Текст книги "Группа Тревиля"

Владимир Березин
Группа Тревиля

«Семнадцать мгновений апреля, – транслировали по радио песенку Марики Рокк, – останутся в сердце твоем. Я верю: вокруг нас всегда будет музыка, и деревья будут кружиться в вальсе, и только чайка, подхваченная стремниной, утонет, и ты не сможешь ей помочь…»

Юлиан Семёнов

«Семнадцать мгновений весны»

Глава первая
Зона, 29 апреля. Сергей Баклаков по прозвищу Арамис.
Перестрелка в берёзовой роще – что может быть лучше такого начала. Зачистка наёмных сталкеров – служба киллеров яркая и, главное, недолгая. Кто и кому в Зоне нужен. Мушкет и Атос – однокурсники всегда рядом, и всегда подскажут ответ в контрольной работе.

Сначала Штирлиц не поверил себе: в саду пел соловей.

Юлиан Семёнов

«Семнадцать мгновений весны»

Несколько пуль разом ударили в стволы берёз у меня над головой. Было похоже на то, что несколько жуков разом наткнулись на какое-то вязкое препятствие – звук был смешной, какой-то мокрый, и я подумал, что, чем чёрт не шутит, может, тут до сих пор есть берёзовый сок.

С Зоной ни в чём нельзя быть уверенным.

Потом раздалась ещё очередь, и мокрые берёзовые щепки посыпались на меня.

Когда всё стихло, и прошло минут пять, вдруг запел соловей. Он пел чуть подальше, в низине, которая, видимо, спускалась к реке.

После пятиминутной передышки последовала ещё одна очередь.

Славное дело – лежать так и ждать чего-то. В одном фильме моего детства так погибал герой – берёзовые стволы, выстрел и всё закрутилось, и вот уже страдают родственники. Родственников у меня не было, да и на возвышенного героя я не тянул.

Обнадёживало то, что мы лежали в ложбине, и стрелявшие будто бы не догадывались, что земля тут резко уходит вниз. Оттого пули скалывали мягкую древесину у нас над головой.

– При коммунистах такого не было, – сказал Мушкет. – При коммунистах никто у Периметра в тебя бы не стрелял, все были боязливые, а оттого вежливые. И оружия на руках столько не было.

И то верно – сам Мушкет лежал на спине, покусывая спичку, и гладил автомат.

Мушкета знал давно, ещё по университету – он тогда был весельчак, такой настоящий турист. Походы, гитара, дым костра создаёт уют, и что-то там у костра поют чуть охрипшими голосами.

Скажи мне тогда, что он так будет выглядеть, я бы не поверил. Да что там – скажи мне не тогда, а месяц назад, что я буду лежать в берёзовой роще и слушать, как пули чмокают по стволам, я не то что не поверил, я бы решил, что собеседник употребляет вещества.

Месяц назад я был в другой стране, и прилетел на Родину в прекрасном месяце апреле, который я так любил.

Я любил его, потому что апрель похож на субботу. Суббота в моём детстве была последним учебным днём недели, и, вернувшись из школы, ты знал, что у тебя ещё целый вечер субботы, а потом ещё огромное воскресенье, и только потом опять в школу.

И в университете в субботу тоже был короткий день, так что можно было пойти в лес с рюкзаками и орать под гитару песни у костра… Только с третьего курса это прекратилось, потому что мы попали в лапы к Маракину и свободного времени не стало вовсе, да и праздников тоже не стало. Но мы не роптали, а только радовались – потому что это была настоящая наука.

Впрочем, я отогнал и науку и это «мы», ведь это вело к не очень приятным воспоминаниям этого месяца.

Интересно, как прожил Мушкет эти годы?

Как он попал сюда? Зачем человек соглашается валяться в грязи, имея приличную специальность и диплом? Что там у него было – личное несчастье? Его купили большими деньгами? Кстати, он был, кажется, из Киева… Нет, не помню.

