Текст книги "Кузнец из преисподней"

– Сивый Бык нырнул туда, – уверенно предсказал Цырен. На всякий случай он засучил рукава рясы, подтянул пояс и принялся разминать суставы.

– Откачиваем воду, – распорядился Коваль, – сколько возможно. Нам надо подобраться к жерлу.

Спустя два часа непрерывной работы они увидели неровные края колодца. Наклонный шурф разрыл и утрамбовал кто-то совсем недавно. Вряд ли строители царской подземки накатали сверху подушку и слой бетона, не обратив внимания на шахту, ведущую вниз под углом почти в сорок градусов. Очевидно, что в те далекие времена колодца еще не было. Метрами десятью ниже уровня рельсов снова показалась кладка, но совсем иного типа. Эти кирпичи были крупнее и длиннее тех, что производились на казенных заводах. И в щелях белела совсем другая замазка. Вода постоянно стекала из щелей в жерло колодца, мешая заглянуть на дно. Только когда подключили сразу два ручных насоса, удалось разглядеть внизу затопленную горизонтальную шахту.

Это сооружение явно не имело никакого отношения к царской подземке.

– Здесь оно… – Хранитель памяти легко улегся на край, втянул ноздрями сырой воздух.

– Что нам делать? – тихо осведомился Артур. – Как его оттуда выманить?

– Ничо делать не надо, – усмехнулся за спиной президента Черный Дед. – Как бы оно нас не заманило…

Тускло мерцавший глаз на конце его посоха вспыхнул багровым огнем. Гвардейцы зашептали молитвы.

Из глубины колодца с невнятным журчанием поднималось жидкое зеркало.

6
СМУТА

– Ну-ка, убери псов. Ни одна зараза нас учуять не должна! – Человек с закрытым лицом говорил шепотом, но так властно, будто привык хозяйничать.

Благородный папа Степан Наливка еле сдержался, чтобы не осадить наглого незнакомца плеткой. Но сдержался, однако, не стал бучу затевать. Хватало на уральской земле бучи и без того.

С того момента, как погибла жена управителя железных дорог, по нему самому словно колоду железную прокатили. За ночь поседела наполовину голова его, замолчал надолго, и морщины на лбу как собрались, так больше не разгладились. До губернатора Степан в тот страшный день так и не добрался. Точнее – нашел губернатора уже мертвым, кишки ему каторжане выпустили. И прочим чиновникам, мытарям, клеркам. Всех перебили в конторе.

Степан вроде и не пил, но после того, как жена его родила бесов страшных, смотрел на мир глазами пьяными. Поскакал со слугами к военным, по пути их обстреляли. В районе Уралмаша творилось что-то непотребное. Дрались, шли стенка на стенку, из окон домов посуду и горящие подушки кидали, мародерствовали вовсю, да не городские, а хрен поймешь кто. Пришлось с револьвером в руках дорогу прокладывать, пока добрался до комендатуры. Дикие попы на телегах разбрасывали листовки и кричали в рупор, что приходит конец власти басурман и что нынче все станет общее, как при прежних коммунах…

Наливка с трудом нашел капитана, помощника коменданта, тот готовился бежать вместе с семьей на двух паровых грузовиках. Капитан вытащил револьвер, к себе близко не подпускал, выкрикивал страшное:

– Не подходи! Не подходи, нечистая, башку снесу!

– Вы меня не узнаете? Это же я, Наливка!

– А черт вас теперича разберет, никому веры нет, – окрысился помощник коменданта, сдирая с себя погоны. – Может, ты вовсе не человек, нынче не проверишь, тут такое творится… Не подходи, кому говорят! – И вскочил на подножку паровика.

Смута. Слово острое, ржавое, кислое, как взмах казацкой шашки. Еще вчера было тихо, а нынче неведомые заговорщики разом головы подняли. Чиновников питерских режут, дома грабят, жандармов душат, кто-то солдат споил, дружинников псами травят. У хлебных и винных складов бой идет, из леса дикари желтой оравой хлынули, город громят. Да еще и нечисть эта, все один к одному…

– Что же делать, капитан? – вослед пыхтящему паровику прокричал Наливка.

