Текст книги "Солнышкин плывёт а Антарктиду"

Мелкое недоразумение и крупная потасовка

Возмущённый Солнышкин босиком мчался вверх по трапам.

Волны вспыхивали, словно на них устроили праздничный танец миллионы солнечных мотыльков. Но Солнышкин этого не замечал.

– Мало было ему шуток! Теперь потешается над друзьями!

Чертыхаясь, он несколько раз стукнулся пальцами о ступеньки так, что по ногам брызнуло электричество, и выбежал к радиорубке. Но Перчикова там не было.

То и дело подпрыгивая, Солнышкин помчался на корму. Несмотря на утро, палуба так накалилась, что пятки дымились.

Он обежал всю палубу и наконец остановился и притих. Возле камбуза слышались весёлые голоса.

– Вот это блины! – хвастался Борщик. – Встанет команда – проглотит их вместе с коком!

– А вот сейчас, – послышался голос Перчикова, – сейчас Солнышкин проснётся англичанином.

Было слышно, как радист жевал блин.

– Как это? – спросил Бурун.

– Как?.. – Перчиков не договорил.

Солнышкин вылетел из-за угла и возмущённо выпалил:

– Подстроил и ещё хвастаешься?

– Ваша светлость, а почему не по-английски? – усмехнулся Перчиков.

– Это не по-товарищески! – крикнул Солнышкин, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. – Знаешь, что за такие вещи делают?

Бурун и Борщик удивлённо переглянулись. Перчиков едва не выронил надкушенный блин.

– Слушай, Солнышкин, иди выспись!

– И пойду! – Солнышкин сердито повернулся на пятках, но вдогон получил по затылку такую затрещину, что волчком завертелся и ткнулся носом в облупленный носик Перчикова. – Так ты ещё драться?! – В глазах Солнышкина вспыхнуло короткое замыкание.

– Да ты что, спятил? – откликнулся Перчиков.

Но и ему достался такой шлепок в ухо, что загудели и небо, и земля, и палуба.

Он схватил Солнышкина за руку. Но теперь на них обоих сыпались удар за ударом. Рядом, прикрыв лицо фартуком, вертелся Борщик, а Бурун на четвереньках влетел на камбуз, и оттуда торчали только его ноги. Кажется, на палубе начиналась такая потасовка, какой боцман ещё не видел.

– Да хватит вам, хватит! – кричал он.

А Солнышкин, уже забыв обо всём и не обращая внимания на удары, размахивал тельняшкой и хлопал ресницами. Вокруг с шелестом вспыхивали алые, фиолетовые, зеленоватые крылья. В воздухе переливалась радуга: это, горя́ чешуёй, над палубой пролетали десятки настоящих летучих рыб. Они взмывали из океана и, перелетев через борт, долго-долго пари́ли над синевой.

– Дождь, рыбный дождь! – опешил Солнышкин.

Перчиков потёр ухо, Бурун открыл глаза, а Борщик, растопырив пальцы, бросился вперёд: «Лови! Держи!» – от него улетал великолепный завтрак для всей команды.

Рыбы за бортом продолжали летать, сверкать, трепыхаться. И только иногда на поверхности океана показывалась громадная серая туша. Там, гоняясь за косяком, веселился Землячок, который устроил для друзей маленькое тропическое представление.

Да, этого момента Солнышкин ждал с самого рождения! Он мечтал об этом, когда над Сибирью трещал мороз, а в маленькой печурке его бабушки пылали жаркие сосновые поленья.

Он листал страницу за страницей, а бабушка вязала и не видела, как в их комнатке возникают океан, акулы, настоящая палуба и вокруг порхают летучие рыбы!

Перчиков положил Солнышкину руку на плечо.

– А я думал, это ты меня съездил, – смущённо почесав затылок, сказал Солнышкин.

– За что? – спросил Перчиков.

– Не знаю, – опять рассердился Солнышкин, – но зато по твоей милости я наговорил только что Пионерчикову немало гадостей.

