Текст книги "Путевые записки эстет-энтомолога"

Я брезгливо поморщился. Не используй он галлюциноген, ничего подобного не было бы.

Когда Мальконенн допил вино, его сильно передёрнуло, но на этом конвульсии прекратились. Некоторое время он сидел неподвижно, дыхание постепенно успокаивалось. Затем он поднял голову и обвёл комнату не совсем осмысленным взглядом.

– А? – испуганно вскрикнул он, увидев меня. – Ты… Ты кто?!

Я молчал. Не люблю фамильярности, да и говорить что-либо в таких случаях бесполезно. Беспричинный страх всегда сопутствует окончанию действия пантакатина, что отчасти объясняет отсутствие привыкания к препарату.

Мальконенн дрожащей рукой поставил бокал на столик, оторвал пук ваты, вытер слезящиеся глаза, потное лицо.

– Так кто ты?! – снова спросил он, пытаясь опознать меня сквозь туман галлюциногена, медленно выветривающийся из головы.

Зашарив по карманам, Мальконенн достал ампулу, сломал кончик непослушными пальцами, поднёс к ноздрям и глубоко вдохнул. Раз, второй. Взгляд прояснел, он немного успокоился.

– Бу… Бугой? – недоверчиво протянул он, в конце концов узнав меня, и расслабленно откинулся на спинку кресла. – Так ты уже прилетел?

– Да.

– Ух… – выдохнул Мальконенн, разминая ладонями лицо. – Извини, что не встретил, заработался…

– Вижу, – мрачно сказал я.

– Что? – вскинулся он и перехватил мой взгляд, брошенный на стол. – Ах, это… Вот, решил попробовать пантакатин. Дрянь, прямо скажу, та ещё.

Врал Мальконенн безбожно. Судя по его реакции, дозу он употребил порядочную и использовал её весьма квалифицированно. Но мне было безразлично, какой у него стаж наркомана.

– Это твоё личное дело, – сказал я.

– Надеюсь, всё останется между нами? – тихо попросил он. – Сам понимаешь…

Я понимал. Слух о том, что Мальконенн употребляет галлюциноген, поставил бы жирный крест на его карьере. Продюсеры не жалуют крелофонистов, подстёгивающих воображение медикаментозными средствами, справедливо полагая, что такие исполнители уже на пределе своих возможностей.

– Останется, – поморщился я. – Как и всё остальное.

Мальконенн недоумённо посмотрел на меня, снова поднёс ампулу к лицу, шумно втянул пары носом, поочерёдно зажимая ноздри, задержал дыхание и тряхнул головой. В этот раз его сознание прочистилось основательно. Руки перестали дрожать, глаза заблестели.

– Да, конечно, – криво усмехнулся он. Детской шалостью выглядело его увлечение пантакатином по сравнению с нашим общим делом.

– Алазорского? – предложил он.

– Нет. И вам больше не советую.

Следовало сказать: «Когда закончим дело – хоть залейся», – но я промолчал. Не хотелось «тыкать», уподобляясь Мальконенну. И напрасно, потому что он потянулся за бутылкой.

– Как хочешь, – пожал он плечами, – а мне надо.

Однако, перехватив мой взгляд, налил в стакан всего на два пальца. Лучшим средством после такой дозы пантакатина было для Мальконенна напиться и проспаться, но я ему этот шанс предоставлять не собирался. Я прибыл сюда заключать сделку, а не пьянствовать.

– Вы получили приглашение на выставку экспонатов древнего искусства Земли на Раймонде? – спросил я.

– Что? – Мальконенн поперхнулся вином и ошарашено заморгал белесыми ресницами. Как и все альбиносы, крелофонист был чрезвычайно впечатлителен, вдобавок на его психику накладывалось остаточное действие пантакатина.

Он поставил бокал на столик и прокашлялся.

– Значит, это твои штучки, – заносчиво сказал он. – А я подумал, чья-то гнусная шутка.

