Текст книги "Дерсу Узала (сборник)"

Глава 19. Ли-Фудзин

Чуть только начало светать, наш бивак опять атаковали комары. О сне нечего было и думать. Точно по команде все встали. Казаки быстро завьючили коней; не пивши чаю, тронулись в путь. С восходом солнца туман начал рассеиваться; кое-где проглянуло синее небо.

От устья реки Квандагоу Ли-Фудзин начинает понемногу склоняться к северо-западу. Дальше русло его становится извилистым. Обрывистые берега и отмели располагаются, чередуясь, то с той, то с другой стороны.

В долине Ли-Фудзина растут великолепные смешанные леса. Тут можно найти всех представителей маньчжурской флоры. Кроме кедра, лиственницы, пихты, ели, вяза, дуба, ясеня, ореха и пробкового дерева, здесь произрастают: жёлтая берёза с желтовато-зелёной листвой и с жёлтой пушистой корой, не дающей бересты; особый вид клёна – развесистое дерево с гладкой тёмно-серой корой, с желтоватыми молодыми ветвями и с глубоко рассечёнными листьями; затем ильм – высокое стройное дерево, имеющее широкую развесистую крону и острые шершавые листья; граб, отличающийся от других деревьев тёмной корой и цветами, висящими, как кисти; черёмуха Максимовича с пригнутыми к земле ветвями, образующими непроходимую чащу, и наконец бересклет – небольшое тонкоствольное деревцо с корой, покрытой беловатыми чечевицами, располагающимися продольными рядками, и с листьями удлинённо-обратноовальными. Около реки и вообще по сырым местам, где больше света, росли: козья ива – полукуст-полудерево; маньчжурская смородина с трёхлопастными острозубчатыми листьями; таволожка шелковистая – очень ветвистый кустарник, который легко узнать по узким листьям, любящий каменистую почву; жасмин – теневое растение с красивыми сердцевидными, заострёнными листьями и белыми цветами и ползучий лимонник с тёмной крупной листвой и красными ягодами, цепляющийся по кустам и деревьям.

Лес, растущий около воды, скорее способствует обрушиванию берегов, чем их закреплению. Большое дерево, подмытое водой, при падении своём увлекает огромную глыбу земли, а вместе с ней и деревья, растущие поблизости. Бурелом этот плывёт по реке до тех пор, пока не застрянет где-нибудь в протоке. Тотчас вода начинает заносить его песком и галькой. Нередко можно видеть водопады, основанием которых служат гигантские стволы тополей или кедров. Если такому плавнику посчастливится пройти через перекаты, то до устья дойдёт только ствол, измочаленный и лишённый коры и веток.

В среднем течении Ли-Фудзин проходит у подножия так называемых Чёрных скал. Здесь река разбивается на несколько проток, которые имеют вязкое дно и илистые берега. Вследствие засорённости главного русла вода не успевает пройти через протоки и затопляет весь лес. Тогда сообщение по тропе прекращается. Путники, которых случайно застанет здесь непогода, карабкаются через скалы и в течение целого дня успевают пройти не более трёх или четырёх километров.

В полдень мы остановились на большой привал и стали варить чай.

При выходе из поста Ольги Балк дал мне бутылку с ромом. Ром этот я берег как лекарство и давал его стрелкам пить с чаем в ненастные дни. Теперь в бутылке осталось только несколько капель. Чтобы не нести напрасно посуды, я вылил остатки рома в чай и кинул её в траву. Дерсу стремглав бросился за ней.

– Как можно её бросай? Где в тайге другую бутылку найди? – воскликнул он, развязывая свою котомку.

Действительно, для меня, горожанина, пустая бутылка никакой цены не имела. Но для дикаря, живущего в лесу, она составляла большую ценность.

