Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

И на этом все…
Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной
Виталий Васильевич Полищук

© Виталий Васильевич Полищук, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Обращение

Дорогие мои друзья юности – одноклассники!

Выпускники 1966 года из 11 «В» класса Благовещенской средней школы №1!

Это издание я осуществляю специально для вас – моих друзей далекой юности.

Когда-то многие из вас ожидали, что я многого добьюсь в жизни, да что там, вот передо мной лежит фотография Валюши Иванковой с ее пожеланием – «Будущему министру…»

Увы, друзья, не оправдал я ваших надежд. Не добился я социально-значимых высот, да и материального благополучия тоже.

Но глупее я от этого не стал. И вот уйдя на пенсию, стал писать.

И однажды, вспоминая вас (а это почему-то стало происходить все чаще) я решил написать роман о том, а какой бы я хотел прожить свою жизнь. Чего добиться, как по-настоящему стать счастливым…

Да, моя жизнь не удалась такой, какой бы я хотел. Но ведь мечтать не вредно!

И я решил написать роман-мечту, и поделиться ею с вами.

Конечно, в романе гораздо больше вымысла, чем правды жизни, но это ведь – роман, а не воспоминания-мемуары. Поэтому большинство имен я изменил, события – реконструировал и передал так, как это необходимо согласно сюжетной линии.

Так что не ругайте меня за искажение правды, все время, читая, помните, что это – всего лишь роман. Сочинение, вымысел…

Хотя, конечно, так хочется, чтобы все это оказалось правдой. И какое счастье, если бы это все можно было пережить в реальности, вновь.

Снова, вместе с вами, вновь оказавшись юными и молодыми.

Как бы то ни было, помните, что я очень люблю всех вас. И всех вас помню…

ИСКРЕННЕ ВАШ

Просто Виталька Полищук

Действие романа основано на реальных событиях. Но не следует тем не менее искать какого бы то ни было сходства с конкретными лицами, а также проводить аналогии с реальными событиями прошлого и настоящего.

Автор

ШКОЛЬНЫМ СВЕТЛЫМ ГОДАМ, ШКОЛЬНОЙ ДРУЖБЕ И ПАМЯТИ ДРУЗЕЙ ЮНОСТИ ВСЕХ ВРЕМЕН – П О С В Я Щ А Е Т С Я.

ЛЮБЯЩИМ И ЛЮБИМЫМ ЖЕНЩИНАМ – П О С В Я Щ А Е Т С Я

ВСЕМ ИСПОЛНИТЕЛЯМ РУССКОГО ШАНСОНА,

ЛЮБИМОГО МНОЮ ВСЕМ СЕРДЦЕМ П О С В Я Щ А Е Т С Я

В. ПОЛИЩУК

Вступление

Наверное, каждый из нас в какие-то минуты горько сожалеет о том, что не может вернуться назад, в прошлое, и изменить свою жизнь.

Вы скажете, есть люди, которые никогда не сожалеют о прошлом и поэтому не вспоминают о нем? Позвольте с вами не согласиться.

Нет людей, никогда не пожалевших о прошлом – это противно человеческой природе, человеческому разуму, который постоянно неудовлетворен тем, что имеет и ищет что-то, хочет чего-то. Но ведь истоки этого неудовлетворения и недовольства реалиями всегда в прошлом. В ошибках, допущенных на жизненном пути – вот в чем некий дискомфорт настоящего. Так что – не верьте, что есть те, кто не вспоминает свое прошлое.

По крайней мере, я таковых не встречал.

Не все, но многие, кроме сожаления, испытывают иногда желание вернуться в свое «позавчера» и исправить ошибки, и переделав прошлое, изменить свою жизнь.

Уж так случилось, что именно мне предоставилась такая возможность. И я до сих пор в точности не знаю, почему и как все произошло.

Почему это удалось именно мне, (причем не только мне самому, но и кое-чему материальному, что я держал в руках в момент перемещения), я до сих пор не знаю.

