Текст книги "Проданное ничто (сборник)"

Владимир Дэс
Проданное ничто (сборник)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Проданное ничто

Впервые я встретился с Дьяволом вскоре после своего рождения.

Очевидно, он уже тогда приметил появление на белый свет моей порочной души.

В церкви, когда меня крестили, я так орал и крутился в руках моих крестных, что чуть не упал мимо святой купели.

Не хотел Он, наверное, отдавать мою душу под сень Господней десницы.

Рос я трусливым и подловатым.

Впрочем, это меня не особо беспокоило.

Жить я старался для себя, ибо любовь к самому себе почитал высшей из людских добродетелей.

Ближнего тоже надо любить, но, конечно, не больше себя самого, и с этой точки зрения сатанинские принципы жизни нравились мне куда больше, чем всеобщая любовь Всевышнего ко всем и всему.

Между мной и Дьяволом давно уже протянулась невидимая ниточка общения.

Я никогда не позволял себе плевать через левое плечо, памятуя, что он именно там, у меня за спиной, слева.

Иногда я обращался к нему за небольшими услугами, и он оказывал мне эти услуги, не требуя взамен практически ничего, а если и просил, то так, ерунду всякую, например: предать кого-то из друзей или соврать о чем-то.

В общем, сущие пустяки, мне это ничего не стоило.

Так вот шел год за годом, и мне исполнилось двадцать девять.

Я к этому времени женился, у меня уже сыну исполнилось пять годиков; таким же, кстати, негодяем рос, как и я.

Жена – дура круглая, ничего в этой жизни не понимала, но поскольку надо же было с кем-то жить, постольку я и жил с нею, не обращая на нее особого внимания.

Мать умерла года три назад, а теперь от рака загибался в онкологии папаша. Все никак не мог умереть. А чтобы его квартира не стояла зря пустая, я ее втихаря сдал под офис одним дельцам. Но папаша уперся и никак не давал ключи.

«Пока я жив!..» – кричал, а чего, спрашивается, кричать? Сейчас жив, через час не жив…

Единственная отрада – работа… да еще любовница, пожалуй.

Любовница замужняя – я ведь не дурак, мне одинокие бабы даром не нужны. Муж у моей – сущий лопух: стирает, гладит, за детьми ухаживает.

Такие, как моя, просто клад: и на подарки не надо особенно тратиться, и обязательств никаких.

Встретились, раз-раз, и разбежались.

На восьмое марта духи подаришь, но и она мне на двадцать третье февраля что-нибудь не дешевле; к этому я ее сразу приучил.

Работу я нашел, наверное, не без Его помощи, в одном коммерческом банке. Так, продал кое-кого кое-кому за то, чтобы влезть в этот банк.

Влез. И потихоньку, потихоньку начал карабкаться наверх. Так за полтора года добрался до кабинета одного из замов управляющего.

И я, и Сатана прекрасно понимали, что мне надо куда больше. Ну, хотя бы весь банк, а не часть его.

Но об этом мы с Ним никак не могли договориться.

И чего только я ему не предлагал, все и вся готов был продать. Оболгать, обворовать, опозорить, обмануть, подставить хоть кого, но Он вдруг уперся – и все тут.

Мол, Он и так много мне за такие мелочи помогал, и хватит. Теперь подавай Ему что-нибудь посущественнее.

А что, спрашивается, посущественнее?

Душу мою – слишком жирно будет.

Я Ему предлагал и жены душу, и сына, безвинного негодяя, и любовницы, и папаши-доходяги – не берет.

Врет, что у него с теми душами сложности возникнут, а вот с моей никаких проблем в их тайной канцелярии не возникнет.

Я Ему тогда предложил помощь в преодолении этих проблем, но Он отказался.

Вообще-то торговаться с Сатаной – хуже нет: отец лжи так и норовит обмануть. Но и я не лыком шит.

Спорили мы с ним, спорили, и наконец я понял, что придется и мне самому чем-то пожертвовать. Хоть и жалко, но раз уж я решился расстаться с чем-то собственным, то проворачивать это следует с наименьшими потерями.

И опять мы с Ним пошли торговаться, но уже по деталям.

