Текст книги "Тени в лабиринте"

Поняв, что капитану добавить нечего, Коваленко резко произнес:

– В понедельник подробно изложите это в рапорте. О сегодняшнем разговоре – никому ни слова. Можете быть свободны.

Подождав пока за работниками паспортного стола закроется дверь, Воронов возмущенно сказал:

– Безобразие! Я думаю, Николай Дмитриевич, вы примете соответствующее решение по данному инциденту.

– Может, на первый раз ограничимся дисциплинарным взысканием? – тихо спросил Коваленко.

– Об этом поговорим позже, – махнул рукой прокурор. – Давайте вернемся к основному вопросу.

– В принципе, нам осталось лишь назначить ответственного за проведение операции по задержанию Баринова, – сказал Струков. – Мне кажется, ни у кого не будет возражений против кандидатуры майора Голикова.

– Я прошу назначить другого ответственного, – майор с надеждой взглянул на Воронова, все еще надеясь на отмену данного мероприятия.

По-своему оценив реакцию Голикова, прокурор произнес:

– Учитывая расхождение мнений, ответственность за проведение ареста гражданина Баринова возлагаю на подполковника Струкова. Опыта вам, Владимир Петрович, не занимать, детали вы обсудите без меня. Считаю, что сегодняшняя повестка дня исчерпана. Желаю удачи!

Глава шестая

Перед Голиковым сидел аккуратно подстриженный мужчина среднего роста в сером пиджаке, тщательно выглаженных брюках, как две капли воды смахивающих на своих многочисленных собратьев из отдела уцененных товаров, и светло-голубой, без претензий на оригинальность, рубашке со слегка загнутыми вверх краями воротника. Это был старший лейтенант Сергей Рязанцев, группе которого было поручено вести наблюдение за Бариновым.

– На обратном пути объект ни с кем не встречался и нигде не останавливался, – докладывал Рязанцев, делая небольшие паузы между предложениями. – Приехав домой, он достал из багажника завернутый в газету сверток и отнес его в квартиру. Там объект пробыл до восемнадцати часов, после чего он вышел из дому, сел в машину и поехал на Индустриальную. – Рязанцев вопросительно взглянул на майора. – Продолжать?

Голиков не смотрел на собеседника. Создавалось впечатление, что он занят изучением трещинок на полировке стола.

– Разумеется, продолжайте, Сергей Вадимович, – устало кивнул майор. – Ваши наблюдения, как всегда, отличаются предельной точностью.

– На Индустриальной объект остановился возле дома 47-А и зашел в сто семнадцатую квартиру. По указанному адресу он находится и сейчас. Есть основания полагать, что кроме него в квартире присутствуют еще несколько человек.

– Вы выяснили, кто хозяин квартиры?

– Да. Кормилин Иван Трофимович, зам. директора фабрики индпошива.

– Ну, вот и прекрасно, – сказал Голиков, как бы подводя черту. Сейчас мы пойдем к Коваленко и вы повторите ваш доклад.

– Начальник управления еще не ушел? – Рязанцев удивленно взглянул на часы. Было 22 часа 50 минут.

В это время Коваленко беседовал со Струковым в своем кабинете, заваленном бумагами.

– Что-то не узнаю я в последнее время Голикова, – задумчиво говорил полковник, сцепив пальцы, – очень уж он осторожничает, медлит. А ведь Александр Яковлевич никогда не был перестраховщиком, на его счету столько удачно проведенных дел. И потом, эта болезненная реакция на ваши замечания. Правда, Голиков давно не чувствовал особой опеки с вашей стороны, и привык все вопросы решать самостоятельно. Полагаю, Владимир Петрович, вы все взвесили, когда принимали решение форсировать ход событий?

Задавая такой недвусмысленный, на первый взгляд, вопрос, Коваленко хотел выяснить, уверен ли Струков в своей правоте.

«Прощупывает. Хочет, чтобы вся ответственность за мое решение на меня же и легла. Разумно, ничего не скажешь», – подумал Струков и заметил вслух:

– В нашем общем деле мы все выполняем определенные целенаправленные функции. В данном случае я корректирую действия Александра Яковлевича, способствуя наиболее быстрому получению ощутимых результатов.

– Да, вы, безусловно, правы, – сказал Коваленко, явно не удовлетворенный официальным ответом подполковника, – мир зиждется на разделении функциональных обязанностей. Знаете, в Южной Америке есть такие муравьи – одни члены семейства обгрызают листву с деревьев, другие разделяют ее на мелкие части, третьи – транспортируют до муравейника полученные кусочки, четвертые – удобряют зеленью питательную среду…

Раздался стук и на пороге появились Голиков с топчущимся чуть позади Рязанцевым.

