Текст книги "Вера и рыцарь ее сердца. Книга первая. Все мы родом из детства"

Глава 2

В ту злополучную ночь Володю разбудила жена, в глаза бил яркий свет лампочки под потолком. Спросонья он даже не узнал Римму, непроизвольно выставив руку вперед, как бы защищаясь от нападения, потом понял, что перед ним стояла не взбешенная баба, а жена, косы которой растрепались, а на ее бледном лице безумием сверкали глаза.

Когда мужчина проснулся окончательно, то увидел, что Римма была не одна, за ее спиной выглядывал Саша, одетый в синюю майку, кое-как заправленную в полосатые сатиновые трусы. Мужской характер мальчика проявлялся с каждым годом всё ярче и ярче. Володя любил своего сынишку, он видел в нем упорство победителя.

Римма подтолкнула мальчика к отцу и воскликнула в слезах: «Проснулся? Все спишь, а твой сын не спит, он … он … негодный мальчишка … по ночам ходит к Вере!»

– Боже, для этого ты меня будила?

– А то, что он надругался над твоей дочерью! А! Это так себе, шалость?

Слова жены вошли как удар ножа, прямо в сердце мужчины, но боль от удара еще не чувствовалась. Жена задыхалась от возмущения, а Володя никак не понимал, что все-таки случилось на самом деле!

– Гадкий мальчишка, признайся папе, что ты творил в спальне у Веры?!

Саша молчал и смотрел в пол, тогда Римма обратилась к мужу.

– Над твоей дочерью надругались, а ты спишь, как… как… как тюлень, – наконец нашла она подходящее слово, и опять уставилась на Володю, ожидая от него адекватного реагирования, но тот по-прежнему сидел на кровати и потирал ладонью лоб, чтобы скорее проснуться. Видя, что до него не доходит зловещий смысл ее слов, жена подтолкнула мальчика к мужу еще ближе.

– Ты должен с ним разобраться по-мужски, если тебе дорога честь твоей дочери. Пусть он сам тебе расскажет, что он делал в спальне у Веры. Добейся от него правды, ты ведь глава семьи! – приказала Римма мужу и, бросив на супружескую кровать солдатский ремень вышла из комнаты, но осталась стоять за дверью. Володя продолжал сидеть на кровати, ему было жалко понуро стоящего сынишку и очень хотелось спать. Чтобы быстрее разрешить эту ситуацию, он взял Сашу за плечи и поставил перед собой.

– Ты ее трогал? – спросил он сына, зевая.

– Кого? – тихо произнес сын.

– Мама говорит, что ты трогал Веру! Так, ты ее трогал?

– Нет.

– Ну, и хорошо, иди спать.

Тут из двери вновь показалась Римма, она уже не тряслась, а кипела от гнева.

Эти слова женщины прозвучали в приказном тоне, как приказ главе семейства выполнять немедленно.

– Что это хорошо? Спроси, он делал ночью в спальне у Веры!

– Ну, хорошо, Саша, что ты делал в спальне у сестры?

– Искал.

– Что искал?

Саша молчал, опустив голову, глядел на отца исподлобья.

– Ты трогал Веру? – опять, как бы подбирая нужные слова, повторил Володя все тот же глупый вопрос. Ему уже чертовски надоели эти ночные разборки.

– Да, не трогал я эту дуру. Что вы пристали ко мне? Что вам от меня надо!? – огрызнулся мальчик и хотел было убежать, но Володя больно схватил его за плечо.

– Я хочу знать правду! – повысил он голос на сына.

– Какую вам правду надо?! Какую?!

– Если ты не трогал Веру, то что ты делал у нее в комнате? – Володя выходил из терпения, ему хотелось скорее разрешить это недоразумение, отпустить сына и еще немного поспать перед работой.

– Это не ее комната, это общий зал!

– Тогда, что ты делал в зале ночью?

– Искал!

– А что ты искал в комнате ночью, когда надо спать!

Ответа не последовало.

– Так, продолжим, чтобы что-то искать, надо включить свет, а ты включил свет?

– Нет. Я хорошо вижу в темноте! – гордо ответил мальчик.

– Так, что ты искал в темноте?