– Какие могут быть шутки, к тому же гнусные? – пожал я плечами. – К вам в вежливой форме обратились с официальной просьбой выставить для показа экспонат из коллекции вашего деда. К тому же и гонорар за показ весьма приличный.

– Плевать я хотел и на деньги, и на побрякушки деда! – взорвался Мальконенн. – Я – крелофонист, и только в этом качестве отвечаю на приглашения!

Именно на такую реакцию я и рассчитывал. Не давала слава деда покоя внуку, потому он ни в грош не ставил антикварную коллекцию, доставшуюся в наследство. Что и требовалось доказать, иначе об успехе моей акции не могло идти речи.

– На гонорар за показ скульптуры Нэфр’ди-эт вы могли бы официальным путём приобрести не двух, а десяток поющих занзур, или несколько контрабандных яиц на чёрном рынке экзотических животных, – спокойно заметил я.

Щека Мальконенна нервно дёрнулась.

– Мне не нужны взрослые занзуры – ни одной оригинальной композиции от них не дождёшься. Стоит только занзуре в неволе услышать какую-либо мелодию, как она забывает свой дар и всю оставшуюся жизнь занимается аранжировкой услышанного. Мне необходимы яйца занзуры, из которых я в изолированном отсеке с природными условиями Раймонды выращу диких особей. Их пение будет моим вдохновением и позволит создать такие крелокомпозиции, которых ещё никто не слышал. Но об этом никто – подчёркиваю, НИКТО! – знать не должен! Это должны быть МОИ композиции! Поэтому мне не подходят контрабандные яйца с чёрного рынка – Лига защиты животных внимательно отслеживает всех охотников-контрабандистов, и рано или поздно покупатель экзотических животных становится известен.

Я покивал головой, соглашаясь. Какое к чёрту вдохновение? Красть собирался Мальконенн чужие мелодии, но, как любой жулик, мнящий себя неординарной артистической личностью, вуалировал свои намерения напыщенными фразами. Уже не раз слышал сентенции Тотта Мальконенна по этому поводу. Не верил я, что завораживающее пение дикой занзуры – по слухам, сродни пению мифических сирен, – подвигнет Тотта Мальконенна на создание эпохальных композиций, однако гипертрофированным амбициям посредственного крелофониста не было границ. Как говорится, утопающий хватается за соломинку. Меня его проблемы не касались, мне нужны были деньги для сафари на Сивилле, и только из-за этого наши интересы пересекались. Что общего у благородного махаона с бабочкой-капустницей, кроме принадлежности к насекомым? Если случайно и встретятся в воздухе, то тут же и разлетятся.

– И всё-таки на предложение выставить скульптуру на Раймонде вам придётся согласиться, – сказал я.

– Ни-ког-да! – отрезал Мальконенн.

– В таком случае из нашей затеи ничего не получится, – с нажимом сказал я. Чванливое упрямство Мальконенна начинало раздражать.

Мальконенн никак не отреагировал. Сидел, спесиво поджав губы, и своё мнение менять не собирался. Личный имидж был для него превыше всего.

– Никто вам не предлагает сопровождать скульптуру на Раймонду, – смягчил я тон. – Туда поеду я в качестве вашего доверенного лица. По вполне правдоподобной «легенде», которая не уронит ваше достоинство – таким образом вы как бы субсидируете мою экспедицию на Сивиллу. Кстати, если вам так уж безразлична сумма за показ экспоната, можете приплюсовать её к моему гонорару.

Некоторое время Тотт Мальконенн сидел неподвижно, обдумывая сложившуюся ситуацию. На его излишне эмоциональном лице играла противоречивая гамма чувств, по которой легко читался ход мыслей. Взвесив все «за» и «против» и найдя такой поворот вполне приемлемым, он пришёл к заранее предсказанному мною решению. Всё-таки я неплохой аналитик человеческих душ.

