Текст книги "Зелёное пальто"

Несмотря на эти побои, память у него была великолепная, он наизусть знал «Евгения Онегина» и все произведения Пушкина.

Кстати сказать, мама его прекрасно говорила на трех языках. Она довольно долго прожила в Париже с первым своим мужем, художником. Поэтому у себя в доме, куря папиросы, со всеми гостями разговаривала пофранцузски.

Казалось бы, моему другу была прямая дорога в МГИМО, но однажды, повздорив с родителями, он ушел назло им в армию.

А после армии, уже из упрямства, не стал поступать в МГИМО. Но и в политех тоже не пошел.

С точными науками он не дружил. На уроках математики, химии и физики регулярно падал в обмороки. И до сих пор не понимает, почему летают алюминиевые самолеты, а металлические корабли не тонут.

Поэтому он выбрал юридический.

Так мы стали учиться вместе и помогать друг другу.

А помощь другу – это святое. Хотя…

С другом все было ясно – перевез мебель и ходи, когда голодный, доедай в детсаде после детишек манную кашу.

А зачем мне это было надо?

Тем более что завтра кросс.

Но из-за кросса же я и согласился. Хотел перед стартом как следует подкрепиться.

У нас, у студентов того времени, было святое правило: знакомишься с женщиной – веди к ней в гости всю голодную группу. Группа складывалась и покупала трехлитровую бутылку «Гымзы» и поражала питерских дам возможностями из трех литров алжирской бурды сварить десять литров великолепного глинтвейна.

Заботы о закуске возлагались, естественно, на принимающую сторону.

В иные, негостевые дни все мы питались в основном рисом и знаменитой питерской корюшкой. Стипендии ужасно не хватало, а от родителей ждать было нечего, кроме их проблем. И конечно, постоянно подрабатывали: разгружали мясные туши, мыли бани, подметали телефонные будки, даже торговали камышом у станций метро.

Но нашим молодым организмам еды всегда не хватало. Поэтому с удовольствием брались за любую работу, где впереди светила еда.

А уж если и выпить да и в постель – это заветная мечта каждого ленинградского студента.

Как оказалось, заведующая детсадом была не замужем и в том возрасте, когда мужчина не то чтобы нужен, а просто необходим.

И, чтобы наверняка, я надел свое зеленое пальто и прицепил к нему орден.

Когда мы привезли мебель на новую квартиру, там нас уже ждала подруга хозяйки, тоже заведующая, но гастрономическим отделом магазина.

Она, как увидела мое детское зеленое пальто, так от жалости и вцепилась в меня мертвой хваткой. Притащила ящик водки и батон вареной колбасы.

Я от счастья, что попал в одно дело с женщиной из гастронома, таскал мебель, как ломовая лошадь, то и дело уговаривая свой желудок, немного потерпеть.

Наконец перетаскав и расставив всю мебель сели за стол.

Разлили водку…

И пошло… И поехало…

И понеслось…

Очнулся я под самое утро на матрасе, который лежал на полу. Под мышкой у меня посапывала гастрономическая подруга хозяйки.

Сама же хозяйка спала на кровати, правда, без матраса, но с моим другом.

Словом, очнулся я и понял, что до кросса осталось не более часа.

В две минуты я покинул эту теплую компанию и помчался на кросс.

На старте быстро надел лыжи, стараясь ни с кем не разговаривать и даже не дышать.

Амбре мое после столь бурной ночи представляло смертельную опасность для трезвых спортсменов.

Со старта я рванул что было сил. Но рванул не для рекорда, а в надежде побыстрее добежать до пивного киоска и побыстрее проглотить кружек пять холодного пенного, животворящего пива.

«Пиво пить – здоровью не вредить. Пивко пенное – для здоровья ценное», – так, повторяя магические рифмы, я пробежал километров пятнадцать.

Но образ пенного и холодного пива постепенно растворился в моей больной голове.

Я стал терять темп, и все чаще и чаще за спиной раздавалось требование:

– Лыжню!

Я не уступал, а прибавлял.

Но проходило какое-то время и сзади опять слышалось настойчивое:

– Лыжню!

Я знал кому принадлежал этот голос. Одному въедливому и настырному парню из параллельной группы.

Наконец, я сдался и уступил лыжню.

И он, жилистый, не с похмелья, промелькнул мимо меня как тень.

