Текст книги "СССР при Брежневе. Правда великой эпохи"

К слову, если продолжать исторические параллели (занятие совершенно ненаучное, но иногда любопытное), то и на этот раз власть, сперва воспользовавшись усилиями реформаторов, по достижении намеченных целей не постеснялась от них отделаться. В результате, так же, как и в XVII веке, начавший реформы царь так царем и остался, а его верные патриархи (на этот раз красные патриархи марксизма-ленинизма, как они сами любили называть себя – «старые большевики») со своими претензиями поучать власть были отправлены во все том же направлении, что и Никон, – прочь. Словом, народная мудрость «два раза на одни грабли» – не про советскую (шире – не про российскую) интеллигенцию. Она на одни грабли не то что два раза, и три раза, и четыре, и вообще сколько угодно раз наступать готова! Однако время правления Хрущёва имело одну важную отличительную от времен царствования Алексея Михайловича черту: если в XVII веке правительству удалось повести за собой большинство, то после хрущевской реформации большинство в советском обществе осталось за «староверами». Хотя их снова удалось вытеснить на периферию общественной жизни, пренебрегать столь массовой «всесословной» оппозицией было опасно.

Один мой хороший знакомый экономист, известный общественный деятель, критик сталинизма, глобализма и капитализма, несколько лет назад высказал мысль, что поддержка Сталина при жизни самого Сталина была неискренней и раздутой, поскольку после его смерти, когда началось разоблачение культа, никаких широких протестных выступлений не происходило. Такое утверждение является следствием нашего общего незнания многих значимых фактов отечественной истории, которые от нас активно скрывали не только в прошлом, но и пытались скрыть сегодня. В наши дни имеется огромное количество неоспоримых данных, которые опровергают утверждение моего коллеги. В действительности все обстояло наоборот. Даже массовые протесты, связанные с недовольством населения антисталинской политикой Хрущёва, которые приходилось подавлять силой оружия, происходили в те годы с удручающей регулярностью. Почти сразу же после антисталинского доклада Хрущёва доказывать правоту XX съезда партии в Тбилиси были направлены танки¹⁴. Несколько десятков человек не приняли столь «весомых аргументов» и поплатились за это жизнью¹⁵. Последнее городское восстание хрущевской эпохи 1963 года в Сумгаите также вспыхнуло именно на этой почве. А уж сколько было проявлений индивидуального протеста! До сих пор подсчитать их не представляется возможным, поскольку сведения о них разбросаны по множеству архивов, центральных и местных!

Понятно, что когда брежневское руководство начало разгребать оставленные Хрущёвым завалы, не обошлось без перегибов в плане непроизвольного отрицания всего того, что было совершено в предшествующий период – не только плохого, но, зачастую, и хорошего. В этой напряженной атмосфере происходит кратковременное ослабление контроля за ростом, как теперь говорят, «народного сталинизма» – массовых стихийных симпатий населения к Сталину (термин принадлежит видному современному историку, одному из крупнейших специалистов по истории протестного движения в СССР В.А. Козлову¹⁶). В наши дни эта временная потеря бдительности брежневским режимом всеми либеральными деятелями, даже авторами учебников истории, интерпретируется как некий консервативный поворот к «неосталинизму» – трактовка совершенно неверная. Происходившие после смещения Хрущёва перемены в оценках Сталина имели гораздо более сложный и противоречивый характер и уж отношения ни к «сталинизму», ни к «неосталинизму» абсолютно никакого не имели.

Сам Брежнев, по единодушному мнению многих авторов, являлся человеком более или менее нейтральным, по крайней мере быть неким центристом его обязывали занимаемые им высокие посты. Вместе с тем среди пришедших к власти октябристов (или октябрят – кому как больше нравится) действительно было определенное число людей, которые по современным меркам вполне могут быть обозначены ярлычком сталинистов. Рой Медведев называет среди них С.П. Трапезникова, А.А. Епишева, П.Н. Поспелова. По непонятным причинам историк не называет человека, которого многие другие авторы считают чуть ли не «главным сталинистом», а именно А.Н. Шелепина. Здесь же можно было бы упомянуть некоторых близких Шелепину членов «комсомольской группировки», ряд идеологических работников, отдельных руководителей ведомств, национальных республик (понятное дело, прежде всего Грузии), регионов России. Но все равно большим объемом этот список не отличался бы. На прагматических позициях в оценках Сталина стоял патриарх советской внешней политики А.А. Громыко, некоторые другие политики старой формации.