По мере того как он вынимал свои вещи из котомки, я всё больше и больше изумлялся. Чего тут только не было: порожний мешок из-под муки, две старенькие рубашки, свиток тонких ремней, пучок верёвок, старые унты, гильзы от ружья, пороховница, свинец, коробочка с капсулями, полотнище палатки, козья шкура, кусок кирпичного чая вместе с листовым табаком, банка из-под консервов, шило, маленький топор, жестяная коробочка, спички, кремень, огниво, трут, смольё для растопок, береста, ещё какая-то баночка, кружка, маленький котелок, туземный кривой ножик, жильные нитки, две иголки, пустая катушка, какая-то сухая трава, кабанья желчь, зубы и когти медведя, копытца кабарги и рысьи кости, нанизанные на верёвочку две медные пуговицы и множество разного хлама. Среди этих вещей я узнал такие, которые я раньше бросал по дороге. Очевидно, всё это он подбирал и нёс с собой.

Осматривая его вещи, я рассортировал их на две части и добрую половину посоветовал выбросить. Дерсу взмолился. Он просил ничего не трогать и доказывал, что потом всё может пригодиться. Я не стал настаивать и решил впредь ничего не бросать, прежде чем не спрошу на это его согласия.

Точно боясь, чтобы у него не отняли чего-нибудь, Дерсу спешно собрал свою котомку и особенно старательно спрятал бутылку.

Около Чёрных скал тропа разделилась. Одна (правая) пошла в горы в обход опасного места, а другая направилась куда-то через реку. Дерсу, хорошо знающий эти места, указал на правую тропу. Левая, по его словам, идёт только до зверовой фанзы Цу-жунь-гоу[120]120
  Цун-жун-гоу – поляна в лесу около реки.


[Закрыть] и там кончается.

Сразу с привала начинается подъем, но до самой вершины тропа не доходит.

С километр она идёт косогором, а затем опять спускается в долину.

К вечеру небо снова заволокло тучами. Я опасался дождя, но Дерсу сказал, что это не туча, а туман и что завтра будет день солнечный, даже жаркий. Я знал, что его предсказания всегда сбываются, и потому спросил его о приметах.

– Моя так посмотри, думай – воздух лёгкий, тяжело нету, – гольд вздохнул и показал себе на грудь.

Он так сжился с природой, что органически всем своим существом мог предчувствовать перемену погоды. Как будто для этого у него было ещё шестое чувство.

Дерсу удивительно приспособился к жизни в тайге. Место для своего ночлега он выбирал где-нибудь под деревом между двумя корнями, так что дупло защищало его от ветра; под себя он подстилал кору пробкового дерева, на сучок где-нибудь вешал унты так, чтобы их не спалило огнём. Винтовка тоже была – рядом с ним, но она лежала не на земле, а покоилась на двух коротеньких сошках. Дрова у него всегда горели лучше, чем у нас. Они не бросали искр, и дым от костра относило в сторону. Если ветер начинал меняться, он с подветренной стороны ставил заслон. Все у него было к месту и под рукой.

По отношению к человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь дело со стихиями: дождь, ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т. д. Далее самый лес представляет собой стихию. Дерсу больше нас был в соответствии с окружающей его обстановкой.

Следующий день – 7 августа. Как только взошло солнце, туман начал рассеиваться, и через какие-нибудь полчаса на небе не было ни одного облачка. Роса перед рассветом обильно смочила траву, кусты и деревья. Дерсу не было на биваке. Он ходил на охоту, но неудачно, и возвратился обратно как раз ко времени выступления. Мы сейчас же тронулись в путь.

По дороге Дерсу рассказал мне, что исстари к западу от Сихотэ-Алиня жили гольды, а с восточной стороны – удэгейцы, но потом там появились охотники-китайцы. Действительно, манзовские охотничьи шалаши встречались во множестве. Можно было так соразмерить свой путь, чтобы каждый раз ночевать в балагане.

Километров через десять нам пришлось ещё раз переправляться через реку, которая разбилась на множество проток, образуя низкие острова, заросшие лесом. Слои ила, бурелом, рытвины и пригнутый к земле кустарник – всё это указывало на недавнее большое наводнение.