Никогда не думал, что у меня в однокурсниках (вернее, он был на два курса младше), окажется настоящий сталкер.

Судя по всему, это ему даже нравится. Вот он катает спичку во рту, будто ковбой – сигарету. Откуда только они спички берут, в наше время ведь повсюду зажигалки.

Семеро лежали в небольшой котловине, семеро человек слушали, как свистят поверху пули.

Длиться, по всей видимости, это могло бесконечно – пока у неизвестных с той стороны не кончатся патроны. Здесь у всех нервы были крепкие.

Итак, нас было семеро, причём большинство – кроме проводника – я знал много лет. С тремя я дружил в университете, хотя мы учились на разных факультетах и курсах.

Если из нашего пейзажа вычесть стволы и каких-то невидимых бандитов на заднем плане, это можно было бы назвать выездной семинар учёных среднего возраста.

Я любил тогда на такие ездить – правда, возраст был иной и называлось это «школа молодых учёных».

Томность пейзажа нарушала ещё одна деталь – в нашей ложбине лежал поросший мочалой скелет.

Человек, видать, был немолодой, все зубы у него были с изъянами, впрочем, стальных было больше, чем костяных.

Когда мы запрыгнули сюда, я было отшатнулся, но Мушкет мне сказал:

– Не бойся, я его уже не в первый раз вижу. Он товарищ смирный, не обидит.

Судя по виду, я подумал, что он один из тех, кто пришли сюда первыми, но Мушкет возразил:

– Нет, тех, кто пришёл сюда первыми, я хорошо помню. Я ведь помню, как они грузились – весёлые такие, один мне рукой помахал.

Я ещё мальчишкой был, провожал отца. Отец тоже с первой партией ехал.

Нет, тогда, при коммунистах, порядок был, человека бы не бросили. Всё жестоко было, конечно, признаю, но и всё справедливо – приняли по описи и сдали по описи. А этот из поздних, но дело своё знает. Тропу караулит…

Да, школа пожилых учёных выходила своеобразная. Насчёт проводника я был не уверен, но остальные были точно с высшим образованием.

Нас было семеро, и я знал, в чём проблема – учёным не рекомендовалось самим ходить в маршруты. Это было дело сталкеров, вольных бомжей с их кислым утробным запахом, короткоживущих охотников и проводников.

Учёные обладали гигантским самомнением, они относились к сталкерам как относились к туземцам английские колонизаторы. Вышел расфуфыренный, в шортах и пробковом шлеме: «Ну-ка, несите, что нашли за ночь!».

А мы пошли сами, по специальному маршруту, маршруту явно не согласованному. Это зачем-то было нужно моему другу, и моё слово тут было «номер сорок». Меня спасли, вытащили из неприятной ситуации, заперли здесь, и что дальше мне делать – непонятно.

Я и не возникал, что возникать, когда ты лежишь в теньке под берёзами, у нас семь стволов, а по нам лупят какие-то идиоты, не попадая ничуть. Нечего возникать – сиди, жди.

А дружище мой Атос сосредоточенно тыкал в кнопки своего наладонника, остальные смотрели в разные стороны. Как ни крути, Атос вытащил меня, и я был ему благодарен.

– Так всё-таки, кто это? – спросил я.

– Что кто? Кто это садит в белый свет, как в копеечку? Да кто ж его знает? – безо всякого раздражения ответил Мушкет. – Дурного народа полно, да и время сейчас нехорошее. Кризис очередной набухает, все нервные. Ты не суетись, они сейчас выдохнутся, а там и мы пойдём.

И правда, огонь на несколько минут прекратился, но потом снова короткая очередь ударила поверху, срубив несколько веток.

– Ты не рыпайся, у них-то как раз расчёт на то, что народ запаникует, побежит в другую сторону. Тут-то их и примут – с одной стороны загонщики, а с другой – основные силы. Не суетись, земля тёплая, не активная, радостная, можно сказать, под нами земля.