Капитан только показал пальцами – мол, беги. Только вот куда бежать-то, если тут семья большая и хозяйство свое рядом, в деревне, мастерские, работники. Куда побежишь? В городе и правда бунт поднялся нешуточный, кто в бега ударился, кто крушил склады да амбары. Горели заводы – тракторный, мебельный, паровых машин, оружейный, горела электростанция, горели вагоны на путях. Носились толпы полудикие, но никто не мог растолковать, как это получилось, что за один день люди человечьи лица скинули и обратились вдруг в сущих зверей. Бешеные бабки, распустив волосы, визжали, что конец миру настает, и все из-за проклятого Кузнеца. Бились лбами кликуши, старцы во власяницах, истерзав себя плетками, сурово предрекали гибель проклятому государству. Но слышались и призывы разумные, хоть и злые. Ставить над городом и губернией свою Думу, налогов не платить больше, волхвов призвать, а питерских указчиков – гнать метлой поганой!

Озерники вдруг показались. Эти прятались надежно, их велено было на месте стрелять, и за голову каждого Тайный трибунал золотом платил. Многих перебили, да видать не всех. К вечеру зазмеились темные лики, засияли три посоха багровых. А там, где Озерники, там дело известное – жди худых превращений да детишек береги!

Какое-то время Степан боялся, что затопчут, такая толпа плотная навстречу перла. Глаза у всех обезумевшие, шапки набекрень, пьяные. Перли так, что своих же, кто похилее, роняли и затаптывали насмерть.

– Давай за водкой! Отпирай склады, братва!

– На мельнице муку дают, айда туда!

– Пошли начальничкам петуха подпустим!

Степан Наливка ринулся с верными людьми спасать кожевенные мастерские шурина, так там его самого чуть не прибили. Кто-то выпустил из тюрем пересыльных каторжников, и Екатеринбург заполнили нищие, разбойники, кликуши. Все орали хором, что женщины больше детей не родят, а только бесов, и через то земля русская погибнет…

Убивали друг друга прямо на улицах. Встретился человек с залитым кровью лицом, кричал, что волчьи стаи при свете дня детей воруют, что на восточной окраине медведи троих уже задрали. Такого прежде не было, чтобы звери в городе хозяйничали. Шайки воров врываться стали в дома, вытаскивали все, что плохо лежит. Солдаты гарнизонные разбежались, полиция кителя форменные попрятала от греха. Казначейство вскрыли, но быстро стало не до денег. Едва сумерки спустились, как иная беда пришла. Откуда ни возьмись, летучие бесы стали людям головы рвать. Та же гадость, что заместо ребятишек из утроб материнских лезла. Народ попрятался под крыши. Самые лихие выскакивали с ружьями, арбалетами, револьверами, палили в темноту, но мало чего добились. Подстрелили штук десять тварей, а патронов с полтысячи израсходовали. Вначале на Качалыциков подумали – кто ж еще такое непотребство сотворить мог, как не могучие лесные колдуны?

Кошмар получился, когда на молебен собрались. Вышли из церкви с иконами, хоругвями, с огнем, впереди – архиерей, дьяконы. Степан тоже сбоку к процессии пристал – на месте не сиделось, сон не шел, кусок в глотку не лез. Молились о спасении, а бесы летучие, вроде муравьев с крыльями, позади процессии женщин жрали. Опомнились, начали по ним из ружей палить, да в темноте много ли настреляешь? А после видели в городе Качалыциков двоих, те сами от летучих гадов отбивались и клялись, что не они виновны…

Утро покоя не принесло. Лекарей убивать стали, аптеки разграбили, торговые ряды, биржу, магазины, повалили столбы с электричеством и телеграфом, радиовышку. Связи не стало, а потом дошли слухи, что и дороги – непроезжие. Мол, с юга, откуда ни возьмись, вернулись желтые дикари и деревни грабят. Уже десять лет о них не слыхали, отогнали давно их пушками, а тут – полезли…

Желтых дикарей Степан встретил утром следующего дня, когда во главе ватаги верных парней пробивался уже прочь из города. Удалось вооружиться и сухих пайков прихватить в конторе, а больше ничего не успели. Загорелось все. Шли на рысях, торопились под защиту родного имения, когда наперерез с горки покатилась желтая лавина. Подручные Степана не растерялись, швырнули пару гранат, ударили из пулемета… Удалось уйти.