Вдруг лес сразу кончился, и мы вышли к полянам, которые китайцы называют Сяень-Лаза. Их три: первая – длиной в 2 километра, вторая – метров в 500 и третья – самая большая, занимающая площадь в 6 квадратных километров. Поляны эти отделены друг от друга небольшими перелесками. Здесь происходит слияние Ли-Фудзина с рекой Синанцей, по которой мы прошли первый раз через Сихотэ-Алинь к посту Ольги. Выйдя из леса, река отклоняется сначала влево, а затем около большой поляны снова пересекает долину и подходит к горам с правой стороны. Дальше мы не пошли и стали биваком на берегу реки, среди дубового редколесья.

Возвратившиеся с разведок казаки сообщили, что видели много звериных следов, и стали проситься на охоту.

Днём четвероногие обитатели тайги забиваются в чащу, но перед сумерками начинают подыматься со своих лежек. Сначала они бродят по опушкам леса, а когда ночная мгла окутает землю, выходят пастись на поляны. Казаки не стали дожидаться сумерек и пошли тотчас, как только развьючили лошадей и убрали седла. На биваке остались мы вдвоём с Дерсу.

Сегодня я заметил, что он весь день был как-то особенно рассеян. Иногда он садился в стороне и о чём-то напряжённо думал. Он опускал руки и смотрел куда-то вдаль. На вопрос, не болен ли он, старик отрицательно качал головой, хватался за топор и, видимо, всячески старался отогнать от себя какие-то тяжёлые мысли.

Прошло два с половиной часа. Удлинившиеся до невероятных размеров тени на земле указывали, что солнце уже дошло до горизонта. Пора было идти на охоту. Я окликнул Дерсу. Он точно чего-то испугался.

– Капитан, – сказал он мне, и в голосе его зазвучали просительные ноты, – моя не могу сегодня охота ходи. Там, – он указал рукой в лес, – помирай есть моя жена и мои дети.

Потом он стал говорить, что по их обычаю на могилы покойников нельзя ходить, нельзя вблизи стрелять, рубить лес, собирать ягоды и мять траву – нельзя нарушать покой усопших.

Я понял причину его тоски, и мне жаль стало старика. Я сказал ему, что совсем не пойду на охоту и останусь с ним на биваке.

В сумерки я услышал три выстрела – и обрадовался. Охотники стреляли далеко в стороне от того места, где находились могилы.

Когда совсем смерклось, возвратились казаки и принесли с собой козулю. После ужина мы рано легли спать. Два раза я просыпался ночью и видел Дерсу, сидящего у огня в одиночестве.

Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружьё остались на месте. Это означало, что он вернётся. В ожидании его я пошёл побродить по поляне и незаметно подошёл к реке. На берегу её около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне своё лицо. Видно было, что он провёл бессонную ночь.

– Пойдём, Дерсу! – обратился я к нему.

– Тут раньше моя живи, раньше здесь юрта была и амбар. Давно сгорели. Отец, мать тоже здесь раньше жили…

Он не докончил фразы, встал и, махнув рукой, молча пошёл на бивак. Там всё уже было готово к выступлению; казаки ждали только нашего возвращения.

От места слияния Ли-Фудзина с Синанцей начинается Фудзин. Горы с левой стороны состоят из выветрелого туфа и кварцевого порфира.

Прилегающая часть долины покрыта лесом, заболоченным и заваленным колодником. Поэтому тропа здесь идёт косогорами в полгоры, а километра через два опять спускается в долину.

