Текст книги "Дерсу Узала (сборник)"

Я хотел разменять деньги помельче и, положив десятирублёвую бумажку ей на колени, стал отбирать из коробки рублёвки. Вдруг я увидел на глазах её слезы.

– Что такое? – спросил я гольда.

– Она говорит, – ответил мне Дерсу, – что ты дал ей одну бумажку, а из коробки взял десять.

Я сказал ей, чтобы она не беспокоилась, что я её не обману и когда муж её придёт, то увидит, что я поступил правильно. Но удэгейка отвечала, что муж её тоже не понимает счета в деньгах, и продолжала заливаться слезами. Чтобы успокоить её, я отказался от размена денег, положил рублёвые бумажки обратно, взял назад свою десятирублёвку и подарил ей новенький серебряный полтинник. Тревога мигом сбежала с её лица; сквозь слёзы она улыбнулась, затем принялась нас угощать чумизной кашей с рыбьей икрой и снова стала расспрашивать о жизни удэгейцев, живущих по ту сторону Сихотэ-Алиня.

Часов в девять вечера я вышел из юрты и невольно обратил внимание на небо. Вследствие ли особенной чистоты воздуха или каких-либо иных причин звезды по величине и яркости лучей казались крупнее, и от этого на небе было светлее, чем на земле. Контур соседних гор и остроконечные вершины елей были видны отчётливо, ясно, зато внизу все утопало во тьме. Неясные, почти неуловимые ухом звуки наполняли сонный воздух; шум от полёта ночной птицы, падения снега с ветки на ветку, шелест колеблемой лёгким дуновением слабого ветерка засохшей былинки – всё это вместе не могло нарушить тишины, царившей в природе.

Я подошёл к палатке. Стрелки давно уже спали. Я посидел немного у огня, затем снял обувь, пробрался на своё место и тотчас уснул.

На следующий день мы пошли дальше. В горах были видны превосходные кедровые леса, зато в долине хвойные деревья постепенно исчезали, а на смену им выступали широколиственные породы, любящие илистую почву и обилие влаги.

Животный мир этих лесов весьма разнообразен. Тут водятся тигр, рысь, дикая кошка, белка, бурундук, изюбр, козуля, кабарга, росомаха, соболь, хорёк и летяга. Белогрудый медведь встречается по нижнему течению Бикина только до реки Хабагоу; выше будут владения бурого медведя. Когда бывает урожай кедровых орехов, то кабаны поднимаются до реки Бягаму, если же кедровых орехов уродится мало, то они спускаются книзу, за скалы Сигонку-Гуляни. Бикин по справедливости считается одной из самых рыбных рек в крае. В нём во множестве водятся: вверху – хариус и ленок, по протокам в тинистых водах – сазан, налим и щука, а внизу, ближе к устью, – таймень и сом. Кета поднимается почти до самых истоков.

Около скал Сигонку стояли удэгейцы. От них я узнал, что на Бикине кого-то разыскивают и что на розыски пропавших выезжал пристав, но вследствие глубокого снега возвратился обратно. Я тогда ещё не знал, что это касалось меня. По рассказам удэгейцев, дальше были ещё две пустые юрты… В этом покинутом стойбище я решил в первый предпраздничный день устроить днёвку.

– В каком это месте? – спросил я удэгейцев.

– Бей-си-лаза-датани, – отвечал один из них.

– Сколько вёрст? – спросил его Захаров.

– Две, – отвечал удэгеец уверенно.

Я попросил его проводить нас, на что он охотно согласился. Мы купили у них сохатиного мяса, рыбы, медвежьего сала и пошли дальше. Пройдя 3 километра, я спросил проводника, далеко ли до юрты.

– Недалеко, – отвечал он.

Однако мы прошли ещё 4 километра, а стойбище, как заколдованное, уходило от нас всё дальше и дальше. Пора было становиться на бивак, но обидно было копаться в снегу и ночевать по соседству с юртами. На все вопросы, далеко ли ещё, удэгеец отвечал коротко:

– Близко.