Опять молчание.

– Зачем ты ночью пришел в Верину комнату? – уже умолял Володя сына, но тот упрямо молчал, и уголки его губ чуть приподнялись.

– Ты что, совсем отупел? – прокричала за дверью спальни Римма. – Сначала он издевался над твоей дочерью, и теперь издевается над тобой!

– Это правда? – нахмурившись, спросил Володя, заглядывая сыну в глаза.

В этом вопросе прозвучала угроза, как предупреждение, чтобы мальчик не играл с огнем, то тот уперся, как бык, и не поддавался на провокации.

– Что, «правда»? – переспросил Саша отца, он не собирался признаваться в том, что не совершал, а о том, что он искал на самом деле в зале, среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что не был трусом, чтобы рассказывать под угрозами.

Непонятное упрямство сына стало раздражать, и Володе вдруг показалось, что тот над ним просто нагло насмехается, а ведь эту высокомерную улыбку он уже где-то видел.

– Ты, парень со мной не шути, и переговариваться со мной не надо! Отвечай по существу вопроса, что ты делал в комнате Веры ночью?

Мужчина не заметил, как перешел в разговоре с сыном на повышенный тон.

– Не скажу я тебе ничего! – внезапно твердо проговорил мальчик и посмотрел на отца с вызовом.

Тогда Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и обошел сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, продолжая смотреть ему в глаза. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковер, и отцом, разгоряченным упрямством сына, то почувствовал себя в западне.

– Сейчас ты у меня заговоришь! – проговорил Володя вполголоса и с размаха, но несильно, ударил мальчика по плечам ремнем, но мальчишка от удара только вздрогнул, не отводя от отца насмешливого взгляда.

Володя растерялся, выходило, что Саша его не боялся или просто презирал?! Этого мужчина вытерпеть не мог. Он сам был на редкость упрямым по характеру человеком, и не в его привычках сносить унижение от кого-либо, тем более от своего собственного сына. Такого к себе обращения мужчина допустить не мог.

Тут, с ним что-то случилось, уже не сына видел он перед собой, а из памяти фронтовых лет улыбку надменного фрица, которого надо было сломить, любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.

– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всем!

Удары, один за другим, посыпались на голову и на плечи Саши, мальчик вытирал слезы но молчал.

– Сашка, ты сейчас же скажешь мне правду, какой бы страшной эта правда ни была! – рычал Володя, в очередной раз размахивая ремнем, но сын вместо ответа зло помотал головой и сказал по слогам: «Я ни-че-го тебе не скажу!», а потом опять улыбнулся вспухшими губами.

От такого сопротивления девятилетнего пацана Володя опешил. В какой-то миг ему представилось, что означает та «страшная правда», которой пугала его жена и в которой отказывался признаваться Саша. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас произошедшего в его доме преступления, его рассудок помутился.

Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, над сокровищем его сердца, проносились перед его глазами: вот Вера извивается в руках какого-то негодяя, вот, она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно ослепил бывшего фронтовика.

Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством, и резко оглянулся. Вера стояла рядом с Риммой, она не кричала, не плакала, она молчала и дикий страх стоял в ее глазах. Этот страх разрядом молнии прошелся по его жилам, и больно резанул по сердцу. Его рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын, его руки, вспухшие от кровоподтеков, закрывали голову. Не сон ли это?

По лицу избитого мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а, может быть, и вовсе ее не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилось, или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время Володя с войной?

Война для сыновей Шевченко началась со слов отца: «Ну, что сынки, началась война. Собирайтесь, будем воевать». Отец с братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище. Победа для Володи началась с того времени, когда его сердце обожгла ненависть к фашисту.

Это случилось, когда Володя шел с донесением в штаб дивизии. Ему навстречу вышагивал под конвоем пленный летчик с наглой улыбкой на губах. Эта улыбка была Володе уже знакома, с такой же нахальной улыбкой пилот легкого самолета бомбардировщика Хейнкель гонялся за ним на самолете, словно за зайцем, а теперь он шел навстречу, помахивая веткой, как тростью в такт шага! Конвоиры с винтовками, казалось не вели его на расстрел, а охраняли. Поравнявшись с Володей, немец кивнул ему, как знакомому, и с презрительной улыбкой прошел мимо.

Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом, потом мимо него проходили другие плененные немцы, но эти пленные были уже жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался победителем.

Война закончилась Великой Победой, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным и любимым сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел смелость быть гордым?

Володя опять оглянулся на Веру. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, а Римма крепко держала ее за трясущиеся плечики. Девочка видела безумие папы и покорно ждала своей участи, быть им избитой. В ее широко раскрытых глазах стоял такой ужас, что Володя увидел себя в них чудовищем, убивающим своих детей.

– Боже, что я делаю? – взмолился про себя мужчина, ему нестерпимо захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и в порыве отцовской любви извиняться за свою жестокость, но стать добрым он в этот момент уже не мог. В этот миг он был страшен не только для детей, но и для себя самого. Строгий взгляд Риммы уже потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжелым шагом ушел на кухню. Закрыв за собой дверь кухни, он медленно опустился на табуретку, положил перед собой на стол руки, сжатые в кулаки, и затих.

Очередная контузия. Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел, а, может быть, он еще не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской Дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того, чтобы воевать с детьми в мирное время! Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти, травящие душу, воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко войти в его сердце.

На фронт Володя отправился в звании лейтенанта-артиллериста сразу после учебы в Челябинском военном училище. После марша по заснеженной Красной площади воинская часть, где служил Володя была переброшена под Ростов-на-Дону, там фашисты прорвали фронт.

Первый бой память зафиксировала без белых пятен, все как происходило на самом деле. Был приказ стоять на смерть. Утро началось с атаки фашистов. Володя командовал батарей, в задачу которой входило поддержать пехоту, ведя прицельный огонь по огневым расчетам противника. После контузии пропал слух, но он продолжал командовать батареей: наводка и команда: Батарея, Огонь!». Атака врага была отбита, но выяснилось, что соседи справа и слева бежали, связи с командным пунктом не было, угроза окружения была реальная.

Ночью мир вздрогнул от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой по высвеченной цели. Искореженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики раненых, надсадное ржание израненных лошадей – всё смешалось в единую картину земного ада, и на всем белом свете не было управы на это кровавое безумие!

Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а отступать было поздно, надо уже было выбирались из окружения. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны были достаться врагу, поэтому для их выхода из окружения приходилось разведывать надежный путь, и ему командование поручало разведку на местности.

Природа не делила мир на своих и врагов, на нее не действовали законны военного времени, все живое подчинялась только своим сезонным законам. На разведку Володя отправился на лошади, уцелевшей под огнем противника. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было и в помине. По дороге проехали два грузовика, в кузовах которых сидели отступающие пехотинцы, что подтверждало правильное направление выхода из окружения. Володя пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг, но мечтать о грибнице, ему помешал гул самолета. Немецкий легкий самолет бомбардировщик Хейнкель показался в небе, и тут же стал пикировать для бомбового удара. Первой машина взлетела в воздух, а во время второго захода от разрывала бомбы загорелся и второй грузовик. Когда бомбардировщик развернулся на третий заход, Володя понял, что этот маневр по его душу. Лошадь надвигающую опасность поняла ясно, она вздыбилась, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолет явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное выражение пилота, сидевшего у штурвала самолета. Раздумывать было нечего, надо было удирать. Володя свернул с дороги, и как заяц, сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость пилота, который принялся играть с ним в кошки-мышки.

Потом он шел полями, не позволяя себя выйти из военного времени, но в сумерках налетел на вражескую батарею. Поворачивать назад было поздно, так как орудия батареи были направлены на него. «Драпать второй раз? Не дождешься этого, нечисть фашистская! А умирать, так с музыкой» – решил он в одно мгновение, подумав, что если, немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо непременно убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщенным. Володя в кармане шинели взвел пистолет, но его геройский порыв … сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звездочки.

– Я свой! Свой я!

Володю окружили бойцы красной армии, уже прошедшие боевое крещение. Из окружения батарея вышла без потерь, и участвовала в первом наступлении на врага, тогда он не ненависть к врагу имел в сердце, а гордость быть защитником своего Отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.

