Текст книги "Церебралка"

Влад Менбек
Церебралка

Его опять куда-то везли. Отец был против, хотя промолчал. Мать обиделась на него до такой степени, что не попросила помочь скатить коляску с Игорем по ступенькам подъезда. Она упрекала мужа в равнодушии к судьбе и здоровью сына, не замечая, что молчаливое сочувствие отца для Игоря было приятнее, чем ее нервные восклицания, постоянное упоминание, что Игорь болен. Но отец не в силах был что-то изменить из-за своего замкнутого характера, а мать воспринимала это как его слабость и старалась командовать дома, делая все так, как ей нравилось. Ей казалась, что домочадцы не понимают ее правоты. Сын для нее был больной частью ее тела, тогда как для отца он был прежде всего человеком.

Ехали долго. И хотя с Игорем гуляли каждый день, ему не надоедала улица. В квартире было тесно и мрачно, а когда мама начинала нервничать – неуютно. Приехали к какому-то лекарю, и тот, как обычно, стал мять и гнуть все суставы, что-то приговаривая под нос, и было очень неприятно, даже противно. Мать отдала деньги, лекарь усадил Игоря в коляску, и они поехали домой. Живой мир был ограничен для Игоря домом и участком улицы, где с ним гуляли. Когда-то его возили в школу, где были такие же, как он, хорошие дети. Но это продлилось недолго. Его учили читать и писать дома платные педагоги. Читать он научился легко, а писать никак не получалось: пальцы и руки не хотели слушаться.

На улице, около дома дети были злые. Сначала они рассматривали его, как диковинку, потом привыкли и, потеряв интерес, перестали обращать на него внимание. Они кричали, прыгали, бегали, дрались между собой. Игорь был чужим в их мире. Когда он это понял, то плакал по ночам.

Мама вела себя дома так, будто тянула громадный воз. И поэтому часто срывалась и кричала на папу до тех пор, пока он не останавливал ее хмурым взглядом или тяжелым словом. На следующий день она забывала об этом и опять кричала об одном и том же, но другими словами.

– Если бы ты занялся чем-нибудь другим, а не своими идиотскими зеркалами, то получал бы в десять раз больше и был бы в состоянии свозить сына в Израиль или еще куда, где лечат церебралку!

– Прекрати! – останавливал ее отец.

Через некоторое время она находила еще какой-нибудь вариант:

– Очевидно, Земля самый проклятый изо всех миров! – начинала она распаляться. – Мужчины не имеют у нас ни грамма логики: не может догадаться, что дома нет хлеба, не может купить его по дороге! Очевидно, медики правы – у мужчин работает всего одно полушарие мозга, в отличие от женщин. А здесь мотаешься, как угорелая: то работа, то хозяйство!..

– То тайные вечери с эзотериками, – добавлял отец.

– Ну, это тебя не касается! Это дому не мешает.

– Но и не помогает.

– Если ты этого не понимаешь, то это не твоя вина, а твоя беда! – гордо заключала мама и уходила из зала.

– Мысль чужая, но мудрая, – говорил отец ей вслед.

Игорь наклонял голову, непроизвольно дергался и, коверкая слова, интересовался у отца:

– Это она из-за моей болезни?

– Да, сынок, – отвечал отец.

– Ты же говорил, что в жизни каждый хоть раз болеет, а потом выздоравливает. Значит, и я могу выздороветь?

– Если очень захочешь, Игорек.

– Я очень хочу!

– Значит, выздоровеешь, – вздыхал отец и грустно улыбался.

В последнее время такие разговоры перестали нравиться Игорю, потому что он никак не выздоравливал. Видел Игорь хорошо, иногда проскакивали какие-то разноцветные вспышки в глазах или в голове, но они особенно не мешали. Слышал он хуже, потому что в голове часто что-то падало с грохотом, или с диким звоном лопалась тугая струна. Бывало, что в такие моменты мать говорила ему о чем-нибудь, а он не слышал. Мама нервничала, упрекала его, что он не хочет ее слушать, что он невнимательный. А он не мог ей объяснить, что творилось у него в голове. От этого ему было тяжело.

