Текст книги "Год 1942 – «учебный»"

План Белова предполагал сосредоточение в течение 7 – 10 дней в районе Всходы сильной ударной группы в составе 1-й и 2-й гвардейских кавалерийских дивизий, 4-го воздушно-десантного корпуса и партизанского отряда Жабо, и прорыв навстречу 50-й армии в общем направлении на Милятино. Ответ штаба фронта был разочаровывающим: предложенный план в целом признавался правильным, но сообщалось, что 50-я армия к наступлению не готова. Кроме того, запрещалось ослаблять район Дорогобужа, который по приказу Верховного Главнокомандующего надлежало удерживать. На свой страх и риск Белов решил провести несколько частных операций, чтобы продвинуться на юг и создать более благоприятную обстановку для соединения с армией Болдина.

Далее началась чехарда, вызванная жуковскими понятиями о секретности и взаимодействии:

«14 апреля из штаба Западного фронта было получено совершенно неожиданное сообщение: 50-я армия перешла в наступление и даже овладела Зайцевой Горой, в шести километрах от Милятино. Это сообщение показалось мне странным. Три дня назад армия еще была не готова к активным действиям и вдруг самостоятельно, без согласования с нами, начинает прорывать оборону противника. Чем это объяснить? Несогласованностью? Или у 50-й армии наметился просто частный успех?

Как бы там ни было, командующий фронтом потребовал от нас немедленно ускорить наступление навстречу 50-й армии. Я считал, что надо пойти на риск, снять из района Дорогобужа нашу самую сильную в то время – 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию с ее артиллерией и минометами. Однако командование фронта было другого мнения».

2-я гвардейская кавдивизия и 4-й воздушно-десантный корпус начали наступление довольно удачно. К исходу 14 апреля соединениями Казанкина были заняты станция Вертерхово, Богородицкое, а в ночь на 15 апреля – Платоновка, Акулово, Бараки, Плотки. Кавалеристы Осликовского вели упорный бой в трех километрах от станции Баскаковка. В течение следующих двух суток 8-я и 9-я бригады продолжали наступление и 17 апреля освободили Буду. Однако с утра 18 апреля после сильного артиллерийского и авиационного налетов противник перешел в контратаку и к 16 часам выбил десантников из Буды. Полковник Казанкин перенес направление удара, и к 23 апреля передовые части 9-й воздушно-десантной бригады достигли Нового Аскерово. Отсюда до позиций 50-й армии оставалось всего около двух километров. Казалось, еще одно усилие – и цель будет достигнута, но эти последние километры оказались непреодолимыми. Противник ввел в бой части 31-й пехотной и 19-й танковой дивизий и непрерывно контратаковал.

Войска Болдина не только не смогли прорвать оборону 34-й пехотной дивизии, но и были выбиты из Зайцевой Горы. Атаки продолжались еще в течение нескольких суток, но не принесли успеха. Наступление постепенно затухло.

Очередная попытка 50-й армии прорваться через Варшавское шоссе снова оказалась безрезультатной. Группа Белова вернулась в прежний район и перешла к обороне.

Провалилось и наступление 5-й армии Говорова на Гжатск, результаты которого только укрепили немцев в сознании своего превосходства. 14 апреля штаб германского 9-го армейского корпуса докладывал в штаб 4-й танковой армии: «Атаки противника, проведенные с 4.3.42 г. семью стрелковыми дивизиями, семью стрелковыми и двумя танковыми бригадами против северного фланга 252-й пехотной дивизии и против фронта 35-й пехотной дивизии с целью захвата Гжатска, были отбиты. Противник потерял в этих боях свыше 800 пленными. Его потери убитыми, согласно показаниям пленных и согласно нашему подсчету, составляют свыше 20 000 человек. 36 танков противника были уничтожены». Корпус потерял 5800 погибшими и пропавшими без вести и около 3200 человек тяжелоранеными и больными.

В связи с «ослаблением наступательных возможностей войск Западного направления» и начавшейся весенней распутицей Ставка 20 апреля приняла решение о переходе этих фронтов к обороне на занимаемых рубежах. Да и как тут было не ослабеть, если только в апреле армии одного лишь Западного фронта, с упорством, достойным лучшего применения, безуспешно атаковавшие на одних и тех же направлениях укрепленные позиции противника, потеряли 119 тысяч человек убитыми и ранеными – вдвое больше, чем войска вермахта на всем Восточном фронте.

