тому, кто вообще был атеистом.

Всё, оборона рухнула. Крыть больше было нечем. Оставалось лишь признать, что папа, её папа – сейчас в аду, в огне, и ничего, совсем ничего нельзя сделать. Всё Божие милосердие, вся Его любовь – без толку. В горло будто ваты напихали.

– Но почему? Почему сразу в ад? – с трудом выдавила она. – Может, как-то иначе?

– Это у католиков, – отмахнулась Ленка. – Лимб называется. Православное вероучение это отвергает… да и они сами, я читала, в этом уже сомневаются. Объявили частным мнением… Ты пойми, только пребывание с Богом может там оградить душу от бесов… а без Бога они возьмут своё. Я понимаю, ты очень любишь своего папу, он тебе кажется самым добрым, самым лучшим… но помнишь ведь, что все мы грешны. «Несть человек, иже не согрешит». Вот за эти грехи бесы и уцепятся, и потащат к себе…

– Грехи? – глухо произнесла Тамара. – Да, наверное… Я не знаю, какие у папы грехи…

– Да у любого есть! – вскинулась Ленка. – Ну мало ли… Тем более, он большую часть жизни в советское время провёл. Вот кто тогда не врал? Кто не пресмыкался? Кто не воровал?

Кто не воровал… Ей тогда было лет десять, не больше. Конец августа, жара стояла дикая. Они с папой шли по узенькой тропинке в кукурузном поле. И, конечно, она не удержалась, выломала янтарного цвета, сверкающий на солнце глазками-зёрнышками початок. «Ты что?!» – в серых отцовских глазах, казалось, набухли тучи. – «Это же колхозное! Брось сейчас же!» На неё накатило упрямство. «Колхоз от одной кукурузины не обеднеет! – возмутилась она. – Все срывают, почему одной мне нельзя?!». – «Потому что я не хочу, чтобы моя дочь была воровкой!» – негромко сказал он и, резко повернувшись, зашагал вперёд. Очень быстро. Сперва она не верила, что это всерьёз, потом, увидев вдалеке спину в серой футболке, дунула за ним. Початок сама не заметила, как бросила – точно он мешал ей бежать.

– Знаешь что… – сказала она. – Тебе, наверное, домой пора. Сессия на носу… И вообще…

– Ты только на меня не обижайся, – зачастила Ленка. – Я же тебе правду… Тебе тяжело сейчас, я понимаю… но ты вспомни, что кто любит мать или отца больше, чем Христа…

– Иди, Лен, – сухо повторила она. – Я уж тут сама разберусь…

3.

Дождь ослаб, с потемневшего неба сыпало колкой крупой – то, что уже не дождь и ещё не снег, а просто «осадки». Можно обойтись и без зонта, тем более, что когда суматошно собиралась, не до того было. Сумку бы набить, ничего не упустив.

Надо было ещё найти этот самый детский травмопункт… смутно помнилось, что где-то в районе Щёлковской. Когда-то проезжала мимо… или кто-то говорил. Не отложилось. Оно и понятно – прямой надобности не было.

«Погоди, пока нам рано, – терпеливо, точно на переговорах, внушал ей Костя. – Вот когда положение упрочится… тогда пожалуйста, в декрет. Но пока совсем не те условия… тем более, что в любой момент у меня всё может рухнуть… придётся начинать с нуля». Она пыталась спорить – ну как же нет условий? Квартира двухкомнатная, машина… Ну да, ей придётся уйти с работы, так ведь зарплата библиотекарши в их семейном бюджете погоды не делает. «Ты же вообще хотел, чтобы я дома сидела… – возражала она. – Я, мол, за двоих заработаю… Ну и что, не получится на троих?»

– Тёть, а может, на фиг? – высказался обладатель синей шапочки, Валерка. – Санёк завтра в медпункт сходит. Правда, Санёк?