Вскоре после полудня мы дошли до знакомой нам фанзы Иолайзы. Когда мы проходили мимо тазовских фанз, Дерсу зашёл к туземцам. К вечеру он прибежал испуганный и сообщил страшную новость: два дня тому назад по приговору китайского суда заживо были похоронены в земле китаец и молодой таз. Такое жестокое наказание они понесли за то, что из мести убили своего кредитора. Погребение состоялось в лесу, в расстоянии одного километра от последних фанз. Мы бегали с Дерсу на одно место и увидели там два невысоких холмика земли. Над каждой могилой была поставлена доска, на которой тушью были написаны фамилии погребённых. Усопшие уже не нуждались в нашей помощи, да и что могли сделать мы вчетвером среди хорошо вооружённых китайских охотников?

Я полагал провести в фанзе Иолайза два дня, но теперь это место мне стало противным. Мы решили уйти подальше и где-нибудь в лесу остановиться на днёвку.

Вместе с Дерсу мы выработали такой план: с реки Фудзина пойти на Ното, подняться до её истоков, перевалить через Сихотэ-Алинь и по реке Вангоу снова выйти на Тадушу. Дерсу знал эти места очень хорошо, и потому расспрашивать китайцев о дороге не было надобности.

Утром 8 августа мы оставили Фудзин – это ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поутоу, что в переводе на русский язык значит «козья долина». Проводить нас немного вызвался один пожилой таз. Он всё время шёл с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.

Расставаясь с ним, Дерсу в знак дружбы подарил ему ту самую бутылку, которую я бросил на Ли-Фудзине. Надо было видеть, с какой довольной улыбкой таз принял от него этот подарок.

Долина реки Поугоу представляет собой довольно широкий распадок. Множество горных ключей впадает в него с той и с другой стороны. Пологие холмы и высокие реки, вдающиеся в долину с боков, покрыты редким лиственным лесом и кустарниковой порослью. Это и есть самые любимые места диких козуль.

После полудня Дерсу нашёл маленькую тропку, которая вела нас к перевалу, покрытому густым лесом. Здесь было много барсучьих нор. Одни из них были старые, другие – совсем свежие. В некоторых норах поселились лисицы, что можно было узнать по следам на песке.

Отряд наш несколько отстал, а мы с Дерсу шли впереди и говорили между собой. Вдруг шагах в тридцати от себя я увидел, что в зарослях кто-то шевелится. Это оказался барсук, близкородственный японскому барсуку и распространённый по всему краю. Окраска его буро-серая с черным, морда белесоватая с продольными тёмными полосами около глаз. Барсук – животное всеядное, ведущее одиночную жизнь. Китайцы и инородцы специально за ним не охотятся, но бьют, если попадается под выстрелы. Шкура его, покрытая жёсткими волосами, употребляется ими на чехлы к ружьям и оторочку сумок.

Замеченный мною барсук часто подымался на задние ноги и старался что-то достать, но что именно – я рассмотреть никак не мог. Он так был занят своим делом, что совершенно не замечал нас. Долго мы следили за ним, наконец мне наскучило это занятие, и я пошёл вперёд.

Испуганный шумом, барсук бросился в сторону и быстро исчез из виду. Придя на то место, где было животное, я остановился и стал осматриваться. Вдруг я услышал крики Дерсу. Он махал руками и давал мне понять, чтобы я скорее отходил назад. В это время я почувствовал сильную боль в плече. Схватив рукой больное место, я поймал какое-то крупное насекомое. Оно тотчас ужалило меня в руку. Тут только я заметил на кусте бузины совсем рядом с собой большое гнездо шершней. Я бросился бежать и стал ругаться. Несколько насекомых погнались за мной следом.

– Погоди, капитан, – сказал Дерсу, вынимая топор из котомки. Выбрав тонкое дерево, он срубил его и очистил от веток. Потом набрал бересты и привязал её к концу жерди. Когда шершни успокоились, он зажёг бересту и поднёс её под самое гнездо. Оно вспыхнуло, как бумага. Подпаливая шершней, Дерсу приговаривал:

– Что, будешь нашего капитана кусать?