Родители часто смотрели телевизор и слушали бормотание его динамиков, которое Игорь не понимал. Он не видел на экране ничего, кроме разноцветных мелькающих пятен. А бормотания ему хватало и своего, которое раздавалось в голове, еще громче и шумнее, чем от телевизора или от радио.

Единственное, в чем он находил удовольствие, – это книги. Но там в основном были сказки. Там люди ходили без колясок, бегали, скакали на лошадях (папа как-то показал ему картинку с конным всадником – Игорь ничего не понял). А вот про таких, как он, как Ирина, Лешик и Олег, ничего не писали. Почему не писали – Игорь не знал. Он спрашивал об этом у мамы, она не отвечала, убегала на кухню или еще куда. Но отец ему ответил. Он сказал, что про таких, как он, давно написано, и однажды принес былину об Илье Муромце.

Это была не сказка. Былина Игорю очень понравилась. Он запомнил, что Илья Муромец встал на ноги в тридцать три года, а Игорю было всего семнадцать. Он решил, что сделает это раньше, но как – не знал. Ноги у Игоря были, однако, как и у Ильи Муромца, ходить не хотели. И руками он не всегда мог перевернуть страницу книги с первого раза. А ему очень хотелось все делать самому, и он стал тренироваться с ложкой. Получалось плохо. Ему приходилось сдерживать себя, чтобы не мешать родителям, когда они его кормили. Глотать тоже было трудно и не всегда получалось.

Болезнь была ему неприятна. Он хорошо чувствовал свое тело, знал, что оно есть, он хорошо мог думать и даже мысленно пытался ходить, а наяву не ходил. Но были праздники, когда привозили Ирину. Их вкатывали в комнату Игоря, и они там разговаривали обо всем, смеялись. А родители шумели в гостиной. Вернее, заполняла все собой мама Ирины, Клавдия Кузьминична. У нее был такой грубый и громкий голос, что дрожали стекла. Игорева мама ее боялась. Ее побаивался и отец Ирины, которого она звала Муля. Не боялся ее один папа, он все время подсмеивался над ней. Клавдия Кузьминична начинала возмущаться и громогласно что-то доказывать, а папа продолжал смеяться. Она не выдерживала и тоже начинала смеяться вместе со всеми удивительно красивым и тонким голосом. Ирину привозили редко.

Приходили мамины знакомые. Они рассаживались в креслах и степенно говорили о чем-то непонятном. Но иногда начинали кипятиться, однако, до ругани дело не доходило. Папа с ними долго не сидел: извинится и уйдет. А мама сильно возбуждалась, слушала всех подряд, энергично поддакивая.

Говорили и про Игоря. Утверждали, что у него есть еще какое-то тело и даже не одно. Игорь не чувствовал, где у него находятся другие тела, и ничего не понимал. Утверждали, что эти тела называются эфирные, астральные и еще какие-то, и что они невидимы. Оказывается, в других телах у Игоря ноги и руки росли не оттуда, откуда нужно, вот поэтому они его не слушаются.

Один мужчина сообщил, что ноги у Игоря растут прямо из шеи, а плечи развернуты назад. Мужчина брал в свои руки тонкие проволочки и водил ими вдоль тела Игоря, все время вскрикивая: «Видите?! Видите, что у него здесь?!»

Игорь ничего такого не видел, но присутствующие удовлетворенно кивали головами. Другие водили вдоль тела Игоря ладонями и от этого у Игоря иногда начинало покалывать кожу, и он чувствовал тепло сквозь одежду. А мама следила за ними со страхом и надеждой. Но лучше от их манипуляций Игорю не становилось, хотя ладони у некоторых были очень непонятные: они заставляли шевелиться что-то внутри Игоря, как будто копались внутри него.

Знакомые приходили и к папе. Мама никогда не уходила, как папа, а слушала всех до конца и только тревожилась, а не возбуждалась. Они никогда не приставали к Игорю, кроме одного, невысокого седого мужчины. Он подходил к коляске и, опершись о ее подлокотники, подолгу вглядывался в глаза Игорю. Но ничего не говорил. Вздохнет и отойдет к своему креслу. Папины знакомые тоже говорили о непонятном, но не волновались и не бегали по комнате.