– Вы, как всегда, кстати, – улыбнулся Струков, – а мы тут обсуждаем с Николаем Дмитриевичем мероприятия по задержанию Баринова…

Выслушав доклад Рязанцева, Коваленко попросил Голикова высказать свое мнение, как мнение человека, изучившего перипетии дела лучше других.

– Разрешите мне немного уклониться от обсуждаемого вопроса? – майор решил предпринять последнюю попытку переубедить руководство.

– Хорошо, только давайте покороче. – В тоне полковника слышался скорее приказ, нежели просьба.

– Постараюсь. Первое – определенного мотива преступления мы не знаем, хотя приблизились к его выяснению. Второе – нам абсолютно неизвестно, что связывало Баринова с потерпевшим, где, когда и в какой сфере взаимных интересов пересеклись их жизненные пути. Третье – связь Баринова и Моисеева указывает на преднамеренный характер убийства, причем похищение личных вещей потерпевшего – не более как инсценировка ограбления с целью направить следствие в ложном направлении. – Майор посмотрел на Коваленко, но, видя, что приведенные доводы не произвели на него должного впечатления, добавил: – Кроме того, возникает целый ряд вопросов, дать ответы на которые нам придется. Зачем водитель ехал с убийцей в поселок Каморный? Почему орудием убийства выбран пистолет? Кто был заинтересован в гибели Моисеева? Я могу привести еще множество других «зачем?» и «почему?».

– Вот на все эти вопросы мы и попросим ответить гражданина Баринова, – невозмутимо подытожил Струков.

Баринов вышел из квартиры Кормилина, с наслаждением потянулся, широко зевнул, как кот после обильной трапезы, и стал спускаться вниз. Дом был старый – на лестнице сохранились массивные деревянные перила, потемневшие от времени и прикосновений тысяч рук, на ступеньках – смешные в своей бессмысленности крючки для давно канувших в Лету ковровых дорожек.

«Такая удача выпадает редко, – подумал Баринов, захлопывая за собой жалобно скрипнувшую дверь подъезда, – масть валила как перед светопреставлением. Правда, сам я тоже не подарок».

Баринов сел в машину, любовно протер изнутри лобовое стекло, включил «дворники». «Деньги есть – ты везде человек, и в Белграде, и в Белгороде, – мысли текли самодовольно и размеренно. – Спать охота, но ничего не попишешь – у деловых людей рабочий день не нормирован. Так что хошь не хошь, а в Глебовск тащиться опять придется. Овчаренко, зараза, три шкуры дерет, но сегодня не жалко – деньги-то как с куста, а без его инструмента все равно не раскрутишься. Хорошо бы взять несколько комплектов оптом, запас карман не тянет».

Машина плавно тронулась с места. Баринов объехал синий «Москвич», водитель которого безмятежно спал, запрокинув голову на спинку сиденья, убедившись, что вокруг ни души, нахально поехал под «кирпич», пересек дорогу и, лавируя между однообразными до тошноты серыми коробками нового микрорайона кратчайшим путем выехал на проспект Свободы. На перекрестке пришлось притормозить – две поливалки никак не могли разминуться.

Николай Михайлович повелительно посигналил, но это не произвело эффекта. Скользнув покрасневшими после бессонной ночи глазами по фасаду ближайшего здания, Баринов задержался на рекламной киноафише. Внимание привлекало не столько набранное аршинными буквами название нового фильма «Возвращение «Святого Луки», сколько вырисовывающееся из отдельных торопливых мазков лицо «графа» Карабанова, который, казалось, смотрел прямо на Баринова тяжелым презрительным взглядом.

«Ишь, вытаращился, пучеглазый!» – чертыхнулся Баринов, устремляясь в образовавшийся между поливалками просвет. Настроение, непонятно почему, начало портиться, от какого-то нехорошего предчувствия защемило сердце.

Выезжая на окружную, Баринов включил приемник, крутнул верньер. Приятная эстрадная мелодия заполнила салон машины, подействовала успокаивающе, во всяком случае, Николай Михайлович начал понемногу клевать носом. Гладкая лента шоссе, монотонно проскальзывая между колесами, убаюкивала не хуже колыбели.

В низинке, сразу за поворотом, стал виден контрольный пункт, возле которого никто не подавал признаков жизни.