Покончив с шершнями, он побежал опять в лес, нарвал какой-то травы, и, растерев её на лезвии топора, приложил мне на больные места, а сверху прикрыл кусочками мягкой бересты и обвязал тряпицами. Минут через десять боль стала утихать. Я просил его показать мне эту траву. Он опять сходил в лес и принёс растение, которое оказалось маньчжурским ломоносом. Дерсу сообщил мне, что трава эта также помогает и от укусов змей, что эту-то именно траву и едят собаки. Она вызывает обильное выделение слюны; слюна, смешанная с соком травы, при зализывании укушенного места является спасительной и парализует действие яда. Покончив с перевязкой, мы пошли дальше. Разговор наш теперь вертелся около шершней и ос. Дерсу считал их самыми «вредными людьми» и говорил:

– Его постоянно сам кусай. Теперь моя всегда его берестой пали.

Дня через два мы достигли водораздела. И подъём на хребет и спуск с него были одинаково крутыми. По ту сторону перевала мы сразу попали на тропинку, которая привела нас к фанзе соболёвщика-китайца. Осмотрев её, Дерсу сказал, что хозяин её жил здесь несколько дней подряд и ушёл только вчера. Я высказал сомнение. В фанзе мог быть и не хозяин, а работник или случайный прохожий. Вместо ответа Дерсу указал мне на старые вещи, выброшенные из фанзы и заменённые новыми. Это мог сделать только сам хозяин. С этими доводами нельзя было не согласиться.

Глава 20. Проклятое место

К вечеру в этот день нам удалось дойти до реки Ното. Истоки её находятся приблизительно там, где пересекаются 45-я параллель и 135-й меридиан (от Гринвича). Отсюда берут начало река Ваку и все верхние левые притоки Имана.

Река Ното (по-удэгейски Нынту) длиной около 120 километров. В верхней половине она состоит из двух рек одинаковой величины: Дабэицы[121]121
  Да-бэй-ча – большой северный распадок.


[Закрыть] и Дананцы[122]122
  Дан-нан-ча – большой южный распадок.


[Закрыть]. Названия эти китайские и указывают направление их течений. Первая течёт с севера, вторая – с юга. Место слияния их определяет границу, где кончаются леса и начинаются открытые места и земледельческие фанзы. Если идти вверх по реке Дабэйце, то можно выйти в верховья Ваку и далее к охотничьему посёлку Сидатун на Имане.

Верховья Ното по справедливости считаются самыми глухими местами Уссурийского края. Китайские фанзы, разбросанные по тайге, нельзя назвать ни охотничьими, ни земледельческими. Сюда стекается весь беспокойный манзовский элемент, падкий до лёгкой наживы, способный на грабежи и убийства.

Долина нижнего Ното является как бы продолжением долины Дананцы. Она принимает в себя справа реку Себучар и, согласуясь с её направлением, поворачивает к юту. Недалеко от впадения своего в Улахе она снова склоняется на юго-запад. Таким образом, бассейн реки Ното со своими притоками составляет систему тектонических долин, сходящихся почти под прямыми углами с денудационными долинами прорыва. Первые представляют собой прямые долины, узкие в вершинах и постепенно расширяющиеся книзу, вторые – изломанные и состоящие из целого ряда котловин, замыкаемых горами, так что вперёд сказать, куда повернёт река, – невозможно. Котловины между собой соединены узкими проходами. Обыкновенно в этих местах река делает поворот. Вследствие этого очень часто притоки легко принять за главную долину; ошибка разъясняется только тогда, когда подходишь к ним вплотную.

Река Ното порожистая, и плавание по ней считается опасным. В нижнем течении она около 60 метров ширины, 1 метра глубины и имеет быстроту течения до 8 километров в час в малую воду. В дождливый период года вода, сбегающая с гор, переполняет реку и производит внизу большие опустошения.

Тут мы нашли брошенные инородческие юрты и старые развалившиеся летники. Дерсу мне сообщил, что раньше на реке Ното жили удэгейцы (четверо мужчин и две женщины с тремя детьми), но китайцы вытеснили их на реку Ваку. В настоящее время по всей долине Ното охотничают и соболюют одни манзы.