Имелись в партийном руководстве и активные антисталинисты. Р. Медведев на первое место среди них выдвигает главного редактора центрального партийного органа печати газеты «Правда» А.М. Румянцева. Этот крупный партийный функционер, голосом которого партийное руководство общалось с советским народом и всем остальным миром, оставался ярым приверженцем углубления курса XX и XXII съездов. В книге Р Медведева о Брежневе приводятся фамилии относительно молодых партийных функционеров, журналистов и научных работников, стоявших на тех же антисталинских позициях: А.Е. Бовин, Л.А. Карпинский, Г.Х. Шахназаров, Г.А. Арбатов, А.С. Черняев, Л.П. Делюсин, Ф.М. Бурлацкий, Ю.А. Красин, Ю.Ф. Карякин, ГГ. Водолазов, В.А. Ядов, В.П. Данилов, Я.С. Драбкин, М.Я. Гефтер, Е.Т. Плимак, Е.А. Амбарцумов, Ю.Д. Черниченко, И.В. Бестужев-Лада, Э.А. Араб-Оглы, О.Р. Лацис и др. Историк поясняет, что перечислил их не просто так, а как людей, «сохранивших свои прогрессивные убеждения», и без которых «не был бы возможен идеологический поворот 1985–1990 годов»¹⁷.

Подобного рода радикальных антисталинистов было, конечно, не слишком уж много. Но, как бы там ни было, превалирующие настроения партаппарата были никак не просталинистскими. Множество чиновников вообще проявляло мещанское равнодушие к принципиальным вопросам, а большинство из тех, кто еще помнил, что КПСС является политической партией, стояли на позициях пусть мягкого, умеренного, зачастую по своей сути трусливого, но все же антисталинизма. У этого явления были вполне очевидные, к тому же весьма разветвленные, корни в советской действительности. Выделим наиболее значимые причины, по которым рядовой «слуга народа» в принципе не мог жаждать возвращения к сталинским порядкам. Во-первых, в годы правления Сталина действовал жесткий, даже жестокий контроль сверху за деятельностью чиновников. Никто из них не мог чувствовать себя спокойно, необходимо было доказывать верность не только вождю (как позже при Хрущёве и Брежневе), но и порученному делу. Для достижения цели Сталин не жалел ни себя, ни своих подчиненных. Главными качествами, которые он требовал от своего окружения, являлись работоспособность, компетентность, самоотдача. Кому же из привыкших к более спокойной жизни при Хрущёве могло бы захотеться назад?

Во-вторых, практически каждый, кто возглавил страну и в 1964 году был, что называется, «засвечен». Они все как один рукоплескали закрытому докладу Хрущёва, дружно голосовали за осуждение «культа личности» и за вынос тела Сталина из Мавзолея, публично поддерживали другие антисталинские начинания. Со всей прямотой на одном из заседаний Политбюро об этом высказался Н.В. Подгорный: «Все присутствовавшие здесь, – заявил он, – или во всяком случае большая часть, – участники XX и XXII съездов партии. Большинство из нас выступали на этих съездах, говорили, критиковали ошибки Сталина». Подгорный знал, о чем говорил, ведь именно по его предложению XXII съезд КПСС принял резолюцию, признававшую «нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина». Для него и для многих других, таких же как он, отказаться от своих прежних публичных антисталинских высказываний означало бы потерять лицо¹⁸.