20 апреля генерал Гальдер записал в дневнике: «Обстановка: поразительно спокойно…»

На этом закончилась Ржевско-Вяземская наступательная операция, но не эпопея десантного и кавалерийского корпусов, оставшихся в тылу противника. «Частям, которые вели бои за линией фронта, – сообщает наша официальная история, – было приказано выходить на соединение с главными силами».

На самом деле 26 апреля генерал Белов был уведомлен о том, что Западный фронт перешел к обороне. Но ему вовсе не было приказано «выходить на соединение» с кем бы то ни было, а напротив – удерживать занимаемый район, «перейти к активной обороне» и одновременно «дать отдых людям и беречь кадровые соединения». Группа Белова ушла в леса, превратившись по существу в партизанское соединение. На контролируемой ею территории находилась огромная масса вооружения и техники, брошенных советскими частями при октябрьском разгроме 1941 года:

«За время пребывания в тылу противника мы потеряли часть тех немногих артиллерийских орудий, которые удалось взять в рейд. Но общее количество пушек не только не уменьшилось, а даже увеличилось. Наши гвардейцы с помощью населения и партизан разыскивали орудия, минометы и боеприпасы, оставшиеся в лесах и болотах после боев, шедших в этих местах осенью 1941 года. Артиллеристам 1-й гвардейской кавалерийской дивизии удалось обнаружить несколько дальнобойных орудий с запасом снарядов. Одно из орудий оказалось исправным. Его установили вблизи села Гришино. Время от времени оно вело огонь по противнику, чаще всего по железнодорожной станции Вязьма, когда там скапливались вражеские эшелоны… Немецкая авиация долго и безрезультатно разыскивала эту пушку. Обстрел Вязьмы прекратился только, когда пушка разорвалась от слишком большого заряда.

Собранное и отремонтированное артиллерийское вооружение использовалось для пополнения материальной части наших подразделений. Кроме того, были заново сформированы минометный дивизион и две тяжелые артиллерийские батареи 152-мм гаубиц…

В тылу врага, на освобожденной территории, мы обнаружили значительное количество советских танков. Некоторые машины можно было отремонтировать и снова ввести в строй… В первых числах мая мы объединили эти две роты в отдельный танковый батальон, который возглавил старший лейтенант Кошелев – более 20 танков (!), среди них два тяжелых КВ и восемь Т-34.

В апреле была организована и посадочная площадка для самолетов, вывозились раненые».

В апреле – мае в район Дорогобужа была заброшена 23-я воздушно-десантная бригада 10-го ВДК – 2319 человек под командованием подполковника А.Г. Мильского.

Эта идиллия продолжалась целый месяц. Командование группы твердо верило, что оно не напрасно копит силы и удерживает «плацдарм», что в первых числах июня непременно начнется большая наступательная операция Западного фронта. Генерал Белов имел информацию, что немцы готовят операцию по очистке своих тылов, к которой привлекались семь дивизий 4-го и 43-го армейских корпусов, и считал этот момент исключительно удачным для удара 50-й армии. Однако немцы начали операцию «Ганновер» 24 мая, а наступление Западного фронта на вяземском направлении так и не состоялось.

Между тем противник, применяя танки и авиацию, медленно и методично расчленял советские войска на отдельные группы. Наконец 5 июня Белов и Казанкин получили разрешение оставить район действий и прорываться к своим. При этом директива штаба фронта запрещала брать с собой партизанские части и рекомендовало два варианта прорыва: на север, для соединения с главными силами Калининского фронта, и на восток, в направлении на Мосальск, навстречу наступающему противнику. То есть Жуков снова предлагал прорываться по кратчайшему пути. Однако Белова не устраивали самоубийственные варианты: «При прорыве на север нам пришлось бы форсировать Днепр, не имея переправочных средств. Кроме того, нам нужно было бы пересечь железную дорогу и автостраду Москва – Минск (чего не удалось сделать и при более благоприятных условиях. – Авт.), где немцы могли свободно маневрировать своими войсками. Прорыв на восток, к 50-й армии, исключался потому, что на этом направлении действовали главные силы противника».