Но вот сейчас, когда мне исполнилось почти 60 лет, я волею обстоятельств засел за этот роман, потому что мне хочется теперь проанализировать свою жизнь. И снова вспомнить все, как было…

Сначала – до меня, то есть до переноса сознания 59-летнего Монасюка Анатолия Васильевича в собственное тело в далекий теперь 1965 год. И описать некоторые события собственной жизни до того, как я стал не просто семнадцатилетним юношей, а неким сплавом себя нынешнего – и будущего. Симбиотическим существом, причем – себя с собой же.

Именно с этого я и начну. Итак, время действия – осень 1965 года. Мне было тогда 17 лет.

Часть 1-я. Школьные годы чудесные…

Глава 1-я. Варвара Рукавишникова

Я вышел из школы последним из класса. Просто так получилось, случайно – классный час закончился раньше, чем последний шестой урок, и все быстренько разошлись. А меня оставила Зинаида Петровна, классная руководительница нашего 11 «В».

Впрочем, не только меня. Еще нескольких учеников из класса.

– Вот что, ребята, – сказала она. – Мы посоветовались с Иваном Ивановичем, и вот что подумали…

Иван Иванович Топляков был мужем нашей «Зинаиды». И директором нашей школы. Внешне он был реликтом – всегда носил темно-синего шевиота френч и галифе, а на ногах – хромовые сапоги. Наверное, как он вышел из сталинских времен в такой одежде, так в ней и остался навсегда. Я проучился в школе восемь лет, и лишь изредка видел его в обычном костюме – Зинаида Петровна жаловалась как-то моей маме (мама – тоже учительница, и работала в одной школе с нами), что платяной шкаф у них дома полон костюмов, внизу стоят несколько пар туфель, но Иван Иванович носит только френч и галифе. А когда они начинали стареть и протираться – немедленно заказывает в ателье нашего районного промышленного бытового комбината («Промбыткомбинат») новую пару сталинских времен. И таким образом мы видели его всегда одинаковым.

– Так вот, вы все – имеете возможность получить серебряные медали. Школу вы заканчиваете в этом году, сейчас у вас у каждого какой-то один предмет наверняка будет по итогам и года, и экзаменов с оценкой «четыре». Но вот остальные четверки – при желании вы можете сдать экзамены по этим предметам на «отлично», и тогда у вас в аттестате будет одна оценка «4», а значит – вы имеете право на медали.

Итак, у каждого из вас есть один предмет, который теперь уже не изучается, а по нему у вас в свидетельстве о восьмилетнем образовании – «четыре». Ну, например, у Монасюка – четверка по «Основам государства и права», вы этот предмет изучали в 8-м классе, и теперь оценку за него тебе, Толя, нужно будет исправить. Чтобы иметь пятерку в этом году по обществоведению.

Иван Иванович договорился в районо, нам разрешили создать комиссию и в течение учебного года, в удобное для вас время, вы можете подготовиться и сдать экзамены. И исправить ваши четверки на пятерки. В аттестаты в этом случае вам пойдут новые оценки, а не те, которые были в Свидетельстве об образовании за 8 класс.

Мы сидели, раздумчиво глядя «в никуда». Какого черта – мы не хотели ничего пересдавать, потому что вообще пока ничего не хотели… Еще недавно было лето, мы отдыхали, знакомились с девчонками и мальчишками, и хотя началась уже вторая половина сентября, мы еще не включились полностью в учебу, и нам не хотелось перенапрягаться… Ну, заканчиваем школу, ну, в этом году, но ведь до конца-то учебного года еще так далеко! Целых девять месяцев!

«А-а-а, ерунда какая-то», думали мы, слушая нашу «классную».

– В общем, вы подумайте, и потом подойдете ко мне. Все, можете идти! Кто дежурный сегодня по классу?

– Так убежали они! – хором сказали мы.

– Тогда Куницына и Бобров, остаются мыть полы!

Мы дежурили парами и каждый день после занятий убирали класс. Мыли полы, поливали цветы, вытирали пыль, а также доску от мела.

– Вот, например, тебе, Нелля, – сказал я Куницыной, когда «Зинаида» вышла из класса. – Тебе предстоит поднапрячься, и не только пересдать черчение, но и вымыть полы…

Нелька развернулась в мою сторону, и швырнула в меня набитой меловой пылью «тряпкой от доски», но я уже выскочил за дверь класса и захлопнул ее за собой. Наверное, она все-таки попала тряпкой – в дверь!