Кроме того, немалое количество людей в аппарате (особенно в среднем его звене, но не только) являлись вполне искренними сторонниками курса XX съезда. Они верили официальной трактовке событий октября 1964 года, что смещение Хрущёва было обусловлено как раз его отходом от этого курса, созданием собственного культа личности, волюнтаризмом. Перспективу развития страны они связали с антиавторитарными преобразованиями в политической сфере и масштабными хозяйственными реформами, которые делали бы упор на развитие рыночных механизмов. Среди людей подобного склада могут быть названы, к примеру, председатель Президиума Верховного Совета А.И. Микоян и секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов. Упомянутый выше в качестве «птенца XX съезда» академик Г.А. Арбатов в своих воспоминаниях свидетельствует о подобных настроениях своего тогдашнего шефа: «Помню, в первое же утро после октябрьского Пленума Ю.В. Андропов (я работал в отделе ЦК КПСС, который он возглавлял) собрал руководящий состав своего отдела, включая несколько консультантов, чтобы как-то сориентировать нас в ситуации. Рассказ о пленуме он заключил так: “Хрущёва сняли не за критику культа личности Сталина и политику мирного сосуществования, а потому что он был непоследователен в этой критике и в этой политике”».

Тем самым высшее советское руководство не было едино не только по вопросам будущего, но и прошлого. Такая разобщенность руководящего слоя делала его более, нежели обычно, восприимчивым к массовым настроениям, в том числе к упомянутому выше «народному сталинизму». Проявления любви многих совершенно не похожих друг на друга советских граждан к человеку, под руководством которого их страна добилась своих самых впечатляющих побед, были столь многообразными, что перечислить все их формы просто невозможно. Но прежде всего следует упомянуть выход в свет в конце 1960-х годов многочисленных мемуаров, принадлежавших перу видных военных руководителей, героев Великой Отечественной войны. В годы правления Хрущёва на основе его выступлений и публикаций в партийной печати сложилась негласная, но от этого только более строгая установка, требовавшая не упоминать о военных заслугах Сталина, а если и упоминать его имя, то исключительно в негативном контексте. Мемуары маршалов и генералов Победы в то время подвергались жесткой переделке в соответствующем духе. Падение Хрущёва означало одновременно падение негласных идеологических рамок в освещении деятельности Сталина в период Великой Отечественной войны. Воспользовавшись этим послаблением, многие полководцы, возмущенные лживыми утверждениями Хрущёва на XX съезде партии, торопились донести до читателей хорошо известную им самим, но долго скрываемую от общества правду.

В более или менее осторожной форме адмиралы, маршалы, генералы, ученые, политики и дипломаты, лично знавшие Сталина, спешили рассказать о своих с ним встречах, стиле принятия Сталиным решений, разработке важных стратегических операций с его участием и о многом другом. Советскому читателю стали доступны книги И.С. Конева, К.К. Рокоссовского, С.М. Штеменко, A. Е. Голованова, К.Е. Ворошилова, С.М. Буденного, А.М. Василевского, И.Х. Баграмяна, Н.Г. Кузнецова, А.С. Яковлева,

B. М. Бережкова и др. Крайнее недовольство поборников курса XX съезда вызвали мемуары маршала К.А. Мерецкова (к слову сказать, в свое время репрессированного и вернувшегося в строй лишь в самый канун войны), в которых он прямо обвинял Хрущёва во лжи и некомпетентности. Речь, в частности, идет о следующих строчках из его военных мемуаров: «Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать. За время войны, бывая в Ставке и в кабинете Верховного Главнокомандующего с докладами, присутствуя на многочисленных совещаниях, я видел, как решались дела. К глобусу И.В. Сталин тоже обращался, ибо перед ним вставали задачи и такого масштаба. Но вообще-то он всегда работал с картой и при разборе предстоящих операций порой, хотя далеко не всегда, даже “мельчил”. Последнее мне казалось излишним… Но неверно упрекать его в отсутствии интереса к деталям. Даже в стратегических военных вопросах И.В. Сталин не руководствовался ориентировкой “по глобусу”. Тем более смешно говорить это применительно к вопросам тактическим, а они его тоже интересовали, и немало».