И вот недолго отсиживаться пришлось. Нагрянули гости непрошеные – повезли куда-то.

Степан Наливка сидел в седле ровно, держался легко, недаром родился в семье потомственного ковбоя. Правда, поговаривали, будто само словечко «ковбой» вовсе не русское, что так в далеких заморских странах пастухов называют. Но обидного в том ничего не было. Наливка, хоть и владел сотнями голов скота, кожевенными мастерскими, костным цехом да тремя мельницами, от рождения себя ощущал не богачом, а обычным пастухом. Так отец воспитывал, так уж повелось.

Верный конь послушно нес хозяина следом за незнакомцем, всхрапывал, когда в ноздри долетал противный дым от городских пожаров. Наливка поглядывал на запад, там зарево плясало – горел Екатеринбург. Да, вовремя он бросил проклятую должность и проклятый город, вовремя в родную вотчину вернулся. Здесь тихо, и детки нормальные у рожениц, и скотинка мирная, и птицы поют… Вот только жену любимую не сберег.

Пожары третий день не стихали, и управлять, по сути дела, Степану Наливке стало нечем. От обоих вокзалов и казенного здания Управления дороги сохранились одни головешки. Поломали семафоры, стрелки и диспетчерские, выстроенные на высоких столбах. Инженеров и техников поубивали многих, но, когда принялись за учителей и слушательниц медицинских курсов, стало ясно, что орудуют не дикари и не только каторжане. Кто-то умело управлял бунтом.

Кирпичный завод разворотили, арсенал разнесли в клочья, горожане тысячами бежали в деревни. Однако уже к вечеру поговаривать стали, что обиженным и безземельным наделы новые нарежут, а всем, кого власть президентская дома лишила, – тем все по справедливости и с лихвой вернется. Вот только непонятно, кто обещания раздавал…

Наливка не мог поймать никого из Большого и Малого городского круга – правительство попросту испарилось. Председателя думского нашли в петле. Секретаря, заводчика пришлого, бесы вместе с дворней порвали. Бумаги государственные порхали в огне. Казну, впрочем, кто-то прихватил. Прибегали к Степану люди верные, доносили страшное. Мол, в огне не только столица края, восстание разом пошло по всему Уралу, и теперь уж точно не остановишь. Рожениц по домам стали находить и убивать, вместе с бесенятами. А бесы крылатые, мелкие, которых вроде много поубивали в первые часы, откуда-то снова полезли, точно саранча. Сперва ночью нападать стали, а потом уж – и днем, и спасения от них нет. И уж точно теперь доказано, что виной всему засилье иноземцев. И волхвы о том же, и колдуны лесные. Виноват, мол, Проснувшийся Демон, от него погибель отечеству…

– Степан, тебя хотят видеть, – постучался глухой ночью в окошко человек с закрытым лицом. – Слезами горю не поможешь. Жену не вернешь. У других тоже близкие погибли. И еще погибнут, многие тысячи, если мы не вступимся.

– Да кто «мы»? – От тяжелого сна и выпивки Наливка соображал плохо.

Заходились лаем псы на дворе, с ружьями на шум сбежалась челядь, родственников одних по мужской линии дюжина в усадьбе набралась. В небеса со страхом вглядывались, факелы держали, дробовики заряженные, чтобы по нечисти стрелять, коли вдруг налетят. Поверху однако нечисть не прилетела, зато волки курятник начисто вымели, подкопались.

– Кто там таков, дядя? – грозно спросили племянники. – Гони в шею от ворот, мы его!

Однако Степан Наливка гостя не прогнал. Услышал имя верное, которому поверил. И приказал седлать коня. Ночной гость запретил мотор любой заводить.

– Мы желтых дикарей трижды у ворот видели, – поделился бывший управитель. – Еле отбились. Как мы вдвоем поедем, вмиг нас прирежут!