Вот так я и оказался в парке один.

Еще шел шестой урок, коридоры нашей школы были пусты, и я спустился по лестнице, держа в руках пальто, на первый этаж. Через узкий тамбур я вышел наружу через обе двери, и пошел по асфальтовой аллее, обсаженной все еще зелеными кустами акации, к выходу за пределы школьного двора. Аллея выходила прямо на улицу Ленина, справа осталась улица Центральная и озеро, которое располагалось в центре поселка, а прямо передо мной была калитка в ограде нашего парка.

Я шел по аллее, по правую руку осталась огороженная деревянным штакетником летняя танцплощадка – сейчас пустая, деревянный пол ее покрывали кое-где осенние листья, которые роняли окружающие площадку со всех сторон высокие клены и тополя.

В парке было пусто. Скоро должен был зазвонить звонок, и тогда по аллее, которой я шел теперь, пойдут, побегут и прошагают, каждый в зависимости от темперамента, мои товарищи – учащиеся средней школы номер один.

А в данный момент здесь было пусто.

Не доходя до выхода из центральных ворот парка, я свернул влево и по тропинке прошел к скамейке. Ее окружали высокие кусты сирени, и листья с них еще не начали осыпаться. Но на самой поверхности скамьи и спинке, из квадратного сечения деревянных брусков, прикрепленных к трем массивным чугунным округлым ножкам, немногие пока еще желтые кленовые листья уже лежали.

Поставив портфель на сидение, я надел на себя, наконец, пальто, и, стряхнув ладонью листья, сел на край скамьи. Я вытянул ноги, развел в стороны руки и сладко потянулся. А потом, откинувшись на спинку, прикрыл глаза и решил посидеть несколько минут. Ни о чем не думая, просто отдохнуть вот так, минут десять-пятнадцать. И подышать напоенным осенней свежей лиственной прелью пряным прозрачным воздухом.

Ни о чем конкретном я не думал. Передо мной был редкий штакетник ограды, за ним, прямо на асфальте улицы Озерной, стояла такая же точно выкрашенная зеленой краской скамейка, как и та, на которой сидел я.

Она была пустой.

Лениво повернув голову, я посмотрел налево. Там, сразу за высокой оградой парка, стоял с края площади памятник Ленину. Ко мне Владимир Ильич стоял спиной. Он смотрел перед собой, в левой руке, прижатой к груди, у него была скомканная кепка, а правой он указывал вперед, к победе коммунизма!

Но это он так думал (если памятники способны думать), что он указывает на дорогу к светлому будущему. А на самом деле – наши боговещенские мужики говорили, что он указывает на дежурный продовольственный магазин, который был прямо на противоположной стороне площади, как раз перед Владимиром Ильичом. Вообще-то для местных алкоголиков, это и был путь «в светлое будущее»…

Именно в дежурном магазине, который открывался в восемь утра, они поправляли здоровье, покупая дешевое плодово-ягодное вино за 1 рубль 03 копейки. И выходя из магазина, прямо тут же, из горлышка, утоляя жажду, они, задирая при этом голову, видели Ленина, рукой указывающего им путь к спасению… Впрочем, они и без него прекрасно знали этот путь, но выпив живительную дозу, не забывали сказать: «Спасибо!» Владимиру Ильичу.

Но на площади частыми обитателями были не только «страждущие живительной влаги». Именно по ней ходили многие из нас в школу – и из школы, особенно – если нужно было убить время. Кроме дежурного магазина, на площади находился районный универмаг, в котором был книжный магазин. Мы ведь все почти читали, читали постоянно, запоем. Поэтому в книжный магазин мы заходили чуть ли не ежедневно – то, что позднее станет дефицитом: фантастика, приключения, детективы, в середине шестидесятых годов продавались на прилавках, а не прятались под них.

А стоили тогда книги от 30 до 60 копеек за одну, и вот увидев нужную книжку, мы с моим другом Миутой просили продавщиц придержать ее на часок, и бежали к родителям.