Торговались, торговались и порешили, что за назначение меня управляющим банком я отдам Ему один час из моей жизни.

«Черт с Ним, – решил я. – Пусть берет, с меня не убудет».

Договорились, что этот час я выберу сам, но лишь после того, как меня назначат управляющим.

Я все рассчитал и продумал.

Пусть этот час придется на обеденный перерыв в первый день на новой должности. Закроюсь в своем новом кабинете на весь этот час, не буду ни дверь открывать, ни на звонки отвечать. Журналы, газетки почитаю – час и пройдет незаметно. И ничего плохого Он мне сделать не успеет.

Но нутром я чувствовал, что Он готовит-таки мне подлость, негодяй!

Но я Его проведу. Хоть он и дьявол, хоть и хитрый, но я хитрее: не зря с Ним столько лет сотрудничал, научился кое-чему.

Он думает, что купил у меня один час моей души, ан нет: я продам Ему один час Ничего, час пустого времени, проведенного в кабинете, где мне никто ничего не сделает.

Я буду бездействовать, а от бездействия вреда не бывает.

Ха-ха, я продам я Ему голое Ничто!

То-то рожа его рогатая скривится не хуже человеческой.

После долгих споров я прикинулся, будто очень расстроен такой сделкой – продешевил, мол, но делать нечего.

Я подписал кровью Его документ и назвал ему час.

Он опешил и, точно, скривился. Но дело сделано, документ подписан, так что придется Ему следовать букве договора.

Поскрипел Он зубами, повертел хвостом и, не прощаясь, исчез.

И тут же вбегает ко мне моя перепуганная секретарша и кричит с порога:

– Управляющий… Семен Пахомыч только что скончался в своем кабинете.

Я – туда, а там уже полно народа и врачей.

Сердце у него вдруг остановилось, а ведь с виду здоровый был мужик.

Меня нашло в толпе и отвело в сторонку одно влиятельное лицо.

– Есть мнение, – говорит со скорбной миной, – назначить тебя на место покойного. Я поддерживаю. – И добавил, глядя мне в глаза: – Подойдет от меня директор одного предприятия, так ты оформи ему безвозвратный кредит на пятьсот миллионов.

Я, тоже со скорбью на лице, с готовностью подтвердил, что оформлю такой ерундовский кредит сразу же после моего назначения.

– Вот и прекрасно, – сказало влиятельное лицо, похлопав меня по плечу. – А жаль покойного, он нас никогда не подводил.

Через неделю кабинет управляющего продезинфицировали, и я въехал в него вместе с настольными портретами родителей, жены и сына. Пусть люди думают, что я хоть кого-то люблю в этом мире.

Я прошелся по кабинету. Пооткрывал дверки пустых встроенных шкафов. Понажимал кнопки селектора, проверил связь – все работало.

Ладно.

Я решил до окончания проданного Дьяволу часа ничего не делать и ничего не подписывать.

Выпил чаю.

Позвонил своим бабам.

Вначале жене, напомнил ей, что она дура. Она согласилась, но почему-то заплакала.

Потом любовнице – ей напомнил, что я теперь шишка покруче, чем был, пусть подумает, чем меня теперь будет удерживать. Такие мужики, как я, на улице не валяются, а таких, как она, с идиотами мужьями – пруд пруди.

Она обозвала меня сволочью и почему-то тоже заплакала.

Ладно пусть поплачут, меньше кое-чего другого сделают.

Заодно вызвал секретаршу покойного, ветхую его подругу, и напомнил, что пора бы ей покинуть мое учреждение, а то, не дай бог, еще помрет, как ее дружок, здесь, в моей приемной, и придется опять все хлоркой посыпать, а я эту хлорку на дух не переношу.

Она покачалась немного и ушла, шаркая и рыдая.

Вот так.

Вроде, все.

До обеда еще оставалось два часа.

Позвонить, что ли, отцу, помочь предстать пред Создателем.

Позвонил.

Не соединили, на облучении, говорят.

Ладно, пусть облучают.

Облучай, не облучай, а квартирка-то все равно моя будет.

Из приемной послышался какой-то шум.

Я выглянул.

Оказалось, уводят под белы руки старую секретаршу.