К финишу я еле дошел.

Потом на распределении икнулся мне этот кросс и этот обгон.

Комиссия рассматривала две заявки: одну из разведки, в германскую группу войск – мечта каждого студента, вторую из ментовки в Нижнеокск – ужас каждого студента. Ну, и конечно, кто-то в комиссии вспомнил, как настырный и жилистый обошел меня на лыжном кроссе.

Его распределили в Германию, а меня в Нижнеокск.

А если бы я не был тогда с похмелья, то есть не перевозил бы эту заведующую детским садом и не встретил бы ту заведующую отделом гастрономии с ящиком водки и колбасой, то я пришел бы к финишу первым. И тогда я поехал бы в Германию. И тогда мои, а не его портреты сейчас висели бы в каждом госучреждении нашей обновленной России.

Но в тот день, после кросса, я и не подозревал о таком коварстве судьбы и, закончив гонку вторым, счастливый, что живой, рванул к пивному киоску.

Когда я влил в себя первую кружку пива, внутри меня так зашипело, будто опрокинули ковш холодной воды на раскаленные камни.

Придя в полный разум после пятой кружки, я вспомнил, что забыл на новой квартире детсадовской заведующей свое зеленое пальто с орденом.

Быстро наладил туда.

Дверь мне открыл солидный дядька, в перстнях, браслетах и золотых зубах. Я спросил даму. Мне предложили зайти. Я зашел.

В комнате был заново накрыт стол, но уже икрой и коньяком. Друга моего не было, зато был еще один незнакомец, весьма похожий на первого.

Дамы стали, перебивая друг друга, объяснять дядькам – тяжеловесам, что я тот самый грузчик, который таскал мебель и забыл свою спецодежду, то есть зеленое пальто.

И с этими словами швырнули мне его в мои натруженные руки.

Я оглядел свое пальто и очень обиделся, не обнаружив на нем своего боевого ордена. А обидевшись, выбил дядькам золотые зубы и переломал всю, вчера перевезенную, мебель. Не надо было дядькам говорить, что плевать им на мой орден.

Правда, уже спускаясь по лестнице, я обнаружил орден в кармане зеленого пальто. И, как человек справедливый и совестливый, вернулся и извинился. Добавив, что мебель и золотые зубы – не самое главное в жизни.

Главное, что квартира осталась целой и с балкона я никого не выкинул.

Дамы после моих слов перестали визжать, а мужики проводили меня до лифта, подарив сто рублей на такси.

Деньги я взял, зря, что ли, мебель таскал. Но в общежитие поехал на метро. Из вредности.

Вот так закончился тот роковой день, из-за которого меня потом распределили не в Германию, а в Нижнеокск.

Часть 2. VOLTO VIVACE

Нижнеокск встретил меня вполне приветливо.

Жилья у меня, понятно, не было, и начальник отдела милиции, куда я был распределен на работу, предложил переночевать в свободной камере, пока там не было жуликов. Пообещав утром подыскать мне какое-нибудь жилье.

В дежурную часть, где и происходил разговор, в это время патрульные привезли две конфискованные фляги с брагой. Начальник посмотрел на фляги, на алчные лица сотрудников, толкавшихся вокруг них, спросил дежурного:

– Где эксперт?

Тот пояснил, что эксперт будет только к утру. Тогда начальник, почесав затылок, велел притащить из «обезьянника» [12]12
  Обезьянник – место, где находятся временно задержанные.


[Закрыть] самого грязного, вонючего бомжа и заставил поплевать в эти фляги.

Он полагал, что испорченная плевками брага простоит до утра и дождется эксперта.

Хотя дальнейшие события показали, что начальник сильно ошибался.

Его ошибку первым прочувствовал я.

Так как закрывали меня на ночь в камеру трезвые сотрудники, а поутру выпускали – пьяные.

И они никак не могли вспомнить, за что же меня посадили. Но, разглядев в моих руках зеленое пальто с орденом, тут же «повесили» на меня кражу личного имущества с отягчающими обстоятельствами в виде госнаграды.

Мои уверения, что я их новый сотрудник, натыкались на один железный аргумент: «Если ты наш, почему же ты трезвый?»

В камере я провел двое суток, пока не появился после бесконечных совещаний Начальник. Ему принесли на рассмотрение дело о краже пальто с орденом и привели подозреваемого.