– Каких ещё гадостей? – удивился Перчиков.

– Тех самых, которые вдолбил мне в голову твой магнитофон!

– Ну, это ты поосторожней! – воскликнул Перчиков. Обижать такой замечательный аппарат он не мог позволить даже Солнышкину – Я могу при свидетелях доказать, что это клевета.

– Пожалуйста, – сказал Солнышкин.

– Пожалуйста! – крикнул Перчиков.

И вся компания отправилась к месту происшествия.

Едва с магнитофонной ленты прозвучало «гуд монинг», Перчиков победоносно взглянул на друзей. Но когда магнитофон повторил весь вчерашний разговор капитана со штурманом, Перчиков виновато оглянулся, сдвинул на лоб беретик и притих.

– А что, – спросил Борщик, – Пионерчиков и вправду лаял?

– Это его дело, – грустно ответил Перчиков. – А вот то, что мои затеи дважды за один вечер погорели, как у Борщика макароны, это точно.

Борщик заёрзал на месте, но промолчал. А радист выложил друзьям историю с сигналами внеземной цивилизации.

– Да, с магнитофоном, конечно, вышел цирковой номер! – заметил Бурун. Ему приятно было вспомнить о цирке. – А насчёт цивилизации ещё ничего не известно. Сегодня слушали радио? Летающие тарелки объявились.

– Где? – краснея, спросил Перчиков. Самолюбие радиста было задето. Он снова пропустил важное сообщение!

– А в Америке, – сказал боцман. – И в океане.

– Ерунда! – сказал Борщик. – Ерунда! Рыбы летают – это ещё можно понять. – И он потёр синяк под глазом. – А тарелки? Ерунда! Не видел!

Однако весь этот разговор был утром. А вечером произошла история, которая заставила кока Борщика в корне изменить свою точку зрения.

Летающие тарелки кока Борщика

Конечно, все помнят, как разжалованный артельщик, на удивление команде и самому себе, объявил голодовку. Он и представить не мог, к каким последствиям приведёт это необдуманное решение.

Пока же Стёпка старательно голодал. Ни утром, ни вечером он не появлялся в столовой. И никто не слышал, как весело похрустывали сухарики и сахар в его каюте и то и дело раздавалось восхищённое лопотание: «Тысяча рубинов, тысяча топазов, тысяча алмазов! Всех в рикши! Всех в бобики!»

Но на второй вечер, запустив руку под матрац, артельщик испуганно сбросил простыню и замер. Там лежала только жалкая, замусоленная горбушка.

Запасы иссякли, а впереди было ещё несколько дней пути.

И вдруг Стёпка хихикнул и сам себе подмигнул: «Плавали – знаем!»

Просчитавшийся артельщик решил предпринять небольшую, но рискованную вылазку. Он приоткрыл дверь, выглянул в притихший коридор и, озираясь, заковылял к камбузу…

Между тем, перемыв посуду и осмотрев свои владения, не притаилась ли где случайная муха, кок Борщик улёгся на корме рядом с Перчиковым и Солнышкиным. Хотя стало свежо, он по камбузной привычке обмахивался полотенцем. Все вокруг были сыты, и заботливого кока беспокоил только Перчиков, который целый день не ел от огорчения. Было слышно, как у него попискивает в желудке.

– Может, принести котлету? – изредка спрашивал Борщик, поглядывая на радиста.

Но Перчиков движением указательного пальца отклонял все заботы кока.

За бортом весело бежали волны, и в лад им торопились мысли Перчикова. Вокруг вспыхивали тысячи светлячков, и в голове Перчикова, как светлячки, загорались новые удивительные идеи.

Солнышкин не чувствовал ни рук, ни ног. Целый день он красил с Буруном борт, и в его глазах плясали тысячи красок: зелёное море, голубое небо, жёлтые борта, и над всем этим парящие летучие рыбы. Рыбы и сейчас летели из темноты на свет, и, между прочим, у Солнышкина тоже начинала созревать одна небезынтересная мысль. Он собрался уже высказать её вслух, но Борщик снова заглянул в глаза Перчикову:

– А может, компоту с сухариками?