На другой день мы пошли вверх по реке Дананце. Она длиной около 50 километров.

Здесь в лесах растёт много тиса. Некоторые деревья достигают 10 метров высоты и метра в обхвате на грудной высоте.

Не доходя километров десяти до перевала, тропа делится на две. Одна идёт на восток, другая поворачивает к югу. Если идти по первой, то можно выйти на реку Динзахе, вторая приведёт на Вангоу (притоки Тадушу). Мы выбрали последнюю. Тропа эта пешеходная, много кружит и часто переходит с одного берега на другой.

В походе Дерсу всегда внимательно смотрел себе под ноги; он ничего не искал, но делал это просто так, по привычке. Один раз он нагнулся и поднял с земли палочку. На ней были следы удэгейского ножа. Место среза давно уже почернело.

Разрушенные юрты, порубки на деревьях, пни, на которых раньше стояли амбары, и эта строганая палочка свидетельствовали о том, что удэгейцы были здесь год тому назад.

В сумерки мы встали биваком на гальке в надежде, что около воды нас не так будут допекать комары.

Козулятина приходила к концу, надо было достать ещё мяса. Мы сговорились с Дерсу и пошли на охоту. Было решено, что от рассошины[123]123
  Место, где сливаются две речки.


[Закрыть] я пойду вверх по реке, а он по ручейку в горы.

Уссурийская тайга оживает два раза в сутки: утром, перед восходом солнца, и вечером, во время заката.

Когда мы вышли с бивака, солнце стояло уже низко над горизонтом. Золотистые лучи его пробивались между стволами деревьев в самые затаённые уголки тайги. Лес был удивительно красив в эту минуту. Величественные кедры своей тёмной хвоей как будто хотели прикрыть молодняк. Огромные тополи, насчитывающие около трехсот лет, казалось, спорили в силе и мощности с вековыми дубами. Рядом с ними в сообществе росли гигантские липы и высокоствольные ильмы. Позади них виднелся коренастый ствол осокоря, потом чёрная берёза, за ней – ель и пихта, граб, пробковое дерево, жёлтый клён и т. д. Дальше за ними уже ничего не было видно. Там все скрывалось в зарослях крушины, бузины и черёмушника.

Время шло. Трудовой день кончился; в лесу сделалось сумрачно. Солнечные лучи освещали теперь только вершины гор и облака на небе. Свет, отражённый от них, ещё некоторое время освещал землю, но мало-помалу и он стал блекнуть.

Жизнь пернатых начала замирать, зато стала просыпаться другая жизнь – жизнь крупных четвероногих.

До слуха моего донёсся шорох. Скоро я увидел и виновника шума – это была енотовидная собака – животное, занимающее среднее место между собаками, куницами и енотами. Тело её, длиною около 80 сантиметров, поддерживается короткими ногами, голова заострённая, хвост длинный, общая окраска серая с тёмными и белесоватыми просветами, шерсть длинная, отчего животное кажется больше, чем есть на самом деле.

Енотовидная собака обитает почти по всему Уссурийскому краю, преимущественно же в западной и южной его частях, и держится главным образом по долинам около рек. Животное это трусливое, ведущее большей частью ночной образ жизни, и весьма прожорливое. Его можно назвать всеядным, оно не отказывается от растительной пищи, но любимое лакомство его составляют рыбы и мыши. Если летом корма было достаточно, то зимой енотовидная собака погружается в спячку.

Проводив её глазами, я постоял с минуту и пошёл дальше.

Через полчаса свет на небе ещё более отодвинулся на запад. Из белого он стал зелёным, потом жёлтым, оранжевым и наконец тёмно-красным. Медленно земля совершала свой поворот и, казалось, уходила от солнца навстречу ночи.