Тут-то он меня и узнал.

Быстро освободил из-под стражи и, приняв во внимание то, что я не женат и жилья у меня не было, поставил на вербовку женской агентуры, в отдел секретной службы. Работая там, я, неженатый, мог безопасно, в открытую, работать с дамами и жить на одной из конспиративных квартир у своей резидентши.

Только я провел общее собрание со своей резидентурой, только оформил заявку на деньги для оплаты агентурных сообщений, как грянула Перестройка.

Финансирование прикрыли, агентура разбежалась, конспиративные квартиры поотбирали. Нам милиционерам, стало непонятно – кому, кем и чем заниматься.

Трогать кооператоров прокуратура категорически запретила.

Бандиты превратились в уважаемых людей. Даже гаишники им честь стали отдавать.

А наш бедный Начальник из-за того, что перестал понимать, кого и за что сажать, велел нам для отчетности составлять протоколы на наших родственников, а уголовные дела заводить на знакомых и даже на самих себя.

Посмотрел я на все это, пришел к начальнику и положил погоны на стол.

Оказалось, не я первый.

Наш начальник был честным чекистом.

Он собрал личный состав милиции и сказал:

– Вот что, ребята, стране пришел конец. Идите куда хотите, – вынул пистолет и застрелился.

Я стреляться не хотел.

Хотелось еще пожить.

Сдал я оружие, удостоверение и… совсем неожиданно стал директором рынка.

По воле случая.

Когда у меня закончились деньги, я пошел на центральный рынок, где торговали не только урюком, но и шмотками, чтобы продать самую дорогую для меня вещь – зеленое пальто.

Шел продавать и плакал.

Когда я встал в ряд барахольщиков, меня узнал один из оперативников, дежуривших на рынке. Он подошел ко мне, поздоровался и позвал к себе в кабинет. Там с ним и Вором, «смотрящим» на рынке, мы раздавили полбанки. Разговорились. И, узнав, что я без работы, ребята предложили мне стать директором рынка. Прежний два дня назад обожрался черной икрой и сегодня ночью умер от заворота кишок.

Я, голодный, услышав о столь мучительной смерти бывшего директора, тут же согласился занять его место.

Вор сделал пару звонков и сказал:

– Порядок, завтра будет приказ о назначении. Только одно условие: черную икру ложками не есть. Хотя бы первый год.

Я поклялся, что не буду этого делать. Да и вообще я эту проклятую икру ни разу в жизни не видел. Ни черную, ни красную.

Вор вздохнул и сказал:

– Вот в том-то и дело, бывший директор тоже не видел.

А как увидел, так и обожрался.

Я еще раз поклялся икру не есть, и мою кандидатуру приняли окончательно. А на следующий день утвердили в исполкоме.

Директорствовать было нетрудно.

Рынок работал как большой, хорошо отлаженный механизм.

Ту прибыль, что полагалась государству, приносили мне. Ту, что ворам, отдавали им. Ту, что ментам, заносили ментам. Спекулянты через цены прибыль накручивали себе сами.

И всем было хорошо.

На рынке были и иные службы, которые откусывали от общей прибыли.

Должности в этих службах передавались по наследству. Например: если умирает санврач, то на это место заступает дочь, если умирала дочь, то заступала внучка.

Каждый торгующий на рынке нес самую лучшую часть своего товара санврачу – на анализ. Чем больше приносил, тем лучше был анализ.

Внутри и вокруг рынка кормились сотни и тысячи людей, начиная от разносчиков чая, кончая собирателями ящиков, коробок и мусора. Про карманников, гадалок и прочих аферистов и говорить не надо. Их было ровно столько, сколько надо. Ни одного лишнего.

Я срочно выписал к себе на рынок маму как крупного специалиста по превращению вторсырья в первоклассный импортный товар.

Создал ей кооператив под названием «Радость покупателя».

Следом вызвал старшую сестренку. Помог ей организовать местных продажных девушек в устойчивую «шейпинг»-группу «А ну-ка, девушки».

Затем привез папу.

Услышав, сколько стали зарабатывать его домочадцы, он тут же выплюнул изо рта детскую клизму и перестал икать. Я монополизировав на моем рынке торговлю спиртосодержащими жидкостями медицинского и хозяйственного назначения, поставил во главе кооператива «Трудное утро» папу как большого специалиста в этой сфере.