Поэтому Белов предложил идти на юго-запад, прорываясь близ Ельни: «Противник здесь был сравнительно слабый, а южнее Ельни значительный район контролировался 5-м партизанским полком имени Лазо. Пройдя через этот район, мы могли пересечь Варшавское шоссе, прорвать линию фронта и соединиться с войсками 10-й армии близ Кирова. Такое решение давало возможность избежать боев с крупными силами гитлеровцев, выйти из вражеского тыла с честью и без больших потерь». В общем – это та идея, которую Жуков позже приписал себе и даже якобы отстаивал ее перед Сталиным.

Прорыв на юг был назначен в ночь на 9 июня в десяти километрах западнее Ельни между деревнями Быки и Титово. В первом эшелоне должны были наступать 4-й ВДК, 1-я и 2-я гвардейские кавдивизии, во втором – 329-я стрелковая дивизия, прикрывающая с тыла обозы с ранеными. Прорыв прошел удачно. Затем, совершив тяжелый марш через заболоченные леса, основные силы группы 15 – 16 июня сосредоточились у Варшавского шоссе. В ночь на 16 июня через шоссе прорвалась дивизия Баранова и половина десантного корпуса, а в ночь на 20-е – остальные силы. В ночь на 28 июня около 10 тысяч бойцов и командиров вышло в расположение 10-й советской армии.

Ни в одном учебнике по военному искусству не сказано прямо, что Ржевско-Вяземская операция провалилась. Нет, она получила ярлычок «незавершенной», но имевшей «важное значение»: «Советские войска отбросили противника на западном направлении на 80 – 250 км, завершили освобождение от оккупантов Московской и Тульской областей, освободили многие районы Калининской и Смоленской областей. Германские войска не получили ожидаемой зимней передышки для подготовки новых операций и понесли значительные потери. В ходе операции советское командование приобрело поучительный опыт ведения крупной наступательной операции с выброской воздушных десантов в тыл противника» и даже, кто бы мог подумать, – всего два года прошло после войны с Финляндией – «приобрели опыт наступления в условиях суровой зимы и бездорожья» (Советская Военная Энциклопедия. Т. 7). Более того, в ходе страстной дискуссии о стратегических операциях Великой Отечественной войны, проведя «углубленные исследования», наши историки доказали в 1987 году, что под Ржевом и Вязьмой советские войска нанесли противнику «тяжелое поражение» (?!), а «фланги группы армий «Центр» были глубоко охвачены нашими войсками».

За этим пустословием скрывается простой факт, что ни одна из целей операции достигнута не была, а «поучительный опыт» был оплачен сотнями тысяч (!!) похоронок. Генерал Конев фактически уложил весь Калининский фронт «первого состава»: к началу операции в его соединениях насчитывалось 346 100 командиров и красноармейцев, потери же составили 341 227 человек! Остальные – на счету Жукова. Еще 61 тысячу убитыми и ранеными добавили войска Брянского фронта.

Маршал Рокоссовский назвал эту операцию «наступательной затеей», которая «оказалась выгодной только врагу, перешедшему к обороне»: «Непрерывные наступательные бои пожирали людей, как пламя сухую траву… Операции остались незавершенными. А раз так, то они не оправдали затраченных на них сил и средств. Выталкивая противника, мы только ослабили себя. К тому же оказались в невыгодном положении: растянули линию фронта, выписав из нее такие невероятные «вензеля», чем предоставили врагу возможность срезать многочисленные выступы (что привело к гибели частей 33-й, 29-й, а впоследствии и 39-й армий)».

Причиной, помешавшей успешно завершить наступление, наши полководцы называют нехватку сил и средств. А виноваты во всем – Сталин и Генштаб, мол, на слишком многое замахнулись. Это верно лишь отчасти. Но, во-первых, при планировании зимнего наступления никто из генералов против заявленных целей не возражал, и вся их критика датируется задним числом; во-вторых, мы уже видели, как безграмотно имевшиеся силы были растрачены.

Упоминавшийся уже доклад полковника Васильченко главную вину за поражение (такое достижение, как глубоко охваченные фланги фон Клюге, для офицера Генштаба не являлись признаком успеха) возложил на генерала армии Жукова, непосредственно руководившего войсками Западного фронта и направления:

«Оперативный замысел операции по внезапному овладению г. Вязьмой, выходом на тылы Гжатско-Вяземской группировки противника, разъединение Вяземской группировки от Юхновской и одновременный их разгром по частям не соответствовал наличию сил и средств, выделенных для этой цели Западным фронтом.