Его мама была редактором районной газеты, а мой отец – районным судьей. Тот, кто первым из нас выпросит у родителей заветный полтинник, становился обладателем книги. А второй – как говорится, кто опоздал – тот не успел… ну, вы понимаете. Читали же книгу мы все равно оба, по очереди, причем особенно хорошие книги перечитывали по десятку раз. Это было время, когда поднимались на творческий Олимп братья Стругацкие, да и многие другие. После прихода Никиты Сергеевича Хрущева в некоторых сферах жизни произошли серьезные изменения. В частности – в культуре, и вот на содержании книг изменения на вершине власти сказались определенно.

Да, а Валера Миута не только мой лучший друг, но и одноклассник. И жили мы в домах рядом, через ограду, на улице Кучеровых.

Мы были настолько близкими друзьями, что даже проделали калитку в разделяющей наши усадьбы ограде. Чтобы не ходить друг к другу в обход, через уличные ворота.

А прямо рядом с площадью находился РДК – районный дом культуры. Но туда мы ходили только при посещении библиотеки. И вечерами на танцы.

Вот летом танцы были трижды в неделю на открытой танцплощадке в парке, а с наступлением октября – и до мая месяца они переносились в танцевальный зал РДК. Здесь также, как и летом на танцплощадке, всегда играл эстрадный квартет, вход стоил 30 копеек, и молодежь таким образом могла отдыхать круглый год.

А кстати, с площадью и памятником Ленину связан один курьезный случай. Имеющий серьезное политическое значение районного масштаба.

Дело было 7 ноября году эдак в шестьдесят первом или втором – точнее не помню.

Как обычно на 1-е мая и на 7-е ноября, на площади проводились м е р о п р и я т и я. По форме это были нечто среднее между праздничной демонстрацией – и митингом. Делалось это так.

На площадь стройными колоннами выводились учащиеся школы, курсанты ГПТУ, а позднее после того, как было открыто медучилище – студентки училища.

Сюда же прибывали колонны основных промышленных предприятий райцентра, вплоть – до совсем небольших вроде РЭУ, работников райпищепрома и Промбыткомбината. Все выстраивались шеренгами и колоннами по периметру площади.

А возле памятника Ленину к этому дню возводилась трибуна. Из досок, украшенных красными кумачовыми полотнищами с лозунгами.

Часов в 10 утра на трибуну поднимались районные руководители (включая наших с Миутой мамы и папы) и кто-то говорил речь, потом выступали передовики производства. А мы тихонько развлекались. Но это – 1 мая, обычно в этот день было тепло. А вот на 7-е ноября почти всегда было холодно, и мы отчаянно мерзли. Я имею в виду учеников. Потому что в колоннах взрослых грелись старым проверенным способом: употребляли «по рюмочке, по маленькой…» Только пили не рюмочками, а стаканами…

И самое противное, что основную массу митингующих составляли именно учащиеся школы. И поэтому нас на площадь выводили первыми, часов в 9 утра. Как раз в это время начинался восход, и как известно, на рассвете мороз всегда наиболее «продирающий». До костей!

И вот в тот год было холодно, нас вывели рано, мы замерзли и жаждали лишь одного – пусть поскорее все начнется и побыстрее закончится.

Накал нашего ожидания достиг пика примерно через час. К этому времени рассвело, прибыли все участники, которых расставили по местам, вот-вот на трибуну должны были взойти местные вожди. И именно в этот момент, со стороны райкома партии (а он был как раз напротив РДК), на углу улиц Ленина и Кучеровых, кто-то выпустил поросенка.

Нам потом говорили, что это случайность, что он вырвался из свинарника на соседней улице и увидев столько народу, испугался… И тогда я верил этому – мне ведь было лет двенадцать, ну, может на год больше. Но вот сейчас я думаю – если бы он появился на полчаса раньше, или позже, это могло быть случайностью. Но именно в тот момент…

Да нет, точно кто-то выпустил вполне сознательно поросюка!

Как раз из дверей райисполкома, а он находился напротив входа в парк (да я сейчас, сидя на скамейке, мог видеть его прямо перед собой, сквозь ветви кленов прямо через улицу) начали выходить наши руководители. И вдруг – поросенок.