И действительно, я впал в какое-то философское состояние.

Атос всё вызывал помощь, причём я удивился тому, как он это делает – вежливо, но очень настойчиво. Это был какой-то особый тип манипуляции по телефону – да, военные сталкеры были обязаны помочь сертифицированным учёным, попавшим в засаду, но одно дело, если они будут делать это по инструкции, то есть медленно и печально, как вдова на похоронах, а другое – так, будто бы это их товарищи оказались в беде.

Нет, определённо я не заметил, как Атос вырос в настоящего начальника. Наш покойный учитель Маракин в своё время ставил на меня, а вот Атоса и он проглядел.

Я маракинских надежд не оправдал, а вот мой одногруппник…

Внезапно тишину разорвал тонкий, очень страшный крик.

Так, по слухам, кричит заяц, когда его травят собаками, и он понимает, что не уйти. Это был крик не мольбы, а прощания с жизнью.

Мушкет подтянулся вверх и осторожно выглянул из-за естественного бруствера.

– Всё, можно выходить, – махнул он нам рукой.

Отряхиваясь, мы полезли наверх.

Там стояли аккуратно и коротко стриженные ребята в камуфляже. Перед ними лежали три тела – два безжизненных, а одно тихо стонущее.

От леса такие же ребята вели ещё троих – с поднятыми руками.

Атос о чём-то тихо переговорил со старшим группы, тот кивнул.

Бандитов обыскали и забрали оружие, ПДА и какие-то мятые бумажки. После этого старший из военных сталкеров принялся на скорую руку опрашивать выживших. Выглядело это так… Впрочем, лучше всего это описал классик: «Со стороны могло показаться, что почтительный сын разговаривает с отцом, только отец слишком оживленно трясёт головой».

Но как-то не клеилось у них общение.

Вдруг один из тех, что был в лесу, внятно сказал:

– Чорный-то Сталкер к вам придёт, Чорный-то Сталкер вам за нас посчитает…

Как-то обречённо он это сказал, без особой злобы даже. При этом жутко окая, что придавало фразе несколько комичный вид. Ишь, «чОрный»…

– Да-да, – ответил ему командир. – Девочка-девочка, Чорный гроб на колёсиках уже катится по твоей улице, чОрный гроб на колёсиках уже в твоей комнате… Послал кто?

Тот замотал головой, отказываясь говорить.

Одеты нападавшие были в удивительно неказистое обмундирование – заношенные высокие ботинки – у одного трупа ясно была видна дыра, откуда торчал кусок грязного носка, комбинезоны были рваные, за версту несло немытым телом.

– Отморозки какие-то, – вздохнул Мушкет. – Ошибка природы.

Я наблюдал за свежепойманными бандюганами и никак не мог понять, отчего их не свяжут, и только потом понял, в чём дело.

Стоявших братьев-разбойников повалили, и командир армейской группы аккуратно прострелил головы живым, а потом, для верности, – мёртвым.

– А ты чего хотел? – ответил на не заданный мной вопрос Мушкет. – Тут – Зона.

Экстерриториальность, юрисдикция ООН. Вот он сейчас бы закричал: «Требую суда Международного трибунала». Ну, здесь бы закричал – ответ один, а ну-ка на людях, а по ту сторону кордона, если его туда, конечно, доставить. Формально нужно доставлять – трибунал, разбирательство, два свидетеля, смертная казнь отменена, три года сладкой жизни в Голландии… Так, что ли? Впрочем, голландцы теперь просто отпускают. Поэтому тут закон Зоны – тут с ними как с пиратами в море.

* * *

Веселья во мне это не вызывало, но я понимал, что своя логика у вояк есть. Тем более это были именно наши вояки, российские, из смешанного контингента.

Голубые каски, развешивающие пиратов на рее, меня бы ещё удивили, хотя я перестал давно удивляться поведению людей.