– Ну ладно, с сухариками давай, – согласился Перчиков, и добрый Борщик побежал на камбуз.

Он открыл дверь и остановился: среди ночной тишины коку послышалось, будто в углу раздался странный шорох. Борщик вздрогнул. За всю жизнь у него на камбузе не было не то что крыс, но и самого захудалого мышонка!

Но шорох повторился. И именно там, где у Борщика стоял мешок прекрасных тонких булочных сухарей. Кок гневно скомкал фартук и с размаху запустил им в угол. Шлёп! И фартук врезался в глаз артельщику, сунувшему руку в мешок с сухарями.

Артельщик схватил со стола что-то подвернувшееся под руку и метнул в дверь.

В ту же секунду мимо Борщика с резким свистом пролетел таинственный белый предмет.

Борщик оглянулся и чуть не сел от потрясения. К звёздам, едва не задев его по носу, удалялась тарелка!

Кок снова заглянул на камбуз, и тогда навстречу ему одна за другой вылетела целая дюжина тарелок.

– Одна, вторая, третья… – считал Борщик. Перепуганный насмерть артельщик бомбил своего преследователя.

– Тарелки! Тарелки! – закричал Борщик, хватаясь за голову. Он уже не слышал ни шороха, ни кряхтенья артельщика, который с полной пазухой сухарей выкарабкался в боковую дверь и на четвереньках полз по трапу.

На палубе поднялся настоящий переполох. Все смотрели на горизонт. Там выкатывалось яркое созвездие Южного Креста, и к нему, посвистывая, уносились маленькие белые точки.

Перчиков бросился наверх, в штурманскую. Схватив бинокль, он направил его в сторону экватора. Сомнений не оставалось: три хорошо видимые тарелки пари́ли над океаном, уходя в сторону Южной Америки.

Нужно сказать, что в тот же вечер тарелки были замечены иностранными самолётами. Одна из них даже приземлилась на участке всеми уважаемого фермера, слегка задела его, и он видел, как из неё вышли два странных существа. Правда, чего не увидишь после того, как тебя треснет по лбу тарелкой! Но факт этот излагался в разных научных статьях. А точнее всего он записан в бухгалтерии океанского пароходства, где так и сказано: «За неоправданную пропажу дюжины столовых тарелок высчитать из зарплаты кока Борщика 8 рублей 70 копеек».

Это, конечно, мало кого интересовало, но именно с тех пор Борщик поверил в существование летающих тарелок.

Всего один поворот колеса

Если бы кое-кто из моряков Тихого океана заглянул в рулевую рубку парохода «Даёшь!», он бы, конечно, обрадовался и удивился: у штурвала стоял старый инспектор океанского пароходства Мирон Иваныч, по прозвищу Робинзон. Но теперь в руках у него был настоящий штурвал.

В открытые иллюминаторы врывался настоящий океанский ветер, и под сияющими тропическими звёздами настоящие волны поднимали и опускали его судно.

– Вы слышали об этой истории? – возник в рубке Моряков.

– О какой?

– С тарелками.

– Любопытно, – ответил Робинзон.

– И что интересно, – заходил по палубе Моряков, – с камбуза пропало с полпуда сухарей. Рассказать кому-нибудь – не поверят. Ведь не прилетали же эти самые тарелочники к Борщику за сухарями? И почему вдруг пропали десять тарелок?

– Хм-хм!.. – почесал лысинку Робинзон. – С сухарями, конечно, немного странно. И всё-таки это приятно.

– Что? – Моряков был поражён. – Что пропали сухари? Что улетели тарелки?