Милиционеры бросились поросенка ловить. И это было ошибкой – если бы они не торопясь, стали оттеснять его в сторону трибуны, а там уже, прижав к парковому ограждению, бросили на него, все бы и обошлось. Ну, похмыкали бы в колоннах, да и все.

Но милиционеры растерялись. А тут еще начальник милиции выбежал на середину площади и как закричит:

– Что это! Убрать свинью, немедленно!

Милиционеры бросились на поросенка. Поросенок завизжал и бросился наутек. Милиционеры – за ним. Кое-кто из них упал, при этом выражаясь нецензурно, начальник милиции кричит, а колонны взорвались хохотом.

Причем симпатии собравшихся были на стороне несчастного поросенка, который от шума одурел и носился по площади, громко вереща и не даваясь в руки милиционеров. Районное начальство тем временем вернулось обратно в здание райисполкома.

Не помню уж, кто и как обезвредил нарушителя, но мероприятие оказалось сорванным. Когда получасом позже был восстановлен порядок, на трибуне стояли те, кому всегда предназначено было на ней стоять, и первый секретарь райкома партии товарищ Астраханцев начал читать доклад, то здесь, то там в колоннах то и дело вдруг вспыхивал беспричинный смех, его душили в зародыше начальники колонн, но он тут же начинался в другом месте.

Доклад был скомкан, выступающих в тот раз не было, и все мы, как обычно, прошли мимо трибуны, махая флажками и выкрикивая «Ура!!!», но даже в этот торжественный момент вдруг ни с того ни с сего начинали хохотать…

И вот после этого раза нас уже на демонстрации не водили. Участвовали только взрослые. Ну, и курсанты ГПТУ-37, а также студентки медучилища.

Так что поросенок сослужил нам, школьникам, недурственную службу.

Вот так я лениво гонял мысли в голове, не открывая глаз. Я не изменил позы и после того, как справа от меня раздались шум и голоса: шестой урок закончился, и мои товарищи расходились по домам, при этом они потоком текли по центральной аллее парка, не сворачивая в мою сторону.

Но тут сбоку рядом со мной послышался шорох.

Я шевельнулся, меняя положение, подвигал начинающими затекать ногами. Засунул руки в карманы своего демисезонного пальто, сжав зябко плечи и, открыв при этом глаза, увидел, что я на скамейке уже не один.

Справа на краешке, на сидении сидела Варвара Рукавишникова, девчонка из параллельного «А» класса. В своем щегольском светлом плаще, с яркой косынкой на шее и белом большом берете, который она носила, сдвинув влево, так, что ее светлые густые пшеничного оттенка волосы прядями прикрывали правое ухо и часть лица.

Это у нее был такой стиль. Обязательно одного тона пальто или плащ, берет, туфли – и контрастирующие с ними косынка или шарф – на шее.

Я вынужден был открыть глаза. И скосить их в ее сторону.

Рукавишникова сидела, вытянув далеко вперед свои длинные ноги в кожаных светлокоричневых ботах и смотрела перед собой. Ноги – это ее гордость. Девочки из нашего класса нам как-то говорили, что Рукавишникова, кроме лета, ходит только в капроновых чулках. Чтобы ее красивые ноги бросались в глаза. Ну, а летом, естественно, как и все, она ходила вообще без чулок.

Наверное, подумал я, она и сейчас смотрит не перед собой, а на ноги.

Однако я ошибался. Она смотрела на листья под ногами.

Потому что то и дело шевелила носком бота шуршащую высохшую листву. И при этом косилась в мою сторону.

Интерес этот был мне непонятен. Все мы Рукавишникову побаивались и избегали. Она была, не как мы, она была другой.

Появилась Варвара Рукавишникова в нашей школе года два назад. Ее отец, инженер, приехал работать к нам на элеватор в «Заготзерно». Так мы называли поселок за железнодорожной линией – наша Боговещенка вся располагалась с одной стороны железнодорожной линии Барнаул-Кулунда, и вокзал – тоже на нашей стороне. А вот в полукилометре примерно, с другой стороны «железки», как раз напротив вокзала, и находился собственно элеватор, цеха по переработке зерна, и поселок, в котором жили рабочие и инженеры. И называли все это одним словом – «Заготзерно».

