Текст книги "В мире событий и страстей"

– Садись. – Аня показала на кресло у журнального столика.

– А ты?

Она отодвинула стул из-под накрытого скатертью стола и села:

– Ну и как дела?

– Так удачно на этой неделе получилось, что расчеты пошли. Сам рот разинул от удивления. В общем, оказался в лидерах.

– А я опять думала: как-то стремительно ты возник. Не было, не было – и вдруг!

– Это плохо или хорошо?

– В том-то и дело, что я не знаю. – Она отвернулась к окну.

– Это я тебе не могу объяснить – чем не угодил.

– Не в тебе, конечно, дело, – тихо говорила она. – Просто я тебя другим представляла. Или нафантазировала.

– Ты хочешь сказать, что в людях не разбираешься, и поэтому обо мне ничего путного подумать не можешь.

– Почему не разбираюсь? – удивилась она.

– Потому что считаешь меня темной личностью.

– Если бы так было, я бы тебя в гости не пригласила. Но ты красуешься, если ловишь меня на словах.

Раздался звонок в дверь. На пороге стоял здоровенный детина. Перед ним на полу лежали два почти полных мешка.

– Анна Николавна! – выкрикнул детина. – Здрасьте! Во! Доставил! Еле вас нашел! – И вытер нос рукой.

– Здравствуй, Толя! Проходи! – строго сказала Аня. – Картошку, пожалуйста, вот сюда, в угол. А теперь руки мыть и обедать.

– Не, я уж поеду. – Толя отрицательно покачал головой.

– Поешь и поедешь.

Она кормила ученика куриной лапшой. Олег сидел за столом за компанию и пил чай.

– Вы, если чего, всегда знайте, что уж картошки-то мы вам привезем, – говорил Толя. – Время какое-то стремное настало. Всё впопыхах. То одно, то другое.

– А у тебя как дела? – спросила его Аня.

– Были тут всякие неприятные вещи, да вроде бы пронесло. Ведь, по правде сказать, я в школе книжек не читал. А тут – во! Каких две толстенных прочел! На две недели хватило. Одна – про морские сражения; другая – про Африку.

– Я всегда вам говорила, что читать интересно. – Аня стояла у окна, сложив руки на груди.

– Еще бы! – Толя доедал лапшу. – А так просто сидеть – через два дня тошно стало.

– Где сидеть? – не поняла Аня.

– Да ехали мы с Димкой на его машине возле рынка. Идут какие-то двое. Не наши! Не понравилось им, что мы близко ехали. И бац! Ногой по крылу. Ну, мы вылезли и поговорили. Потом оказалось, что они в больницу попали. А вечером нас наряд забрал. Вот я книжки и читал.

– А дальше как? – спросил Олег.

– Покамест мы там, это, с Димкой книжки читали, те двое в больнице лекарства сперли и вдарились в бега. Их потом по всему району ловили. Они, до того, как к нам задраться, телушку в совхозе стащили.

Толя прощался долго. Стоял в дверях, пригнув голову и повторял:

– Я вам, Анна Николавна, своей картохи привезу. Чего мне! Я тут раз в месяц бываю. С предприятия сюда часто машины гоняют.

Аня мыла посуду и говорила:

– Помню, придешь в школу, у крыльца все заплевать успели, а в коридорах даже девочки жутко ругаются. Я думала, буду им стихи на уроках читать, и они другими станут.

– Может быть и стали, – сказал Олег. – Почему бы и нет.

– Не знаю.

Вечер был ветреным и сырым. В конце аллеи фонари светили из белесой жижи тумана. Таял недавно выпавший снег, сходил с дорожек и с еще зеленых газонов сквера.

– Я здесь с бабушкой всегда гуляла, – говорила Аня. – Когда маленькой была – по полдня. С одной стороны до другой. Вот оттуда, от Пресненского вала всегда несся какой-то гул. Будто там что-то рушилось. А в той стороне, – она показала в сторону Звенигородского шоссе, – только звон трамваев. И как будто – с той стороны все плохо, а с этой – хорошо. И я всегда гадала – уйдет плохое или нет.

– А мне казалось – плохое – это пока мы еще не выросли. – Олег ступил чуть в сторону, обходя большую лужу. – А как мы вырастим – все исправится. Наверное, в детстве всем так кажется.