Неправильная оценка противника о его боеспособности после нанесенных ему серьезных поражений в предшествующих боях.

Неверный расчет времени и игнорирование условий, в которых действовали наши войска, привели к неправильному принятию решения, вследствие чего задуманная операция не была выполнена.

Если бы Западный фронт сначала всем своим левым крылом (33, 43, 49, 50-я армии и группа Белова) обрушился на юхновскую группировку, окружил бы ее и уничтожил, чему по условиям обстановки предоставлялась полная возможность, а затем совместно с правым крылом при взаимодействии с Калининским фронтом мог бы ликвидировать Сычевско-Гжатско-Вяземскую группировку противника.

Но вместо этого Западный фронт погнался преждевременно за большими целями, хотел одновременно разгромить Гжатско-Вяземскую, Юхновскую, Спас-Деменскую, Мятлевскую группировки противника, не имея для этого достаточных сил и средств. Действия Западного фронта уподобились действию растопыренными пальцами. Каждая армия имела свою ударную группировку, которая действовала на своем направлении без тесной увязки с соседями. Даже тогда, когда 43 и 49-я армии были правильно нацелены для разрешения общей задачи по прорыву обороны противника с целью соединения с частями западной группировки 33-й армии, то и в этом случае не было налажено тесное взаимодействие между ними.

Армии, привыкшие действовать самостоятельно, без увязки своих действий с соседями, продолжали оставаться верными своим старым принципам.

Получилось так: когда ударная группировка одной армии наступала, то другой – стояла на месте, потом они менялись ролями. А командование Западным фронтом продолжало наблюдать, как рядом ударные группировки двух армий дерутся вразнобой, и не вмешивалось в их дела до тех пор, пока окончательно операция на этом направлении не была сорвана.

Западный фронт не создал кулака в виде крупной мощной группировки из всех родов войск на решающем направлении, при помощи которого решал бы задачу крупного оперативного размаха.

Силы и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками. Они оставались голой бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляла собой оперативного документа. А та торопливость, которую проявляло командование Западным фронтом, передавалась в войска и приносила большой вред делу.

Операции начинались неподготовленными, без тесного взаимодействия родов войск, части вводились в бой пачками, по частям, срывали всякую внезапность, лишь бы скорее начать операцию, без анализа дальнейшей ее судьбы.

Авиация также была раздроблена по всему фронту на мелкие группы, не было ее сосредоточенных ударов последовательно по определенным направлениям, а при прорыве войсками заранее подготовленной обороны противника она почти на поле боя не участвовала, что сильно сказывалось отрицательно на моральном состоянии войск.

Танковые и артиллерийские средства также нерационально использовались и сильно распылялись.

Управление войсками, действовавшими на этом направлении, со стороны Западного фронта было слабым.

Особенно резко это сказывалось в отсутствии достаточных резервов у командующего Западным фронтом, который не мог без них влиять на ход операций».

С этими оценками согласны и немецкие «коллеги»:

«Упрямое и негибкое преследование поставленных перед собой целей посредством все новых и новых ожесточенных атак в одних и тех же местах во всех отношениях существеннооблегчило немецкому командованию задачу сломить натиск противника».

Общие потери Калининского и Западного фронтов в Ржевско-Вяземской операции с 8 января по 20 апреля 1942 года, по скромным подсчетам, составили 776 889 человек, 7296 орудий и минометов, 957 танков и 550 боевых самолетов.

Группа армий «Центр», по советским оценкам, с 1 января по 30 марта потеряла более 330 тысяч человек. По немецким источникам, потери вермахта на всем Восточном фронте с 5 января по 25 апреля достигли 318 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

Таковы результаты ратного труда самого «выдающегося» советского полководца. Чего же тогда стоили остальные? Впрочем, в Красной Армии имелось немало талантливых командиров. Просто отбор на высшие должности производился по другим критериям. Созданный Сталиным гигантский и громоздкий военный механизм, состоявший из взаимозаменяемых «винтиков» и «шестеренок», не имевших права на самостоятельную мысль, грозно выглядел только на парадах и учениях, а в реальной войне мог работать только при обильном смазывании – кровью. Полководцы жуковского склада оказались лучшими «смазчиками».

К тому же на фоне динозавра К.Е. Ворошилова, бездарности Ф.И. Кузнецова или клинического кретина Г.Г. Соколова Жуков и Конев смотрелись подлинными корифеями военной мысли.