– Приятно, – пожал плечами Мирон Иваныч, – что есть ещё на земле чудеса! – Старик не мог прожить без чудес. На каждом шагу ему хотелось бы видеть чудо. И он размечтался, как, бывало, в своём домике на сопке, когда он думал о дальних плаваниях и поворачивал свой старый штурвал в Африку, в Австралию… Лево руля, право руля! Он так крутанул штурвал, что судно со свистом описало дугу вокруг своего собственного носа. Моряков отлетел в сторону. Робинзон удержался, но отчаянно смутился.

Он даже не представлял, что без этого поворота колеса на палубе «Даёшь!» не случилось бы нескольких занимательных историй.

Дело в том, что в это самое время толстый артельщик улепётывал по трапу к себе в каюту. Сухари покалывали бока. Он уже миновал тёмный коридор, когда неожиданный толчок швырнул его обратно, прямо под ноги доктору Челкашкину, который вышел из лазарета.

– Что с вами? – наклонился к нему доктор.

– Хе-хе… Немножко закружилась голова… Видимо, от голода, – промямлил артельщик и схватился за живот: как бы не вывалились сухари.

Челкашкин посмотрел на него и пожал плечами:

– Послушайте, милый, да вы опухли! Чёрт бы побрал вашу дурацкую голодовку!

– Опух, опух, – кивнул артельщик, поддерживая руками майку, чтобы не похудеть у доктора на глазах.

– И признаки слабоумия, – заметил доктор, заглянув ему в глаза. – Немедленно в лазарет! Рыбку надо есть, рыбку. Побольше фосфора для мозга. А сейчас – ждать меня.

Как только доктор взбежал по трапу, артельщик со всех ног бросился в каюту и, отшвырнув матрац, вывалил свои хрустящие трофеи. Едва он успел их прикрыть, к нему вошли Челкашкин, Петькин и Федькин и, подхватив под руки, потащили в лазарет.

«Тащите, тащите! – усмехнулся артельщик. – До Жюлькипура полежу без работы, пожую котлетки и пончики, попью компот. А там посмотрим, кто останется в дураках».

Крылья парохода «Даёшь!»

За каких-нибудь полчаса «Даёшь!» вонзился в густую тропическую ночь. Стало так темно, что люди налетали лбами на мачту или друг на друга. Поэтому на палубе то и дело возникали короткие яркие вспышки и раздавалось: «А-а! Чёрт возьми! Извините!», «Простите, пожалуйста!»

И слышался шелест от потирания ушибленных мест.

Но белый колпак Борщика хорошо виднелся у камбуза, и на его свет пробирался Челкашкин с очень важным делом. Кок всё смотрел на небо, где высоко среди звёзд мерцали прозрачные облака…

– Не видно? – спрашивал Солнышкин, который сидел рядом.

«Нет», – хотел сказать Борщик, но его остановил голос вынырнувшего из темноты Челкашкина.

– Скажите, Борщик, вы знаете, что человеку необходим фосфор?

– Зачем? – спросил кок, обмахиваясь полотенцем. Несмотря на темноту, жара была африканская.

– Чтобы лучше работал мозг, – вмешался Солнышкин.

– А я на свой не в обиде, – обиженно сказал Борщик, поправив колпак.

– Но кое у кого, к сожалению, фосфора не хватает, – побарабанил пальцем по голове Челкашкин. – И было бы вообще неплохо, если бы по утрам мы ели свежую рыбку! Постараетесь?

В другой раз кок просто бы швырнул полотенце о палубу, однако Челкашкин просил очень вежливо.

Но где взять ночью рыбу, не знал даже бывалый Борщик.

Солнышкин только и ждал этого момента. С самого вечера из-за шума с летающими тарелками он не мог высказать сверлившую его мысль. Над пароходом проносились целые косяки рыб. Нужно только оставить их на палубе!

– Но как? – спросил удивлённый кок.

– Плавали – знаем! – сказал Солнышкин. – Только бы раздобыть леску и крючки!

И, переглянувшись, Борщик и Солнышкин отправились к Петь кину.

Через полчаса, после азартной торговли с известным рыболовом, они уже снова были на корме и под храп команды ряд за рядом натягивали между мачтой и камбузом увешанную крючками леску.