За каждым изгибом реки я думал, что увижу юрты, но поворот следовал за поворотом, мыс за мысом, а стойбища нигде не было видно. Так прошли мы ещё километров восемь. Вдруг меня надоумило спросить проводника, сколько вёрст ещё осталось до Бей-си-лаза-да-тани.

– Семь, – отвечал он тем же уверенным тоном.

Стрелки так и сели и начали ругаться. Оказалось, что наш проводник не имел никакого понятия о верстах. Об этом удэгейцев никогда не следует спрашивать. Они меряют расстояние временем: полдня пути, один день, двое суток и т. д.

Тогда я подал сигнал к остановке. Удэгеец говорил, что юрты совсем близко, но никто ему уже не верил. Стрелки принялись спешно разгребать снег, таскать дрова и ставить палатки. Мы сильно запоздали: глубокие сумерки застали нас за работой. Несмотря на это, бивак вышел очень удобный.

Вечером я угостил своих спутников шоколадом и ромом. Потом я рассказал им о жизни в Древнем Риме, о Колизее и гладиаторах, которые своими страданиями должны были увеселять развращённую аристократию.

Стрелки слушали меня с глубоким вниманием.

Потом я показывал им созвездия на небе. Днём, при солнечном свете, мы видим только Землю, ночью мы видим весь мир. Словно блестящая световая пыль была рассыпана по всему небосклону. От тихих сияющих звёзд, казалось, нисходил на землю покой, и потому в природе было всё так торжественно и тихо.

Следующий день мы простояли на месте.

Ещё при отъезде из Владивостока я захватил с собой ёлочные украшения: хлопушки, золочёные орехи, подсвечники с зажимами, золотой дождь, парафиновые свечи, фигурные пряники и тому подобные подарки: серебряную рюмку, перочинный нож в перламутровой оправе, янтарный мундштук и т. д. Всё это я хранил в коллекционных ящиках и берег для праздника.

Около нашей палатки росла небольшая ёлочка. Мы украсили её бонбоньерками и ледяными сосульками.

Днём на реке были устроены игры. К вбитому в лёд колу привязали две верёвки, концы их прикрепили к поясам двух человек и завязали им глаза. Одному в руки был дан колокольчик, а другому – жгут из полотенца. Сущность игры заключалась в том, что один должен был звонить в колокольчик и уходить, а другой подкрадываться на звук и бить звонаря жгутом. Игра эта увлекала всех. Туземцы смеялись до упаду и катались по земле так, что я не на шутку стал опасаться за их здоровье. Когда стемнело, я велел зажечь бенгальские огни. Вечер был ясный и тихий.

При розыгрыше подарков Дерсу выиграл трубку, что вышло как раз кстати. Затем были розданы сласти. Все были довольны и веселы. Пение стрелков далеко разносилось по реке, будило эхо и лесных зверей.

Около полуночи стрелки ушли в палатки и, лёжа на сухой траве, рассказывали друг другу анекдоты, острили и смеялись. Мало-помалу голоса их стали затихать, реплики становились всё реже и реже. Стрелок Туртыгин пробовал возобновить разговор, но ему уже никто не отвечал.

Скоро дружный храп возвестил о том, что все уснули.

Глава двадцать вторая. Нападение тигра

Утром я отпустил обоих проводников. Тут случилось довольно забавное происшествие. Я дал им каждому по 10 рублей: одному – 10 рублей бумажкой, а другому – две пятирублёвые. Тогда первый обиделся. Я думал, что он недоволен платой, и указал ему на товарища, который явно выказывал удовлетворение. Оказалось совсем иное: удэгеец обиделся на то, что я дал ему одну бумажку, а товарищу две. Я забыл, что они не разбираются в деньгах. Желая доставить удовольствие второму, я дал ему взамен десятирублёвой бумажки три трёхрублёвые и одну рублёвую. Тогда обиделся тот, у которого были две пятирублёвые бумажки.

Чтобы помирить их, пришлось дать тому и другому бумажки одинакового достоинства. Надо было видеть, с каким довольным видом они отправились восвояси.

После днёвки у всех было хорошее настроение; люди шли бодро и весело.