«Интересно, этот псих снова дежурит или его отправили подлечить нервную систему?» – оживившись, подумал Баринов и тут же заметил одинокую фигуру, маячащую в дальнем углу площадки.

Полосухин, одетый в широкий плащ-дождевик поверх формы и хромовые сапоги с длинными голенищами, вышел на дорогу и привычным движением поднял жезл.

– Ну, это уже наглость, – процедил сквозь зубы Баринов, выжимая сцепление. – Видать, молодой, да ранний, быстро научился накладывать на свой кусок хлеба чужой кусок маслица. Следовало бы тебя, парень, на место поставить, ну да черт с тобой! Получишь трешку на обратном пути, сегодня я добрый.

Вскоре в зеркале заднего обзора показалась черная «Волга», идущая на большой скорости, очевидно, с претензией на обгон.

«Конечно, этих он не остановил, им можно нарушать, видно, большой начальник едет. Но и мы не лыком шиты, – криво усмехнувшись, Баринов переключил скорость и прибавил газу. Расстояние перестало сокращаться, когда стрелка спидометра доползла до ста двадцати и остановилась на этой отметке, словно прибор заклинило. – Господи, что там такое? Кретин!»

Впереди в каких-нибудь ста метрах поперек дороги остановился длинный неповоротливый рефрижератор, перекрыв движение. Сбросив газ, Баринов резко затормозил и, выскочив из машины, побежал к водителю рефрижератора, чтобы сказать ему все, что он о нем думает. Однако в этот момент возле него притормозила «Волга», и из нее выпрыгнули три человека. От рефрижератора, не торопясь, отделились еще две фигуры в штатском. В нескольких шагах сзади впритирку к обочине остановился невесть откуда взявшийся синий «Москвич».

Мысли смещались в голове Баринова.

– Нет, – не в силах правильно оценить происходящее, посиневшими губами прошептал он, засовывая непослушную онемевшую руку во внутренний карман пиджака. – Я сам, не трогайте меня…

– Не двигаться! – властно крикнул один из подбежавших, в то время как двое других ловко схватили ставшего вдруг безучастным ко всему Баринова.

Солидного вида мужчина предъявил удостоверение.

– Подполковник Струков. Гражданин Баринов Николай Михайлович, вы арестованы! Прошу пересесть в нашу машину.

– В чем дело? Здесь какое-то недоразумение. Это произвол, я этого так не оставлю! – По мере того, как первый испуг проходил, к Баринову начал возвращаться дар речи.

– Все объяснения получите позже. А сейчас советую не поднимать шума, – сказал Струков, довольный успешным задержанием.

– Это просто кошмар. Отпустите руки. Я буду жаловаться, – поубавив пыл, продолжал бубнить Баринов, увлекаемый к машине. И, только очутившись на заднем сиденье «Волги» между двумя сотрудниками милиции, Николай Михайлович затих. Ухитрившись обернуться, он заметил, что брошенные им «Жигули» обрели нового водителя и следуют в арьергарде.

Голиков сидел за письменным столом, поджав ноги. Ему было не по себе – беспокоило навязчивое ощущение, которое охватывает человека, стоящего у порога над сложенными чемоданами и лихорадочно размышляющего: не забыл ли он напоследок что-то сделать или взять с собой какую-нибудь крайне необходимую в дороге вещь. Майор не желал примириться с фактом собственной непричастности к аресту и последующему допросу Баринова, столь важных этапов в ходе следствия. Дело заключалось не в уязвленном чувстве собственного достоинства – Александр Яковлевич не был самолюбив. Но даже в выходной он не мог обходиться без привычной работы.

И тут Голиков вспомнил: Серов! Единственный возможный свидетель (мысленно майор не выдвигал Серова на роль соучастника), от которого можно было ждать большего, нежели формального отказа.

– Решено, – сказал майор и громко хлопнул ладонями по подлокотникам кресла, вызвав недовольство благовоспитанного Филимона.

Через сорок минут Голиков уже нажимал на кнопку звонка квартиры Серовых. Дверь открыл сам Дмитрий, обернулся и крикнул в глубь коридора: «Откуда я знаю, к кому!», после чего недоуменно уставился на непрошеного гостя.

– Дима?

– Да, – лаконично подтвердил Серов, оценивающим взглядом окидывая на Голикове милицейскую форму.

– А вас не удивляет мой приход?