На ее место тут же села моя, вся в прыщах перекиси. Созревает девочка, и пусть созревает, от меня не уйдет. Сказал я ей, лупоглазой, чтобы не соединяла ни с кем и предупредила охрану, чтобы не пускали никого ко мне с улицы.

Все дела – после обеда.

Попросил принести газет, кофейничек и коньячок.

До проданного времени оставалось полчаса.

Постоял у окна, тонированного, зеркального.

Внизу людишки, как букашки.

Суетятся, козявки, бегают, лапками перебирают. Маленькие они какие-то, плюгавенькие, а я вон какой в зеркальном стекле – высокий, сильный, правда с лысинкой, но это ничего, это даже украшает меня, намекает на недюжинный интеллект – лоб от лысины кажется выше и мощнее. А раз лоб большой, значит, ума палата.

Смерил я свой лоб пальцами впечатляет.

С таким-то лбом я скоро и без Дьявола обойдусь.

«Бамм!» – ударили часы. Я даже вздрогнул.

Все – наступило дьявольское время.

Осторожно, на цыпочках подошел я к своему креслу и тихо сел в него.

Замер.

Ничего.

Потекли минуты.

Я взял газету, начал читать.

Через минуту заглянула секретарша, сказала, что звонят из больницы, от отца.

«Ага, – обрадовался я, – похоже, каюк папаше».

По такому случаю трубку грех не взять.

А там папа.

Он бодрым голосом сообщил мне, что у него сегодня вдруг пропали все метастазы и его выписывают.

Я онемел.

А папаша все смеялся, все говорил и говорил о том, как он сейчас выпишется, да как приедет к себе в квартиру и что там будет делать…

Я бросил трубку.

Что же теперь делать? Я ведь уже плату за пять лет вперед взял и пустил эти деньги в оборот.

Теперь их не вытащишь. А люди – те, что дали деньги, – их попросят, причем очень быстро и настоятельно.

Как бы мне самому вместо папаши не отправиться к Создателю.

Посмотрел на часы.

Прошло пять минут.

Руки задрожали.

Тело задергалось.

«Та-ак, – сказал я себе. – Спокойно. Больше никаких звонков».

На всякий случай выгнал свою долгоногую из приемной и запер за ней дверь. Чтобы не вздумала сдуру соединить еще с кем-нибудь, у кого случилось что-то хорошее.

Уходя, она сообщила, что мне почтой пришла кассета, еще вчера, на старое место, но она забыла ее передать. На бандероли было написано «Лично в руки», и она не стала ее вскрывать.

На столе у нее лежала эта самая кассета.

Я ее взял. И прямо в пустой приемной от нечего делать вставил ее в видеомагнитофон и включил телевизор.

Там какой-то идиот развлекался в постели с двумя негритянками.

Пригляделся – да это же я в парижском номере во время загранкомандировки!

Я нашел обертку бандероли и узнал почерк моей жены-дуры.

И запустил в телевизор подвернувшимся под руку кофейником. Тот врезался в угол чертова видеоаппарата и взорвался, как бомба, разукрасив приемную кофейным цветом.

Тут в дверь стала ломиться охрана.

Пока я, суетясь, доставал кассету, дверь выломали.

Я выцарапал-таки кассету и нырнул к себе в кабинет, оставив охранников и секретаршу в изумленном остолбенении.

Кассету я тут же разломал, а пленку порвал на клочья и разметал по кабинету.

И тут же позвонил своей любительнице похабных картинок.

Жена вначале слушала молча, а затем наговорила мне такого, что я сам замолчал и молчал очень долго.

Перед внутренним взором замаячил СПИД.

«Врет», – подумал я, впрочем, без особой уверенности.

И решил: позвоню-ка я любовнице, как-никак она врач, и что-то такое у нее бы у первой обнаружили.

Позвонил.

Она меня выслушала и, похоже, грохнулась в обморок: с того конца линии донеслись панические вопли.

У меня закружилась голова.

От сатанинского часа прошло тридцать две минуты.

Надо было ехать.

Ехать домой к идиотке-жене, в больницу к любовнице, на квартиру к отцу, но я ждал, когда закончится проданный час.

Час Ничего.

Хорошенькое Ничего!