– Хорошо, – всё ещё натянутым голосом произнёс он. – Пусть будет по-вашему. Что от меня требуется?

– Для начала показать мне бюст Нэфр’ди-эт.

– Сезам, доставить сюда экспонат номер тридцать два! – приказал Мальконенн. В общении с системой жизнеобеспечения хозяин виллы был не оригинален – половина моих знакомых именно так обращались к своим киберам.

Я усмехнулся и покачал головой.

– Придётся вам самому принести. Система жизнеобеспечения не слышит.

– Почему? – изумился Мальконенн и только тогда заметил стоящие на полу контракустические буйки. – А это ещё зачем?

– Не вы один хотите полного конфидента, – с лёгкой, почти неощутимой иронией в голосе сказал я. Настолько лёгкой, что надеялся, она понятна только мне.

Однако сверхчувствительный Тотт Мальконенн уловил практически незаметный иронический оттенок. Насупился, недовольно глянул исподлобья, порывисто встал и вышел из зала.

Через пару минут он вернулся, неся в руках подставку со скульптурой, накрытой прозрачным цилиндрическим колпаком. Молча поставил её на стол и снова уселся в кресло напротив.

Ваятель, сотворивший шедевр, несомненно был выдающимся скульптором, хотя история не донесла до нас его имени. Ему удалось сотворить то, что редко у кого выходит из-под резца, – придать точёным чертам лица египетской царицы одухотворённость. И это впечатление было настолько сильным, что вызывало светлое чувство, будто красавица живёт в одно время с нами, и, мало того, я с ней неоднократно встречался.

– Вы позволите? – спросил я, указывая на скульптуру.

Мальконенн натянуто кивнул.

Аккуратно отстегнув гравитационные защёлки, я снял колпак. Тысячелетия изрядно потрудились над песчаниковым бюстом. Напрочь исчезла некогда покрывавшая её краска, и лицо египетской царицы испещряли мелкие оспины эрозии. Песчаник весьма недолговечный материал, и просто удивительно, как бюст сохранился до нашего времени, не рассыпавшись в прах. Медленно вращая мраморную подставку, я оглядел скульптуру. В XX–XXI веках её пропитали скрепляющим составом, и это замедлило эрозию, однако со временем стало приводить к необратимым структурным изменениям – кое-где крупинки песчаника потемнели и будто спеклись, тускло поблёскивая бугристой поверхностью. Не знали реставраторы того времени других способов предотвращения эрозии, кроме химических, и теперь вялотекущая сухофазная реакция между рыхлым песчаником и связующей пропиткой грозила через несколько веков превратить скульптуру в монолитное кремниевое изваяние.

Натянув на руки стерильные перчатки, я взял бюст и снял со штыря на подставке. При этом никакого благоговейного трепета перед тенью минувших веков не ощутил. Будь на месте древней скульптуры мумифицированный экземпляр редкого вида экзопарусника, руки у меня непременно бы дрожали. А так… На вкус и цвет товарищей нет – и это напрямую относится к шедеврам.

Я мельком глянул на Мальконенна. Он тоже не испытывал возвышенных эмоций к скульптуре – насуплено глядел на песчаниковое изваяние, будто завидуя, что слава экспоната под номером тридцать два из коллекции деда выше его личного реноме. Бельмом в глазу являлся для него бюст Нэфр’ди-эт. Пожалуй, прохладное отношение к раритетам было у нас общим – но, в отличие от крелофониста, я не завидовал, а рассматривал скульптуру с чисто утилитарных рационалистических позиций. Как инструмент, с помощью которого собирался заработать деньги для экспедиции на Сивиллу.

Перевернув бюст, я внимательно осмотрел его основание. Всё в точности совпадало с каталожными данными. В основании скульптуры был просверлен узкий конус пятисантиметровой глубины – когда-то, посаженная на деревянный колышек, она именно так крепилась к постаменту, и нашедшие бюст археологи не стали отходить от канона, заказав вместо утерянной подставки новую, со штырём. Но меня это никак не устраивало.