В это время я услышал треск сучьев и вслед за тем какое-то сопение. Я замер на месте. Из чащи, окутанной мраком, показались две тёмные массы. Я узнал кабанов. Они направлялись к реке. Судя по неторопливому шагу животных, я понял, что они меня не видали. Один кабан был большой, а другой поменьше. Я выбрал меньшего и стал в него целиться. Вдруг большой кабан издал резкий крик, и одновременно я спустил курок. Эхо подхватило звук выстрела и далеко разнесло его по лесу. Большой кабан шарахнулся в сторону. Я думал, что промахнулся, и хотел уже было двинуться вперёд, но в это время увидел раненого зверя, подымающегося с земли. Я выстрелил второй раз, животное ткнулось мордой в траву и опять стало подыматься. Тогда я выстрелил в третий раз. Кабан упал и остался недвижим. Я подошёл к нему. Это была свинья средней величины, вероятно, не более 130 килограммов весом.

Чтобы мясо не испортилось, я выпотрошил кабана и хотел было уже идти на бивак за людьми, но опять услышал шорох в лесу. Это оказался Дерсу. Он пришёл на мои выстрелы. Я очень удивился, когда он спросил меня, кого я убил. Я мог и промахнуться.

– Нет, – засмеялся он, – моя хорошо понимай, тебе убей есть.

Я просил объяснить мне, на чём он основывает свои предположения. Гольд сказал мне, что обо всём происшедшем он узнал не по выстрелам, а по промежуткам между ними. Одним выстрелом редко удаётся убить зверя. Обыкновенно приходится делать два-три выстрела. Если бы он слышал только один выстрел, то это значило бы, что я промахнулся. Три выстрела, часто следующих один за другим, говорят за то, что животное убегает и выстрелы пускаются вдогонку. Но выстрелы с неравными промежутками между ними показывают, что зверь ранен и охотник его добивает.

Решено было, что до рассвета кабан останется на месте, а с собой мы возьмём только печень, сердце и почки животного.

Затем мы разложили около него огонь и пошли назад.

Было уже совсем темно, когда мы подходили к биваку.

Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещённые изнутри огнём, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесённая кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.

Одиннадцатого числа мы продолжали свой путь по реке Дананце. Здесь в изобилии растёт кедр. По мере приближения к Сихотэ-Алиню строевой лес исчезает всё больше и больше и на смену ему выступают леса поделочного характера, и наконец в самых истоках растёт исключительно замшистая и жидкая ель, лиственница и пихта. Корни деревьев не углубляются в землю, а стелются на поверхности. Сверху они чуть-чуть только прикрыты мхами. От этого деревья недолговечны и стоят непрочно. Молодняк двадцатилетнего возраста свободно опрокидывается на землю усилиями одного человека. Отмирание деревьев происходит от вершин. Иногда умершее дерево продолжает ещё долго стоять на корню, но стоит до него слегка дотронуться, как оно тотчас же обваливается и рассыпается в прах.

При подъёме на крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут ещё разбить голову. У берёз древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются лежать одни берестяные футляры.

Такие леса всегда пустынны. Не видно нигде звериных следов, нет птиц, не слышно жужжания насекомых. Стволы деревьев в массе имеют однотонную буро-серую окраску. Тут нет подлеска, нет даже папоротников и осок. Куда ни глянешь, всюду кругом мох: и внизу под ногами, и на камнях, и на ветвях деревьев. Тоскливое чувство навевает такая тайга. В ней всегда стоит мёртвая тишина, нарушаемая только однообразным свистом ветра по вершинам сухостоев. В этом шуме есть что-то злобное, предостерегающее. Такие места удэгейцы считают обиталищами злых духов.

К вечеру мы немного не дошли до перевала и остановились у предгорий Сихотэ-Алиня. На этот день на разведки я послал казаков, а сам с Дерсу остался на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над огнём чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я делал записи в свой дневник.