Налил я себе полстакана коньяку и выпил залпом.

Коньяк оказался таким крепким, что я чуть не подавился и от кашля загнулся в пол. При этом лбом треснулся об ручку кресла и рассадил лоб до крови.

Но я молчал. Не кричал. Понимал, что, если позову на помощь, может произойти что-то совсем ужасное.

Обложив лоб бумажными салфетками, я рухнул в свое новое кресло.

Но тут же подпрыгнул от какого-то шороха.

Оказалось, я сел на мною же брошенную газету.

Схватил ее, хотел разорвать, но в глаза бросился заголовок, который я почему-то раньше не заметил: «Умер управляющий – умирает банк».

А ниже – маленькое сообщение, что нашему банку приостановили действие центробанковой лицензии.

– Что-о?! – воскликнул я, не веря глазам.

Тут в щель заглянула секретарша и выпалила:

– К вам ваш сын. – Увидела мою окривевшую рожу, ойкнула и исчезла.

– Сын? – машинально переспросил я и машинально же глянул на часы.

Они стояли. Стрелки застыли за пять минут до конца проданного времени.

– Стоп, – сказал Бесу Всевышний. – Ребенка оставь в покое – нет у тебя права на его душу. И без того ты много натворил в свой час.

– Ха-ха мой Бог! Да я же ничего не делал, Господи. Он сам своим бездействием создал все это. А я всего лишь наблюдал со стороны. Как, оказывается, просто уничтожить твое создание. Надо всего лишь сказать, что я, Сатана, рядом, и человек сам начинает себя гробить. Глупец. Сидит и ждет. И этим себя уничтожает. Так что, Боже, если не будем губить младшего, то я забираю этого банкира, а то он за пять оставшихся минут такого натворит, чего даже мне, Дьяволу, не придумать.

Господь посмотрел на своего некогда лучшего Ангела, ныне подобострастно виляющего перед ним хвостом, на застывшего полоумного человека с проданной душой и махнул дланью:

– Забирай! Мне он не нужен.

– Сын? – переспросил я.

– Да, сын прежнего управляющего.

– Чего ему надо?

– Не знаю.

Оттолкнув ее, в кабинет ворвался парень.

Я как увидел его, так и понял: это конец, он пришел меня убить. Наверное, Сатана ему шепнул, ради кого и чего умер его папаша.

Я не стал ждать мордобоя. С детства боюсь физической боли.

И тут же решил: «В окно…» Разбежавшись, выбил импортное тонированное стекло вместе с пластмассовой рамой.

И в этот момент пробили часы.

Все…

А этот сын бросился за мной к окну с какой-то бумажкой, крича вслед мне, уже вылетающему с седьмого этажа: «Подпишите денежную помощь на поминки по отцу!»

«Какому отцу? – еще успел я подумать. – Какую помощь? Как же так?

Он же пришел меня убивать».

Бам-м… об дорогу, по которой ходят люди-букашки.

И тут же:

– Привет, приятель, а вот и я. – Дьявол стоял над моим бездыханным телом. – Что, обманул? – Он тряхнул мою отлетевшую душу. – Ну, полетели.

Я трепыхнулся с надеждой: раз полетели, так, может быть, не к нему в Преисподнюю.

Но Дьявол, подхватив мою душу, оторвал ее от толпы, уже собравшейся над распластанным мной, бывшим человеком, сделал крут, и вмиг свет над моей душой замкнулся.

Ужас и тоска охватили всего меня, буквально выворачивая наизнанку.

– Боже мой, какая мука!

– Причем вечная, – утешил мой бывший приятель, подливая кипяток в котел, где я оказался с моим бывшим начальником.

Тот, увидев меня, протянул к моей шее свои синие руки.

– Господи! – вспомнил я о Всевышнем. – Спаси!

– Поздно, дорогой, – ответил мне Дьявол и больно ударил кочергой по шее. – Раньше надо было о Боге вспоминать.

От удара я поневоле нырнул в бурлящую жижу. Хлебнул кипятка и заплакал.

Бедный я, бедный. Жалко-то как себя! И на кой черт сдался мне этот Дьявол! Сиди вот теперь в кипятке и жди, когда тебя жарить начнут.