– Я об этом не думала. Мне часто тревожно бывало.

– О чем?

– О том, что дальше будет. Даже по ночам казалось, будто откуда-то с той стороны гул нарастает.

– Впечатлительная вы барышня.

– На то и барышни.

Борька отложил газеты на край заваленного книгами и папками длинного стола и посмотрел на Олега:

– Если бы люди не писали статей в газеты, осталось бы неизвестным, каким мусором у них головы забиты.

– Это ты по какому-нибудь поводу или в общефилософском плане? – спросил Олег. – И вид у тебя какой-то несобранный. Научный работник, знаешь, каким должен быть? Как артиллерист! Чисто выбрит и полон творческих замыслов!

– Я тут вчера расположил к себе одну даму. – Борька зевнул и откинулся в кресле. – Ну, и расположился у нее до утра. Лучше бы домой спать поехал. Терпеть не могу чужие диваны. Вчера еще в парке гуляли, и я ей руку на плечо положил. А теперь у меня плечо болит. Вот уж, действительно: время обнимать, а время – уклоняться от объятий. А на той неделе ездили к ней на дачу. Я печку топил.

Правда, малость надымил. Хи-и! Она мне и говорит: «Все дрова сжег! Гиппократ вы эдакий!» Хи-и!

– Зато ты у дам – на хорошем счету, – заметил Олег.

– Мне один мудрый мужик говорил: к сорока пяти годам для нормального человека самым необходимым актом становится акт познания.

– Это ты к тому, что надо об установке поговорить? – спросил Олег.

– Не, это я просто так.

– Слушай, а зачем нас Ляшко вызывает?

– Ясно, что не к добру, – буркнул Борька. – Чем-нибудь да озадачит. Ой, как мне к нему идти не хочется!

Ляшко показал, чтобы они садились за большой стол, а сам прошелся по кабинету, скрипя паркетом, и невзначай проверил, плотно ли закрыта дверь. Уселся напротив и провел рукой по ежику седых волос:

– Ну, дело вот в чем! Варягов на наш институт не нашли. Не до нас, видно. Сегодня подписали приказ о моем назначении… А знаете, что ночью было?

– Что? – спросил Олег.

– В Минске эти трое подписали соглашение о ликвидации Союза.

– Ну, это еще ничего не значит, – ответил Борька.

– Не, союзные органы деморализованы и разгромлены. Да-а, кто бы мог такое подумать! А весной на референдуме сколько процентов за союз было? Семьдесят шесть? Вот вам и мнение народа! Эх, как тогда Брежнев ошибся. Уж какой был по молодости орел! Как в шестьдесят четвертом переворотом раскрутил! А такого дела не заметил. Зачем-то при себе Юрия Владимировича держал. А казалось, что мы это когда еще пережевали да выплюнули… Это все старое. А вот сейчас самая буза и пойдет. Вы меня поймите: я тут ненадолго. Тоже, в моем возрасте надо и честь знать. Но когда у нас здесь буза начнется, я с ней не справлюсь. Поэтому думайте и через пару дней ко мне с соображениями приходите.

Глава третья

В дом отдыха Олег поехал в середине марта догуливать неиспользованный отпуск. Весна была холодной. Не вовремя начались снегопады, и автобус пробирался от шоссе по чистому белому полю.

За мостом начинался подъем на пригорок. Машина долго буксовала в рыхлом снегу. В конце концов, шофер заглушил мотор, отрыл дверцу и крикнул пассажирам, чтобы выходили и шли с километр пешком.

Пятиэтажное здание дома отдыха оказалось почти пустым, – все постояльцы размещались на двух первых этажах. В номере было промозгло и неуютно. Пришлось обогреваться рефлектором.

Катался по полдня на лыжах в густом еловом лесу, спал после обеда и листал по вечерам принесенные из библиотеки книги. На шестой день все это жутко надоело. Сидел в номере, бродил вокруг здания по единственной расчищенной дорожке и жаловался самому себе на жизнь. Горевал, что движется она ни шатко, ни валко, и что на работе ничего путного до сих пор так и не получилось, что после смерти родителей никого из близких не осталось, и что единственный на белом свете человек, кому хочется позвонить – это Аня.