«…И ПОКОРЕНЬЯ КРЫМА»

Армия баранов, предводительствуемая львом, сильнее, чем армия львов, предводительствуемая бараном.

Наполеон Бонапарт

Еще 23 августа 1941 года Гитлер направил записку в адрес главного командования германских сухопутных сил:

«Из соображений политического характера крайне необходимо как можно быстрее выйти в районы, откуда Россия получает нефть, не только для того, чтобы лишить ее этой нефти, а прежде всего для того, чтобы дать Ирану надежду на возможность получения в ближайшее время помощи от немцев в случае сопротивления угрозам со стороны русских и англичан».

Одна из кратчайших дорог на Кавказ вела через Крым. Полуостров представлял собой очень удобный плацдарм для базирования авиации. Находясь в советских руках, он давал возможность бомбить тылы немецких войск, действующих под Ростовом, держать под авиационным воздействием нефтеносные районы Румынии, которая поставляла три четверти потребляемой промышленностью рейха нефти. Соответственно немцам овладение Крымом давало плацдарм для прыжка через Керченский пролив на Таманский полуостров и хорошо защищенный аэродром, с которого авиация могла бы действовать в направлении Кавказа.

Кроме того, в Севастополе размещалась главная база Черноморского флота. Ее положение обеспечивало контроль за морскими коммуникациями, возможность перехвата транспортов противника, обстрела румынского побережья, нефтепромыслов и портов. Гораздо более слабый военный флот Румынии, состоявший из четырех эсминцев и трех миноносцев весьма почтенного возраста, трех канонерских лодок, трех торпедных катеров и одной субмарины, был не в состоянии серьезно противостоять советским силам – одному линкору, пяти крейсерам, трем лидерам и тринадцати эсминцам, сорока семи подводным лодкам и пр. Захват Севастополя вынудил бы корабли Черноморского флота перебираться в отдаленные, технически слабо оснащенные базы на кавказском побережье.

СДАЧА КРЫМА

Руководство Красной Армии хорошо понимало стратегическое значение полуострова. Для защиты Крыма от возникшей после разгрома Южного фронта угрозы вторжения с материка Ставка 14 августа 1941 года приняла решение о создании Отдельной 51-й армии с правами фронта и оперативным подчинением ей Черноморского флота. Командующим этой армии назначили небезызвестного генерал-полковника Ф.И. Кузнецова, за неполных два месяца уже успевшего «порулить» Северо-Западным и Центральным фронтами. В состав армии вошли 106-я, 156-я, 271-я и 276-я стрелковые, 32-я, 40-я, 42-я, 48-я кавалерийские дивизии. Еще четыре дивизии были в срочном порядке сформированы из местных призывников и ополченцев. Задачей 51-й армии являлось: не допустить вторжения в Крым на суше через Перекопский перешеек и Сиваш, а также воспрепятствовать высадке морских и воздушных десантов – войск для этого у командующего было вполне достаточно. Оставалось только с толком ими распорядиться.

Однако вместо того, чтобы определить направления наиболее вероятного наступления противника – а даже на глобусе видно, что это, в первую очередь, Перекопский перешеек – и соответственно распределить свои силы, генерал Кузнецов принялся строить круговую оборону Крыма. Кавалерийские дивизии были разбросаны по всему полуострову для борьбы с возможными воздушными десантами, 271-я стрелковая сосредоточилась в Симферополе как резерв командующего. Четыре крымские дивизии – 172-я, 184-я, 320-я и 321-я – должны были оборонять побережье Черного моря у Евпатории, Судака, Алушты – на случай морского десанта. Все это при абсолютном господстве советских сил «на земле, в небесах и на море».

Адмирал флота Советского Союза И.С. Исаков писал по этому поводу: «У немцев не было возможностей для высадки (тоннаж, прикрытие, поддержка с моря), даже если бы они смогли выделить в десант 2 – 3 дивизии… Но, как видно, все были заражены психозом десанта, причем морского». Этот «психоз» привел, например, к тому, что весь период боев за перешейки 321-я стрелковая дивизия простояла без дела под Евпаторией, а 184-я – в такой же позиции на берегу в районе Балаклава – Судак. По этой же причине, в ожидании могучих вражеских эскадр, флотские товарищи в первые недели войны завалили прибрежные воды минами заграждения, на которых впоследствии из-за штурманских и судоводительских ошибок умудрились подорваться четыре собственных эсминца.