И в школу ребята из «Заготзерна» добирались так: доходили до «железки», переходили ее, и у вокзала садились на один из кольцевых автобусов. Эти два автобуса ходили навстречу друг другу по круговому шоссе маршрутом: Автовокзал, железнодорожный вокзал, Стройпоселок, районное автохозяйство, и по улице Гаражной – вновь на автовокзал. Мимо улицы Кучеровых, на которой стоял мой дом, и по которой все, кто приезжал автобусом, шли в нашу школу. По площади мимо памятника Ленину, либо через парк, по центральной аллее, минуя танцплощадку.

Отец Рукавишниковой был то ли главным инженером «Заготзерна», то ли еще каким-то начальником. А ее мать – работала на элеваторе. Тоже каким-то руководителем.

Так вот, мы, выросшие в Боговещенке, одевались немного скоромнее. Серовато, что ли, по сравнению с Варварой. Рукавишникова оставалась и по одежде, и по повадкам городской девочкой.

Она была независимой, резкой и капризной. Ее баловали дома – она была единственной дочерью.

И она была очень красивой. У нее были большие голубые глаза, красивого рисунка черные брови и губы, а волосы – копна пшеничного цвета русых волос, из которых она делала частенько умопомрачительные прически. А иногда – заплетала их в толстую косу, которую перебрасывала через плечо на грудь.

Осенью и весной на своих длинных ногах она носила только боты, а вот зимой – сапожки. Наши девочки в морозы носили валенки, да и мы, мальчишки, от валенок не отказались, не смотря на то, что в то время уже были зимние мужские ботинки из войлока, обшитого по низу кожей.

А вот Рукавишникова ходила только в сапожках. И в капроновых чулках.

Только представьте себе – раннее утро. Потоком вливаются в двери школы ученики… Зима, мороз градусов под тридцать, в дверях каждый задерживается – Иван Иванович лично проверяет внешний вид… Мы топчемся в валенках, и девчонки и мальчишки в одинаковых шапках-ушанках на головах, тогда мода такая была – все поголовно носили ушанки. Из цигейки, кролика.

И вдруг появляется Рукавишникова. В сапожках, светлом зимнем пальто. Ушанка на голове как-то замысловато сдвинута набок, часть лица прикрывают пряди волос, на шее – ярчайший мохеровый шарф, на руках – такие же яркие перчатки, причем портфель отчего-то в ее руке смотрится не как ученический реквизит, а навроде дамской сумочки…

И все невольно расступаются, и она идет прямо к двери, а здесь ее останавливает Иван Иванович и говорит дежурную фразу:

– Внешний вид, Рукавишникова! Шапка!

У девочек тогда считалось шиком носить непришитой переднюю часть шапки-козырек, и он как бы свисал вперед под углом 45 градусов. Увидев такой козырек, Иван Иванович выдергивал очередную жертву моды из строя, вручал иголку с ниткой и заставлял тут же козырек пришить.

У Варвары козырек пушистой шапки вызывающе торчал вперед. Но она, не останавливаясь, брала портфель под мышку, снимала шапку и за нитку изнутри подтягивала козырек на место. Надев ее, она принимала вид добросовестной ученицы и вдернув голову, проходила мимо директора внутрь.

– Ну, Рукавишникова! – качал головой Иван Иванович и принимался за прерванное дело – наводить порядок в своей школе. И очередная жертва тут же, на морозе, большой иголкой делала несколько проколов и затяжек и с пришитым козырьком проходила в школу. Чтобы сразу же, за порогом, снять шапку и вновь отодрать ее козырек.

Но главный спектакль у дверей в школу происходил всего один раз в году, но зато повторялся ежегодно.

Числа 10-го мая мы обычно дружно, не сговариваясь, но как-то одномоментно приходили в школу, одетые по-летнему, то есть без пальто и плащей и без головных уборов.

Тем не менее, Иван Иванович по-прежнему встречал нас у дверей, хотя повода, как будто, теперь у него и не было: шапки мы давно сняли, фуражек почти никто не носил.

Но это только кажется, что повода не было.

Иван Иванович вплоть до окончания учебного года контролировал наши прически.

– Подстричься! Завтра проверю, – говорил он своей жертве, и никогда не забывал назавтра проверить выполнение своего требования. И хотя училось нас в школе около тысячи человек, он знал каждого.