От удэгейцев я узнал, что гроза со снегом, которую мы наблюдали 26 ноября на реке Нахтоху, была одновременно и на Бикине. Первый снег выпал здесь 11 ноября, когда река только что начала замерзать. Лёд, прикрытый снегом, уже не утолщался более. Наоборот, там, где снег сдуло ветрами, река промёрзла глубоко. Вот почему замерзание местных рек отличается такой неравномерностью. Толщина льда часто колеблется от 1 до 70 сантиметров. Поэтому если снег выпал рано, то по реке надо ходить осторожно, всё время пробуя лёд толстой палкой. В этом случае незаменимыми являются лыжи. Если лёд выдерживает удары палки, можно идти свободно без лыж. Стрелки с недоверием отнеслись к словам удэгейцев и шли не разбирая, но после одного-двух купаний убедились, что такими советами пренебрегать нельзя.

За день мы прошли километров восемнадцать и стали биваком около речки Катэтабауни.

Здесь оказались три юрты и одна фанза, называемая Сидунгоу[256]256
  Ши-дун-гоу – каменистая восточная долина.


[Закрыть]. В ней жили два старика; один из них был таза, другой – китаец-соболёвщик. Хозяева фанзочки оказались очень гостеприимными и всячески старались нам услужить.

Мне очень хотелось подняться на Хорский перевал. Я стал расспрашивать о дороге. Таза Китенбу (так звали нашего нового знакомого) изъявил согласие быть проводником. Ему, вероятно, было около 60 лет. В волосах на голове у него уже показались серебряные нити, и лицо покрылось морщинами. По внешнему виду он нисколько не отличался от китайцев. Единственным доказательством его туземного происхождения было его собственное заявление. Он рассказывал, что ранее жил на Уссури, но, потесненный русскими переселенцами, перекочевал на реку Бикин, где и живёт уже более 10 лет.

Китенбу тотчас же стал собираться. Он взял с собой заплатанное одеяло, козью шкуру и старую, много раз чинённую берданку; я взял чайник, записную книжку и спальный мешок, а Дерсу – полотнище палатки, трубку и продовольствие.

Кроме нас троих в отряде было ещё два живых существа: моя Альпа и другая, принадлежащая тазе серенькая остромордая собачка со стоячими ушами по кличке Кады.

Катэ-Табань (Катэтабауни) – маленькая горная речка, протекающая по долине, суженной близ устья и несколько расширяющейся к истокам. Окружающие её горы покрыты старым хвойно-смешанным лесом. С утра стояла хорошая погода. Мы рассчитывали, что к вечеру успеем дойти до зверовой фанзы по ту сторону водораздела. Однако нашим мечтаниям не суждено было сбыться. После полудня небо стало заволакиваться слоистыми облаками; вокруг солнца появились круги, и вместе с тем начал подниматься ветер. Я хотел уже повернуть назад, но Дерсу успокоил меня, сказав, что пурги не будет, будет только сильный ветер, который назавтра прекратится. Так оно и случилось. Часа в четыре пополудни солнце скрылось, и не разберёшь, в тучах или в тумане. Воздух был наполнен сухой снежной пылью.

Поднявшийся ветер дул нам навстречу и, как ножом, резал лицо. Когда начало смеркаться, мы были как раз на водоразделе. Здесь Дерсу остановился и стал о чём-то совещаться со стариком тазой. Подойдя к ним, я узнал, что старик таза немного сбился с дороги.

Из опасения заблудиться они решили заночевать под открытым небом.

– Капитан, – обратился ко мне Дерсу, – сегодня наша фанза найди нету, надо бивак делай.

– Хорошо, – сказал я, – давайте выбирать место.

Оба моих спутника ещё поговорили между собой и, отойдя в сторону шагов 20, начали снимать котомки.

Место для бивака было выбрано нельзя сказать чтобы удачное. Это была плоская седловина, поросшая густым лесом. В сторону от неё тянулся длинный отрог, оканчивающийся небольшой конической сопкой. По обеим сторонам седловины были густые заросли кедровника и ещё какого-то кустарника с неопавшей сухой листвой. Мы нарочно зашли в самую чащу его, чтобы укрыться от ветра, и расположились у подножия огромного кедра высотой, вероятно, метров двадцать.