От ветерка леска гудела, как струна, и, словно в предчувствии замечательного улова, напевала рыбацкую песню.

Проверив, крепко ли завязаны узелки, Солнышкин добрался до двери камбуза и улёгся рядом с Борщиком. Он был доволен своей выдумкой и уснул, угадывая уже запах свежей рыбы. Но того, что случится, Солнышкин, конечно, не мог предугадать.

Часам к пяти утра Моряков поднялся в рубку. Солнце уже проснулось и, пригладив макушку, вежливо кивнуло знакомому пароходу. Слегка потянулся и вздохнул океан. Навстречу солнцу пролетело стадо дельфинов, взметнулись вверх летучие рыбки. И тут Моряков почувствовал, что «Даёшь!» тоже рванулся вверх. Капитану почудилось, что от волны до волны пароход промчался по воздуху. Стоявший у штурвала Федькин поскользнулся и пари́л в невесомости. Штурман Пионерчиков, выглянувший в иллюминатор, чудом удержался.

– А вам не кажется, что мы летим?! – крикнул Моряков, хватаясь за воздух.

Пионерчиков бросился на палубу. На его вахте с судном происходили вещи невероятные! Выбежав к шлюпкам, он собирался подать сигнал тревоги и вдруг застыл на краю шлюппалубы.

Под ним, от камбуза до мачты, на крючках махали крыльями сотни летучих рыб. При каждом взмахе этой «упряжки» судно приподнималось и, почти не касаясь воды, проносилось над розовым туманом.

– Не может быть! – не поверил Пионерчиков.

Но рыбы так ринулись вверх, что пароход опять подпрыгнул, и юный штурман потерял равновесие.

В этот момент разбуженный толчком Борщик открыл глаза и, слегка заикаясь, стал будить Солнышкина. Над кормой пари́ли тысячи рыб, а среди них, на крючках, висел Пионерчиков. Штурман размахивал руками, будто дирижировал этим летучим ансамблем.

У камбуза мгновенно собралась толпа. Борщик и Солнышкин бросились на помощь. Но Пионерчиков остановил их лёгким движением руки.

Конечно, сначала штурман рассердился и был бы не прочь поскорее освободиться от крючков. Но вокруг собралось так много народа, а шелест крыльев так напоминал аплодисменты, что Пионерчиков почувствовал, как к нему приходит настоящее вдохновение. От этого полёта рождались такие слова, которые хотелось сказать всем. Он торжественно простёр над толпой руки, но рыбы так рванулись вперёд и так ударили крыльями, что юный штурман, не успев произнести ни звука, выскочил из своего френча прямо в объятия Борщику и Солнышкину.

Они опустили его на палубу и хотели расспросить, как он попал в такое положение, но Пионерчиков, забыв обо всём, помчался к себе в каюту записывать речь. Прекрасные слова не должны пропасть: когда-нибудь они ещё пригодятся!

Усталые перелётные птицы

Целый час Солнышкин испытывал угрызения совести из-за этого происшествия. Но скоро аппетитное похрустывание (вся команда жевала румяную поджаренную рыбку) настроило его на жизнерадостный лад. Тем более что по судовому радио сам Перчиков от имени всего коллектива объявил своему другу и коку Борщику благодарность. Челкашкин хотел выразить благодарность отдельно, но, конечно, не потому, что ему достались особенно хрустящие хвостики.

И только Пионерчиков категорически отказался от прекрасного блюда. Его порция немедленно была отправлена в лазарет – тому, кто особенно нуждался в фосфоре.

Что же касается самого изобретения, то Моряков не находил слов для похвалы:

– Послушайте, Солнышкин, ведь это же просто гениально!