Особую значимость имели воспоминания К.Г. Жукова, который также пострадал при Сталине (причем не единожды), но нашел в себе силы перешагнуть через личные обиды ради исторической справедливости. Давая общую характеристику деятельности Сталина в годы Великой Отечественной войны, он отмечал: «Как военного деятеля И.В. Сталина я изучил досконально, так как вместе с ним прошел всю войну… В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, богатая интуиция. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию… И.В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела, хорошо разбираясь и в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина как Главнокомандующего особенно проявились начиная со Сталинграда… Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Мемуары знаменитых военачальников не только прорвали блокаду молчания, существовавшую вокруг имени Сталина. Они помогли воссоздать его живой облик взамен того безжизненного парадного глянца, который существовал во время правления самого Сталина и той злой карикатуры, которая возникла стараниями Хрущёва. В новом портрете проступали узнаваемые человеческие черты, делали образ Генералиссимуса Победы более осязаемым и понятным. Это открывало дорогу к его художественному осмыслению. И действительно, впервые за долгие годы молчания, Сталин возвращается на страницы литературных произведений и киноэкраны. К теме роли Сталина в отечественной истории обращались в те годы такие выдающиеся русские писатели, как Юрий Бондарев, отразивший в своем знаменитом романе «Горячий снег» стиль принятия Верховным главнокомандующим решений, его общения с людьми. Могут быть названы также роман В.А. Закруткина «Сотворение мира», роман В.А. Кочетова «Угол падения» и другие произведения. Книги, в которых Сталин выступал в качестве одного из главный персонажей, выходили и потом. Так, дипломатическая деятельность Сталина стала темой написанного в конце семидесятых годов романа А.Б. Чаковского «Победа». В нем средствами художественной литературы раскрывались непростые взаимоотношения бывших союзников по антигитлеровской коалиции при переходе от войны к миру.

В поэзии сталинскую тему поднимали такие авторы, как В.И. Фирсов, поэма которого «Республика бессмертия», содержавшая противоречащие хрущевским оценки Сталина, в 1968 году была отмечена премией Ленинского комсомола. Широкую популярность получали прославляющие Сталина стихотворения Феликса Чуева. Некоторые стихи Чуева так и не были опубликованы (такая участь постигла, например, его стихотворение «Зачем срубили памятники Сталину»). Тем не менее они стали известны благодаря многочисленным машинописным и рукописным копиям, которые распространяли из в рук в руки, зачитывали до дыр. Несмотря на свою молодость, Чуев не испугался поднятой против него в литературных журналах волны критики: помимо стихов, в 1969 году он начал готовить документальную книгу об опальном тогда В.М. Молотове, исключенном из партии за то, что не поверил обещаниям Хрущёва построить в 1980 году коммунизм. Особое негодование среди некоторой части интеллигенции, как отмечает Р. Медведев, вызывала поэма С.В. Смирнова «Свидетельствую сам», в которой Сталин был назван «человеком-глыбой».

В кинематографе за сталинскую тему взялся режиссер Юрий Озеров. Работая над киноэпопеей «Освобождение», он включил в нее несколько эпизодов с участием Сталина, роль которого сыграл Бахути Закаридзе. Эти сцены были написаны Озеровым совместно с Юрием Бондаревым и Оскаром Кургановым на основе документальных материалов, содержавшихся в мемуарах Жукова, Рокоссовского, Бережкова, а также в протоколах конференций лидеров СССР, США и Великобритании. Снимавшийся в фильме в небольшой роли переводчика историк Юрий Емельянов вспоминал о том, каким непростым оказался путь кинокартины к своему зрителю, а также о причинах возникших сложностей: «В журнале “Ньюсуик” за 7 октября 1968 года, корреспонденты из Москвы писали, что съемки фильма – “это часть тихой кампании Кремля с целью реабилитировать Сталина, по крайней мере, как военачальника”. Но дело обстояло совсем не так, как писали американские журналисты. Завершился 1968 год, а затем прошел 1969 год, но уже готовые фильмы Юрия Озерова упорно не пускали на экран. Препятствия чинились правительственными учреждениями из-за тех небольших сцен, в которых появлялся Сталин. Подавляющее большинство советских людей и не подозревали, что в верхах не было единства относительно того, как оценивать Сталина»¹⁹.

Наконец, в канун 25-летнего юбилея Победы в мае 1970 года первая серия киноэпопеи Озерова пробилась на экраны. Многие люди, кто с восторгом, кто с иронией, а кто и с горечью вспоминают дни премьеры: когда перед зрителями появлялся загримированный в Сталина Бахути Закаридзе, каждый раз зал взрывался аплодисментами, «хотя, – как особо выделяет Р. Медведев, – зрителями были здесь не работники партийного аппарата или высшие офицеры, а рядовые люди». Такие же горячие аплодисменты зрителей звучали, когда на экранах показывали кадры из кинохроники, запечатлевшие Сталина на Мавзолее на Параде Победы 1945 года в фильме «Посол Советского Союза». Позже эмоции несколько поугасли, но эти киноленты и в последующие годы неизменно пользовались зрительской любовью.