Тут что-то булькнуло.

– А-а-а!!! – завопил я.

Это мне свежего кипяточка подлили.

Рука короля

«Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться», – билась в голове, вместе с учащенным пульсом, одна-единственная мысль.

Я бежал, нет, летел, как мне казалось, над ковровым паркетом королевского дворца, боясь ступить как-нибудь не так и ужасаясь от мысли, что могу споткнуться.

Меня сегодня допустили до Руки Короля!

Я смогу ее поцеловать!

Прижать свои губы к руке божественного существа, повелевающего в нашей стране всем живым и неживым.

Какая честь!

Какая радость!

Какое счастье!

Король сидел на троне, сверкающем алмазами, в самом конце зала, и я, обмирая сердцем, с каждым шагом приближался к заветной мечте каждого смертного.

Рука Короля лежала на золотом подлокотнике его высокого трона и слегка подрагивала.

Я приближался… Сколько раз я проделывал этот путь – от дверей к трону – в своих мечтах!

Сколько раз я упражнялся в пустой комнате, степенно нагибаясь над перчаткой, лежащей на краешке полированного стола.

Сколько сладостных моментов я пережил в предчувствии этого волшебного дня – один Бог знает!

И вот сейчас это свершится.

Господи, помоги!

Король разговаривал, полуобернувшись, с кем-то из вельмож, имевших высокую честь стоять за троном, и, казалось, не замечал меня, допущенного сегодня до его руки.

Но это ничего не значило.

Важно было поцеловать Королевскую Руку. Если Король позволит, это будет означать, что я допущен.

Осенен королевской милостью.

А милость Короля не знает границ.

И вот я уже у самого трона.

Вот уже у самой Королевской Руки. Дрожа всем телом, я склонился в верноподданническом поклоне. Потекло время.

Король все разговаривал.

Меня бросило в жар.

Король не обращал никакого внимания на меня, на «ничто», стоящее на полусогнутых ногах у его трона.

Вокруг зашептались.

И в ту минуту, когда в мою сторону уже двинулись его стражники, Король глянул на меня мельком, чуть-чуть, и отвернулся, но при этом шевельнул мне мизинцем.

И все! Этого достаточно.

Я упал на колени и приник осторожно, трепетно и нежно к Королевской Руке.

Рука была белая-белая, с нежными, едва заметными сосудами.

Ногти – отполированы до зеркального блеска.

Перстни блестели и переливались, как сказочные сокровища.

Я приблизил лицо к чуду королевской плоти и, задохнувшись, зажмурившись, коснулся этой божественной кожи своими пересохшими губами.

Чуть-чуть, на одну-две секунды.

Как она пахла! Свежестью, чистотой!

Я с поцелуем вдохнул этот аромат и, почти теряя сознание, отодвинулся от моего счастья бережно и осторожно.

Мизинец Короля продолжал шевелиться, он как бы и не заметил моего поцелуя.

Пусть.

Зато все вокруг видели, что я был допущен. Что я целовал Королевскую Руку!

Поцелуй был!

Я встал. Поклонился и осторожно попятился к дверям, не отводя затуманенного слезами взора от Королевской Руки.

Потом медленно повернулся и, счастливый, вышел из зала.

За дверями ко мне бросились эти… недопущенные.

«Как, да что, да какая она, Королевская Рука?»

Я степенно окинул их, нетерпеливо ждущих, брезгливым взглядом и сказал громко, чтобы все слышали:

– Прочь!

Прочь с дороги, мелкие людишки. Или вы ослепли и не видите на моих устах печать божественной руки Короля?

Я – допущенный!

Богатый опыт

Однажды я решил стать писателем.

Слышал, что наибольшим успехом пользуются детективы.

Решил написать детектив.

Придумал сногсшибательный сюжет.

Муж с женой решили ограбить банк.

С этой целью они создали фирму по изготовлению банковских сейфов. В один из сейфов, заказанных филиалом швейцарского банка в Москве, они тайно замуровались. С запасом продуктов, конечно. В банке во время «Ч» они размуровались и вынесли через подземный ход все содержимое сейфа – около двух миллиардов долларов. Упаковав похищенное в два чемодана, они, веселые и счастливые, поехали отдыхать на Канары.