Люди всегда поступают неожиданно, и чем ты более уверен, что их понимаешь, тем неожиданнее их поступки.

– А ты знаешь, Николай Павлович, – сказал Мушкет, обращаясь к Атосу, – не пойму я, зачем они на нас насели, эти дураки. Ну, был бы вместо нас одиночный сталкер – понимаю, ну двое. А тут нас много, да ещё и видно, что толстые и мытые, с обеспеченными тылами…

– Сам не пойму, Олежек. Либо они нас с какими-то туристами перепутали, либо на нас конкретная наводка была. Второе хуже, это значит, мы кому-то не нравимся, причём именно мы. Тут с утра ефрейтор Шимански с Дембицким прошли безо всяких эксцессов.

А засада тут с вечера была, как нам сообщили внезапно умершие граждане, да и – судя по костру, они не врали. Вот только остальное они сообщать были не намерены, а пентотал в походных аптечках мы не припасли.

* * *

Я их слушал и понимал, что мы довольно далеко ушли от тех времён, когда все вместе сидели на дубовых откидных стульях в одной аудитории. У каждого из нас был свой опыт – я хорошо умел обращаться с биофизической аппаратурой, умел не грубить лоерам и знал, что, если мне сзади подмигнули фарами, нужно аккуратно притормозить машину у обочины, и, не выходя наружу, положить руки на руль.

У этих был другой опыт, хотя за последние дни у меня такого прибавилось.

Чего только не прибавилось у меня за отчётный период! Друзей вот только поубавилось.

* * *

Мы довольно далеко ушли по тропе от места встречи, и Мушкет, пожав плечами, подмигнул. Это означало, что полевой выход неудачен. Вернее то, что Мушкет по каким-то признакам понял, что Атос сейчас развернёт группу.

До этого мы представляли довольно странное зрелище – несколько грибников, бредущих вдоль тропы.

Именно грибников, хотя кто-нибудь другой мог бы принять нас за сапёров.

Но в отличие от сапёров у нас не было ни миноискателей, ни палок со штырями. В Америке я работал рядом с одним биофизиком из Израиля, который, как оказалось, служит сапёром. И один месяц в году бредёт со своими товарищами по залитой солнцем земле и тычет щупом перед собой. Я тогда, помнится, поразился тому, с каким философским спокойствием этот еврей относился к своей службе.

– Нет, – сказал он мне. – Никакого адреналина. Надо – так надо. Главное тут спокойствие и следование инструкциям. За десять лет у нас только один подорвался.

Мои товарищи брели узким фронтом вдоль холма, только детекторы у них время от времени попискивали. Шаг за шагом – только без миноискателей. Не помогут тут миноискатели, хотя хороший щуп тут не помешал бы.

По большей части мы собирали артефакты экзотических типов. Широко встречающиеся артефакты и прочие диковины в научном городке покупали у вольных сталкеров.

Каждый день, с шести до восьми.

Я сам видел огромный, в полстены, список артефактов. Названия шли сверху вниз, с пола до потолка, и каждое из них начиналось с международного кода. А код, в свою очередь, как пищевые добавки, начинался с буквы «Е». Тогда я спросил Атоса – отчего именно эта буква, и он, довольный, захохотал: «Молодец! Старая школа! Я тоже спросил, но никто не знает. Кроме тебя поинтересовался только один человек, а ведь это тест на вменяемость. Почему «Е», зачем? Европейский союз? Или действительно, от пищевой индустрии танцевали? Я потом поднял документы, оказалось, что было решение МАГАТЭ[1]1
  МАГАТЭ (IAEA, от International Atomic Energy Agency) – организация по сотрудничеству в области мирного использования ядерной энергии. Основана в 1957 году.


[Закрыть]. Вернее, в отчёте INSAG-7 девяносто второго года есть приложение с перечнем тридцати пяти артефактов, так они там и называются с использованием индекса, перед которым стоит буква «Е». А что, зачем, как – никто не знает. Но ты-то хоть спросил».