Дерсу взял топор и пошёл за дровами, старик таза начал резать хвою для подстилки, а я принялся раскладывать костёр.

Только к шести с половиной часам мы окончили бивачные работы и сильно устали. Когда вспыхнул огонь, на биваке стало сразу уютнее. Теперь можно было переобуться, обсушиться и подумать об ужине. Через полчаса мы пили чай и толковали о погоде.

Моя Альпа не имела такой тёплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомлённая дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне и тотчас уснула. Снегом всю её запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.

Дерсу всегда жалел Альпу и каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того, ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерсу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых веток.

Сами мы были утомлены не меньше, чем собаки, и потому тотчас после чая, подложив побольше дров в костёр, стали устраиваться на ночь.

Расположились мы у огня каждый в отдельности. С подветренной стороны расположился я; Дерсу поместился сбоку.

Он устроил себе нечто вроде палатки, а на плечи набросил шинель. Старик таза поместился у подножия кедра, прикрывшись одеялом. Он взялся караулить бивак и поддерживать огонь всю ночь. Нарубив еловых веток, я разостлал на них свой мешок и устроился очень удобно. С одной стороны от ветра меня защищала валежина, а с другой – горел огонь.

В большом лесу во время непогоды всегда жутко. Так и кажется, что именно то дерево, под которым спишь, упадёт на тебя и раздавит. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть.

Кто-то привёл ветер в такое яростное состояние, что он, как бешеный зверь, бросался на всё, что попадалось ему на пути. Особенно доставалось деревьям. Это была настоящая борьба лесных великанов с обезумевшей воздушной стихией. Ветер налетал порывами, рвал, потом убегал прочь и жалобно выл в стороне. Являлось впечатление, будто мы попали в самую середину гигантского вихря. Ветер описывал большой круг, возвращался на наш бивак и нападал на кедр, стараясь во что бы то ни стало опрокинуть его на землю. Но это не удалось.

Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны в сторону. Я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал дрова в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом всё перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не спали и о чём-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.

«Должно быть, кедр качается и грозит падением», – мелькнуло у меня в голове.

Я быстро сбросил с головы покрышку спального мешка и спросил, что случилось.

– Ничего, ничего, капитан, – отвечал мне Дерсу, но я заметил, что говорил он неискренно. Ему просто не хотелось меня беспокоить.

На биваке костёр горел ярким пламенем. Дерсу сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода. Казалось, что все злые духи собрались в одно место и с воем и плачем носились по тайге друг за другом, точно они хотели разрушить порядок, данный природе, и создать снова хаос на земле. Слышались то иступленный плач и стенания, то дикий хохот и вой; вдруг на мгновение наступала тишина, и тогда можно было разобрать, что происходит поблизости. Но уже но этим перерывам было видно, что ветер скоро станет стихать.

Дрова в костре горели ярко. Чёрные тени и красные блики двигались по земле, сменяя друг друга; они то удалялись от костра, то приближались к нему вплотную и прыгали по кустам и снежным сугробам.

– Ничего, капитан, – сказал мне опять Дерсу. – Твоя можно спи. Наша так, сам говори.

Я не заставил себя упрашивать, закрылся опять с головой и заснул. Приблизительно через полчаса я снова проснулся. Меня разбудили голоса.

«Что-то неладное», – подумал я и вылез из мешка.

Буря понемногу стихала. На небе кое-где показались звезды. Каждый порыв ветра сыпал на землю сухой снег с таким шумом, точно это был песок. Около огня я увидел своих приятелей. Таза был на ногах и к чему-то прислушивался. Дерсу стоял боком и, заслонив ладонью свет от костра, всматривался в темноту ночи. Собаки тоже не спали; они жались к огню, пробовали ложиться, но тотчас же вскакивали и переходили на другое место. Они что-то чуяли и смотрели в ту же сторону, куда направлены были взоры Дерсу и старика тазы.

Ветер сильно раздувал огонь, вздымая тысячи искр кверху, кружил их в воздухе и уносил куда-то в глубь леса.

– Что такое, Дерсу?! – спросил я гольда.

– Кабаны ходи, – отвечал он.