– Не прирежут, – рассмеялся гость. – Это мы теперь самые страшные. А желтых Качалыцики подмяли, пока ты у себя на хуторе отсиживался… А что родни у тя много, это нам хорошо, – странно знакомо усмехнулся незнакомец. – Скоро все переменится, верные сыны нам ой как нужны станут!

Затемно прискакали к усадьбе братьев Верстовых. Тут еще троих подобрали. Дальше по старому тракту – в горы, до хутора Папы Ерофеева. По пути встречались, окликали, бряцали оружием темные личности. Степан Наливка почти протрезвел после суток пьянства, когда на стук отворились крепкие ворота, провели его сенями, и за длинным столом углядел он лица совсем уж неожиданные. Он узнал тех, кому здесь быть никак не полагалось. Узнал самого папу Саничева, который у президента Кузнеца в правительстве заседал. Узнал другого знатного ковбоя, министра Лопату. Узнал митрополита екатеринбургского. Только батюшка отчего-то бороду сбрил и в платье гражданском сидел. Еще больше поразился Наливка, когда в темном углу опознал сразу троих Качалыциков.

Вот уж точно редкие гости среди горожан! Известно ведь, что между собой лесные колдуны горожан обзывают насекомыми. Еще не так давно воровали детей и взрослых в рабство забирали, как дикарей каких… Качалыцики не изменили своим привычкам, сидели в кружке, неулыбчивые, в платьях белых, с косичками на темно-русой голове, зыркали глазами страшными. В полутьме, на дальнем конце стола, расположились и другие, не всех бывший управитель знал лично, но понял уже, что не просто винца попить собрались.

Охраняли усадьбу до зубов вооруженные люди. Стояли с лампами, несли на плечах дробовики, обходили караулом двор, поверху затянутый частой сетью.

– Садись, Степан. Али западло с нами сесть? Али стал теперь птицей шибко важной? Президенту дорогу железную строишь, мы тебе нынче не приятели?

Самым богатым ковбоем губернии слыл старший Ерофеев. Еще в бытность московского президента Ивана, Ерофеев-старший подписывал Пакт вольных поселений. По тому Пакту никто ни Москве, ни Питеру не кланялся, мзду платили малую – на ополчение да на дороги – да выставляли одного бойца с десяти дворов на общую охрану. Когда новые времена пришли, Папа Ерофеев озлобился и удалился с ближними в горы. Торговал, впрочем, и детей в города отпускал и в учебу, но сам Екатеринбург стороной объезжал. Никаких дел с «безбожной» властью иметь не хотел.

Степан Наливка сел с колотящимся сердцем. Старший Ерофеев сам поднес ему чарку с крепким таежным медом. Сыновья Ерофеева – четверо, все похожие, круглоглазые, усатые – глядели хмуро, внимательно. Двое из них – в повязках да в бинтах, раненые.

«Убьют на месте, со двора не выйду, коли не так скажу», – понял внезапно бывший управитель. Послушав еще немного, сообразил он, что Думы городской больше нет, что нынешняя Дума – вот она, тут собралась. Вот только неясно, известно ли в Петербурге, что на Урале власть опрокинулась? Вопрос этот так и вертелся на языке, но Степан Наливка язык вовремя прикусил.

– Сочувствуем твоему горю, Степан Михайлович, – по-простому, словно к равному, обратился к новому гостю Кирилл Лопата. – Наслышаны мы, погибла твоя супруга любимая. Да уж, такие деньки… Не только у тебя горе. По всей губернии смертей не счесть. Только рожениц тысячи три умерло.

Лопату Степан встречал единожды. Когда тот, в числе других шишек из Петербурга, открывал новый мукомольный и хлебный завод. Тогда этот бородатый, холеный, видный мужик тряс орденами, бил ладонью по трибуне, кричал в зал, что Урал – надежда страны. Не надеялся Степан, что его тогда запомнили. А ведь запомнили его рвение – как бы нынче это боком не вылезло…

– Еще многие умрут, – едко откликнулся митрополит. – Многие тысячи полягут, коли заразу не придушим. У меня сестру порвали, у матушки – родичей тоже…

Степан сглотнул, пригубил мед. Не к лицу мужику в сорок лет при всех слезу пускать. Тем более что слезы еще вчера в нем закончились. Высох, как мертвая коряга стал. Все равно стало, что будет.