Итак, сталкеры толпились в момент приёмки, курили, воняли своими нестиранными свитерами, а потом шли в бар «Пилов», где тут же и спускали деньги. Впрочем, шли туда не все – только если денег вышло больше, чем обычно. «Пилов» пользовался репутацией дорогого места, места для «чистеньких», и хозяин Алик мог запросто вытурить грязного сталкера, не говоря уж о том, что туда захаживали офицеры из спецбатальонов ООН, украинские и русские вояки. Не всякому захочется светиться перед ними, даже если в карманах только деньги и вовсе нет ничего запрещённого.

Я так понимаю, если бы вольный сталкер пришёл бы в другое время, особенно если к своему знакомому, то сделка была бы более выгодной. А так – всё по закону, в пределах отпущенных бюджетов, разумеется.

Но отпущенные бюджеты были головной болью Атоса, а вовсе не моей. Атосу я был благодарен за другое и благословлял всякий его шаг.

Сейчас шаги Атоса были так же медленны и спокойны.

– До грузовика – и всё. Тридцать минут отдыха – и обратно, – будто слыша мои мысли сказал Атос. Всё-таки я хорошо его знаю, недаром мы учились в одной группе. И Мушкет учился с нами.

Мальчишеское братство неразменно на тысячи житейских мелочей – несмотря на то, что мальчишки несколько постарели.

Я оглянулся.

Над Зоной висели хмурые тучи. Удивительно, насколько тут одинаково плохая погода. Мушкет говорил, что погода зимой отличается только тем, что из таких же тёмно-серых туч валит не совсем белый снег.

Но, насчёт снега, я думаю, что он преувеличил.

Я, как и все, очень внимательно смотрел себе под ноги, трава была высока, и, несмотря на то, что мой детектор молчал, мало ли что там могло притаиться. Но воздух над насыпью не дрожал, не крутились нигде вихрем над воронками листья, ничего тревожного не было видно.

Вдруг я заметил очень странный цветок – сантиметров двадцать высотой, он как-то странно дёрнулся, хотя я на него не наступил – даже не коснулся его ногой. Я снова поднял ногу, и цветок проследовал за ней, повернув головку.

Я поднял руку, и все замерли.

– Тут цветок головой вертит. Оно нам надо? – громко сказал я.

Атос махнул рукой, и ко мне, аккуратно ступая, подошёл наш лысый биолог, ответственный за сбор биологического материала.

Он всмотрелся в цветок рядом с моим ботинком и произнёс.

– А, известное дело, это Радиационник Розовый, бывшая Радиола Розовая, которую учёные люди зовут латинским словом Crassulaceae. Не надо удивляться. Тут со всеми толстянковыми что-то странное случилось. Глядите, Сергей Николаевич…

Он, достав из кармана баночку с пипеткой, капнул на землю с высоты метра.

Растение метнулось головкой в сторону и поймало каплю, как собаки ловят брошенный хозяином кусок.

– Ничего интересного, если не считать, что корень фонит чрезвычайно сильно… Хотя погодите… Вот цвет у неё необычный – вот тут вместо жёлтого, а потом вот эта чёрная каёмка… Да ну её к чёрту, после следующего выброса будет что-то новое.

– Михаил Николаевич, ты всех задерживаешь, – нетерпеливо крикнул Атос.

И биолог резко пошёл на своё место. «Ловко он их вышколил», – подумал я.

Хотя видно было, что оружие у учёных тут больше для проформы – у лысого автомат висел стволом вниз, у того, что стоял поодаль, – стволом вверх, но на дуле был надет смешной красный гондон с пупырышками. Недаром выход охраняли два военных сталкера, но главное было в том, что мой товарищ чрезвычайно хорошо готовился ко всем перемещениям по Зоне.