В доме отдыха телефон-автомат не работал. Потащился за пять километров в соседнюю деревню, нашел почту и заказал телефонистке Москву. Почти час не соединяли. Сидел на скамейке и разглядывал объявления на стенах. Сильно пахло разогретым сургучом. В углу были сложены проштампованные жирными шоколадными печатями почтовые посылки в желтых фанерных ящичках. Телефонистка объявила, что номер в Москве не отвечает, а через пять минут почта закроется.

На улице стояла темень. Горели только два фонаря на краю деревни. В поле сильно дул ветер и неслась метель. Пробирался по еле различимой дороге и думал: может быть, это просто блажь, и быстро забудется и пройдет это желание позвонить сейчас именно ей.

На следующий день к дому отдыха покатили два красивых автобуса. Люди с дорожными сумками проворно кинулись в фойе. Поднялся галдеж. Кто-то пробовал командовать, куда и кому идти, но его не слушали. Олег пытался обойти толпу стороной. У лестницы его хлопнули по плечу. Обернулся и увидел Пашку.

– И ты тут! – выкрикнул Пашка. – А я тебя в автобусе не приметил. На семинар?

Олег объяснил, что здесь почти неделю и спросил:

– И чего у вас тут будет?

– Ну, как же! Лекции и дискуссии для политически подкованных. Эти – «круглые столы»! Ну и банкет!

Толпа стала расхватывать у стойки ключи от номеров и талоны на питание. Пашка кинулся в самую ее гущу и крикнул на прощание:

– А кормят здесь как? Ничего? – И не стал дожидаться ответа.

В обед все столики в столовой оказались занятыми вновь прибывшими. Старые постояльцы толпились у входа. Пожилой мужчина пытался объясниться с чужаками и говорил:

– Позвольте, но это мое место. Уже десять дней.

– Ничего не знаем и очень кушать хотим, – отвечала ему бойкая черноволосая дама и деловито разливала в тарелки суп из алюминиевой кастрюли.

Из кухни вышла повариха в белом халате, командным голосом попыталась растолковать прибывшим, чтобы рассаживались в правой стороне зала. Но народ уже жевал.

Пашка окликнул Олега, показал на свободное место за своим столиком:

– Тут не зевай! А то голодным останешься.

Пашкин сосед – мужчина средних лет с вытянутым лицом и густой шевелюрой – внимательно посмотрел на Олега и сказал:

– Мы с вами, кажется, где-то встречались. Может быть, у Вейтера Михаила Борисовича? В его фонде? Да? – И представился: – Григорий Эммануилович!

– На прошлой неделе у нас под Истрой семинар был, – говорил Пашка. – Но я порыбачить успел. С два десятка нахватал.

– И там интересные выступления были, и здесь, – задумчиво произнес Григорий Эммануилович. – В общем, к одному все сходится. Лидер сейчас есть. Сильный человек найден. При хорошей организации дела все препятствия для него вполне устранимы.

– Главное – рыкнуть может, – поддержал Пашка.

– Это уж да! – подтвердил Григорий Эммануилович. – Но только надо, чтобы в нужную сторону рыкал. Вот тут советы активной общественности необходимы. Это главное! И через близких правильное воздействие.

– И материальная заинтересованность в успехе! – объявил Пашка.

– Самое важное – целеустремленный человек, – серьезно сказал Григорий Эммануилович.

– И похохмить умеет, – хихикнул Пашка. – В этом, как его, в Бостоне, что ли. Ха! На шасси!

– Это все сплетни! – ответил Григорий Эммануилович. – Враги такие вещи про него придумывают! А что им остается?

Пашка расправлялся с куриной ножкой и говорил:

– У нас Григорий Эммануилович по философии спец. Такую нам в Истре лекцию закатил! Открыв рты, слушали. Про либеральные ценности и современное общество. – И он посмотрел на лектора, все ли так, и не перепутал ли чего.

– На самом деле, эта проблема – очень интересная, – согласился Григорий Эммануилович. – Традиционное общество основано на различных табу, а современные ценности состоят в выражении внутренней свободы личности. – Тоже принялся за куриную ножку, попытался откусить и поморщился.

– За границей однополые браки вовсю регистрируют, – хихикнул Пашка.

– А браки между родственниками? – спросил Олег.

– Все подряд, небось. – Пашка посмотрел на лектора.