Однажды, стоя напротив Игоря и рассматривая его лицо, седой мужчина тихо спросил:

– Хочешь попробовать?

Папа с напряжением ждал ответа Игоря, да и остальные притихли. Игорь дернулся и поинтересовался срывающимся голосом:

– А что?

– Поработать с компьютером. Он попытается определить, что с тобой. Если мы это узнаем, то может быть будем знать, что сказать врачам, и они поймут, что нужно сделать, чтобы вылечить тебя.

– Анатолий Евгеньевич! – вмешалась мама. – А это не опасно?

– Хуже не будет! – уверенно сказал мужчина и обратился к папе. – Решайся, Игорь Игоревич!

Папа молчал долго. Смотрел в окно, где полыхало красное закатное солнце. Все наблюдали за ним и ждали.

– Хорошо! Под лежачий камень вода не бежит. Раз сын не против, то и я – за!

Игорю показалось, что маму сильно испугало это папино решение. Анатолий Евгеньевич пожал папе руку, осторожно пожал дернувшуюся руку Игоря, что не вызвало у него обычной неприязни к прикосновению, кивнул маме и ушел.

На следующий день папа повез Игоря через весь город на специально присланной машине в институт. Дорога была интересная. В окно врывался летний теплый ветер. Вестибюль серого здания тонул в теплом полумраке, но когда папа вез Игоря к лифту, со стены обширного фойе дохнуло холодом. Там, слева на стене что-то было. Игорь не заметил, что. Пока они поднимались на лифте, он забыл о своем ощущении.

В большом зале с громадными окнами их встретил Анатолий Евгеньевич. За многочисленными пультами, которые стояли вдоль стен, сидело несколько человек в белых и серых халатах. Они оторвались от работы, чтобы поздороваться с прибывшими, и снова занялись приборами. Анатолий Евгеньевич с одним из помощников пересадил Игоря из коляски в зубоврачебное кресло, установленное перед пультом с красными и зелеными огоньками.

Папа отошел к окну и стал в него смотреть – он нервничал. Анатолий Евгеньевич, закатав у Игоря рукава рубашки и штанины брюк, стал с помощником прикреплять к ногам и рукам Игоря блестящие бляшки с проводами. И хотя кресло было зубоврачебное, Игорь чувствовал, что боли ему не причинят. Он с интересом наблюдал за всем. Затем ему на голову примостили шлем с волосами из проводов. Анатолий Евгеньевич что-то пощелкал на пульте, красные и зеленые лампочки стали мигать на все лады, переговорил с помощником и, нажав белую клавишу, стал внимательно наблюдать за Игорем.

Сначала ничего не было. Но через несколько минут в голове появилось далекое гудение. Этот звук был заманчивым. Игорю вдруг показалось, что таким вот образом компьютер пытается с ним поговорить. Другого объяснения этому он дать не мог. Разобраться в гудении получше мешало электричество, от которого потрескивало и вибрировало в проводах и деталях компьютера. Игорь с волнением подумал, что без электричества он бы лучше понял, о чем это гудение.

И еще как-то мешали люди, находившиеся в зале. А вот если бы в зале остались только папа и, может быть, Анатолий Евгеньевич, то такой помехи не было бы. Не успев во всем этом разобраться, Игорь почувствовал, что с него снимают шлем и отклеивают бляшки. Сеанс окончился, а он никак не мог освободиться от яркого впечатления. Анатолий Евгеньевич сказал папе, что Игоря нужно привозить каждый день, машину он будет присылать. Еще он сказал, что это может продлиться месяц или даже больше. Папа согласился. Они ехали на той же машине через вечерний удивительный город.