«Даёшь!» летел вперёд на сверкающих крыльях. Над ним мчались облака. Из трубы струился дымок, и рыбы одновременно коптились, поворачиваясь то одним, то другим боком. Но едва Борщик снимал их, как на крючках повисали десятки новых и с новой силой тянули пароход вперёд. От парохода бежали белые чистенькие барашки, а навстречу ему уже неслись волнующие запахи тропических земель. И если «Даёшь!» слегка покачивался, то только от волнения. Судно приближалось к Жюлькипуру Солнышкин натирал палубу так, что по ней разлетались солнечные зайчики. Время от времени он доставал из кармана кусок сахара и подходил к борту. Там среди волн фыркал Землячок, который прилежно делал стойку, ожидая угощения. Глядя на это, боцман, который поливал палубу из шланга, вздыхал:

– Вот бы сейчас медведиков…

Рядом с боцманом, закатав рукава, бодро налегал на швабру Робинзон. Старик не любил сидеть без дела. А к морской работе он, как известно, привык у себя дома, потому что никому не доверял драить палубу своей каюты. Он был в трусиках, и лысинку его прикрывала старая мичманка. Иногда инспектор отставлял швабру в сторону и, взяв с трюма свою трубу, задумчиво осматривал горизонт, словно что-то искал. Но океан был безупречно чист, и Робинзон, качнув головой, снова брался за работу.

Неожиданно Солнышкин заметил, как на доске, которую он только что надраил до желтизны, возникла какая-то клякса. Он сердито потёр её шваброй, но клякса… отползла в сторону, а за ней по палубе потянулись другие – широкие, быстрые, чёрные. Над мачтами грохнул гром. Солнышкин поднял голову, и прямо на него выплеснулся быстрый тропический ливень. Солнышкин втянул голову и бросился под навес, но ливень кончился. Солнышкин взялся за швабру – ливень ударил ещё сильней.

По небу бежали тысячи туч, из каждой лил свой ливень. Над океаном повисли тысячи голубых прозрачных ливней, и «Даёшь!» весело проходил сквозь них.

Солнышкин приоткрыл рот. Бурун стал сворачивать шланг. А старый Робинзон подставил под дождь ладони и смотрел, как по ним барабанят капли настоящего тропического дождя.

Дождь стал плотнее. Тучи сомкнулись. Наступила темнота. Ударила молния.

– Под навес! – крикнул Бурун.

Но Робинзон поглядел на край неба и сказал:

– Смотрите, смотрите!

Под тучами появилось какое-то серое облачко.

– Летучие рыбы, – сказал Солнышкин, – догоняют Борщика.

Робинзон, взяв трубу, покачал головой:

– Нет, нас догоняют птицы. Усталые перелётные птицы. Слышите, как они кричат?

Издалека действительно долетало еле различимое курлыканье.

Солнышкин ладонью прикрыл глаза от дождя. Робинзон был прав: вдалеке медленно летела стая. Она то взмывала вверх, то словно проваливалась в воду. Над ней вспыхивали молнии.

– Ей негде отдохнуть, и она не может нас догнать. Она нас не догонит… – вздохнул Робинзон.

– Догонит! – решительно сказал Солнышкин и побежал к камбузу.

К удивлению кока, который снимал с крючков копчёную рыбу, он схватил самый большой нож и одним ударом обрубил леску.

– Ты что это сделал? – со слезами в голосе закричал Борщик. – Ты что же это сделал?!

– Тебе всё мало! – сказал Солнышкин. – Всю кухню завалил рыбой и ничего не видишь!

Пароход потерял крылья. Упала скорость.

– В чём дело? – высунулся из рубки Моряков.

– Птицы! – крикнул запыхавшийся Солнышкин. – Слышите? Птицы! – В ушах у него всё раздавались грустные птичьи крики.

– Какие птицы? – Моряков вышел на крыло рубки, проговорил: – Это же аисты! – И скомандовал в машину: – Самый малый!

В воздухе всё отчётливей слышались тяжёлые удары крыльев.

Наконец последними взмахами, поддерживая друг друга, птицы дотянулись до парохода и рухнули на палубу. Некоторые сели на борт и раскачивались, боясь упасть.

– На помощь! – крикнул Робинзон. И команда бросилась на помощь.