– Браки между родственниками во всех странах не разрешаются, – сказал Олег. – Иначе же что? Гемофилия у потомства. Это, как раз, пример того, что цивилизация основана на табу.

– Не совсем удачный пример, – отозвался Григорий Эммануилович.

– На какой-то стадии развития племена начинают замечать, к чему приводят родственные браки, и возникает запрет. – Олег посмотрел на лектора. – Получается, что цивилизация возникает благодаря табу. А как орган надзора появляется государство.

– Государство возникает не из-за этого, а из-за борьбы классов, – бодро выговорил Григорий Эммануилович.

– Это уж вы из марксизма хватили, а не из либерализма, – ответил Олег.

– Вы многие вещи путаете, – спокойно заметил лектор.

Участники «слета» уезжали через два дня. Долго толпились у входа, ожидая автобусы, а когда они появились, женщина в светлой дубленке открыла дверь в фойе и закричала:

– Эля! Быстрее! Быстрее!

Началась суматоха. Все побежали к автобусам и затолкались у дверей.

Странно, почему у них все так бурно, подумал Олег. Как будто эвакуация.

Ирина позвонила ему на работу в конце дня и первым делом спросила:

– Ты чего там затеял? Домой, что ли, собираешься? А я гостей принимаю. Викторию Георгиевну Нивецкую! Мы тут вдвоем сидим и водку пьем. И сами себе наливаем. Представляешь! – И совсем ласковым, капризным голоском: – Приходи к нам! Хорошо? Я тебя в холле встречу. А то, правда, – вдвоем.

Он стал отнекиваться, говорить, что устал и хочет домой.

– Я тебя прошу! – Ирина помолчала. – Ты мне по одному делу нужен.

В холле бывшего НИИ удобрений она ждала его у стойки охраны.

– Слушай, вот не было печали! – говорила она тихо и быстро.

– Припирается сегодня ко мне эта Нивецкая и сидит уже два часа. У меня дел до фига, а она села и ля-ля-ля. Как из пулемета.

– А с какой стати она – к тебе? – не понял Олег.

– Она к Артамонову приперлась. А его нет сегодня. Ну, решила заодно меня на что-нибудь расколоть. Может, при тебе она клянчить не будет. Все мне про какой-то альманах заливает. Она думает, я деньги печатаю, чтобы на альманахи раздавать.

В углу большого кабинета стояли журнальный столик и низкие мягкие кресла. Нивецкая сидела, закинув ногу на ногу. Взглянула на Олега и сказала:

– Ну да, я знаю, что вы старый Иришин друг. А я – друг новый.

– Налей нам, пожалуйста. – Ирина села в кресло и придвинула на середину столика овальное блюдо с бутербродами.

– Я тут сижу и отрываю Иришу от дел, – говорила Нивецкая.

– Но поэты так редко куда-то выбираются. И беседуем мы о таком важном – о жизни, о времени. – Она подняла рюмку. – Ирочка, за вас, умница вы наша! За ваши способности устраивать все так, как хотите вы!

Поэтесса была слегка растрепанной. На висок свисала прядь волос. Кулон на золотой цепочке съехал набок, а синяя блузка была расстегнута на верхние пуговицы.

– Алексей мне о своей новой вещи рассказывал, – Ирина говорила об Артамонове серьёзным тоном.

– Сейчас он очень мало работает, – ответила Нивецкая. – Я понимаю, что он устраивает свои дела, и ему трудно. И когда их устраивать, как не в период первоначального накопления. Но все-таки жаль. Он очень талантливый. Теперь выясняется – во всем, за что берется. – И она посмотрела на Олега. – А молодой человек ничего нам не рассказывает!

– Молодой человек вечно в изобретениях, – ответила Ирина.

– Да? Как интересно! Вы знаете, я расскажу вам о себе. Из меня слово клещами не вытащишь после того, как я поработаю. Просто – ноль эмоций. Все отданы. Все в словах. Я, наверное, как электронная машина. Сейчас, если хочется писать – только что-то жесткое, однозначное, своевольное.

– Еще по полрюмочки, – предложила Ирина.