Тем временем ночной провожатый – тот, что за ним в усадьбу приезжал, – капюшон скинул и лицо размотал. Бывший управитель так и ахнул! Теперь понятно стало, отчего гость такой смельчак по ночным дорогам разгуливать. Под капюшоном скрывался полковник Гирей, командир уральского инженерного корпуса, правая рука генерала Даляра.

Степан начал понимать, в какую историю вляпался. Каждому известно, что генерал Даляр в любимчиках у президента Кузнеца ходит, что ему под охрану железные дороги отданы и речные порты и подчинена связь. Именно генерал Даляр и привез в позапрошлом году в екатеринбургскую думу пакет с новыми назначениями. До того ковбои надеялись, по старинке, своих близких на новые посты расставить, ан – не вышло. В числе прочих приказом президента была установлена новая должность – управителя железных дорог.

С хорошим жалованьем, поблажками, наградами, штатом и пенсией. Назначили Наливку – за то, что инженерное дело изучал. Он втайне возгордился, обрадовался. Тем же вечером к нему на паровике приехал этот самый полковник Гирей.

«Работать будем вместе, – улыбнулся широко, руку подал по-простому, без столичного зазнайства. – Вам понадобится техника, люди, охрана. Все получите, общаться будете со мной. Ваша задача – в самый короткий срок восстановить весь узел железных дорог. Сделать так, чтобы через Екатеринбург снова пошли поезда. Работы много, но в нас верят…»

Нынче полковник Гирей говорил иные слова. Хищно улыбался, кривил тонкие губы, смотрел дерзко, без былой ласки:

– Ты реши сейчас, Наливка, с нами ты или мимо. Другого времени не будет. Здесь лучшие собрались, соль земли, но не все, ясное дело. За нами сила великая стоит, от одного океана до другого. А пакость крылатая – это только цветочки… Будет и хуже, много хуже. У тебя еще коровы доятся, а, Степан?.. А у многих уже нет. И свиньи взбесились, и псы, и овцы даже на рога норовят посадить. И человечьи дети больше не народятся, коли мы плечом к плечу не встанем. Тебе предлагаем мы войти в Малый круг, заботу важную на себя принять. Управителем снова станешь, по мостам и дорогам. Ты решай, Степан. Завтра ополчение собираем, остановить зверя надо. На Библии поклянешься, если примешь присягу. Или сразу уходи, держать не будем. Но, если уйдешь, обратно не просись.

«Не выпустят, – похолодел Степан. Но тут же вспомнил, как помирала жена, и снова стало ему все равно. – А хоть бы и служить, бесов бить пойду, оно все легче, чем так…»

– А как его, зверя летучего, остановишь? – беспомощно спросил Наливка. – Это ведь по ворожейной части, чтобы пакость такую усмирить. Я-то что могу? Ну выведу своих стрелять. Так а в кого стрелять-то?..

И осекся. Все смотрели на него. Особенно страшно смотрели Качалыцики, не мигая, пристально, да только лица их словно бы раздваивались. Невозможно без дрожи в коленках эдакий напор, эдакую ненависть выдержать! А то, что ненавидели Качалыцики всякого горожанина, – оно и без слов понятно. До Степана стало доходить, что дело совсем не в летучих гадах, сгубивших его супругу. Точнее, дело в них тоже, но никто не собирается за ними охотиться.

За воротами раздалось ржание, шум – видимо, еще кто-то подъехал, несмотря на поздний час. Степану стало ясно, что минутой раньше тут до него стоял другой клерк из тех, кого прежде власть питерская назначила. И очень может быть, что того клерка в живых уже не было…

– Кому присягать-то? – выдавил он, пытаясь угадать, кто же за главного, кто же тут главный мятежник.

Из-за занавески выплыла невысокая женская фигурка в плотной шерстяной накидке. Волосы убраны под платок, лица не разглядишь, только глаза бешеные сверкают.

– Меня зовут Арина Рубенс, – энергичным, сиплым голосом произнесла женщина. – Слыхал про меня небось? Можешь мне присягнуть.

