Текст книги "Справедливости желаю!"

Владимир Дэс
Справедливости желаю!

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Каждый орган в человеческом организме к чему-то приспособлен.

В том смысле, что нужен для нормальной человеческой жизни. Значит, и мизинец на моей правой руке был, в общем-то, тоже мне необходим.

Хотя, если повспоминать, конкретные функции мизинца мне так и остались непонятны. Но раз дала природа, значит, когда-нибудь и для чего-нибудь он должен был мне пригодиться.

Так мне мыслилось.

И когда не стало у меня мизинца на правой руке, мне сделалось очень даже обидно. Будто потерял я не просто палец, а с ним и ряд каких-то не реализованных возможностей.

А может, мизинец принес бы мне очень большую выгоду в жизни? А может, я даже с этим пальцем стал бы маршалом. Или, на худой конец, хоть генералом. А то как работал дворником, так и до сих пор и работаю.

Обидно же…

Человек я не злой, но люблю, чтобы все было по-честному, по справедливости.

Так вот, однажды сосед мой, военный, пригласил меня помочь внести ему мебель на восьмой этаж. Цену дал хорошую. И авансом литр поставил.

Ну, и понесли.

А когда заносили последнюю тумбу от гарнитура, кто-то дверь его бронированную толкнул, а я как раз рукой за дверной проем ухватился – что-то стало меня покачивать от этих восхождений. Ну, мне мизинец и оттяпало, как ножичком. Да так оттяпало, что и пришивать стало нечего.

Вот так я остался при нереализованных природных возможностях.

Первое время я не больно и расстраивался. Сосед поначалу мне сочувствовал, фрукты, бинты покупал, а потом как-то вроде и позабыл, что через его буржуйские мебельные замашки я своего любимого мизинца лишился.

Я сперва ничего и не хотел. Только обидно бывало слышать от корешей: «Видишь, твой-то майора получил и с женой на юга смотался, а ты как жил, так и живешь без мизинца».

Но я терпел.

Долго терпел.

Наконец лопнуло мое терпение.

Это когда сосед уволился из доблестной нашей армии и стал торговать на рынке турецкими дубленками.

И это бы еще ничего.

Но когда он, возвращаясь очередной раз со своего промысла, стал так демонстративно помахивать передо мной правой рукой, я увидел на его мизинце дорогой перстень…

Тут мое терпение и лопнуло – он, можно сказать, на моем мизинце перстень носит, а я…

Справедливости желаю!

И пошел.

Сначала в собес.

Мол, пальца нет, метлу держать тяжело – профнепригодность, Значит, инвалидность требую.

Надо мной посмеялись. Тогда я им культурно так сказал, кто они такие. А они вызвали милиционера и выгнали меня вон.

Выпирали не сказать, чтобы как-то уж шибко больно, но от этого пинка я понял, что инвалидности мне ни в жизнь не получить.

Пошел я домой. Злой, конечно.

А тут еще дождь. И ветер.

Из лужи какой-то гад на «Жигуле» меня окатил. А «Жигуль» – как у моего соседа.

И стало мне обидно так от этой несправедливости: у кого-то есть все – и пальцы, и машины, а у меня…

Справедливости желаю!

Пошел я к депутату, за которого голосовал три месяца назад – наборы продуктовые у него были очень хорошие.

Встретил он меня очень хорошо. Внимательно выслушал: и что инвалидности мне не дают; и что дождь на улице и от этого лужи; и что маршалам много платят, а музыканты вообще никогда метлу в руки не берут – что хорошо быть музыкантом. А у меня мизинца нет, значит, музыкантом мне уже никогда не быть.

– Вы встречали пианиста без мизинца? – спрашиваю я депутата.

Он ответил, что не встречал.

– Вот видите! – говорю. – А сосед у меня опять новый шифоньер купил!

Терпеливый такой депутат, два часа меня слушал не перебивая. Я даже сам говорить устал. И замолчал.

Депутат посмотрел на меня ласково, погладил по коленке и спросил:

– И чего же вы хотите?

Вот ведь бестолковый! Хотел я ему опять часа на два про дождь, про слякоть, про соседа… Но, думаю, не выдержит. И я ему просто сказал:

– Справедливости!

– Ага, – вымолвил депутат. – Вы, значит, желаете материальной компенсации.

– Чего? – не понял я.

– Ну, денег.

И зачем только я выбрал такого непонятливого?

– Нет, денег мне не надо, – говорю.

– Справедливости желаю.

– Ага, – снова догадался депутат. – Вы хотите, чтобы вашего соседа как-то наказали в уголовном порядке?

Да, зря я за него голосовал, да и наборы, если рассудить, были у него не очень.

– Зачем же в уголовном? Я справедливости желаю!

Депутат зачем-то слазил в карман. Что-то положил себе под язык и все так же вежливо спросил:

– А в чем выражается эта ваша справедливость?

Во нервы! Нет, правильно я все-таки голосовал за него.

– Справедливость не моя, она на всех одна, господин депутат, – ответил я. – И очень жаль, что вы не знаете, что это такое! – Я поднялся, повернулся и пошел к двери. Перед дверью, правда, обернулся к депутату и добавил: – Очень жаль, очень жаль…

Депутат почему-то затрясся. Я, правда, не видел, что дальше там было у него в кабинете и почему он трясся. Может, зазнобило вдруг?

От депутата я двинулся к прокурору.

В прокурорской приемной меня спросили:

Вы сажать кого или сами сесть хотите? Я удивился такому вопросу. Не все ли равно?