– Смотрите, – показал я углубление Мальконенну, – идеальный место для контрабанды яиц занзуры. Бюст Нэфр’ди-эт пойдёт спецгрузом и под охраной, и ни один таможенник Раймонды не сможет взять его в руки.

Всё-таки Мальконенн основательно загрузился пантакатином, потому что до него не сразу дошёл смысл моих слов. С минуту он сидел, тупо уставившись на скульптуру, и, похоже, никак не мог отрешиться от своей антипатии к раритету. И только затем, когда суть идеи наконец-то прорвалась в его сознание, он расцвёл.

– Понял! – чересчур эмоционально воскликнул он. – Понял! Гениально!!!

Меня покоробило. Может, в среде непризнанных гениев так и принято выражать свои чувства, но я к чрезмерным эмоциям отношусь скептически. От них за три версты разит фальшью дешёвых водевилей.

И здесь Мальконенн меня «срезал». Недооценил я его интеллект. Свою роль он сыграл на высшем уровне. Артист.

– Не хватает только самого малого – яиц занзуры, чтобы туда спрятать, – с едким сарказмом заметил он. От восторженности на лице не осталось и следа. Ошибся я, подозревая, что его сознание заторможено галлюциногеном. Передо мной сидел умный человек, с трезвыми мыслями и холодным рассудком. И было непонятно, кто с кем ведёт игру.

– Каким образом ты их собираешься раздобыть? – спросил он.

– А вот это уже моё дело. Вы платите за товар, а какими методами я его буду добывать, вас не касается. К тому же, если я вдруг попадусь на контрабанде, вам лучше не знать подробностей. Во избежание.

Мальконенн немного подумал, недовольно двигая желваками на скулах и не сводя с меня пристального взгляда. Я хладнокровно выдержал этот взгляд.

– Разумно, – вынужден был согласиться крелофонист. – Что ещё от меня требуется?

– Испортить эту скульптуру. – Мстя за его сарказм, я не стал вдаваться в объяснения.

Брови Мальконенна недоумённо взлетели, мгновенье он не мог вымолвить ни слова, затем откинулся на спинку кресла и расхохотался.

– Послушайте, Бугой, в своём ли вы уме?

Я ухмыльнулся. До положительного результата переговоров было ещё далеко, но, по крайней мере, своей фразой я заставил его перейти на «вы».

– В своём. Для того чтобы в скульптуре мог поместиться контейнер с двумя яйцами занзуры недельной кладки, необходимо увеличить углубление до семи сантиметров и расширить на два миллиметра, придав вместо конусной формы цилиндрическую.

На этот раз Мальконенн задумался надолго. То ли жаль было уродовать бюст, то ли из-за своего метафорического воображения не мог представить, какое отверстие должно в конце концов получиться.

– Вибрация при сверлении не разрушит скульптуру?

– Межмолекулярный бур не даёт вибрации. Сделает нужную выемку будто ложкой в сбитых сливках. Полная гарантия от трещин, сколов, осыпания.

– Это-то ладно… – раздумчиво протянул Мальконенн. – Но возникает другой вопрос. Верю, что ни один таможенник к бюсту не сможет притронуться. Но я также не сомневаюсь, что на таможне его обязательно просветят. Как по-вашему, при этом никто не заметит внутри бюста яйца занзуры?

Оказывается, не я один умел пользоваться искусством замаскированной иронии. Вопрос Мальконенн задал без тени улыбки, серьёзно, однако в его глазах плескалась еле уловимая доля наигранной наивности. Ассоциативно на ум из далёкого детства выплыл эпизод из сказки Милна, когда плюшевый мишка вздумал полакомиться мёдом в дупле с дикими пчёлами и решил, притворившись тучкой, подняться на дерево с помощью воздушного шарика. «Как по-твоему, Винни, – наивно спросил Пятачок, – а пчёлы не заметят под шариком тебя?»