В переходе от дня к ночи всегда есть что-то таинственное. В лесу в это время становится сумрачно и тоскливо. Кругом воцаряется жуткое безмолвие. Затем появляются какие-то едва уловимые ухом звуки. Как будто слышатся глубокие вздохи. Откуда они исходят? Кажется, что вздыхает сама тайга. Я оставил работу и весь отдался влиянию окружающей меня обстановки. Голос Дерсу вывел меня из задумчивости.

– Худо здесь наша спи, – сказал он как бы про себя.

– Почему? – спросил я его.

Он указал рукой на клочья тумана, которые появились в горах и, точно привидения, бродили по лесу.

– Тебе, капитан, понимай нету, – продолжал он. – Его тоже всё равно люди.

Дальше из его слов я понял, что раньше это были люди, но они заблудились в горах, погибли от голода, и вот теперь души их бродят по тайге в таких местах, куда редко заходят живые.

Вдруг Дерсу насторожился.

– Слушай, капитан, – сказал он тихо.

Я прислушался. Со стороны, противоположной той, куда ушли казаки, издали доносились странные звуки. Точно кто-нибудь рубил там дерево. Потом всё стихло. Прошло минут десять, и опять новый звук пронёсся в воздухе. Точно кто-то лязгал железом, но только очень далеко. Вдруг сильный шум прокатился по всему лесу. Должно быть, упало дерево.

– Это его, его, – забормотал испуганно Дерсу, и я понял, что он говорит про души заблудившихся и умерших. Затем он вскочил на ноги и что-то по-своему стал сердито кричать в тайгу. Я спросил его, что это значит.

– Моя мало-мало ругается, – отвечал он. – Моя ему сказал, что наша одну только ночь здесь спи и завтра ходи дальше.

В это время с разведок вернулись казаки и принесли с собой оживление. Ночных звуков больше не было слышно, и ночь прошла спокойно.

На следующий день я проснулся раньше солнца и тотчас же принялся будить разоспавшихся казаков. Солнечный восход застал нас уже в дороге.

Подъем со стороны реки Дананцы был длинный, пологий, спуск в сторону моря крутой. Самый перевал представляет собой довольно глубокую седловину, покрытую хвойным лесом, высотой в 870 метров. Я назвал его Забытым.

В горах Сихотэ-Алиня почти всегда около глубоких седловин располагаются высокие горы. Так было и здесь. Слева от нас высилась большая гора с плоской вершиной, которую называют Тудинза.

Оставив казаков ожидать нас в седловине, мы вместе с Дерсу поднялись на гору. По гипсометрическим измерениям высота её равна 1160 метрам. Подъем, сначала пологий, по мере приближения к вершине становился всё круче и круче. Бесспорно, что гора Тудинза является самой высокой в этой местности. Вершина её представляет собой небольшую площадку, покрытую травой и обставленную по краям низкорослой ольхой и берёзой.

Сверху, с горы, открывался великолепный вид во все стороны. Перед нами развернулась красивая панорама. Земля внизу казалась морем, а горы – громадными окаменевшими волнами. Ближайшие вершины имели причудливые очертания, за ними толпились другие, но контуры их были задёрнуты дымкой синеватого тумана, а дальше уже нельзя было разобрать, горы это или кучевые облака на горизонте. В этом месте хребет Сихотэ-Алинь делает небольшой излом к морю, а затем опять поворачивает на северо-восток. Гора Тудинза находилась как раз в углу излома. Сверху я легко мог разобраться в расположении горных складок и в направлениях течений рек. К западу текли Ли-Фудзин и Ното, к северо-востоку – Тютихе, к востоку – Динзахе и на юго-восток – Вангоу.

Покончив с кипячением воды, мы стали спускаться обратно к седловине.

Я не знаю, что труднее – подъем или спуск. Правда, при подъёме в работе участвует дыхание, зато положение тела устойчивее. При спуске приходится всё время бороться с тяжестью собственного тела. Каждый знает, как легко подыматься по осыпям вверх и как трудно по ним спускаться книзу.