– Пожалуй, – согласилась поэтесса. – Так вот, нынешнее время дает массу возможностей. Вот еще чуть-чуть – и всех этих отморозков разгонят. Насчет царства свободы не знаю, а пустыня для всякого хлама, всяких традиций тут точно должна быть. Вы, может быть, этого не понимаете. Но до чего тяжко было раньше. Я должна была всем этим бонзам кивать и за кусок хлеба это туземное дерьмо расхваливать.

Ирина расставила на столике чашки, нажала кнопку переговорного устройства, попросила кого-то:

– Кофейку нам принесите.

– А недавно у меня был случай, – говорила поэтесса. – Приезжала в Москву моя старая приятельница – филолог из Австрии. Повезла я ее в Михайловское. И вертихвостка-экскурсоводша – через слово: вот вам русская природа, русская природа. Я не выдержала, подхожу к ней на остановке и говорю: неужели вы не понимаете – люди разных национальностей на экскурсию поехали. Разве так сложно догадаться, что им неприятно, когда вы про русскую природу долдоните.

– А какая же у нас природа? – изумился Олег.

– Что? – встрепенулась поэтесса. – А, так! Тогда я вам скажу: не должно быть этого самого слова! Просто – не должно! Оно других обижает!

– А кто будет решать, какие нам слова себе оставить? – Олег посмотрел на собеседницу.

– Решим! Не беспокойтесь! Увидите!

Ирина попыталась переменить разговор и громко заговорила:

– Давайте лучше я вам свои фотографии покажу. Я два месяца назад в Кельне на выставке была. – Хотите?

– Не хочу! – ответила поэтесса и отвернулась.

Олег поднялся на четвертый этаж, и нажал кнопку звонка. Сверху по лестнице спускались молодая женщина и маленький мальчик с серой кошкой на руках.

Мальчик внимательно посмотрел на Олега и сообщил:

– Этот кот – деревенский. Нам его только привезли. Поэтому он всего боится.

– Деревенский? – Олег недоуменно пожал плечами. – Сразу и не догадаешься. Выглядит, как городской.

Аня открыла дверь и смутилась. Ему было весело смотреть ей в глаза эти несколько мгновений, а она пыталась спрятать взгляд и чуть щурилась. На ней было прямое белое платье с короткими рукавами. Молодая женщина и мальчик оглянулись и смотрели на нее. Она кивнула им и сказала Олегу:

– Заходи, пожалуйста.

В прихожей он протянул ей букет цветов:

– Ну, что в таких случаях говорят? Вам, бардам и поэтам, виднее.

В комнате Аня взяла из буфета вазу и ушла на кухню. Олег прошелся по комнате, взглянул за окно на спесивую темную тучу над домами в конце улицы. Стал рассматривать золоченые корешки старых книг за стеклом книжного шкафа. Вернулась Аня. Поставила вазу с цветами на журнальный столик, спросила:

– Хочешь старые фотографии посмотреть? Я недавно из альбома достала. Вон, на комоде.

На желтоватом снимке был приземистый одноэтажный дом. У его правой стены – распахнутые ворота во двор с низкими постройками.

– Я, кажется, тебе рассказывала. Бабушка шла домой. И в нее выстрелили прямо вот здесь, у ворот. Пуля ей пальто и кофточку разорвала.

– Я помню, ты говорила.

– На месте этого дома теперь серая пятиэтажка стоит. Это у стадиона «Красная Пресня».

Пришли другие гости: улыбчивая, голубоглазая Леночка, степенная и серьезная Жанна и ее муж Юрий – высокий и курносый, с чуть косолапой походкой.

– Ой, мы успели до дождя! – говорила Леночка. – А вчера утром я под такой ливень попала. Хорошо в плаще была. Еду вечером домой, полезла зачем-то в карман, а он полон воды. Представляете! – Она посмотрела на Олега.

– Н-да, большое неудобство, что в карманах дырки не делают. – Олег покачал головой.

– Ну и ладно, если вы так, – ответила Леночка и обратилась к Ане: – А ты знаешь, что Юра в Египте был? И пирамиды видел.

Юрий сел в кресло у журнального столика и положил руки на подлокотники:

– В командировку ездил. Смотрел, как проект выполняется. А к пирамидам нас только в последний день отвезли. И еще в музей, где мумии.

– На мумии, наверное, страшно смотреть. – Леночка поморщилась.

– Ничего, смотрели.