И вот идет таким манером процесс, но вдруг в конце очереди, выстроившейся к дверям школы, раздается шум. Все тут же оборачиваются, тянут шеи, чтобы разглядеть причину всеобщего волнения. Это, естественно, Варвара Рукавишникова.

В туфлях на каблуках, в кофте, создающей обманчивое впечатление прозрачности (гипюр на газовом подкладе), в короткой мини-юбке. Причем она всегда носила юбки из клетчатой ткани.

На голове – замысловатая пышная копна с крупной заколкой сзади, на шее ярчайшая газовая косынка.

Выглядит лет на двадцать, а в руке – обыкновенный школьный портфель, что создает ощущение сюрреализма. Абсолютного несоответствия.

И конечно, голова вздернута вверх, смотрит перед собой и, вроде бы, никого не видит.

Апогей этого представление – встреча на пороге школы. Она – и директор школы.

– Это что такое! – Иван Иванович багровеет, начинает заикаться. – Рукавишникова, как ты выглядишь?!!

– А как? – невинным голосом спрашивает Варвара. Она косит глазами по сторонам и уже вполне удовлетворена произведенным впечатлением.

– Что на тебе надето? – не успокаивается директор школы.

– В каком смысле? – удивляется Варвара.

– Завтра! Завтра придешь с родителями!

Варвара, вздернув подбородок, проходит мимо него в школу. На следующий день она приходит в юбке до колен, с косой через плечо, в сопровождении отца.

Не знаю, что говорит в своем кабинете Рукавишникову-старшему наш Иван Иванович, но до конца учебного года, то есть недели две-три Варвара не очень выделяется среди девочек школы. А с наступлением каникул непременно появлялась вечером на Бродвее (так называли мы улицу Центральную, по которой молодежь поселка гуляла по-над озером и около парка) в короткой клетчатой юбке-шотландке и непременно с большой шелковой цыганской шалью на плечах.

Надо отметить, что контраст светлых волос, волнами лежащих на ее черной шали, был потрясающим!

Вот этот эпатаж, какая-то эксцентричность отпугивали от нее и девчонок, и мальчишек. Она была одна – гордая, своенравная и независимая. У нее не было подруг, не было и мальчика-друга.

Как я уже сказал, мы ее побаивались. И сторонились.

И вот посреди вновь опустевшего парка, под шорох то здесь, то там медленно опускающихся на землю листьев, на скамейке сижу я. А рядом – Рукавишникова.

Я был истинным сыном той эпохи – «зажатым», не имеющим представления об отношениях между мужчинами и женщинами кроме тех, о которых с сальными ухмылочками рассказывали мы друг другу. Я жутко комплексовал перед девчонками. Ну, и конечно, не то, что спать с женщиной – я и не целовался еще ни разу!

Ощущение присутствия рядом не просто девочки, а именно Варвары Рукавишникой вызвало мне чувство глубочайшей скованности. Я не знал, что делать, что говорить. Я молчал, застыв, как столб.

Варвара, ковырнув носком модного бота листья, лежавшие перед ней, негромко сказала:

– Здорово все-таки осенью, правда?

Я молчал. Я не знал, что говорить. Да я просто-напросто стеснялся.

«Хорошо Рукавишниковой!, думал я. Она опытная»…

Среди нас о Варваре, как о всех наиболее красивых девчонках, болтали всякое. И что она… И говорят, вот с тем…

И ведь все понимали, что это – ерунда, но слушали ложь – и тут же сами, придумав другую ложь, выкладывали ее с горящими глазами.

Между тем Варвара сказала:

– Я люблю осень. Красиво, и как-то спокойно. А ты?

Я зашевелился, потом пробормотал: «Угу! Мне идти надо!»

И сбежал. Схватил портфель и ушел быстрым шагом, и чувствовал, что Рукавишникова смотрит мне вслед.

И когда я шел с другой стороны ограды парка, я увидел, что она медленно встала со скамейки, поправила косынку на шее, и зачем-то ладошкой стряхнула листья с поверхности скамейки. Потом взяла портфель и как-то медленно пошла к выходу.

А я поспешил домой.