Помимо маршальской фронды и писательской фронды свое отношение к прошлому выказывали и люди более будничных профессий. Как и многие жившие в то время, хорошо помню фотографии Сталина в форме генералиссимуса на ветровых стеклах грузовых машин. Такие же фотографии можно было встретить во многих домах на комодах или книжных полках. Карманного формата календарики с различными парадными изображениями Сталина продавались на толкучках, в поездах дальнего следования и пригородных электричках. В Дни Победы и другие праздники многие ветераны надевали свои парадные мундиры, на которых красовались медали с профилем Сталина. С южных курортов некоторые мои знакомые привозили изготовленные кустарным способом брелоки или значки, на которых изображался Сталин. Кое-где в домах сохранялись отдельные издания сталинских работ, их хранили и показывали знакомым как ценные раритеты.

Очень ошибаются те, кто видит во всех этих проявлениях невежество и забитость советских людей. Важно подчеркнуть, что этот своеобразный сталинизм был вовсе не стремлением вернуться назад. Он являлся выражением массовой оппозиционности по отношению к отдельным сторонам настоящего. На этом сходятся не только отечественные, но и наиболее вдумчивые зарубежные историки, социологи, философы. Так, Ю.В. Емельянов в одной из своих монографий отмечает: «Растущие свидетельства разложения верхов и их безнаказанности вызывали все большее раздражение в народе. Многие люди не без основания полагали, что не знающие житейских забот правители игнорируют накопившиеся проблемы. В народе все чаще обращались к воспоминаниям о Сталине и его времени… Люди противопоставляли требовательность Сталина к себе и другим начальникам усиливавшейся бесконтрольности по отношению к власть имущим. Народная ностальгия по Сталину, проявлявшаяся постоянно в брежневские годы, стала их постоянной спутницей»²⁰.

В книге Емельянова также приводится заслуживающая внимания оценка видного американского футуролога Эльвина Тоффлера, увидевшего в фотографиях Сталина на ветровых стеклах советских автомобилей «свидетельство недовольства правителями страны». Это недовольство он рассматривал «в контексте всемирного протеста против господства во всем мире коррупции и бюрократизма». Примерно о том же размышляет и хорошо известный своим антисталинизмом Р Медведев: «Справедливости ради надо отметить, – пишет он в своем исследовании о брежневской эпохе, – что наступление сталинистов находило тогда поддержку не только среди генералов и маршалов или в пресловутом “среднем звене” партийного и государственного управления. Попытки реабилитации Сталина встречали поддержку и среди значительной части рядовых рабочих и служащих. Раздраженные растущими трудностями повседневной жизни, усилением власти местных бюрократов, многие люди идеализировали эпоху Сталина как время “порядка”»²¹.

Вместе с тем не следует полагать, что перед нами всеобщее явление. Нет. Как уже было отмечено, XXсъезд расколол все советское общество. Так же как не было едино руководство, не был един по вопросу отношения к прошлому и весь народ. Доклад Хрущёва на закрытом заседании XX съезд посеял семена, из которых произросла особая генерация советской интеллигенции, отличительной чертой которой было неприятие окружающей действительности. Позже это новообразование будет называться расплывчатым понятием «шестидесятники». Но не только будущие шестидесятники с радостью подхватили знамя, поднятое Хрущёвым. В стране с Гражданской войны и 1930-х годов имелась категория людей, обиженных советской властью. В годы Великой Отечественной войны многие забывали свои обиды, и вот теперь им об этих обидах напомнили, и угасшие было эмоции вновь дали о себе знать. Получалась любопытная и одновременно зловещая картина: не только «народный сталинизм», но и антисталинизм, прежде всего антисталинизм интеллигенции и других групп населения носили ярко выраженный протестный характер!