– Ну так что же?

Кабаны в лесу – это так естественно: животные шли, наткнулись на наш бивак и теперь шумно выражали своё неудовольствие.

Дерсу сделал рукой досадливый жест и сказал:

– Как тебе столько тайга ходи – понимай нету!.. Зимой ночью кабаны ходи не хочу.

В той стороне, куда смотрели Дерсу и Китенбу, слышались треск ломаемых сучьев и характерное «чиханье» диких свиней.

Немного не доходя до нашего бивака, кабаны спустились с седловины и обошли коническую сопку стороной.

Я размялся, и спать мне уже не хотелось.

– А почему эти кабаны идут ночью? – спросил я Дерсу.

– Его напрасно ходи нету, – отвечал он. – Его другой люди гоняй.

Я подумал было, что он говорит про удэгейцев, и мысленно удивился, как ночью они ходят по тайге на лыжах. Но вспомнил, что Дерсу «людьми» называл не одних только людей, и сразу всё понял: кабанов преследовал тигр. Значит, хищник был где-то поблизости от нас.

Понемногу в природе стал воцаряться порядок. Какая-то другая сила начала брать верх над ветром и заставляла его успокаиваться. Но, судя по тому, как качались старые кедры, видно было, что там, вверху, не все ещё благополучно.

Я не стал дожидаться чая, подтащил свой мешок поближе к огню, залез в него и опять заснул. Мне показалось, что я спал очень долго. Вдруг что-то тяжёлое навалилось мне на грудь, и одновременно с этим я услышал визг собаки и отчаянный крик Дерсу:

– Скорей!

Быстро сбросил я с себя верхний клапан мехового мешка. Снег и сухие листья обдали мне лицо. В то же мгновение я увидел, как какая-то длинная тень скользнула наискось к лесу. На груди у меня лежала Альпа.

Костёр почти совсем угас: в нём тлели только две головешки. Ветер раздувал уголья и разносил искры по снегу. Дерсу сидел на земле, упёршись ногами в снег. Левой рукой он держался за грудь и, казалось, хотел остановить биение сердца. Старик таза лежал ничком в снегу и не шевелился.

Несколько мгновений я не мог сообразить, что случилось и что мне надо делать. С трудом я согнал с себя собаку, вылез из мешка и подошёл к Дерсу.

– Что случилось? – спросил я его, тряся за плечо.

– Амба, Амба! – испуганно закричал он. – Амба совсем наша бивак ходи! Один собака таскай!

Тут только я заметил, что нет тазовской собаки.

Дерсу поднялся с земли и стал приводить в порядок костёр.

Как только появился огонь, таза тоже пришёл в себя; он испуганно озирался по сторонам и имел вид сумасшедшего. В другое время он показался бы смешным.

На этот раз больше всех самообладания сохранил я. Это потому, что я спал и не видел того, что тут произошло. Однако скоро мы поменялись ролями: когда Дерсу успокоился, испугался я. Кто поручится, что тигр снова не придёт на бивак, не бросится на человека? Как всё это случилось и почему никто не стрелял?

Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они всё время прыгали то на одну, то на другую сторону костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул её и в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понёс её в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и попала ко мне на грудь. В это самое время я услышал крик Дерсу.

Инстинктивно я схватил ружьё, но не знал, куда стрелять. Вдруг в зарослях позади меня раздался шорох.

– Здесь! – сказал шёпотом таза, указывая рукой вправо от кедра.

– Нет, тут, – ответил Дерсу, указывая в сторону, совершенно противоположную.

Шорох повторился, но на этот раз с обеих сторон одновременно. Ветер шумел вверху по деревьям и мешал слушать. Порой мне казалось, что я как будто действительно слышу треск сучков и вижу даже самого зверя, но вскоре убеждался, что это совсем не то: это был или колодник, или молодой ельник.

Кругом была такая чаща, сквозь которую и днём-то ничего нельзя было бы рассмотреть.

– Дерсу, – сказал я гольду, – полезай на дерево. Тебе сверху хорошо будет видно.

– Нет, – отвечал он, – моя не могу. Моя старый люди: теперь дерево ходи – совсем понимай нету.