– Нет! – с вызовом сказал Дмитрий, носком тапочка поправляя сбившуюся комом половую тряпку. – Раз вы пришли – чего-то хотите. А если чего-то хотите, сами выложите, кто вы, откуда и зачем… – Голиков по смыслу вставил далее слово «приперлись», но Серов как будто невзначай запнулся. – Заходите, чего стоять на пороге.

– Да нет, лучше одевайся и выходи. – Майор незаметно перешел на «ты». – Поговорить надо.

Дима неохотно кивнул и скрылся за потрескавшейся крашеной дверью…

Они прошли через бульвар по узенькой асфальтовой дорожке, отделяющей проезжую часть от длинного забора, за которым спряталось годами строящееся здание плавательного бассейна, миновали увядающий палисадник с путано растянутыми бельевыми веревками и оказались в уединенном от шума и выхлопных газов сквере. Влюбленные и пенсионеры перебазировались отсюда ввиду неподходящего сезона, поэтому здесь вдобавок было пустынно.

– Вот ты идешь с незнакомым человеком, упорно изображая полное безразличие. И разве у тебя не возникает вопроса: а на кого он похож? – попытался завязать разговор Голиков, присаживаясь на скамейку.

– На Ринго Стара тридцати пяти лет, – не задумываясь, ответил Серов.

– Я так хорошо сохранился? Спасибо за комплимент. Но мы до сих пор не познакомились. Меня зовут Александр Яковлевич, я майор уголовного розыска, хочу с тобой посоветоваться.

– Я заинтересовал уголовный розыск? – пробормотал Серов. И вдруг испугался, что этот странный майор услышит хлесткое биение сердца.

– Почему заинтересовал, ты знаешь и сам. Так ведь? Я не Шерлок Холмс, но ход своих мыслей могу пояснить. Вызывают, скажем, тебя по повестке. Ты являешься точно в назначенное время, но вынужден с полчаса прождать в коридоре, пока тобой поинтересуются. Потом ты заходишь в кабинет и следователь сухо предлагает присаживаться. После чего, оторвавшись от неотложных бумаг, он впивается в тебя из-под очков не сулящим ничего хорошего гипнотическим взглядом и казенным голосом говорит: «А теперь рассказывай все, не стесняйся. Твой дружок у нас на заметке и далеко не уйдет, так что нет смысла мутить воду». Следователь пытается взять тебя в оборот, говорит про убийство так, будто этот вопрос для него – открытая книга, а тебе пора примерять наручники.

– Вы преувеличиваете, – резко возразил Серов. – Я не имею никаких претензий к вашему следователю. Говорил он со мной нормально, на понт – не брал, но добавить к сказанному в милиции мне нечего.

– Возможно, и так, хотя не будем забывать, что ты озлоблен на правоохранительные органы. Я ознакомился с твоим делом, и мне показалось, что твое правонарушение не совсем обычное, да и сам ты не обычный правонарушитель. Ты остро реагируешь на несправедливость. Вот есть, к слову, совершенно незнакомый тебе человек, полный сил и энергии. И его ни с того, ни с сего убивает шаровая молния – объект непонятный и непредсказуемый. Ты спас бы этого человека, если бы это было в твоих силах?

– Как?

– В смысле – каким образом? Это неважно.

– Нет – какой ценой? – уточнил Серов.

– Не подвергая себя чрезмерной опасности. Просто нужно решиться.

– Ну, знаете, это неинтересно. Проза жизни.

– И это тоже проза жизни? – Голиков извлек из нагрудного кармана несколько фотографий Моисеева и показал Дмитрию. – Да не бледней ты так, тебе никто не собирается «шить» дело.

– Чего вы от меня хотите? – затравленно спросил Серов, делая ударение на собственной персоне. – Этого, – он кивнул на снимки, – уже не спасти. И шаровая молния здесь ни при чем.

– Дима, не забывай, пистолет находится в руках преступника, – майор незаметно перевел разговор на интересующую его тему. – Скажи, разве ты чисто по-человечески абсолютно равнодушен к тому, что в любую минуту кто-то может превратиться в мишень?

– Ах, чисто по-человечески! А по-человечески, когда тебя постоянно втаптывают в грязь? – У Дмитрия невольно вырвалось это полупризнание, но, подспудно почувствовав доверие к своему собеседнику с чуть грустной улыбкой и усталыми умными глазами, насквозь проникающими в самые дальние закоулки души, он уже не мог остановиться. – Когда знаешь, что дорога в институт заказана и есть отличный выбор между временной работой по погрузке-выгрузке вагонов в ночную смену и подметанию дворов. Есть, правда, еще завод. Только подойдет иной раз кто-нибудь из начальства, когда вкалываешь, да посмотрит на тебя эдаким прищуренным взглядом: что, мол, уркаган, ничего больше не натворил? И хочется ответить, как в книжках не пишут, да нельзя. Потому что выгонят, а деваться некуда.