Все это я облачил в конандойлевскую оболочку и отослал в редакцию известного литературного журнала «Живой классик».

Через месяц я получил ответ от редактора журнала товарища Веревкина.

Он писал, что детектив, написанный мной, на первый взгляд даже весьма занимателен. А особенно – идея с отдыхом на Канарах. Единственное, что надо выдерживать в детективе, – это чтобы читатель верил всему, что пишет писатель-детективщик. В моем же произведении не описано, какие продукты грабители взяли с собой в сейф, а это, оказывается, очень-очень важно. Поэтому товарищ Веревкин посоветовал мне более тщательно подходить к описанию питания моих героев и пожелал дальнейших творческих успехов.

Получив такой ответ, я понял, что писателя-детективщика из меня не получится – слишком плохо знаю кулинарное искусство.

Решил заняться фантастикой, думая, что это беспроигрышное дело. Каждый из людей хоть раз смотрел на небо и видел звезды, галактики, планеты.

Итак, космический корабль мчится к спиральной галактике, – это было начало моего фантастического шедевра, – экипаж из тридцати человек находится в длительной спячке, кораблем управляет электронный мозг. Когда корабль уже подлетал к спиральной галактике, его неожиданно захватили представители иного разума. Но они, как ни старались, не смогли разбудить ни одного члена экипажа. Те слишком крепко спали. А электронный мозг наотрез отказался входить в контакт с инопланетянами. Захватчики посоветовались и решили дождаться, когда земляне проснутся, чтобы выпытать у них, где находится Солнечная система. Они расселись по креслам и стали ждать. Но они не знали «теории относительности», открытой нашим великим землянином Эйнштейном и поэтому не заметили, что время для них потекло в тысячи раз быстрее, чем для спокойно спящих землян. В результате они быстро состарились и умерли. Как только скончался последний из них, весь экипаж поднялся. Оказывается, все уже давно проснулись и только притворялись спящими, понимая, что в этом спасение. Все от радости пели и плясали, а электронный мозг довольно урчал. Путешествие к тайнам вселенной продолжалось.

Я добавил в текст азимовской конкретности и опять послал его в редакцию журнала «Живой классик».

Через месяц я получил ответ от товарища Веревкина.

Он писал, что фантастика – вещь в литературе тонкая. И подходить к написанию фантастических произведений надо тонко. Хотя сцена сна у меня, несомненно, удалась, особенно хорош анализ «теории относительности», как, впрочем, и сцены песен и национальных плясок экипажа. Но электронный мозг как-то не совсем хорошо выглядел: отказался от контакта. Да и вообще, как он мог урчать, он же не кошка. А в целом идея неплохая. Но надо работать и работать. В заключение товарищ Веревкин пожелал мне дальнейших фантастических успехов.

– Понятно, – почесал я затылок, прочитав ответ редактора. – Бог с ней, фантастикой. Напишу что-нито историческое.

Взял учебник истории за четвертый класс, прочитал про татаро-монгольское иго. На основе этого первоисточника набросал сюжет: русский князь, по прозвищу Красное Перышко, временно проживавший в украинском Киеве, решил получить у хана Батыя ярлык на строительство города на Москве-реке. Батый поставил ему условие: взять в жены пятнадцать своих дочерей – цариц монгольских. Красное Перышко отказался и рассердился. А рассердившись собрал войско на Куликовом поле и пошел походом на монголов. Дошел до самой Монголии и там прибил щит к воротам Улан-Батора.

Снабдил произведение пикулевской элегантностью и опять послал в журнал «Живой классик».

Как всегда, мне ответил товарищ Веревкин.

Ему очень понравилась идея с пятнадцатью дочерьми Батыя. По его мнению, эту линию надо было развить и усилить. А вот насчет щита, он, конечно, не историк, но еще из школьной программы помнит, что щит прибил князь Ясное Зернышко на ворота города Казани. А в целом сюжет выдержан правильно, хотя ему кажется, что Киев в то время был столицей Войска Польского. И, пожелав мне дальнейших творческих успехов, печатать меня в журнале отказался.

С историческим романом тоже не получилось.