В итоге для защиты Крыма с севера были выделены три стрелковые дивизии под общим командованием генерала П.И. Батова. Причем 276-я должна была оборонять Чонгарский полуостров и Арабатскую стрелку – направление для наступающей стороны малоперспективное, 106-я растянулась на 70 км вдоль южного берега Сиваша, а на Перекопе оказались лишь пять батальонов 156-й дивизии генерала П.В. Черняева.

Таким образом, командующий 51-й армии действовал в лучших традициях кордонной стратегии XVIII века, рассредоточив свои соединения по всей территории и не подумав массировать силы на наиболее вероятном направлении вражеского удара – перекопском. Из почти 100 тысяч имевшихся у него штыков Крым со стороны материка обороняли 30 тысяч, из них на Перекопе находилось 7000 человек. В голове генерала Кузнецова прочно засели опасения, что противник устроит ему новый Крит или Норвегию.

В начале сентября немцы совершенно беспрепятственно форсировали Днепр в его нижнем течении, к 12 сентября они полностью блокировали полуостров, и угроза вторжения в Крым с суши стала абсолютной реальностью.

Германский генштаб для решения этой задачи выделил 11-ю армию, командование которой 17 сентября принял генерал-полковник Эрих фон Манштейн. Ему же подчинялась 3-я румынская армия генерал-полковника Думитреску. Большая часть этих сил продолжала наступление на восток в направлении Мелитополь – Ростов. На Крым был повернут лишь 54-й армейский корпус генерала Ганзена в составе 46-й и 73-й пехотных дивизий.

Перекопские позиции считались советскими военачальниками почти неприступными, и Манштейн понимал всю сложность поставленной его войскам задачи. Единственный пригодный для наступления перешеек имеет в северной части всего 8 км в ширину и в длину 30 км. Наступление по нему могло вестись только фронтально, к тому же местность совершенно открытая – в хорошую погоду видимость достигает 15 – 20 км – и не позволяет скрытно накапливать войска. Фланговый маневр исключался, так как с обеих сторон находится море. Перешеек был подготовлен к обороне сооружениями полевого типа, которые начали возводить в конце июля, после оставления Южным фронтом днестровского рубежа. На строительстве было задействовано более 40 тысяч человек. Кроме имевшегося старинного Татарского вала и рва перед ним глубиной 10 – 20 м, были отрыты еще два противотанковых рва, окопы, ложные позиции, установлены противотанковые надолбы и долговременные огневые точки. Поскольку ни противотанковых, ни противопехотных мин на вооружении «самой наступающей из всех армий» не имелось, по предложению флотских специалистов в предполье были установлены морские минные заграждения и артиллерийские фугасы, взрываемые по проводам (многие из них не сработали, и эти «сюрпризы» приходится обезвреживать по сей день). Несколько южнее располагался поселок Армянск, превращенный в опорный пункт.

Но даже после прорыва через Перекоп наступающий оказывался еще на одном перешейке – Ишуньском. Он достигает в ширину 15 км, но ввиду наличия пяти довольно крупных соленых озер реальная полоса наступления сужалась в этом районе до 3 – 4 км. Южнее Ишуньских позиций с востока на запад протекала река Чатырлык, заболоченное русло которой представляло собой еще одну естественную преграду.

Артиллерийскую поддержку советской пехоте должны были оказывать восемь флотских береговых батарей – 31 орудие, расположенных на северо-западном побережье Крыма и южном берегу Сиваша, и бронепоезд «Орджоникидзе».

Примечательно, что воспоминания о битве за Крым оставили оба непосредственных ее руководителя – немецкий фельдмаршал Манштейн и советский генерал-полковник П.И. Батов. Последний буквально со второй страницы своего сочинения честит противника «крайне необъективным и нечистоплотным мемуаристом», приводящим «анекдотические сведения» вкупе с «непристойной ложью».

Затем наш полководец перечисляет все соединения 11-й германской армии – 10 дивизий, в том числе и те, которые, как, например, дивизия СС «Викинг», никогда в нее не входили, и сообщает, что, кроме всего этого, Манштейн имел 40 полков артиллерии, абсолютное превосходство в воздухе и тьму танков.