Голиков молчал. Он решил дать Серову выговориться, принципиально не желая ловить его на слове. Реакция Дмитрия на последний вопрос утвердила майора в мысли, что если еще не «горячо», то уже, во всяком случае, «теплее».

Через сквер пробежала, подбрасывая задними лапами светло-пегая русская борзая, звонко пролаяла на сидящих на скамейке и, сочтя свою миссию выполненной, потрусила обратно к хозяйке – девушке лет семнадцати в ярко-синем спортивном костюме.

– Самое противное, – продолжал Серов, – никто тебя не выслушает, твое мнение всем до лампочки. Да что я распинаюсь тут перед вами…

– Да-а, – неопределенно протянул Голиков, – не выслушают, не похвалят, не погладят… Тебе не стыдно? Нужно иметь перед собой четко поставленную задачу, Цель в жизни, мечту, в конце концов. Ты мечтаешь о чем-нибудь?

– Сейчас у меня одна мечта: собрать манатки и бежать из этого проклятого города куда глаза глядят.

– Так почему бы тебе действительно не уехать, скажем, на БАМ? Там разворачивается грандиозное строительство.

Серов досадливо мотнул опущенной головой.

– Мать, – коротко ответил он. – Оставить не на кого, а у нее сердце.

– Ясно, – сказал майор. – А Тюкульмин, он тоже очень хотел уехать? Или ты давно его не видел?

После непродолжительного раздумья Дмитрий утвердительно кивнул:

– Давно.

– Порвал, наверное, с ним всякие отношения, хотя на суде грудью стоял за друга.

– Какой он мне теперь друг?

– А зачем ты несколько дней назад заходил к нему домой? – Голиков решил сыграть ва-банк.

Серов оторопел.

– Вот оно что. А я-то думал… – Голикову показалось, что Дмитрий в одно мгновенье отгородился непроницаемой стеной отчуждения, подобно моллюску, плотно смыкающему створки раковины в минуту опасности. – Я знать ничего не знаю, ни к кому не ходил и впутываться в чужие дела не собираюсь. Надеюсь, ко мне больше нет вопросов, гражданин начальник?

– Прекрати! Я беседую с тобой неофициально, если хочешь, можешь повернуться и уйти, – произнес майор, кляня себя за поспешность, а Дмитрия – за ложное понимание чувства товарищества. – Или ты вообразил, что угрозыску больше нечем заниматься, кроме как следить, у кого бывает в гостях Дмитрий Серов. Вчера вечером наш сотрудник побывал дома у Тюкульмина и выяснил у его матери, что Анатолий около двух недель назад вдруг куда-то уехал. Вера Семеновна была очень взволнована этим обстоятельством. Она нам, кстати, и сообщила, что на днях к ней заходил какой-то Дима и справлялся о Толике. Между прочим, по заявлению Веры Семеновны Анатолий Тюкульмин объявлен в розыск. Как ты сам понимаешь, дело принимает серьезный оборот. – Голиков искоса взглянул на призадумавшегося Серова. – Вот в связи с этим у меня есть к тебе большая просьба. Может быть, ты догадываешься, куда поехал Толик, или подскажешь нам, с кем он мог поделиться своими планами. Вреда этим ты Тюкульмину не нанесешь, а расследованию окажешь огромную помощь. Сразу оговорюсь: если ответ на этот вопрос несовместим с твоими представлениями о рыцарской чести, что ж, можешь не отвечать.

– Но я действительно даже не представляю себе, куда подевался Толик, – видно было, что Серов говорит искренне. – Знаете, – заколебавшись, продолжил Дима, – у Толика была девушка, Рита Белова, по прозвищу Княжна Мэри. Она работает продавщицей в центральном универмаге. Я, конечно, не уверен, но, может быть, он ей что-нибудь сказал.

– Красивая кличка. Это что, по Лермонтову: Белова – Бэла – Княжна Мэри?

Дмитрий впервые за время разговора улыбнулся.

– А где находятся княжеские хоромы, ты знаешь?

– Да. Хотите записать адрес?

– Говори, я запомню.

– Улица Солнечная, 34.

Прощаясь, Голиков сказал:

– Я надеюсь, ты не выбросил наш номер телефона. Если что-нибудь понадобится, обязательно позвони.