Все эти мушкетовы «решили посмотреть», «а вдруг что интересное», были, видимо, в его прошлой жизни или же вовсе в воображении.

Нет, вышколили их точно – в бойцов, конечно, не превратили, но приказам подчиняться научили.

Оно и понятно, тут был мощный мотив – Атос сидел на финансировании из «RuCosmetics», а давно известно, что всякие чудеса тут же приспосабливаются либо для войны, либо для секса. Ну, или для порнографии. «RuCosmetics» обслуживала сексуальную составляющую – омоложение, битва против времени – пожалуй, это единственное, за что современная цивилизация готова платить большие деньги.

Быть сексуально привлекательным – вот что движет обывателями во всех уголках мира.

И несколько учёных на окладах под охраной двух военных сталкеров ковыряются тут ради того, чтобы на деньги молодящихся красоток и стареющих мужчин строить свои теории познания.

И десятки вольных сталкеров с больной требухой, превращающиеся к пятидесяти годам в живые развалины (а чаще всего в трупы в двадцать, тридцать и сорок), в первую или вторую ходку – в пищу для слепых собак или кровососов, или ещё какой-то дребедени, которую так художественно изображают в фильмах: учёный и сталкер, красавица и учёный, красавица и сталкер – кто кого? Нет, побеждает всех молодящаяся шлюха, которая всех оплачивает.

Оплачивает в складчину.

И я аккуратно двинулся вдоль тропы. Несколько аномалий были чётко обозначены – мы честно покидались камешками в «трамплин», как то советовала инструкция. Камни вдруг меняли траекторию над примятой по кругу травой и, на секунду зависнув, со свистом вылетали под разными углами вверх. Хорошая была аномалия «трамплин», сочная и зрелая.

Слева от насыпи начинался луг – преддверие больших болот, справа – небольшой лесок. Если я ничего не путал и если ПДА своим разноцветным экраном не врёт, после отдыха нам нужно будет забирать вправо, мимо точки, обозначенной как разбитый вертолёт, с комментарием «смешная рожица».

Ну посмотрим, что это за рожица, только всё же отдохнём.

Мы не стали сходить со склона и сели на насыпь. Там внизу, метрах в двадцати, стоял грузовик, он был как новенький. Старый советский ЗИЛ-131 по прозвищу «крокодил», даже краска не облупилась. Только номеров не разобрать.

– Олежек, а это тот самый, у которого мотор с 1986 года работает?

Мушкет улыбнулся:

– Да не-е-ет, это совсем другой. Грузовик с работающим мотором – это давняя такая мулька. Этих работающих грузовиков даже несколько. Даже я один видел, думал – тот самый, полез к нему через какую-то осоку, чуть в воронку гравитационную не вляпался, а присмотрелся – обычный грузовик, только отчего-то не ржавый. Кузов пустой, водителя нет. Одно удивительно: капот тёплый, но капот я открывать не стал.

Главное, что мотор не работает, а значит, это другой грузовик.

А это и вовсе не тот. Мы в прошлом году в него лазили – там в кузове груз был, крупа, судя по этикеткам. Всё мыши съели – ничего интересного.

Хотя в Зоне ни в чём нельзя быть уверенным. Мы тут ночью не ходили – а ведь придёшь, типа, ночью к такому грузовику, а у него фары светятся! Хехе.

Ладно, я пошутил, расслабься. Подумай, как я тебе утром говорил о чём-нибудь радостном. О разумном, добром, вечном. То есть, не о Зоне – Зона-то, может, разумная, точно – вечная, но ничуть не добрая…

* * *

Я послушался и примостился на камешке, предварительно тщательно его осмотрев.

Лёжа на склоне, усыпанном палыми листьями прошлого года, пожухшими, но высохшими теперь на жарком солнце, я начал вспоминать, как меня занесло в эту лощину. Воспоминания были невесёлыми.

Прилетел я на похороны, да и сейчас недалеко ушёл от этой темы.