– Не заметят, – досадливо поморщился я. Абсолютно ни к месту пришлось воспоминание.

– Почему? – усилил интонацию Мальконенн, и в голосе прорезались нотки сарказма. – У раймондцев глаза устроены по-другому?

– Потому, – в тон крелофонисту отрезал я. Сам иногда прикидывался «наивным простаком», однако не терпел, когда кто-либо пытался применить этот приём в разговоре со мной. – Предлагая вам испортить скульптуру, я имел в виду вовсе не расширение полости внутри неё.

Мальконенн выпрямился в кресле.

– Что же вы имели в виду? – спросил он, помрачнев. Не так уж и равнодушен оказался Мальконенн к бюсту египетской царицы, хотя, скорее всего, его волновал только один вопрос: насколько мои манипуляции могут снизить стоимость раритета.

– Создать в расширенной полости капсулу темпорального сдвига.

По выражению лица Мальконенна я понял, что это ему ни о чем не говорило. Но он молчал. Ждал объяснений.

– Темпоральным преобразователем на поверхность выемки наносится плёнка нуль-времени толщиной в два ангстрема. Таким образом как бы создаётся темпоральная капсула, внутри которой наблюдается сдвиг во времени приблизительно на двое суток. Помещённый внутрь бюста предмет проявится там как изображение через два дня, даже если его там уже не будет.

Тотт Мальконенн не спешил с вопросами. Сидел, думал. Вопреки ожиданию, никаких эмоций в этот раз его лицо не выражало.

– А…

– Это останется со скульптурой навсегда.

Мальконенн понимающе кивнул. Однако кивок вовсе не означал согласие. Вопросы ещё не закончились.

– Увеличение темпорального сдвига более двух суток нежелательно, – сказал я, предупреждая следующий вопрос. – Для этого придётся увеличить толщину нуль-темпоральной плёнки, что может привести к сбою при тестировании скульптуры на её подлинность.

Мальконенн снова кивнул, продолжая выжидательно смотреть на меня. Но я молчал, ждал его решения.

– Ещё что?

– Всё.

Он глубоко задумался. Я его понимал – не каждый решится поставить на раритетной скульптуре жирную чернильную печать, пусть даже и невидимую, но обнаруживаемую при помощи специального темпорального оборудования. Если Мальконенн откажется, мои мечты о сафари на Сивилле рассыплются в прах. Ещё десять минут назад я был на сто процентов уверен, что Мальконенн согласится, однако неожиданные метаморфозы его интеллекта сильно поколебали моё мнение. Не во всём, оказывается, был предсказуем невесть что возомнивший о себе крелофонист.

Молчал он долго. Взгляд потух, словно Мальконенн обратился взором внутрь себя, и опять ни тени эмоций не проявилось на лице. Знал за собой крелофонист такую слабость и, если надо, умел себя контролировать. Только по ожившим глазам я понял, что он принял решение.

– И чёрт с ней! – в сердцах махнул он рукой. – Для меня важнее другое. Один раз живём. Договорились.

– Вот и хорошо, – с облегчением выдохнул я. – Тогда приступим.

Я распаковал багаж, собрал оборудование, проверил его и только затем занялся работой. Выемка песчаника межмолекулярным буром заняла не больше минуты, зато на создание конуса темпорального сдвига ушло около двух часов. Конфигурация искривлённой пространственно-темпоральной плоскости требовала ювелирной точности в исполнении, и малейшая ошибка в расчётах грозила потерей экспоната вне времени. Поэтому я вначале по миллиметру воссоздал виртуальную модель темпоральной капсулы, раз пять перепроверил все расчёты и параметры, и только затем внедрил её в выемку бюста Нэфр’ди-эт. Проверка параметров на темпоральном сканере показала, что сдвиг во времени в полости бюста составляет сорок шесть часов пятьдесят две минуты. Чуть меньше расчетного времени, но я был этим очень доволен. На полчаса меньше, зато больше гарантий, что при тестировании скульптуры на подлинность не будет сбоев. Так и оказалось. Портативный хронограф зафиксировал, что возраст бюста составляет пятьдесят три столетия плюс-минус сорок девять лет. Как и до внедрения капсулы темпорального сдвига.