– Если сажать кого-то, то в порядке живой очереди. Если сами хотите сесть, то надо записаться, но на этот месяц запись уже закончена.

Я почесал затылок и сказал внимательной секретарше:

– Я насчет справедливости.

– Как? – переспросила она.

– Справедливости желаю, – потупясь, повторил я.

Она еще внимательнее посмотрела на меня, заглянула в кабинет с четкой надписью «Прокурор», что-то там промычала за дверью и, обернувшись ко мне, сказала:

– Заходите.

Очередь зашушукалась. Секретарша грозно обернулась и отчеканила:

– Кто за справедливостью, тех без очереди!

Очередь сразу замолчала – справедливости в ней никто не желал.

Я робко вошел в прокурорский кабинет.

Прокурор как раз ставил печать на какую-то важную бумагу.

Поставил.

Посмотрел.

Дунул на листок. Положил его в папку.

Встал.

Подошел к сейфу, отпер его и спрятал печать. Потом сел на свое место, нахмурил брови и грозно спросил:

– Ну?!

Я ответил с краешка стула.

– Понимаете, гражданин прокурор, у всех есть мизинцы, а у меня вот нет. – Я показал ему правую ладонь без мизинца.

– И мне обидно. Возраст у меня призывной. Вдруг в марша… – Посмотрев на прокурорское лицо, я быстро поправился: – Вдруг в командиры призовут?

Как честь без пальца отдавать? Нарушение устава, я так понимаю. А ежели у меня слух откроется и я музыку начну писать, как на пианино играть буду? Бах, я слышал, не только всеми пальцами играл, но и ногами по клавишам стучал на пианино.

– На органе, – поправил меня прокурор.

– Извините… Точно, на органе.

– Точнее надо показания давать, гражданин. Здесь вам не базар, а прокуратура – карающий орган!

Я вдруг вспотел. Но все же решил свою просьбу изложить до конца.

– Так вот и я так же думаю, что карать надо тех, кто перстни на мизинцах носят и этими перстнями из машин на народ помахивают.

– Перстень? – переспросил прокурор и почему-то скосился на свои руки, а потом медленно их убрал под стол. – Какой перстень?

– Золотой, наверное, – машинально ответил я. – И шифоньер недавно новый купил.

– Шифоньер? – опять переспросил прокурор и почему-то посмотрел на свой ореховый шифоньер, где, впрочем, стояли только серые картонные папки.

– И машина у него… Справедливости желаю!

Прокурор вынул руки из-под стола – на мизинце сверкнуло золотое кольцо – подошел к своему шифоньеру, зачем-то облокотился на него и спросил:

– Это про кого вы тут мне рассказываете? А?

Я испугался и, приподнявшись с краешка стула, промямлил:

– Про своего соседа с пятого этажа.

– А где вы проживаете?

Я назвал адрес. Прокурор вздохнул с явным облегчением, сел за стол и вызвал секретаршу.

– Пусть этот гражданин изложит свою справедливость на бумаге, а когда все напишет, пригласите. А то… начал тут: перстни, шифоньеры…

В приемной мне дали листок.

Через десять минут я попросил еще три.

Через час все подробно описал и в конце изложил свою просьбу.

Секретарша, внимательно все прочитав, шмыгнула в кабинет, а вернувшись, сказала мне, что по такого рода справедливости надо на запись, а это только в следующем месяце.

– Я же вас предупреждала: на этот месяц запись уже закончилась.

Отдали мне мои листки, и пошел я вон.

Пока брел из прокуратуры, все вспоминал, о чем это меня предупреждала секретарша.

На следующий день я пошел к бандитам.

Бандиты вчетвером сидели в пельменной на рынке, а мой друг, официант с Кавказа, волчком крутился вокруг их столика и только что не жевал за них.

С рекомендацией от этого моего друга и литром «зубровки» я подсел к серьезным людям.

На меня долго не обращали внимания, но «зубровку» мою выпили. Наконец один из них посмотрел на меня, потер свою небритую щеку и разрешил сквозь зубы:

– Говори.

Я, немного волнуясь, начал свою историю.

Казалось, что меня никто не слушает.

Вначале я боялся смотреть на этих людей, но потом стал робко поглядывать и все бодрее и бодрее рассказывать о своим роковом мизинце.

– Каждый человек от рождения может стать кем угодно, хотя бы и бандитом.

Мои сотрапезники разом перестали жевать.

– Или космонавтом, – добавил я.

Они опять зажевали.

– Но вот те, кто лишился части своего любимого тела, уже в силу своей ущербности не могут быть ни космонавтами. – Они опять перестали жевать. – Ни бандитами. – Тут они перестали даже глотать.

И я, к ужасу своему, увидел: у одного из них нет пол-уха, у другого – пол-носа, у третьего – один глаз…

И понял – сейчас получу, что везде просил.

Ну, и получил.

Больше я не ищу справедливости.

Мне просто нечем искать.

У меня нет половины уха, половины носа, одного глаза и много чего еще…

Но иногда по вечерам, сидя у окна, я вижу, что люди в большинстве своем ходят с пальцами, с целыми носами и ушами.

И тогда я мысленно откусываю у них то, чего не хватает у меня, а губы непроизвольно шепчут:

– Справедливости желаю! Желаю… Желаю… ю… ю… – И сам не замечаю, как мой шепот переходит в звериный вой: – Ю-ю… у-у… гады!