Однако я человек внимательный и запомнил, что редактор писал в одной из рецензий о девушках, и поэтому тут же решил: мой роман – роман о любви. Любви страстной, жгучей и, конечно, трагической.

В моем гениальном романе Она любила Его. А Он любил балерину из местного театра оперы и балета. Балерина же любила суфлера Василия, который был родным братом той, которая любила Его. Она, узнав от брата Василия, что его любит та, которую любит ее любимый, попросила Василия дать ложную подсказку балерине во время исполнения танца маленьких лебедей. Василий пообещал своей сестре выполнить ее просьбу, но решил не выполнять, так как сам он совсем не любил влюбчивую балерину, а любил полногрудую белокурую кассиршу, которая была сестрой того, кого любила его сестра. Василий рассказал своей возлюбленной о том, что он собирается сделать во время своей ответственной работы. Но так как кассирша совсем не любила Василия, а любила брата обреченной балерины, то она пошла в МУР и сдала властям Василия. Его арестовали. Балерина от горя отравилась. Брат кассирши повесился. Та, которая любила его, утопилась. Брат балерины, узнав, что его сестра погибла, умер от разрыва сердца. А кассирша, услышав, что у ее любимого не выдержало сердце, вскрыла кассу и сбежала в Америку.

Редактор долго не отвечал.

Наконец пришло письмо, которое пришлось изучать кропотливо и вдумчиво.

Смысл рецензии сводился к следующему. Товарищ Веревкин согласен, что каждый нормальный человек, узнав о смерти любимого, вскроет кассу и сбежит. Вот только бежать надо не в Америку, а в Швейцарию. И сумму определить пояснее, а то непонятно, сколько же кассирша утащила. Читатель, ведь, очень любопытное животное. А животных надо уважать. И потом, что это за смерти? Какие-то банальные. Смерти должны быть современные, такие, как попадание в огромную мясорубку или растерзание тел доисторическими динозаврами. Ну, на худой конец, удушение самого себя собственными руками. Так что мне снова пожелали успехов.

Да, тяжела писательская доля! Вот и в любви не повезло.

Нет, надо писать о чем-то веселом. Веселое все любят. Смех – он любых редакторов растопит. Значит, сажусь писать что-то такое легкое, веселое, сатирико-юмористическое в духе Зощенко и О’Генри.

«В одно раннее утро Петр Петрович Огурцов облысел». – Так начиналась моя сатирико-юмористическая повесть. – «Лысым везде у нас дорога».

И облысел не просто на затылке, а полностью. Голова его стала, как биллиардный шар.

Петр Петрович никогда не носил головных уборов, и в то утро никак не мог решиться выйти из дома лысым. В результате он впервые в жизни опоздал на работу.

На улице лысина Огурцова блестела, как лакированная коленка. Все вокруг смеялись, а люди послабее корчились от смеха в судорогах.

Его появление на работе вообще можно было приравнять к стихийному бедствию. Все учреждение прекратило работу, и сотрудники толпились в коридорах и комнатах на подходе к рабочему месту Огурцова. А начальник Петра Петровича, смеясь, неожиданно назначил его своим заместителем. То-то было смеха. Ха-ха!

Веревкин, очевидно, насмеявшись вдоволь, прислал рецензию:

«Конечно, все это очень смешно. Но смех смеху рознь. Есть даже поговорка: «Смех без причины – признак дурачины». Я, конечно, не имею в виду Вас, уважаемый писатель. Но, как говорят в народе, в каждой шутке есть доля правды. А правда – штука не совсем смешная. И потом время сейчас не очень смешное. Смеяться-то может только сумасшедший. Мне вот, например, не до смеха – зарплату не платят уже целый год. Тут и полысеешь, и окосеешь. Кстати, товарищ писатель, я тоже лысый. Поэтому пишите лучше не о лысых, а о волосатых. Они, как нам, лысым, кажется, тоже смешные.

Почитал я это и вздохнул:

– Фу, устал…

Тяжелый труд писателя и бестолковый. Пишешь, пишешь, а тебя не понимают. Может, мне лучше редактором стать? Опыт у меня уже есть. Пойду к Веревкину, попрошусь завлитом в «Живой классик».