Кратковременную растерянность властей перед «народным сталинизмом» радикальная интеллигенция восприняла как «возвращение к сталинизму» и начала энергично противостоять этому. Это создавало в стране еще один силовой и моральный вектор. Оппозиционность этой части общества не носила столь уж массового размаха, зато была более целенаправленной и организованной, одной из причин чего являлось участие в рядах активных антисталинистов людей, прошедших «школу» различных оппозиционных течений 1920-1930-х годов и «университеты» ГУЛАГа. В стране разворачивается целая кампания, основным содержанием которой было укоренение в обществе мифологии XX съезда. Сочувствующий этому порыву Р. Медведев сообщает:

«Различных выступлений против сталинизма и Сталина в 1966 году было много. Учебные заведения, университеты, научные институты, дома ученых приглашали для бесед или лекций известных писателей и публицистов, которые зарекомендовали себя антисталинистами. Стенограммы этих собраний расходились затем по Москве и другим городам. В некоторых аудиториях состоялись встречи с А.И. Солженицыным, с Э. Генри, с наиболее активными из старых большевиков. Только старый большевик и известный антисталинист А.В. Снегов за 1966–1967 годы выступил в 13 различных аудиториях, включая и военные академии, с большими докладами и воспоминаниями. Хотя формально речь шла о Ленине и Октябрьской революции, большую часть своих выступлений Снегов посвящал разоблачению преступлений Сталина»²².

Уровень звучавшей в тот период аргументации противников Сталина хорошо виден на примере письма публициста Эрнста Генри известному советскому писателю Илье Эренбургу. Игнорируя авторитетные свидетельства крупнейших военачальников Великой Отечественной войны и даже лидеров зарубежных государств военной поры, Э. Генри жестко отчитывал Эренбурга за недооценку последствий «культа личности» (что уже само по себе звучит комично – уж кто-кто, а Эренбург, автор романа «Оттепель», наверно, разбирался в тех вопросах, о которых писал). В письме Сталин изображался главным виновником прихода к власти в Германии гитлеровской клики. Поражения Красной армии 1941–1942 годов объяснялись исключительно массовыми репрессиями. Звучали и другие обвинения, навеянные докладом Хрущёву на закрытом заседании XX съезда. Несмотря на всю курьезность попыток публициста выдать себя за главного эксперта в вопросах международных отношений предвоенной поры, а также в вопросах обороноспособности страны, по свидетельству Ю.В. Емельянова, работавшего в то время в ИМЭМО, это письмо нередко вызывало безоговорочное сочувствие и поддержку среди многих его коллег.

Среди части интеллигенции распространялись произведения мемуарно-публицистического плана, в которых рассказывалось о жизни заключенных в тюрьмах и лагерях. Несмотря на присущее мемуарам как жанру некоторое самолюбование авторов, они содержали определенного рода историческую правду. Среди ходивших в те годы по рукам воспоминаний бывших зэков можно назвать «Колымские рассказы» В. Шаламова, «Это не должно повториться» Е. Олицкой, «Тетради для внуков» М. Байтальского и другие. Вместе с тем последней волной оттепели были подняты из глубин исторического забвения разного рода документы, чья подлинность вызывает большие сомнения. В частности, речь может идти о некоем «письме Сталину», которое имело распространение в западной и эмигрантской печати перед войной. Его авторство приписывалось видному революционеру, бывшему полпреду СССР в Болгарии, позже заочно исключенному из партии и лишенному советского гражданства, Федору Раскольникову. В период своего появления этот документ почти не обратил на себя никакого внимания, но зато здорово пригодился три десятилетия спустя.

Вот такая обстановка складывалась в стране после смещения Хрущёва, вот такие непростые тенденции развития общественного мнения должны были учитывать новые вожди Советского Союза, стремясь подольше удержаться у власти. Предложивший термин «народный сталинизм» историк В.А. Козлов (этот термин им употреблен в кавычках, что представляется совершенно правильным) считает, что давление со стороны массы на власть оказалось сильнее, чем давление либеральной интеллигенции. Временно закрывая глаза на позитивные оценки Сталина, считает В.А. Козлов, власти как бы «выбирали из двух зол меньшее». Верхи, по мнению историка, «разозлили интеллигенцию», но зато «умиротворили» более грозную «простонародную оппозицию». Эта точка зрения заслуживает внимая, хотя бесспорной ее не назовешь. Представляется, что бюрократия все же не пошла навстречу «простонародной оппозиции»: она, как всегда, пыталась лавировать, использовать возникшие в обществе противоречивые тенденции для своего собственного возвеличивания по принципу «разделяй и властвуй». Разные группировки внутри правящего слоя пытались в своих интересах использовать те или иные мнения, высказываемые низами. Сторонники линии XX съезда активно заигрывали с либералами, национал-коммунисты для отстранения от власти брежневского клана готовы были разыграть сталинскую карту.