Валерка осознал, что история с травмопунктом грозит отнять уйму времени. А временем он, видать, дорожил. Прямо как Костя, тогда, в этом последнем их телефонном разговоре…

– Брысь! – Тамара взяла себя в руки. – Знаю я эти медпункты. Найдём сейчас, никуда не денемся.

Сперва она сделала большую глупость – спросила милиционеров, неспешно патрулирующих возле метро. Стражи порядка оказались даже вежливы – но их путанные соображения, где бы мог быть этот самый детский травмопункт… Главное, что сказали они чётко – не на их территории.

– Найдём, – повторила она снова. – Ты руку-то не держи на весу, опусти…

История с Саньком оказалась простой и глупой. Их с другом Валеркой оставили после уроков на дополнительные занятия по русскому. То ли они диктант какой завалили, то ли просто текущих двоек нахватали. Потом русачка Анна Григорьевна проверила их работы и отпустила в Санькин адрес какой-то комментарий. Что-то настолько ядовитое, что тот подбежал к классной доске и со всей силы засадил по ней кулаком. Потом выскочил в коридор и выл, тряся разбитой кистью.

– Что ж такое она сказала? – недоумённо спросила Тамара.

Санёк сделал вид, что вопрос не услышал. Ехидный Валерка собрался уже было поведать всему миру истину, но ему показали левый кулак.

– Молчи, урод. Скажешь хоть слово – урою!

– Дело твоё, – решила Тамара. – Что я, следователь, допрашивать? Сейчас не об этом надо думать, а чтобы поскорее показаться врачу.

Интуитивно она отыскала верное решение. Спрашивать нужно тёток с маленькими детьми. И лучше пожилых тёток, то есть бабушек. Должны же среди таковых отыскаться аборигены… и должна же нормальная бабушка знать места.

На девятой бабушке им повезло. Травмопункт оказался не так уж далеко от метро – две остановки троллейбуса. Пришлось ждать, потом залезать в душную утробу. Хорошо хоть талоны с собой были.

В травмопункте оказалась внушительная очередь. «Может, на фиг?» – вновь заныл Валерка. «Торопишься? – заметила Тамара. – Так иди домой. Небось, ищут уже. Я бы на твоём месте по крайней мере позвонила».

Звонить ему было нечем. Телефон свой Валерка забыл дома, а от Тамариного отказался. «Если с чужого номера, – доверительно объяснил он, – мама с ума сойдет. Куда ты попал, с кем ты связался… Такое начнётся…» А Санька – тот хмуро сообщил, у него не только мобильного нет, но и городской за неуплату вырубили. Некуда звонить. Здесь, при ярком свете, Тамара разглядела его внимательнее – и кое-что начала понимать.

Ботинки явно просят каши, куртка залатана на локте, и халтурно залатана. Зубы явно не чищены, ногти не стрижены, не то что мобильника, наручных часов нет.

– Мама-то твоя не станет волноваться, где ты? – спросила Тамара. – Восьмой час уже.

– Да она у него пьяная, небось, – встрял Валерка и тут же получил локтем в бок.

– Вам тут что? – сейчас же возмутилась сидящая поблизости бабуля с маленькой внучкой. – Хулиганство одно на уме! Сейчас дежурную позову!

– Восьмой час? – немедленно ужаснулся Валерка. – Я тогда пойду, тётя Тамара. Мне ж в шесть надо было дома… меня предки убьют.

– Вали, вали, – буркнул ему вслед Санёк. – Уроки типа делай…

Тамара придвинула поближе сумку с книгами. Читать она могла что угодно и где угодно – от электрички до столовой, а уж в очереди, сидя на кушетке… Однако то, что в сумке… С этим завязано, вопрос решён.

Как она ревела, захлопнув за Ленкой дверь! Сидела прямо на полу и ревела, размазывая по щекам косметику. Потом встала, вошла в комнату. Чужими глазами поглядела вокруг.

