Текст книги "Лю"

Виталий Сероклинов
Лю

…Да что ты со своими джек-лондоновскими сюжетами пряничные домики выстраиваешь, ты послушай, как оно бывает в жизни, когда случаются настоящие рождественские истории…

Я вот, ты знаешь, много лет мечтала о Нью-Йорке, вырезки собирала, про «город контрастов» выписывала – и ведь сбылось, все сбылось! Да так повезло, что не только нам, но и папе в лотерее грин-карта досталась: такое тут часто бывает, есть даже статистика, там таких совпадений видимо-невидимо, но что нам до статистики, мы за себя счастливы были, что все вместе уедем.

Да нет, это еще не рождественская история, погоди, – ну повезло и повезло, чего тут такого, я же говорю – ста-ти-сти-ка! Слушай дальше…

В общем, приехали мы, устроились как могли. Не то время уже было, когда пособия раздавали не глядя: приехал – сам справляйся, тут тебе не богадельня, а пособие еще заслужить надо. Я подработок нахватала, где могла, муж с утра до ночи разгружал и язык учил; папа тоже помогал: у него руки золотые, он любую сантехнику с закрытыми глазами мог перебрать и понять, что с ней не так, хотя лет двадцать уже пенсионером был, да не каким-нибудь, а заслуженным, со степенями, – если бы они тут нужны кому-то были. Ну и за ребятней нашей присматривал, в школу провожал – чужой город, чужая страна, мало ли… Он вообще на этот счет мнительный, но его можно понять: все детство по детдомам, когда после бомбежки один остался, сестру и маму потеряв под Киевом, – меня от себя только на свадьбе оторвал, да и то еле руку у него отняла и жениху протянула, до того папа переживал…

Ну вот, все вкалывали, даже старшая моя бебиситтерствовала, а что, это тут в порядке вещей, даже у пуэрториканцев, мы у них в районе жили, потому что жилье почти бесплатно досталось, мой начальник с основной работы помог – не сразу, сначала присмотрелся к нам с мужем, потом с папой познакомился, тот ему разводку труб по всему дому переделал – вот тогда уже…

Да нет, это еще не та самая история, чего тут особенного: ну устроились, ну не голодали, так тут никто и не голодает даже не работая – такого в моих вырезках не писали…

А дальше все как-то пролетело – месяц, другой, третий – и уже Новый год, оказалось, через неделю. А у папы насчет Нового года один бзик – должна быть елка! Втемяшил себе в голову, что если елки нет, то в этом году ему помирать, вот и… Ты же знаешь, мужики мнительные, чуть что – начинают хвататься за разные места и вдаль смотреть, с придыханием сообщая «последнюю волю», – вот и папа такой у нас. Да нет, он тоже не просто так, конечно, это, еще когда мама жива была, у него случилось: в тот последний ее год они без елки оказались, в санатории отмечали, – вот после этого он и…

Да нет, это я просто объясняю, иначе не поймешь предыстории.

И вот настает наш первый Новый год в этом самом «Большом яблоке», вернее, день или два до сочельника их: вокруг суета, во всех магазинах елки светятся, рождественские распродажи, которые нам не по карману, – а у нас дома шаром покати, все выплаты слопали и расходы на всякое обязательное: ты не представляешь, сколько там перед Новым годом счетов приходит – только успевай расплачиваться. Да еще и муж заболел, а страховки не хватило. А папа при этом все надеялся, что с елкой получится, а в конце уж и надеяться перестал – только заплакал, когда понял, да повторял: «Лю… Лю…» Это он меня так называл, еще с малолетства – от Вали, Валюши, – и сестру его так звали, и бабушку, традиция такая в семье… Ну вот, плачет, не навзрыд, конечно, а как старики плачут, без слез, – и у меня аж внутри что-то перевернулось: он же верит, что все, последний год его, раз елки нет. Ну и ребятишкам непривычно – мы двадцатого обычно наряжали все вместе, а тут уже два дня после прошло, а у нас даже никаких разговоров на этот счет.