Дома его ждала Ирина. Игорь рассказал ей, как его подключили к компьютеру и как у него все зачесалось. Ирина смеялась до слез. Игорь тоже развеселился. О гудении он ей почему-то не рассказал. А в зале Клавдия Кузьминична громила всю современную медицину и науку:

– Вся наука – блеф! – утверждала она. – Изучают черт-те что! Мусолят в рассуждениях атомы и частицы, которые никто в глаза не видел. Оторвались от жизни навсегда и уперлись рогами в тупик, где пускают пузыри и строят карточные домики, которые рассыпаются от комариного чиха! И эзотерики оторвались далеко: разогнались еще в древние века и прыгнули в пустоту, где до сих пор болтаются. Очевидно, прав был Сальвадор Дали: только симбиоз науки и эзотерики может продвинуть человечество вперед, спасет его от гибели. А они, как лебедь, рак и щука, да еще НЛО впрягаются. Вавилонская башня: никто не хочет понимать соседа!..

– Вы же зам. директора материалистического института! – смеялся папа.

– Я хозяйственный работник! Швабры, метлы, грузовик под мусор – вот моя работа.

– А физика? – не унимался папа.

– А физики – капля на ведро!

– Не прибедняйся, Клавдия, – осаживал ее папа. – Кандидатскую же написала.

– Случайно! – бухнула Клавдия Кузьминична и захохотала. Сквозь смех прокричала: – С испугу!..

– Так тебя и испугаешь, – язвил папа.

– Что правда, то правда: испугать меня трудно, – соглашалась Клавдия Кузьминична, погрустнев. Но это с ней длилось недолго. После паузы она так же громогласно скомандовала:

– Муля! Беги, запускай машину!

Игорь опечалился: Ирину увозили.

В институт они стали ездить каждый день. Для Игоря это стало, как праздник: мир для него расширился. Перед очередным сеансом Анатолий Евгеньевич долго наставлял Игоря: о чем думать, что делать, и повторял это до тех пор, пока Игорь не объявлял, что все понял, хотя ничего не понимал. С некоторых пор Игорь стал замечать, что Анатолий Евгеньевич смотрит на его болезнь не так, как все люди. Он говорил о болезни совсем не то, что чувствовал Игорь, он объяснял это так, как хотел это видеть сам. Когда Игорь понял это, то Анатолий Евгеньевич стал ему не особенно приятен. Но он старался не показать своей неприязни, потому что его удивительно тянуло к странному гулу, который происходил то ли от компьютера, то ли от болезни.

Так незаметно прошел месяц определения причины болезни. И хотя папа нередко приходил с работы усталый, он с удовольствием тащил коляску с Игорем к сигналящей внизу машине. Он даже веселел от этого. И как-то по другому стал посматривать на сына. Игорю это нравилось.

Незаметно для себя Игорь заинтересовался картинками в журналах, хотя раньше не понимал их. Он стал рассматривать фотографии. Это заметил папа. Долго наблюдал за сыном, как тот перелистывал семейный фотоальбом. На следующий день он принес Игорю целую кипу журналов со сплошными иллюстрациями. Именно тогда Игорь понял, что у него что-то изменилось внутри. Он стал иногда смотреть телевизор и даже умудрялся различать некоторые картинки, если они не быстро менялись. Его заинтересовала музыка, которая сильно отличалась от разговора. Для понимания музыки не нужно было сильно напрягаться. Оказывается, музыка была взаимосвязанная и одновременно разделенная на части, что делало ее приятной. Но разговор по радио он понимал плохо, слишком быстро говорили о непонятном.

Отец купил батарейки и вставил в старенький транзистор, который Игорь стал слушать чуть не круглосуточно. Мать почти ничего не замечала. Игорь был рад, что она не вмешивается. Она продолжала встречаться дома со своими знакомыми, которые хотели видеть и ощупывать Игоря. Но ему это стало сильно не нравиться, потому что они каким-то образом все лучше и лучше залезали к нему внутрь. Он отказывался, кричал и волновался из-за непонимания матери, когда она хотела его отвезти к гостям. Мать стала пугаться такой реакции, а гостям объясняла, что он нервничает или что сейчас главное поставить диагноз на компьютерах, а остальное потом.

С матерью Игорю стало труднее, чем с отцом. Раньше ему казалось, что мама любила только его, но в последнее время он сообразил, что мама больше любит его болезнь, чем его самого. И это было неприятно.