Это была реальность военного времени, а теперь Володя сидел за столом на кухне. Воспоминая войны помогли ему вновь обрести твердую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который потерял бдительность и совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, а перед глазами память добросовестно высветила из небытия надменную улыбку пленного фрица, как бы говоря, что фронтовик, думал, что победил? Мужчина грубо протер лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, а фронтовые наказы командира, которые и в мирное время не теряют своей командой силы.

Война близилась к концу, когда Володю вызвали к командиру дивизии. На его груди рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском, за взятие Кенигсберга. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих товарищей, павших на полях сражений.

– Лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл, – проговорил Володя скороговоркой, еле удерживая равновесие. Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посредине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив ее на колено.

– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернешься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его командир.

– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.

– На кого ты хочешь учиться?

– На инженера, товарищ подполковник!

– Хорошо, а что дальше?

– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твердо ответил Володя командиру.

– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, грамотно, геройски, – начал говорить Куропаткин, медленно поднимаясь со стула, а потом он, опершись кулаками о стол, продолжал говорить уже командным голосом, – Сначала ты, лейтенант Шевченко, вернись домой живым, выучиться на инженера и женитесь на хорошей девушке, чтобы она воспитала твоих детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужил к старости почет и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот, когда вы всего этого добьетесь, лейтенант Шевченко, тогда и выпейте за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы даете плохой пример своим солдатам. Это приказ!

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Таков был приказ командира на мирную жизнь, и он имел такую же силу, как и во время войны. Выкинув из головы все мысли о граненном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да, и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время большего всего ему хотелось поскорее забыть мракобесие прошедшей войны.

Володя всегда думал о себе хорошо. Он хорошо воевал и в мирное время старался оправдать доверие партии и народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе ближе вытянутой руки не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена, только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной, только его Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты, и поддерживала его на пути от одной победе к другой, она не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.

Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, его Римма стала чуть ли не ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл какими словами надо молиться, а ведь его учила молиться мама. Как давно это было!

Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости. Он помнил, как молилась его мама.

Ранним утром, когда деревню начинали будить крики петухов, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала свою молитву. Слов ее тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шепота хорошо становилось на душе.

Подростком Володя стеснялся легких прикосновений ее натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сестры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные. Она молилась и за мужа, и за детей, и за соседей, даже за погоду молилась, выходя в поле.

– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем

Так объясняла она свои походы в церковь детям, которые носили пионерские галстуки.

Хотя, кроме матери, никто из семьи в церковь не ходил, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о встрече на небесах.

Когда Володя был еще маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего подросшего сыны и объясняла, что в небесный рай мы попадем, когда умрем. Володя в знак согласия кивал головой, не понимая до конца значения этих слов, и долго про себя не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть и попасть в небесный рай, или все-таки дольше пожить? От этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь, которая оберегала его в жизни.

Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасен, а Василий уже наполовину погрузился в студеную воду, судорожно карябая пальцами белый рыхлый лед.

– Володька! Володька! Вернись! – кричали дети на берегу, – Ты сам потонешь, дурень! Вернись, пока не поздно!

Отчаянный мальчика уже полз по льду к тонущему брату, и единственно, что он слышал, это голос его матери: Боже, помилуй нас грешных!»

Вернуться домой без брата Володя не мог, ведь это он подал идею лихо пробежаться по замерзшей реке и подал пример пацанам, когда с криком: «Братва, кто смелый – за мной!» первым вступил на лед. Только пробегая под мостом, он обернулся назад, ожидая увидеть восторг друзей, но друзья смотрели не на героя-Володьку, а на его старшего брата Василия, который тонул в проруби.

Володя осторожно подползал к Василию, который еще большим рвением цеплялся за край пролома во льду, когда до него дошла вся безнадежность его попытки вытащить брата из воды: под рукой не было ничего, за что можно было ему ухватиться Василию. Продвигаться дальше было опасно, это – верная гибель.

Для паники не было времени, и решение пришло на ходу.