И тут папа мне говорит – я даже не ожидала от него, – давай, говорит, елочку унесем – и смотрит на меня, не мигая. И я понимаю, что он предлагает: тут у нас елки многие во дворах держат, до сочельника, вот про них он и говорил… «унести». Тут я и сама уже заплакала: дожили, называется, родной отец красть предлагает, – а другого выхода-то и нет. И я пошла с ним, а что делать – не пошла бы, он и сам отправился бы, да мало ли что случилось бы… Да нет, сейчас-то я знаю, что елки эти народ выбрасывает уже двадцать шестого декабря, чтобы место в доме не занимали. И в магазинах их, бывает, раздают, и в организациях благотворительных, – но мы же тогда не знали, вот и…

И вот мы кварталов шесть прошли, там приличный район начинался, не чета нашим латинским кварталам, тут люди традиции блюли, и можно было… унести, если повезет. А на пути у нас большой торговый центр стоит – мы и решили через него пройти, чтобы не обходить, заодно и погреться. А у центра, не на главной дорожке, чуть сбоку, старушка сидит на раскладном стульчике с каким-то котелком в руках и маленькой елочкой в здоровенном горшке, к стульчику прислоненном. То ли нищая, то ли кто – мы тогда и не разбирались, не знали, что в праздничные дни добровольцы собирают для благотворительных организаций пожертвования. А еще, я помню, меня удивило, что старушка та совсем уж древняя, – а зубы все целые, судя по улыбке. Сейчас-то я привыкла, что зубы тут – первое дело, а тогда меня это очень удивило.

Старушка эта нам что-то сказала с улыбкой насчет пожертвований. А папа мой человек вежливый, он перед ней на ломаном английском извиняться стал, что какие уж тут пожертвования, ни цента нет, на елку не хватает, хоть чужую уноси. Сдал нас, в общем, прилюдно сдал. А старушка еще больше разулыбалась, руками всплеснула да и наклонила в нашу сторону ту кадку с елочкой: забирайте, мол, для хороших людей не жалко – так и сказала, на чистом русском, вернее, с сильным акцентом, но довольно разборчиво. И тут суета началась, я разревелась снова, а папа стал по карманам хлопать и что-то той старушке предлагать, но что он мог предложить – карточку с телефоном соседей, у нас-то телефона не было, а в карточке про его сантехнические умения написано и тому подобное, тут все так делают, никто от руки записывать телефон не будет, визитки нужны…

Да нет, и это еще не совсем та история, хотя ну да, сбылась у нас мечта с елочкой, сбылась, мы часа два эту кадку до дома перли – зато настоящая, даже пахла чем-то хвойным, хоть и не совсем как там, дома. А на следующий день, прямо с утра, папе позвонила та старушка – прорвало там что-то у нее, а тут в Рождество и в его канун никого не допросишься поработать, совсем как у нас… у вас. А если допросишься-дозвонишься, то такие деньги с тебя слупят, что год до следующего кануна икаться будет. Папа поехал помочь, конечно, – да и рядом это было, три остановки, старушка даже сказала, что дорогу оплатит, тут так принято, когда тебе помогают. И вот мы сидим, папу ждем, а его все нет и нет; а потом звонок соседям – и у меня все похолодело внутри: папе плохо, я у него записана в контактах, его увезли в больницу, что-то с сердцем, подробности позже, тут у врачей не принято незнакомому человеку, пусть даже и родственнику, сообщать детали по телефону.

Ну вот, приезжаю я в больницу, а там скандал: оказывается, им обоим плохо стало, папе и той самой старушке, сначала у нее сердце сбоило, а когда за ней приехали, то он ее руку не выпускал, уж не знаю, как его «скорая» с собой взяла, здесь это категорически запрещено; а когда привезли, он тоже не выдержал. И теперь их не могут положить в разные палаты, потому что он ее руку не выпускает и что-то, мне врач сказал, повторяет по-русски и плачет.

Когда я вошла, ему уже полегче было, она тоже улыбалась, вернее, старалась улыбаться да все по руке его гладила, пока он ей говорил: «Лю… Лю…» Ну тогда я и поняла, хоть и не сразу поверила, потому что так не бывает, – сестра это, та самая потерявшаяся сестра, в честь которой меня назвали.

Ты меня извини, я отключусь сейчас – не могу спокойно вспоминать эту историю, каждый раз плачу, даже на телевидение отказалась идти, они там хотели показать, что все в жизни бывает, а я – не могу, слезы лить начинаю. Папа скоро должен прийти, увидит меня с красными глазами, спросит: «Лю, ты чего, опять плачешь? А кто будет елку наряжать, подарки заворачивать – тетя твоя сегодня жаловалась, что на распродаже локтем стукнулась о дверь, так что на нас не рассчитывай…»

А я, как вспомню про тетю Лю, снова в слезы, так ни разу и не записала ту историю, хоть и на телевидении предлагали, и младшая просила для школы. Кулинарный конкурс у них там, рождественские сказки и истории, с песнями, гимнами и пряничными домиками. Только наша история, учительница сказала, все равно бы не подошла – у нас про пряничный домик ничего нету, а сама я только торт «Наполеон» умею печь, да и то – пересушиваю…