Отец любил Игоря как-то по-иному. А может быть и не любил, но он всегда понимал, что хочет сын, и всегда старался помочь, однако, никогда не жалел его, как мама. А мама нередко жалела его до слез, чем волновала и расстраивала. И еще одно заметил Игорь за собой: ему перестали нравиться те книги, которые он читал раньше, кроме Ильи Муромца. Он прочитал «На западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка и удивился, что почти все там понял. Мир, описанный в книге, ошеломил его своей громадностью, беспощадностью и злобой. И рассказано об этом было просто и спокойно, даже обыденно.

Его заинтересовало устройство радиоприемника, играющего музыку и болтающего, что попало. Ему захотелось узнать, как он работает. Отец принес книги по электротехнике и книгу начинающего радиолюбителя. Они вдвоем прочитали их все, и Игорь, к своему удивлению, многое понял. Электроприборы были просты и хитры, а иногда очень сложны. Игоря поражало, что какие-то люди могли придумать все это.

Диагностика на компьютерах с некоторыми перерывами длилась второй месяц. Как-то, проезжая через холл института, Игорь остановил отца, решив определить: откуда тянет холодом в теплом фойе? На стенах вестибюля висело несколько картин. Левая, хорошо освещенная, изображала зимний лес в снегу. Вернее, на переднем плане стояло несколько деревьев, у которых были видны лишь нижние части стволов, занесенные сугробами, а дальше, в просветах между ними, в сизой морозной дымке, серел хвойный лес. Но не это было главное: Игорь физически чувствовал, что в картине есть ветер, и он дует от нее, между стволами деревьев, прямо ему в лицо.

– Холодно, – поежился Игорь, дернув головой.

Отец присмотрелся к картине, подошел поближе, вернулся к коляске и задумчиво сказал:

– Иллюзия… Действительно от нее тянет холодом, – он с удивлением посмотрел на сына и, почему-то повеселев, покатил его к лифту.

Анатолий Евгеньевич за последнее время сильно похудел, стал злиться, по любому поводу тихим страшным голосом отчитывал сотрудников, которые ежились и поджимались. Работал он лихорадочно быстро, будто боясь что-то не успеть, бесконечно комбинируя программы для компьютеров и экспериментируя с приборами. Его фанатизм пугал и вызывал уважение.

Однажды перед сеансом в зал вошел огромный мужчина и сходу зашумел, заметив, что в зале никого нет, кроме Анатолия Евгеньевича и Игоря:

– Анатолий! У тебя помощников что ли нет, сам датчики приклеиваешь?

Есть, Август Семенович! – зло бросил Анатолий Евгеньевич, продолжая возиться с Игорем: – Но я им не доверяю. Им это дело безразлично, а для меня оно кровное!

– Понимаю, понимаю, – сбавил мужчина тон. – Но и они должны свои сосиски отрабатывать! Развинтились! Плюют в потолок…

– У меня не плюют.

– Ну что, будут результаты? Или ты для страховки?

– Будут!

– Мне бы твою уверенность. Ну, ладно. А что это за посторонний? – И Август Семенович показал на отца, стоявшего у окна.

– Отец, – коротко ответил Анатолий Евгеньевич.

– А!.. Извиняюсь… – он подошел к отцу, поздоровался за руку, поговорил о чем-то и, попрощавшись, ушел. На Игоря он не обратил внимания.

Сеанс начался. Опять появился гул, но далекий и прерывистый, будто кто-то разговаривал за горизонтом, поэтому фразы были рваные. Игорь в уме посчитал соединенные компьютеры – их было семь. А соединяли всегда девять. Гудение было яснее, когда работали все девять. Он подергал головой и стал стаскивать шлем. Сразу подбежал Анатолий Евгеньевич:

– В чем дело, Игорь?!

– Соедините девять, а то семь мало, – поворачивая голову попросил Игорь.

– Откуда ты знаешь, что включено всего семь?! – Анатолий Евгеньевич оперся руками о подлокотники кресла и впился сумасшедшим взглядом Игорю в лицо. – Зачем тебе еще два?!

– Мне так лучше, – выдавил из себя Игорь.

– Как ты узнал, что подключено всего семь?!

– Просто знаю и все, – уперся Игорь.