– Это всё? – спросил неотрывно наблюдавший за моей работой Мальконенн, когда увидел, как я удовлетворённо распрямляюсь от предметного столика темпорального преобразователя.

– Нет. Осталась совсем чепуха. Сделать новую подставку.

– А чем вас эта не устраивает? – не понял Мальконенн. – Она тоже представляет собой историческую ценность – ей уже несколько столетий.

Вопрос меня откровенно развеселил.

– Как по-вашему, – в тон Мальконенну уел его я, – что произойдёт, когда я помещу внутрь бюста яйца занзуры, а затем надену его на штырь? Или вы ничего не заметите?

Щека Мальконенна дёрнулась, он потемнел лицом, но сдержался. Не выносил он иронии над собой похлеще меня.

– А как проверить темпоральную капсулу? – попытался он выйти из пикантного положения.

– Элементарно.

Я перенёс бюст Нэфр’ди-эт на предметный столик лучевого сканера, включил экран. Затем сунул палец в полость, и мы увидели, как на экране к бюсту приблизилась полупрозрачная рука, но указательный палец в полости так и не появился. Создавалось впечатление, что он как бы растворяется в ней по мере погружения.

– Через два дня, поместив бюст под сканер, вы сможете наблюдать, как в полости появится мой палец, – сказал я. – Однако повторять эксперимент не советую. Через неделю сюда прибудут эксперты из страхового агентства Союза антикваров, и нехорошо получится, если при сканировании они увидят внутри бюста ваши мелькающие конечности.

Мальконенн мрачно кивнул.

Ещё полчаса у меня ушло на создание копии подставки для скульптуры. Сделал я её из псевдомрамора один к одному по внешнему виду оригинала. Но вместо штыря в подставке была выемка, в которую плотно входило основание скульптуры.

– Теперь всё? – повторился Мальконенн, наблюдая, как я устанавливаю бюст на новую подставку, прикрываю его прозрачным колпаком и защёлкиваю гравитационные зажимы.

– Нет, – покачал я головой, но в детальные объяснения вдаваться не стал и принялся упаковывать оборудование.

Когда я закончил, Мальконенн уже не задал своего, ставшего сакраментальным, вопроса.

– Алазорского? – предложил он, усаживаясь в кресло.

И только тогда я понял, почему он так настойчиво интересовался, когда же я закончу работу. Как ни старался Мальконенн держать себя в руках, его основательно мутило от галлюциногена. А алкоголь лучше всего снимает постпантакатинный стресс. По глазам Мальконенна было видно, насколько ему невмоготу, и как хочется выпить.

– Ещё один аспект, и на сегодня мы полностью закончим наши дела, – уклончиво ответил я, выкладывая на столик бумаги. – Согласуем смету подготовительных работ.

Мальконенн тяжело вздохнул, наклонился над бумагами и начал читать, держа ладони на коленях и не прикасаясь к листам. Не хотел, чтобы я видел, как дрожат у него руки.

Дойдя до графы «Оборудование», он поднял глаза и посмотрел на упакованный багаж.

– Вы оставляете его мне?

– Нет. Забираю с собой и спущу в аннигилятор вашей яхты. Здесь мы оборудование уничтожать не будем – система жизнеобеспечения зафиксирует этот факт.

– Разумно, – согласился Мальконенн и вновь уткнулся в бумаги.

Когда он дошёл до предпоследней станицы, брови его удивлённо подскочили.