В ней точно лампочка перегорела. Всё стало серо и глупо. И этот угол с иконами, и теплящаяся лампадка, и корешки книг на полках. Пустота. Что внутри, что за окном – косые струйки дождя, серое ноздреватое небо. Добро пожаловать в реальную жизнь. Вот она, правда. Воздушный замок – это то же, что и мыльный пузырь. Рос-рос – и лопнул.

Прав был папа. Красивая иллюзия. Да, поверила, купилась. Тогда, после Костиного ухода, было совсем плохо, неделю её всю трясло и корёжило. А потом вечером зашла в полупустую церковь – просто так, без всякой задней мысли. Там и накатило… Она рыдала перед иконой «Взыскание погибших» и не могла остановиться. Нет, в тот момент легче не стало, душу по-прежнему жгло не то кислотой, не то щёлочью. Просто она вдруг почувствовала, что Бог – есть, и Он – рядом.

Теперь-то она понимала с беспощадной ясностью: просто защитная реакция психики. Надо было обо что-то опереться – вот тебе и Господь Бог. Костыль, который всегда с тобой.

А ведь как уверовала, с какой радостью крестилась, как первый месяц бегала на все службы, внимала каждому слову батюшки, как впервые исповедовалась – сдирая с души наросшую за тридцать лет корку. Отец Василий даже мягко намекнул: вы бы покороче, только самое существенное…

Всё кончилось. Свобода – гулкая и холодная. Что такое вера? Лампочка. Горела-горела – и перегорела. Не для неё уже скорый Рождественский пост, можно не вычитывать длинные и, по правде говоря, занудные утренние и вечерние правила. В воскресенье можно спать до скольких хочешь…

А ведь они там, в храме, решат, что обиделась. Мол, раз не берёте моего папу в Царствие Небесное, то и пошли вы все на фиг. Небось, станут между собой обсуждать, вспоминать слова из Евангелия, которые ей только что Ленка цитировала.

Ну как им объяснить, что дело не в обиде? Они ведь по-своему правы, они искренне веруют, и чудесно. Они просто не могут понять, что такое потухшая лампочка, как рвётся вольфрамовая нить… а ведь где-то читала, что вольфрам – из самых прочных сплавов…

Тамара взяла себя в руки. Это дело надо побыстрее закончить – и вернуться к жизни. Завтра на работу, и с удвоенной энергией… Не случайно же эту комиссию прислали, говорила Нина Сергеевна. Кому-то понравилось наше помещение, и… Сольют, небось, с окружной библиотекой. А то и сократят… Придётся искать работу. Что она умеет, что она знает, кроме библиотечного дела? Пыталась поступать в историко-архивный, срезалась на сочинении. Потом домой, в Самару… библиотечный техникум, непыльная, пусть и не денежная работа в городской библиотеке… потом они встретились с Костей. Тоже ведь чистейшая случайность. Прямо как в телевизионных мелодрамах – судьба свела провинциальную библиотекаршу со столичным бизнесменом… Цветы в корзинках… Подруги завидовали – эко подцепила! Московская прописка, богатый муж. Любовь-морковь.

Сперва Тамара дунула на лампадку. Ни к чему ей больше гореть. Потом надо как-то разобраться… отдать кому-нибудь… И иконы… Ну не топором же их крушить, верно? В какой-нибудь храм… не в свой, конечно, зачем лишние разговоры? А вот книги… Книги надо отдать Ленке, большей частью это её…

Ох, и тяжёлая же сумка вышла… одно только «Добротолюбие» какое увесистое… в пяти толстых томах. И ведь даже прочесть не успела… Так, скользнула глазами.

Конечно, можно было всё это отложить на потом. Но что делать? Посуду мыть? В холодной серой пустоте? Тамара едва ли не физически ощутила, как эта пустота разлилась по квартире, отняла у вещей краски, у льющейся из радио музыки – смысл. Здесь просто нельзя было оставаться. К Ленке! Молча отдать книги, и… Ну, куда-нибудь.

Набив до отказа сумку, она выметнулась из квартиры, захлопнула дверь. Хорошо хоть, ключи не забыла…