Ему не хотелось говорить про любопытное гудение, которое уже стало делиться на фрагменты.

– Игорь! – начал Анатолий Евгеньевич. – Я сделаю все, о чем ты попросишь, но говори мне, пожалуйста, обо всех твоих ощущениях, договорились?

– Да, – соврал Игорь и ему стало стыдно.

Этот разговор произошел в тот момент, когда в зале никого не было, кроме отца и Анатолия Евгеньевича. Отец стоял в стороне, с напряжением прислушиваясь к их диалогу, не вмешиваясь.

После этого Анатолий Евгеньевич вообще запретил своим помощникам прикасаться к Игорю, разгоняя их по другим работам во время сеанса, а когда было поздно – отправлял домой. Сотрудники были не против. Игорь видел, как им надоело с ним возиться. А Анатолий Евгеньевич пугал своей напористостью.

Компьютеры стали для Игоря своеобразным наркотиком, он испытывал удовольствие от ожидания чего-то необычного. Интуитивно он чувствовал, что в его увлечении, как у палки – два конца. Ему нужно было суметь удержаться на середине, до какого-то момента.

Но он не знал, до какого. У него все время крутилась в голове вычитанная в книге фраза, что за добро нужно платить, а за удовольствие – расплачиваться. Но его это не пугало. Каждый новый день он с напряженным нетерпением ждал очередного сеанса.

И снова он в зале со шлемом на голове. Анатолий Евгеньевич разогнал всех помощников. В этот раз гул был явственней и очень разнообразный. Он почти напоминал чей-то разговор, но речь была непонятной и шла в бешеном темпе, уследить за которым не было сил. Мешало электричество, гулявшее по всем цепям компьютеров.

Игорь всегда закрывал глаза при появлении гула, чтобы не отвлекаться. Он видел разноцветные мелькания, но проследить за ними не мог. Попытался рассмотреть внутренним зрением устройство компьютеров, однако там было столько непонятного, совершенно не похожего на схемы из книги радиолюбителя.

Гудение усилилось, стали проскакивать отдельные слова, отчетливые, быстрые. Речь была не человеческая. Игорь напрягся, пытаясь войти в разговор, преодолевая шумное поле тресков и электрических разрядов в недрах компьютеров. Его не пускало, но и не отталкивало. Тогда он рассердился и внутренне ударил по проводам, которые питали установку электричеством. Сверкнула ослепительная вспышка, и гудение на секунду затихло. Игорь услышал, как Анатолий Евгеньевич, проклиная нерадивость электриков, выскочил из зала чинить предохранители в щитке. Папа побежал ему помогать. Шлем они не сняли.

В этот момент у Игоря возникло удивление от вновь родившегося негромкого гула. Его кто-то увидел и осторожно потрогал. Но испугался и быстро отскочил. Игорь сразу понял, что это был ребенок. Не такой, как у людей, а какой-то очень быстрый и сообразительный. Ребенок позвал кого-то на помощь, и тут же появился взрослый – огромный, глубокий, добрый. За одно мгновение осмотрев Игоря, он сразу понял, кто перед ним, и хотел что-то сделать, но…

Анатолий Евгеньевич заменил предохранители, лампы на панели засветились, опять сильно загудело, но не так, как раньше, а мешающе, отодвинув взрослого и ребенка за высокий барьер, который они не могли преодолеть.

Непослушными руками Игорь стащил с головы шлем. В зал влетел Анатолий Евгеньевич, за ним отец.

– Ну что, продолжим! – деловито сказал он Игорю, взяв шлем в руки и намереваясь водрузить его на испытуемого. Игорь дернулся и, как мог, уклонился.

– Что такое, Игорь? – удивился Анатолий Евгеньевич.

– Устал, – выдавил Игорь.

Анатолий Евгеньевич внимательно посмотрел на Игоря, затем повернулся к отцу и разочарованно сказал:

– Устал так устал.

Когда Игоря усадили в коляску, Анатолий Евгеньевич вновь пристально посмотрел на Игоря и вдруг тихо сказал:

– А ведь ты что-то темнишь, Игорь.

Игорь промолчал. Отец замер.