– Слы… слыхал про тебя, – Степан с трудом проглотил внезапный комок в горле. – Ведуница ты, дочь Красной луны, из особо опасных ссыльных… Сослал тебя президент Кузнец на вечное поселение за бунтарство и подстрекательство. Не позволено тебе деревню покидать, а сторожить тебя назначены Качаль…

Тут Наливка прикусил язык, поскольку эти самые Качалыцики незаметно материализовались у него по бокам.

– Вот мы и сторожим, – недобро усмехнулся молодой, с русой еще косицей.

– Так что же, будешь присягать? – спросил главный из колдунов, разрисованный, морщинистый, как ствол дерева.

И тут бывший управитель понял, кто верховодит бунтом.

7
СТРАЖИ ЗЕРКАЛА

– Брат Кузнец, тебе нырять первому, – напутствовал Качалыцик. – Рад бы я за тебя пойти, да не могу. Нюх, а то и глаза потеряю.

– Мы пытались, – подтвердил монах Цырен. – Однажды зеркало видели на Алтае… Двое из нашего дацана погибли. Один вернулся, но быстро потерял разум. Только тот может пройти, кто уже был. Вы там были, господин президент. Вы проведете нас по очереди…

– Скольких успеешь, – с непонятной интонацией добавил Озерник.

В который раз у Коваля возникло ощущение, что Черный Дед знает гораздо больше, чем произносит вслух.

Зеркальная поверхность достигла верхней границы колодца и остановилась, словно приглашая искупаться. Артур передал сподвижникам лишние детали вооружения, мешавшие движениям. Осторожно прикоснулся пальцами к свинцовому прохладному блеску. Ничего страшного не случилось. Зеркало равнодушно искажало его черты, не проявляя агрессии. Как и то, огромное, встреченное им в далекой сибирской тайге…

Обвязавшись веревкой, он опустил одну ногу по щиколотку. Внутреннее ощущение опасности обожгло, но исходило оно не от волшебной преграды, натянутой между мирами. Что-то неприятное поджидало бывшего Клинка по ту сторону мира. Изнанка. Оттолкнувшись руками, уже в полете, Артур вспомнил это сочное, страшноватое слово. Изнанка мира – вот как называется то, где до сих пор правят джинны.

Он приземлился на четыре точки, но моментально вскочил на ноги, запалил осветительную шашку. Никакой сказочной лампы Аладдина, никаких чудесных гроздей, населенных бабочками. Спертый воздух подземелья, кирпичные своды, облепленные фосфоресцирующими грибами и плесенью. Под ногами, на сырых камнях, ползали черви. Вблизи находилась полукруглая ниша, за ней угадывался точно такой же сводчатый, мокрый коридор. Артур тихонько прошелся взад-вперед, пока не убедился, что оба одинаковых тоннеля идут параллельно друг другу, изредка соединяясь перемычками. Чем-то это напоминало автобан с разделительной полосой посредине.

Артур обернулся к зеркалу. Серебристое озерко не висело под потолком тоннеля, как следовало бы ожидать. Оно оказалось в разбитом полу, и обрывок каната валялся здесь же. Расстояния и гравитационные возмущения Изнанки сделали свое дело. Артур вспомнил «замочную скважину» в подземной «лампе» джинна Хувайлида. Тогда тоже первые минуты он спускался по канату вниз, в бесконечную темноту.

Артур хотел поджечь шашку, воткнул ее в трещину между камнями, но в последний момент передумал. Не следовало раньше времени тревожить эти казематы светом. Он медленными глотками втянул в себя застоявшийся воздух. Здесь пахло совершенно не так, как наверху, в переходах царской железной дороги. Здесь витал неуловимый запах усталости, запах вечного напряжения, которое несли тысячелетние каменные своды. Похоже, что он угодил в подземелья куда более древние, чем мог предположить.

Бывший Клинок не стал вглядываться в темень. Напротив, смежил веки, покрепче уперся босыми пятками в холодный гранит. Его окружала густая, плотная тишина, изредка прерываемая неясными шлепками и далеким бульканьем. Артур почти сразу ощутил чужое присутствие. Что-то неторопливо передвигалось неподалеку, но пока не засекло его.