– Притащить мумию в музей – это, по-моему, нарушение прав человека, – сказал Олег. – Его-то, бедолагу, никто не спрашивал, хочет ли он на кладбище тихо обретаться или в музее, на полке пылиться.

– А как же наука? – спросила Леночка.

– Не, я бы не захотел в музее выставляться, – ответил Олег.

– Я бы тоже, – согласилась Жанна. – Не хочется, чтобы экскурсоводы в меня указкой тыкали.

– Какие вы все нежные! – Юрий взял с полки журнал.

– Потом будут другие люди, они не станут вас в музеях выставлять, – заявила Леночка. – Они будут хорошими.

– Вряд ли до такого дойдет, – засомневался Олег.

– Вы что же? Не верите, что в будущем люди станут другими? – серьезно спросила Леночка.

– А почему они до сих пор лучше не стали?

– Почему не стали? И вы верите, что так будет всегда? – громко спросила Леночка.

– Как достойный сын своего отечества, очень не хотел бы верить.

Последней пришла статная женщина лет пятидесяти. Аня ввела ее в комнату и представила:

– Мария Васильевна – друг всей нашей семьи. Все, больше никого не будет.

– А ватрушка сегодня в программе? – спросила Жанна.

– Должна быть хорошей, – ответила Аня. – Я сама творог сделала. Из молока и кефира, чтобы не кислил.

Юра разлил шампанское по бокалам. Мария Васильевна встала, осторожно отодвинув стул:

– Давайте выпьем за нашу Аню! – Она подняла свой бокал. – Я знаю Аню с четвертого дня ее жизни. Моя мама и Анина бабушка всю жизнь очень верно и трепетно дружили. И для нас вся их семья – как родные. И спасибо тебе, что ты так сохраняешь память о своих – и о маме, и о бабушке.

Аня отвернулась, смотрела в окно, моргая глазами, а они все разом, перебивая друг друга, заговорили.

Леночка попросила Олега положить ей салату и спросила:

– А вы пойдете на референдум?

– Не знаю. – Олег пожал плечами. – Я в девяносто первом на референдум ходил, за СССР голосовал. А в конце того года же все и кончилось.

– Это когда было! – ответила Леночка. – А то – сейчас.

– На этот референдум я пойду, – отозвался Юрий. – Я на выборы и демонстрации хожу. Но голосовать буду и за президента, и за Верховный Совет. Пусть и те, и эти у власти остаются. Когда-то надо учиться договариваться.

– А я никак понять не могу, зачем люди на демонстрации ходят, – сказал Олег.

– Это вы серьезно? – удивился Юрий. – Ну, как же, зачем ходят? Хочется, чтобы все было нормально и как у всех.

– Но при чем тут демонстрации?

– Ой, может, не будем лучше о политике! – прервала их разговор Жанна. – Сейчас – одни будут про одно, другие – про другое. Заспорят до хрипоты! Мы все-таки на дне рождения!

– Лучше еще шампанского, – предложила Леночка.

За окном потемнело. Начался ливень. Сильный ветер ворвался в открытую форточку и раздул занавеску.

– Надо же, какая ранняя гроза, – говорила Мария Васильевна. – Значит, лето теплое будет. Моя дочка в июле в Калининскую область на турбазу собирается. Я ей говорю: поедешь на экскурсию в Старицу, попадешь в места, где имение твоего прадедушки было. Может, посмотришь, что там осталось. Я ни разу не была, но поехать всю жизнь хотела.

– А где у вас имение под Старицей было? – спросил Юрий.

– Я точно не знаю. Рядом деревня Подвязье.

– Правда? – удивился Юрий. – Мой отец оттуда.

– А сейчас вы в Москве живете? – спросила Мария Васильевна.

– Я здесь родился. А отца из деревни совсем маленьким привезли.

– Надо же! Земляки! – изумилась Жанна.

– Это – не земляки, – поправил ее Олег. – Это по-другому называется. Имение-то, поди, сожгли?

– Нет, там потом дом инвалидов открыли, – ответила Мария Васильевна.

– Значит, смирные в Подвязье мужики жили, – сказал Олег. – Не у старой, видать, барыни. Вы же не любите всякие мятежи! – Он посмотрел на Марию Васильевну.

– Я? Мятежи? Да с какой стати? О чем вы говорите!

– А Юрий демонстрации любит!

– Это не мятежи!