Старик таза тоже отказался лезть на дерево. Тогда я решил взобраться на кедр сам. Ствол его был ровный, гладкий и с подветренной стороны запорошённый снегом. С большими усилиями я поднялся не более как на три метра. У меня скоро озябли руки, и я должен был спуститься обратно на землю.

– Не надо, – сказал Дерсу, поглядывая на небо. – Скоро ночь кончай.

Он взял винтовку и выстрелил в воздух. Как раз в это время налетел сильный порыв ветра. Звук выстрела затерялся где-то поблизости. Мы разложили большой огонь и принялись готовить чай. Альпа всё время жалась то ко мне, то к Дерсу и при малейшем шуме вздрагивала и испуганно озиралась по сторонам.

Минут сорок мы ещё сидели у огня и делились впечатлениями.

Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Ещё немного времени – и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз – усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костёр совсем угас.

Я предложил Дерсу оставить вещи в таборе и пойти по тигриному следу. Я думал, что он откажется, и был удивлён, узнав, что Дерсу согласен отнять у тигра задавленную собаку.

Гольд стал говорить о том, что тигру дано в тайге много корма и запрещено нападать на человека. Этот тигр следил кабанов, но по пути увидел людей, напал на наш бивак и украл собаку.

– Такой Амба можно стреляй, греха нет, – закончил он свою длинную речь.

Закусив наскоро холодным мясом и напившись горячего чая, мы надели лыжи и пошли по тигриному следу.

Непогода почти стихла. Вековые ели и кедры утратили свой белый наряд, зато на земле во многих местах намело большие сугробы. По ним скользили солнечные лучи, и от этого в лесу было светло по-праздничному.

От нашего бивака тигр шёл обратно старым следом и привёл нас к валежнику. Следы шли прямо под бурелом.

– Не торопись, капитан, – сказал мне Дерсу. – Прямо ходи не надо; надо кругом ходи, хорошо посмотри.

Мы стали обходить бурелом стороною.

– Уехали! – вдруг закричал Дерсу и быстро повернул в направлении нового следа.

Тут ясно было видно, что тигр долго сидел на одном месте. Под ним подтаял снег. Собаку он положил перед собой и слушал, нет ли сзади погони. Потом он понёс её дальше.

Так мы прошли ещё три часа.

Тигр не шёл прямо, а выбирал такие места, где было меньше снегу, где гуще были заросли и больше бурелома. В одном месте он взобрался на поваленное дерево и долго стоял на нём, но вдруг чего-то испугался, прыгнул на землю и несколько метров полз на животе. Время от времени он останавливался и прислушивался; когда мы приближались, то уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.

Наконец Дерсу остановился и стал советоваться со стариком тазой. По его мнению, надо было возвратиться назад, потому что тигр не был ранен, снег недостаточно глубок и преследование являлось бесполезной тратой времени.

Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит её с собой. Как бы в ответ на мои мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у неё есть тигрята; к ним-то она и несёт собаку. К своему логовищу она нас не поведёт, а будет водить по сопкам до тех пор, пока мы от неё не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.

Когда было решено возвращаться на бивак, Дерсу повернулся в ту сторону, куда ушёл тигр, и закричал:

– Амба! Твоя лицо нету. Ты вор, хуже собаки. Моя тебя не боится. Другой раз тебя посмотри – стреляй.

После этого он закурил свою трубку и пошёл назад по протоптанной лыжне.

Немного не доходя до бивака, как-то случилось так, что я ушёл вперёд, а таза и Дерсу отстали. Когда я поднялся на перевал, мне показалось, что кто-то с нашего бивака бросился под гору. Через минуту мы подходили к табору.

Все наши вещи были разбросаны и изорваны. От моего спального мешка остались одни клочки. Следы на снегу указывали, что такой разгром произвели две росомахи. Их-то, вероятно, я и видел при приближении к биваку.

Собрав, что можно было, мы быстро спустились с перевала и пошли назад, к биваку.

Идти под гору было легко, потому что старая лыжня хотя и была запорошена снегом, но крепко занастилась. Мы не шли, а просто бежали и к вечеру присоединились к своему отряду.