Оно. Непонятно, мужчина или женщина, человек или нечто похожее. Но не Сивый Бык. Вонь чудовища, разворотившего целый этаж в Зимнем, Артур узнал бы за сотню метров. Нет, определенно не Бык…

Коваль зажмурился сильнее, замедлил дыхание. Давало знать отсутствие тренировок. До последнего похода в Аравию он ежедневно, хотя бы на полчаса, погружал себя в состояние боевого транса, чему когда-то его научил Хранитель силы Бердер, не устававший повторять, что дух важнее толстых мышц. Прошло несколько секунд, прежде чем Артур настроился на нужную волну. На всякий случай он встал у самого зеркала, намотав на локоть хвост каната. Достаточно было дернуть, чтобы ребята вытянули его наружу. Но спешно дергать не пришлось.

Существо размером с подростка, кем бы оно ни было, удалялось. Оно оставляло после себя слабый тепловой след. По крайней мере это был не призрак, а вполне реальное создание, которое можно прогнать или убить! Существо удалялось вниз, а это означало, что из просторной трубы, в которую угодил Коваль, можно было нырнуть еще глубже. Насколько Артур успел заметить, широченная труба тянулась в обоих направлениях, но неподалеку находилось что-то вроде полукруглого коллектора, к которому примыкали, как минимум, еще два узких коридорчика. Зато в полу, прежде чем отключить утомлявшее мозг «ночное зрение», Артур нащупал сразу три люка. Два круглых и один – квадратного сечения, закрытый толстой крышкой и присыпанный песком.

Что-то пронеслось под ногами. Не под ногами даже, а ниже, под толстой кладкой. Пронеслось и затихло, словно лист смятой бумаги прогнало ветром. Артур обмотался и дернул канат…

После мрака Изнанки резкий свет факелов обжег глаза. Снова, на несколько мгновений, произошла полная потеря ориентации. Даже примерно Артур не сумел бы сказать, как далеко и на какую глубину забрасывает его зеркальный портал. Вполне вероятно, что перепад составлял сотню метров, иначе царские инженеры наткнулись бы на старинные коммуникации. Зато какими родными показались тревожные лица солдат, сгрудившихся над краем колодца! Для начала Коваль обнял и перенес за зеркало Хранителя памяти. И после первой же ходки с «грузом» ощутил, как навалилась усталость. Онемели ступни и кончики пальцев, резко сдавило виски, запершило в горле, застучало сердце. Зато Кристиан, очутившись за границей реального мира, мгновенно ощетинился, выставил впереди себя ладони в привычной боевой стойке Качальщиков.

– Ох, неладно тут, Клинок…

– Ты тоже их слышишь? Кто такие?

– Тихо… Брат Кузнец, давай-ка сюда Озерника. Нежданные мы тут гости…

Коваль послушался. Хотел вторым номером перебросить Митю Карапуза или кого-то из его крепких подчиненных, но Кристиан зря просить бы не стал. Озерник же наскоро прочитал какую-то темную свою молитву, поморщился, обняв президента за талию, – уж больно не любил ни с кем брататься – и сиганул на пару с ним в свинцово-блестящее никуда.

Стоило им свалиться на грубо обтесанные плиты, как камень на посохе чародея вспыхнул не хуже прожектора. В багровом свете они увидели странно двоящееся, расплывающееся лицо Качалыцика. Так происходило всегда, когда Качалыцики вгоняли себя в боевой транс. Кристиан держал левую руку у плеча, сложив пальцы щепоткой, готовился плюнуть в кого-то огнем. Кроме Кристиана, Артур заметил еще кое-что. Там, где трехметровая труба сворачивала, из стены торчал кусок иссиня-черного доломита. На ровной его поверхности инструмент неведомого резчика оставил надпись. Полустертые буквы старославянского языка вычурно изгибались, наползали друг на дружку, но разбирать надпись Артуру стало некогда. Сильнейшая колика скрутила его. С огромным трудом президент удержался на ногах. Он вспомнил, как об этом с усмешкой предостерегал джинн Хувайлид. Зеркало отбирало здоровье у каждого, посягнувшего на запретные ходы, и вдвойне карало тех, кто проносил на себе живую ношу.