– А это ещё что? – изумился он. – Эта сумма в десять раз превышает ваш гонорар!

– Медицинская страховка, – спокойно объяснил я. – Для успешной реализации задания мне предстоит перенести две хирургические операции на генетическом уровне. Такие операции не всегда проходят гладко, и если я стану калекой, то хочу прожить остаток лет обеспеченным человеком.

– Пусть будет так, – недовольно скривился Мальконенн, посмотрел на резюмирующую цифру в конце документа и выписал чек.

– Теперь-то мы можем выпить лёгкого вина за успех общего дела?! – уже не скрывая эмоций, спросил он, протягивая мне чек.

– Вы – да, я – нет, – покачал я головой. – Через пять часов я буду лежать на операционном столе в марсианской клинике межвидовой хирургии в отделении имплантации инородных органов, поэтому алкоголь мне противопоказан. Надо спешить, чтобы успеть на рейсовый лайнер «Пояс астероидов-VI – Марс», иначе придётся ждать трое суток, и тогда вряд ли успею адаптироваться к новому телу до рейса на Раймонду. Так что – всего доброго, – протянул ему руку.

Мальконенн тяжело вздохнул и подал вялую потную ладонь.

– Гад ты, Бугой, – горько сказал он в сторону. – Опять мне пить в одиночку…

Я ничего не ответил. Развернулся и зашагал прочь.

Когда я вышел на крыльцо виллы, в долине вечерело. Солнце только что скрылось за обрезом гор, и в небе над котловиной проявилась блеклая луна в первой четверти. Вероятно, стереоэффект, так как не помню, чтобы из космоса у «Выеденного яйца» наблюдался ещё один сателлит, кроме искусственного светила. Хотя я тогда особенно не приглядывался, а дед Мальконенна был достаточно экстравагантной личностью, чтобы позволить себе заказать уменьшенную копию естественного спутника Земли. Воздух над долиной посвежел, и в нём отчётливо слышались мельчайшие звуки. Из собирающегося над озером тумана доносились редкие всплески, поодиночное кваканье лягушек, а затем над ухом запищало, и на щёку спикировал большой комар.

– Чёрт! – выругался я, прихлопнув его ладонью. Предположение, что комаров в долине нет, оказалось неверным. Похоже, экосистему поместья создавали на века, а без комаров экологического равновесия не достигнуть. Собственно, а почему бы и нет? При современных электронных способах защиты от насекомых комары досаждать не будут. Но у меня не было репеллента, и пока дошёл до лифтовой площадки, убил на себе с десяток настырных кровососов.

Сгрузив багаж на палубу яхты, я отослал кибертележку и, уже закрывая люк, неожиданно подумал, что если бы поместье принадлежало мне, в воздухе обязательно порхал хотя бы один из видов парусников. Например, чёрно-зелёный земной Ornithoptera – как раз его ареал. Душа обмирает, когда этот громадный, размером с две ладони, птицекрыл бесшумно проносится над головой…

Отойдя на яхте от виллы Мальконенна на сто километров, я отправил багаж в аннигилятор и уселся перед экраном. Поместье «Выеденное яйцо» медленно отдалялось, чтобы через некоторое время раствориться среди неподвижных равнодушных звёзд.

Моё мнение о Мальконенне вновь изменилось. Не очень существенно, но и не в лучшую сторону. Когда он меня уговаривал взяться за дело на Трапсидоре, то сулил золотые горы, но как только дошло до оплаты, принялся скрупулёзно проверять каждую строчку расходов. Правду говорят – чем богаче человек, тем более прижимист. Даже не подумал приплюсовать к гонорару сумму, предложенную за показ бюста Нэфр’ди-эт на Раймонде, а когда увидел графу комиссионных за эту сделку, кисло поморщился. Так что обо всей сумме я и не подумал заикаться. Скаред, одним словом. Знал бы, не связывался.