Первые столкновения по вопросу о «смене вех» в оценках сталинского прошлого произошли уже вскоре после отставки Хрущёва. Поводом послужили подготовительные мероприятия к празднованию 20-летнего юбилея Победы в Великой Отечественной войне. Не сумев в годы Хрущёва вытравить из народа память о его героическом прошлом и столкнувшись с растущими открытыми симпатиями к генералиссимусу, партноменклатура должна была теперь решать: по-прежнему искажать историю страны или все же пойти навстречу доминирующим в общественном мнении настроениям? Сложившейся обстановкой не прочь была воспользоваться шелепинская группа бывших комсомольских работников, в наименьшей степени подвергшаяся разложению в предшествующее десятилетие и желавшая навести в стране порядок, покончить с коррупцией, антисоветскими элементами, безволием и безынициативностью, – словом, со всем тем, что позже станут называть застоем. Для мобилизационного рывка группа национал-коммунистов во главе с Шелепиным нуждалась в освещении своих действий каким-либо крупным историческим авторитетом. Сталин, казалось бы, был создан для этой роли самой судьбой, тем более, что многие шелепинцы в действительности являлись сталинистами, и поэтому, обращаясь к народу за поддержкой, им особо лукавить и не пришлось бы.

Юбилейные мероприятия в СССР традиционно сопровождались выступлениями высокопоставленных особ на торжественных мероприятиях. Очередной круглый юбилей позволял Брежневу выгодно показать себя народу, подчеркнув свое лидирующее положение в партии. Поэтому юбилейный доклад по случаю 20-летия Победы Брежнев готовился произнести сам. Однако, не обладая способностью к теоретическим обобщениям, подготовить проект доклада он поручил аппарату ЦК. Пока ответственный за выполнение этого поручения Бурлацкий и другие аппаратчики готовили свои соображения, свой вариант доклада предложил Шелепин. Позже Бурлацкий вспоминал, что самым важным в альтернативном проекте было, пожалуй, восстановление доброго имени Сталина, отход от линии XX и XXII съездов. Однако обходной маневр Шелепина не удался. Его предложения были решительно отвергнуты – страх в номенклатуре, особенно в среднем ее звене, даже перед мертвым Сталиным, был слишком силен, чтобы спешить с его реабилитацией (о чем красноречиво свидетельствуют хотя бы упомянутые мемуары Бурлацкого и описание в них реакции сотрудников аппарата на составленный Шелепиным документ).

Но совсем проигнорировать позицию одного из ключевых «ветеранов малой октябрьской революции» на тот момент было невозможно. На Президиуме ЦК, посвященном подготовке празднования Победы, состоялся обмен мнениями: как же следует осветить в докладе роль Сталина? Предсказуемо выступил Микоян и поддержавший его Пономарев. Они предложили включить в доклад критические оценки, прямо позаимствованные из постановления от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личностей и его последствий». Но теперь, в отличие от недавнего прошлого, эта позиция уже не была единственной. Некоторые руководители выступили за то, чтобы смягчить критику Сталина, даже предлагали свои вставки в доклад, где напоминалась важная роль Сталина в разгроме оппозиции (о чем, к слову, также говорилось в упомянутом постановлении от 30 июня 1956 г.), осуществлении ленинских планов индустриализации, коллективизации и культурной революции, «что стало предпосылками для победы в войне и создания социалистического лагеря». Некоторые, по утверждению Бурлацкого, даже «посягнули» на то, чтобы исключить из доклада само понятие «культ личности», а уже тем более «период культа личности». Наиболее последовательно этой позиции придерживались М.А. Суслов, В.П. Мжаванадзе и, конечно же, Шелепин.