Черный Дед даже спрашивать не стал, что тут происходит. Один миг – и два заклятых врага, колдуны лесной и озерный, сцепились спинами, зашептали на разные лады, выстраивая оборону против невидимого пока врага. Дед Касьян щелкнул пальцами. Из его рукава во все стороны брызнули светлячки. Показалась неровная волнообразная кладка, заросли мха, пересохший ручеек в продолбленном русле…

И завыл кто-то неподалеку. Низко, утробно, так что вой отозвался дрожью в животе.

И зашевелился песок на притертой плотно крышке люка. Словно бы мелкие вибрации сотрясали подземелье.

– Давай, президент, торопись, – оскалил зубы Озерник. – Тащи всех сюды, мы покамест их удержим. Тащи, пока они зеркало не выпили!

– Не выпили? – Коваль прыгнул назад, раздумывая над фразой. Подхватил фон Богля, нырнул с ним обратно. На миг потемнело в глазах, свело лодыжку, но он справился.

– Это они и есть, Стражи зеркала… – ни на миг не спуская глаз с черного зева коридора, пробормотал Хранитель. – В Книге о них мама Анна прочла… В Книге Качалыциков сказано, что зеркала берегут лихие стражники. Если кого чужого чуют – мигом зеркало выпить могут, а потом в другом месте срыгнуть. Да только пойди отыщи то другое место!

– Как бы нас не выпили да не срыгнули, – в тон Качальщику недобро ухмыльнулся Дед Касьян. – Давненько такой гадости не встречал…

– Нам эту гадость живьем бы надо взять, – зло сплюнул Кристиан. – А так охота всех прикончить… Чуешь, тухлятиной разит? Где-то тут они мозги человечьи доедали…

Германец без лишних указаний моментально нашел себе место в обороне. Отодвинулся к стенке и сунул руки в карманы плаща. Теперь можно было не сомневаться, что он попадет из своих револьверов во все, что движется.

Следующим Коваль доставил брата Цырена. Невероятно крепкий, жилистый бурятский монашек на сей раз раскис. На мокром полу его скрутило еще почище Артура. Цырен несколько раз вставал, позеленевший, с закатившимися глазами, но снова падал. Лишь с пятой или шестой попытки ему удалось распрямиться. Такая же участь постигла первых двух гвардейцев, которых Артур протащил сквозь зеркало. Могучие мужики просто валились в грязь, мычали от боли, схватившись за виски.

Коваль успел перетащить вниз всех своих ближайших соратников, двух булей и одиннадцать гвардейцев с поклажей, прежде чем его накрыло всерьез. Из носа хлынула кровь. Кристиан остановил кровь одним касанием пальца, но легче Ковалю не стало.

– Приляг там, наверху, расслабься маленько, – посоветовал отшельник. – Мне вон тоже худо… А ты как думал? Будет беспошлинно Изнанка нас пропускать? Нетушки, она нам все жилы вытянет…

– Здесь повсюду тупик, – брат Цырен задрал нос вверх и принюхивался, точно большая дикая кошка.-Под нами, внизу… круглый зал, из него несколько ходов, но дальше – тупики.

– Значит, из этих подземелий мы далеко в Изнанку не проберемся? – с некоторым облегчением осведомился президент.

– Гей, парни, слухайте все, – повысил голос Черный Дед, – бейте издаля все, что видите. Да только одного гаденыша нам изловить надо… Сеть приготовили, как я просил?

– Ага! Сеть знатная, напорешься – все кишки выпустит!

Карапуз разделил своих людей на две группы, чтобы держать оборону в обоих направлениях. Растянули сеть, особую, с амулетами и крюками, приготовленную Внуками Касьяна. Такой сетью Озерники уже век успешно ловили всякую водяную нечисть. Надеялись, что сработает и теперь.

Дед Касьян очертил посохом границу, приказав никому за нее не вылезать. Там, где он провел острым концом своего жуткого посоха, тускло засветилась фиолетовая полоска.