– Лиха беда – начало! – Олег кивнул на Юрия: – Так что у ваших крепостных, Мария Васильевна, выросли воинственные потомки.

– Нет, мы мирные люди. – Юра помолчал. – Нам просто хочется, чтобы все было, как в других странах, и без всяких фантазий.

– В одночасье ничего не бывает! Ой, надо же какой дождь! – Мария Васильевна смотрела в окно.

– А все страны одна от другой хоть чем-то, но отличаются, – заметил Олег.

– И что? У нас все должно быть не как у всех? – спросил Юра.

– И чуть что – экспроприация? – поддержала его Мария Васильевна.

– Первый вопрос – это, не ко мне, а к представителям помещиков-землевладельцев. – Олег посмотрел на Марию Васильевну. – Про особенности – это они должны объяснить. А про экспроприации – вот, пожалуйста, обращайтесь к потомкам крепостных.

– Я и говорю! – прервала их Аня. – Все запутано и перепутано. И на все вопросы – по сотне ответов. И не в них дело. Потому что совсем не в том главное. А главное в том, что так не хватает хорошего!

Аня стояла на платформе метро у первого вагона, как и договаривались. Одной рукой она держала за руку братишку другой – поправляла у виска белый платок. Мальчишка морщил лоб и осоловело оглядывался по сторонам. Рядом пронзительно заревел отходящий поезд.

– Здравствуй! – Она посмотрела на Олега чуть растерянно. – Я думала, мы опоздали.

– Приветствую вас, молодой человек! – сказал Олег.

Мальчишка скривил рожицу, отвернулся и нехотя произнес:

– Прифэт!

– В кафе-мороженое лучше не ходить! – объявила Аня. – У меня с утра горло першит. Саша может простудиться. Давайте просто погуляем и посмотрим город. – И она обратилась к мальчику: – Сегодня праздник. Первого мая обычно тепло. Только в этом году вдруг так холодно.

– Я знаю, – ответил Саша. – Поздравляли уже. В праздник очень мороженого хочется.

– Но если холодно сегодня! – строго ответила Аня.

– Мороженое дорожает день ото дня. – Мальчишка насупился. – Тает и дорожает. Его надо есть, пока не подорожало. Столько стоит, что у мамы уже денег нет. А у тебя?

– Я не из-за денег, – говорила Аня. – Я тебе еще давно обещала. Но сегодня – и без мороженого замерзнешь.

– И, вправду, господа, при такой-то дороговизне в кафе надо идти сегодня, – сказал Олег.

– Ну, нет же! – Ане его слова не понравились.

– Ты, как хочешь, а я иду! – Мальчишка подвинулся ближе к Олегу. – А ты, если не хочешь, можешь нас у входа подождать.

– Что? – вскрикнула Аня и дернула мальчишку за руку. – Это что у меня еще?

– Вам, педахохам виднее, – подразнил ее мальчишка.

– Господа и товарищи! – объявил Олег. – План таков: по случаю праздника приглашаю вас в кафе. Предлагаю принять в мероприятии самое деятельное участие.

Аня сделала недовольный вид, даже отвернулась, а мальчишка сказал:

– Участие не приму, а мороженое съем.

Они поднялись по эскалатору и в густой толпе вышли на улицу. На тротуаре было тесно. Спустились по ступеням и остановились у одной из колонн концертного зала.

– Ой, сколько военных сегодня! – Аня смотрела на площадь. – Но ведь парад отменили? Да?

Улица Горького была перегорожена машинами с зелеными брезентовыми крышами. В несколько рядов стояли солдаты и милиция. Перед ними собралась большая толпа. Было много знамен. На другой стороне площади у гостиницы тоже виднелись военные.

– А когда салют будет? Вечером? Здесь? – спрашивал мальчик. Поднимался на цыпочки и пытался оглядеться.

В трескучий мегафон резкий голос выкрикнул:

– Проход в центр города закрыт! Всем повернуть в сторону Белорусского вокзала! Не собираться на тротуарах!

– Разве сегодня парад? – удивилась Аня.

С Первой Брестской на площадь вышел строй людей в пятнисто-сизой форме с металлическими щитами в руках. Прогрохотал вдоль кинотеатра и выстроился в цепь.