– Ну да ладно, Бог тебе судья, – и он повернулся к отцу. – Игорь Игоревич, ты заметил, что твой сын что-то скрывает?

– Нет! – угрюмо ответил отец.

Анатолий Евгеньевич хмуро усмехнулся и покачал головой:

– Оба вы темните. Ладно. Это между нами, – и он отвернулся.

Домой ехали молча. Игорь только сегодня понял, что отец стал относиться к нему по-иному и тщательно скрывал это от него и от матери. Раньше Игорь не понимал, как на него смотрели люди. Сейчас словно пришло озарение: смотрели как на калеку. Водитель, возивший их, жалел его взглядом. Игорь сообразил, что в нем что-то изменилось, а к лучшему или к худшему – понять не мог.

Он даже не заметил, что с каких-то пор у него перестало что-то падать с грохотом в голове. Струны иногда лопались, но не причиняли сильной боли, а вот голоса исчезли. Он стал вытеснять все эти думы музыкой из радиоприемника и различными передачами.

Он стал понимать, о чем говорили в транзисторе. Ему стало нравиться жить, а раньше он этого не понимал.

По радио рассказывали черт знает что между рекламами. Мир расширился далеко за пределы квартиры, даже за границу Земли.

Привезли Ирину. Игорь стал рассказывать ей смешные истории, услышанные им по транзистору. Она сначала ничего не поняла. Но он упорно объяснял ей и объяснял, в чем соль. И она поняла. Как они хохотали! Даже родители заволновались, прервали разговор и нагрянули к ним. Убедившись, что все в порядке, удалились. Клавдия Кузьминична шумно негодовала, что ее, кандидата физ-мат. наук, пытаются сбагрить на периферию, в какие-то захолустные Новые Фетюши директором дохлого института.

– Что я им, мальчик на побегушках! – гремела она. – Только идиот может поменять столицу, центр научной мысли, на окраину. Здесь скопление интеллекта, здесь врачи, а что там?! Что там, я спрашиваю?!

– Наука – блеф, – передразнил ее отец, вспомнив прошлое высказывание.

– Ну, поддел! – удивительным голосом засмеялась Клавдия Кузьминична. – Согласна! Но здесь хоть есть надежда! Вдруг что-нибудь откроют! И куда я с Ириной? В общем, послала их всех подальше. Свято место пусто не бывает: нашли замену. Есть у них начальник отдела, шибко шустрый, карьерист проклятый! Вот и пусть он едет к черту на кулички ставить умственные эксперименты, а между делом – коров доить.

Следующего сеанса Игорь ждал с тревогой и надеждой. Опять началось нехорошее гудение, и Игорь ударил по проводке. Анатолий Евгеньевич вновь бросился в коридор к щитку.

Взрослый ждал Игоря. Он как-то осторожно погладил его и ласково стал разбирать на части. Игорь сначала ничего не понял, затем неожиданно обнаружил, что внутри него спрятан весь их мир. Сведения обо всем мире и о жизни на Земле были в каких-то зернах с крепкой оболочкой.

Взрослый моментально узнал про Землю и про Солнце все, что было заложено в Игоре. Он бегло исследовал углеводные соединения, образовавшие неимоверный жизненный симбиоз. Он проследил развитие клетки, ее метаболизм, появление многоклеточных существ и высших организмов. Сразу высветилась вся эволюция жизни на Земле и та ошибка при сборке организма, которая проявилась в Игоре как его болезнь.

Взрослый немного удивился, при этом у Игоря мелькнула его мысль, что даже такие невероятные, по его понятиям, формы жизни, которые он прорабатывал лишь теоретически, реализованы во вселенной. Взрослый не вскрывал оболочки зерен, а как-то проникал в них, и Игорь все время был с ним рядом.