– Ладно, – вяло пообещал Серов.

Ветер налетал порывами, бросая в воздух увядающую листву и нагоняя друг на друга белоснежные перистые облака.

«Неплохой парень этот Серов, – рассуждал Голиков, возвращаясь домой размеренным прогулочным шагом, – сейчас не часто встретишь такого – неустроенного внутри и покрытого хрупкой оболочкой напускного равнодушия снаружи. Разговор с ним, безусловно, дал положительный результат. Главное – одержана моральная победа: Дима кое-что рассказал. В нем сейчас происходит внутренняя борьба, подвергаются переоценке многие, казавшиеся незыблемыми, ценности. Важно и то обстоятельство, что ему, видимо, небезразлична судьба скрывшегося Тюкульмина (а в том, что тот скрылся, сомнений не остается). Второй пистолет существует, и Серов, скорее всего, передал его Толику. Неспроста же этого веснушчатого парня с непомерно рано пробивающейся сединой мучают угрызения совести».

Голикову вспомнилась собственная жизнь – детство в рабочей семье, редкие радости, частые недоедания. Потом война, разруха. Родители и старшая сестра Варя погибли, сам он остался с бабушкой. В 1947 году окончил семилетку, какое-то время не мог найти себе места, год проработал слесарем в котельной. Затем – .армия, служба в погранвойсках на западной границе. Когда срок службы подошел к концу, остался на сверхсрочную. В 1959 году вернулся в родной Верхнеозерск, куда его неоднократно приглашали на работу в органы МВД. Спустя семь лет Голиков стал начальником отдела уголовного розыска города…

В арке мелькнула знакомая приземистая фигура.

– Эй, – насмешливо крикнул Голиков. – Товарищ капитан, неоперативно работаете!

– Так кто мог знать, что вы дворами блукаете, – откликнулся Пошкурлат. – Хотя бы записку в дверях оставили, когда вернетесь.

– Зачем же такая спешка, да еще в законный выходной? – хмыкнул майор. – Незаменимых работников у нас, как известно, нет.

– Новостей много, Александр Яковлевич. Я подумал, что вы должны быть в курсе.

– Ну так рассказывайте, не тяните.

Пошкурлат сделал несколько шагов по детской площадке, расположенной точно по центру прямоугольного дворика, прислонился плечом к опоре миниатюрных качелей и объявил:

– Сегодня утром арестован Баринов. При задержании он пытался скрыться, пришлось даже перекрывать трассу. Струков лично руководил операцией. В настоящее время Баринов сидит в одиночке. Владимир Петрович рассчитывает на психологический эффект – надеется, что могильщик дойдет там до требуемой кондиции и завтра утром на первом же допросе поплывет, как…

– Портретист, – поморщившись, поправил Голиков.

– Ну, тем более. – По виду Пошкурлата нетрудно было определить, что ему никак не удается одним махом выложить все новости, сдобрив их собственными комментариями.

– А как вел себя Баринов при аресте?

– Согласно ГОСТам, – пошутил капитан. – Как и все они: кричал, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции вплоть до господа бога. Только кого он хочет разжалобить? Уже в отделении у Баринова при обыске обнаружили более трех тысяч рублей.

«Неужели я все-таки ошибся?» – подумал Голиков. Желваки на его худощавом лице беспрерывно двигались, вздымаясь бугорками и снова опадая, темные морщинки под прищуренными глазами стали рельефнее.

– Владимир Петрович не распорядился снять наблюдение с имеющихся адресов? – спросил майор.

– По-моему, нет, – ответил Пошкурлат, перенимая озабоченный тон шефа.

– У вас еще есть что-нибудь? – вздохнул Голиков.

– У меня все.

– Тогда я вас попрошу о следующем: поручите Нефедову, пусть сходит по адресу: Солнечная, 34. Это где-то на окраине, в частном секторе. Там проживает некая Рита Белова, она же Княжна Мэри, подруга Анатолия Тюкульмина – вам должна быть знакома эта фамилия. Нет, сенсацией тут и за километр не пахнет, но расспросить ее на всякий случай надо. Как построить разговор, я сейчас вам объясню…

В это время Баринов маялся, сидя на деревянном помосте в камере предварительного заключения. «Неужели они что-то про меня пронюхали? – тревожно размышлял он. – Но что, что именно? Эх, знал бы, где упасть!»

К еде Николай Михайлович даже не прикоснулся – она была явно не в его вкусе.