То есть видно, что враг был невероятно силен. «Как же мог наш командарм организовать успешную борьбу с этой огромной силой, если у него не было артгрупп ни в 9-м корпусе, ни в армейском масштабе?» – спрашивает у пытливого читателя генерал Батов. И сам же отвечает: «Единственная возможность – взять артиллерию у рассыпанных по всей территории полуострова и потому обреченных на бездействие дивизий… но на такой риск командарм не решился». Оказывается, убедить генерала Кузнецова в том, что «гроза идет на Перекоп и сюда надо стягивать все силы, было невозможно». И разве Манштейн виноват, что авиация Черноморского флота – 626 самолетов, в том числе 346 истребителей и 136 бомбардировщиков – была в основном занята поиском «морских сил противника»?

24 сентября, подтянув всю армейскую тяжелую артиллерию и инженерные части, немцы силами 46-й и 73-й пехотных дивизий начали штурм Перекопа. Советские войска оказывали упорное сопротивление, защищая каждую траншею и опорный пункт, но 26 сентября, действуя вдоль Перекопского залива, корпус Ганзена прорвался через вал и захватил Армянск. В этот же день Батов нанес контрудар силами измотанной 156-й и подошедших 172-й, 271-й стрелковых и 42-й кавалерийской дивизий. Еще трое суток длилось единоборство, перекопские позиции четыре раза переходили из рук в руки.

Как водится, у первых же взятых в плен немецких солдат карманы оказались набиты «гнусными фотографиями: один насилует девушку, другие с пьяными рожами ждут очереди». Вновь парадокс: с одной стороны каждый второй советский генерал пытается представить вермахт как банду маньяков-туристов с фотоаппаратами (истории о «гнусных фотографиях» кочуют из мемуара в мемуар с уставным единообразием), с другой – непонятно, как они умудрялись столь профессионально бить красных командиров, вооруженных самой передовой военной наукой? Советским воинам до конца ХХ столетия фотоаппараты иметь запрещалось (см. Устав внутренней службы ВС СССР), не то и они бы чего-нибудь наснимали в тот период, когда, ворвавшись в «логово фашистского зверя», брали «трофеи» и по призыву И. Эренбурга «ломали гордость надменного германского народа».

В труднейших боях германский корпус разбил советские части на Перекопе и заставил их отступить к Ишуню. Манштейн сообщает о захвате 10 тысяч пленных, 135 орудий и 112 танков. Однако победа досталась дорогой ценой, корпус Ганзена потерял убитыми и ранеными около трех тысяч человек. Для прорыва Ишуньских позиций сил уже не было.

Известие о сдаче Перкопа, по воспоминаниям всех участников событий, произвело ошеломляющее впечатление. Не удивляется только генерал Батов: ведь нашей 156-й дивизии пришлось вступить «в единоборство с врагом, имевшим тройное превосходство в живой силе и артиллерии и абсолютное – в танках и авиации». Вот это как раз и есть «заведомая ложь». В то время как советская сторона на третий день боев довела свои силы на перешейке до четырех дивизий, со стороны противника действовали все те же две пехотные дивизии из 54-го корпуса. Остальные соединения 11-й армии отбивали начавшееся 26 сентября советское наступление между Днепром и Азовским морем, и Манштейн не имел возможности передать Ганзену ни одного дополнительного полка. Но самый главный фокус состоит в том, что немцы при этом практически не имели авиационной поддержки и не было у них ни одного танка.

Между тем генерал-полковник Батов с красочными подробностями описывает трудности противотанковой борьбы, оперируя десятками вражеских машин:

«В 7.30. показались немецкие танки, за ними густые цепи пехоты, над ними целые стаи истребителей прикрытия… В первом эшелоне у немцев шли Т-4 (на всем советско-германском фронте танков Т-IV имелось всего чуть более 200 штук и, конечно, большую их часть бросили против генерала Батова; подумаешь, где-то под Москвой разворачивается операция «Тайфун»! – Авт.). Сначала их было 12 – 15 на километр фронта, затем это количество возросло до 20 – 22 (да это уже целая танковая дивизия, никак не меньше! – Авт.)…

…танки утюжили НП батареи…

Семь цепей шли на позиции 417-го полка на расстоянии 200 – 300 м одна от другой. Впереди 15 танков Т-4… Немецкие танки пытались пробить проходы в проволочных заграждениях и надолбах… Немцы бросили в бой на сравнительно узком участке до четырех пехотных полков с 50 танками… Все спрашивают, где же наши танки, когда у фашистов их пропасть…»