Исследовав все, взрослый посмотрел на Игоря и как бы сообщил, что теперь Игорь знает, что с ним такое, знает, что ему никто не может помочь, кроме его самого. Игорь все понял: командные нервы и обратная связь, соединяющие его мышцы со спинным и головным мозгом, были перепутаны. Нервы от пальцевых мышц левой руки соединялись с той частью нервной системы, которая командовала мышцами шеи. Почти все нервы были перепутаны таким образом, что создавали двигательный хаос. Когда Игорь только-только учился двигаться, то он глазами определял: для того, чтобы шевелились пальцы на левой руке, ему нужно было двигать шеей. И это несоответствие нервов и мышц проявлялось ошибками в движении, а различная сила импульсов, бегущих по нервам, превращалась в дерганье.

В этот момент Анатолий Евгеньевич наладил электричество. Опять вырос непреодолимый барьер в виде гула. Игорь вновь отказался от продолжения сеанса, сославшись на усталость. Слишком много обрушилось на него в концентрированном виде. И еще начали лопаться зерна глубинной памяти, обрушиваясь в сознание водопадом данных о себе и о жизни.

Анатолий Евгеньевич жестко сжал губы, но не сказал ничего. Игорь понял, что с ним у него будут неприятности.

Он не спал почти всю ночь, с трудом перебирая в уме свалившиеся данные, понимая, что никогда всего не поймет. Он догадался, что взрослый не дал ему ничего, он только подтолкнул его организм к правильной генной памяти, возбудив цепную реакцию в развернутом сознании. Он понял, что правильно присоединить перепутанные двигательные нервы не сможет, поэтому оставался единственный путь: нужно было пробивать новые тропы по имеющимся нервам от мозга к мышцам. И он попытался это сделать, но ничего не выходило. Внутри происходило только слабое шевеление. Не было сил. И тогда он сообразил, что для последнего рывка ему нужны компьютеры, которые непонятным образом присоединились к непонятному информационному полю вселенной. И он уснул в ожидании последнего сеанса.

Когда ехали в институт, отец стал беспокойно возиться на сиденье, искоса посматривая на сына и, решившись, рассказал, что у Анатолия Евгеньевича был сын, который тоже болел церебралкой. Он умер двадцать лет назад. Всю свою жизнь Анатолий Евгеньевич посвятил изучению этой болезни, хотя был физиком.

После этого сообщения у Игоря немного отлегло от сердца, и он по-иному стал смотреть на поведение ученого.

Но встретившись с Анатолием Евгеньевичем в компьютерном зале, увидев его сумасшедшие глаза, Игорь понял, что доверять ему нельзя. Внутренне сжавшись, он покосился на физика, приникшего к какому-то окуляру на приборной панели, и ударил по силовому кабелю. Энергия исчезла. Лампочки погасли. Анатолий Евгеньевич медленно разогнулся и уставился на Игоря.

– Ты знаешь, Игорь, – тихо и угрюмо начал он. – Это уже напоминает систему.

Игорь молчал, закрыв глаза. Он впитывал жизненную энергию из основы основ, из вселенского поля. Она ему была нужна, как воздух: для себя, для Ирины, для других больных.

Анатолий Евгеньевич покачался с пяток на носки и, не дождавшись ответа, медленно вышел в коридор. Отец подошел поближе к пультам, собираясь защищать сына любым способом.

Напитываясь энергией, Игорь напрягся и с рваным треском, дергаясь, с грохотом в голове, со слепящими вспышками света в глазах, пророс нервами от мозга в большой палец левой руки. Не обращая внимания на острую и жгучую боль, он стал пробивать каналы к остальным пальцам, затем к мышцам самой руки. Он взмок, как мышь, когда с трудом прорвался к правой руке и к ногам. Все мышцы его тела дрожали мелкой нервной дрожью, от которой было очень щекотно. Он до того обессилел, что не мог пошевелиться.

Дыхание стало шумным и прерывистым. Отец стоял посреди зала, сжав побелевшие кулаки, но, как будто зная, что происходит, не мешал ему.

Отдышавшись и немного придя в себя, Игорь попытался осторожно пошевелить пальцами на левой руке, со страхом ожидая результата. Ему пришлось приложить громадное усилие, чтобы сдвинуть пальцы с места. И они зашевелились так, как ему хотелось, без дрожи, при этом возникли очень странные, незнакомые ощущения. Было трудно, но интересно. Чем дольше он двигал пальцами, тем было легче ими управлять.