И вдруг толпа загудела, пришла в движение, отхлынула от милицейских рядов, бросая знамена. И стало видно, что там началась драка. А у кинотеатра милиционеры быстро отодвинули турникеты, и люди в касках и со щитами в руках и двинулись на толпу. Двое человек вырвались, побежали по газону у памятника Маяковского. Но милиционеры из оцепления бросились им наперерез, ударами дубинок повалили на землю.

– Ой, они бьют человека! – вскрикнула Аня. Схватила брата и прижала к себе.

Перед тротуаром, где они стояли, начала выстраиваться милицейская цепь. Олег схватил Аню и мальчишку за руки, быстро повел в сторону.

– Но ведь это ужас какой-то! – говорила Аня. – Вот так вдруг, ни с того, ни с сего.

– Что-то новенькое в нашей грешной жизни, – ответил Олег.

Они зашли в кафе на площади Восстания. Было прохладно, и за столиком пришлось сидеть, накинув куртки на плечи.

Мальчишка съел две ложки мороженого и спросил:

– А за что их били? Или они просто так бьют?

– Толпа хотела в центр города идти, – сказала Аня.

– Почему там ходить нельзя? – спросил мальчишка.

– Ну, сегодня праздник, – нехотя говорила Аня. – Вот улицу и перекрыли.

– Ты сама испугалась и кричала: «Ой, бьют!», – напомнил мальчишка.

У метро мальчик долго стоял у лотков и разглядывал игрушки. Но так ничего и не попросил. На эскалаторе Аня сказала:

– Странный какой-то сегодня праздник получился. И людей совсем мало. Как будто никто в гости не поехал. А утром приходила соседка со второго этажа. У нее отец в больнице умер. Так все подорожало, что даже гроб не купить. В морге ей сказали, что сейчас и без гробов хоронят. Мы ей собрали в подъезде, кто сколько мог.

Аня позвонила ему поздно вечером, спросила:

– Не спишь еще? А я все про сегодняшнее думаю. В голове не укладывается. И еще Саша все видел. И главное – хоть кого-то это взволновало? Хоть кто-то хочет и может такое прекратить? Чтобы не было больше никогда! Страна из всех этих революционных жестокостей с такими трудами выходила. И вдруг в самом центре Москвы такое! Неужели не понятно, что это ужас? Я даже тебя не понимаю! Ты можешь так спокойно это воспринимать!

– А как я, по-твоему, должен был на все это реагировать? Ну, как? – почти выкрикнул он.

– Я даже про другое. Я про то, что нормальные превратятся в ненормальных, если такая жестокость будет на улицах. Неужели трудно понять, что подобные вещи просто так не проходят!

– Ты мне все это говоришь? – раздраженно спросил он. – А почему именно мне?

– А кому мне все это сказать?

Он вздохнул, недолго помолчал и уже спокойно ответил:

– Ладно, перестань об этом вспоминать и спать ложись. А завтра, будьте уверены, я такой вам мир устрою – пальчики оближешь!

– Ну, вот, ты опять…

По телевизору передавали новости. Олег щелкнул на другую программу, увидел большой, заполненный почтенной публикой концертный зал. Кинокамера скользнула по сцене, по сосредоточенным лицам людей за длинным столом. У микрофона стояла Нивецкая и читала:

– И ненависть моя сожжет постылую державу…

Телефон зазвонил, когда Олег выходил из кабинета. Пришлось вернуться и поднять трубку.

– Привет! Куда ты пропал и глаз не кажешь? – спросила Ирина. – Я вчера с твоей приятельницей на приеме в банке столкнулась.

– Это кто такая? – не понял Олег.

– Нивецкая! Кто еще! Опять начала у меня деньги канючить. Но я ей сразу жестко – нет и нет. Она со мной сразу другим тоном. И заявляет: «Какие-то странные, непонимающие у вас знакомые!» Ну, ты, разумеется! Представляешь, эта жопа будет мне советовать, с кем спать!

В Иринином монологе было перемешано все – и неудовольствие поэтессой, и обида на него. Он так это понят и промолчал.

– Сегодня у Сергея день рождения, – другим тоном проговорила Ирина. – Он ко мне заедет, посидеть и отметить. Тебя тоже приглашал.

– А меня, с какой стати? – удивился Олег. – И дарить что-то надо…

– Вот еще! Поздравим, да и все.