Володя снял с себя шарф, завязал два морские уза по краям, в один из которых положил кусочки льда, для тяжести. Заворожено следили за его действиями дети и взрослые, собравшиеся на берегу реки у моста. Василий держался на плаву из последних сил. Когда перед ним шлепнулся узел голубого шарфа, он вцепился в него мертвой хваткой. Осторожно тащил Володя своего старшего брата на крепкий лед, потом они оба ползли до берега. На их счастье, сосед проезжал мимо с телегой, полной соломы, он подобрал ребят и довез до дома.

Володя ожидал справедливого наказания от отца за свое безрассудство, а отец наказал только Ваську, как старшего.

В многодетной семье Шевченко Володя был любимым сыном у отца с матерью, которого родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным и любознательным.

В свой первый класс Володя пришел с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.

– К сожалению, Владимир Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год. – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под очков.

– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво упрашивал директора школы Володя.

– Извини, но твои сверстники учатся уже с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.

– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал паренек.

– Пойми, дети в классе прошли уже почти весь алфавит, и тебе их не догнать, и программа по математике слишком сложная, чтоб наверстать ее за один месяц.

– Я догоню класс, я буду стараться, я очень хочу учится!

В глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. В тот год он запоздал с передачей списков учеников в район, а еще один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.

– Дерзай, – сказал директор свое последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!

Володя справился. Через 10 лет в возрасте 17 лет ему был вручен аттестат зрелости с отличием и путевка в новую жизнь. Владимир Шевченко был зачислен в Свердловский государственный университет, но на втором месяце обучения студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих ученых.

Для многих студентов – это нововведение означало конец учебы. Знаком протеста зазвучала в стенах академическом зала шальная мелодия «Ах, вы лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, были и такие, что сошли с ума, а Володя вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока не началась война.

Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки.

Это место выбрали для жизни вольнолюбивые украинцы, среди них был и дед Володи. Он был зажиточным крестьянином, выкупил у барина свою жену Олену и вместе с православными односельчанами уехал на восток, чтобы создать на Алтае островок любимой Украины. В деревне берегли традиции предков, говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из дикой вишни, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.

Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села на невысоком холме, за которым начинался лес, а рядом с которым протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой.

Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи, между ними пролегла тропинка, она зигзагом бежала среди высокой сочной травы к реке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение печальных старинных украинских напевов под гитару и балалайку помогали коротать длинные зимние вечера.

Семья Шевченко была многодетной, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки, мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.

Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив его врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение несколько месяцев. Степан не раз обращался в сельсовет, чтобы ему нашли помощника для охраны мельницы. Председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос, но ничего не решалось. Мельница сгорела, когда Степан ушел домой, чтобы взять еду на ночное дежурство.

Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донес в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно. Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нем, но зато покорную, она совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытную жизнь вел председатель при советской власти, и так растолстел, что садился в президиуме сразу на два стула, хотя от того, что раздобрел, сам добрее не стал. Жену, дочерей и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел хорошо ладить. Всё было хорошо у председателя в жизни, но обида юности змеей лежала на его сердце.

Ладная дивчина Мария отвергла его, богатого и знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность мешала Ковриге наслаждаться жизнью, а годы шли, долгие годы, поэтому он, как только получил власть, то отыграться решил на Степане, да, и сам Коврига не прочь был напакостить хорошим людям.

Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали и без суда, без следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревни сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.

Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились к поджогу крестового дома председателя, но мама тихо подошла к старшим сыновьям, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как-бы оно к вам самим злом не вернулось», – и, вздохнув, добавила: – «Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старший, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно».

После ареста мужа, по воскресным дням, Мария, одевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.

Степана освободили перед самой войной. Этого никто не ожидал в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагов народа», от которых уже долгие годы не было известий.

Когда началась война, провожая на фронт мужа и двух сыновей, Мария не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду Степана, Василия и Володи она зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.

Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила еще одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь.

В селе уже правил новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани, под водочку.

– Володя, Володя.

Тихий голос жены пробудил мужчину от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.

– Володя, – говорила ему Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.

– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.

– Вера – тоже, но это дело времени и все зависит от нашего с тобой родительского усилия.

– Римма, как же нам теперь жить?

– Бороться со злом, когда мы будем вместо, то злу нас не победить, – ответила Римма уверенно.