И наконец, отбыв очередной срок, к семейству присоединилась моя младшая сестренка.

На рынок она явилась со своей легендарной бритвой.

Воры с ментами, когда узнали, что за девочка моя сестра, стали еще уважительнее относиться ко мне. Некоторые даже научились стучаться, прежде чем зайти в мой директорский кабинет.

Ей как человеку с авторитетом в преступном мире я организовал кооператив «Защита», который защищал на рынке всех от всех. И тех и этих. В общем, кто платил, того кооператив и защищал.

С помощью родственников через полгода я довел работу рынка до совершенства.

Власти это заметили и создали на базе моего предприятия торговое объединение, доверив ему обслуживать продуктовыми «пайками» партийную элиту нашего района.

Обслуживание номенклатуры имело свои особенности.

Так, высшему партийному руководству в «пайке» полагалась икра черная, низшему – красная; высшему – колбаса сырокопченая, низшему – «Московская»; высшему – норвежский лосось, низшему – селедка. Даже майонез высшим – в стеклянных баночках, низшим – в пластмассовых.

Для этих расфасовок с каких-то таинственных баз стали поступать продукты, которые я никогда не видел, о которых никогда не слышал и не представлял, что они существуют.

В огромных ящиках, больше похожих на ящики для транспортировки крупнокалиберных артиллерийских снарядов, мне привозили нежнейшую стерлядь, копченых осетров, белужьи балыки. И все это было обернуто в тончайшую бумагу из морских водорослей. Помимо осетровой икры в синих банках, поставляли белужью бриллиантовую икру в золотых банках. А еще курильских крабов и норвежскую сельдь, мраморное мясо и новозеландских индюшек.

Мои родственники, когда увидели все это изобилие, впали в нервную депрессию. И вспомнив холодную мурцовку [13]13
  Мурцовка – разновидность похлебки простого народа (вода, хлеб, лук и подсолнечное масло).


[Закрыть], на которой выросли, разом запили. Запой длился почти неделю.

Пили и пили. Пили и пили.

Да жрали икру прямо из банок.

Но в какой-то момент их просветления я напомнил им, отчего умер мой предшественник – директор этого рынка.

Этим и остановил своих близких, которые уже позеленели от икры и ликеров.

Остановив, похмелил огуречным рассолом и, отпарив в бане, я их всех, радостных, что не померли, посадил перед телевизором смотреть «Лебединое озеро». Когда балет прекратился, они узнали, что запретили коммунистическую партию.

Началась приватизация.

Все кинулись расхватывать то, что в государстве плохо лежало.

Ввели ваучеры [14]14
  Ваучеры – приватизационные чеки 1992 г.


[Закрыть].

Что это такое, никто не знал.

Для туалета жестковаты, на деньги не похожи.

Однажды мне позвонил знакомый железнодорожник и сказал, что у него в тупике стоят два вагона из Москвы, битком набитые ваучерами для Татарстана. А Казань получать их отказалась. Они там решили жить самостоятельно, отдельно от Москвы.

Свой президент, свое правительство, свои ваучеры.

А ему, железнодорожнику, позарез нужны пустые вагоны. Вот он мне и предложил разгрузить эти никому ненужные казанские ваучеры у меня на рынке. Может, я их цыганам-семечникам отдам под пакетики.

Пришлось его выручать. Железнодорожники – народ полезный.

Вагоны я освободил.

Но цыгане от ваучеров отказались. Бумага на пакетики не годилась.

Тогда я дал команду запихать эти тюки с ваучерами в самые дальние подземные склады рынка, чтобы не мешали.

И совсем про них забыл.

А через полгода начались аукционы, где за ваучеры начали продавать весьма интересные объекты казенной недвижимости.

И только за ваучеры.

За большое количество ваучеров.

За тысячи, миллионы.

У простых людей один, два, иногда десять ваучеров – не более.

А у меня целых два вагона.

И тот мой знакомый железнодорожник куда-то исчез.

Наверное, в Грецию сбежал. Все тогда греками хотели стать. Паспорта греческие можно было купить на любой барахолке.

Так эти два вагона ваучеров стали бесхозными.

То есть моими.

На эти ваучеры я купил маме новые швейные машинки.

Папе – ликероводочный завод.

Старшей сестре – женскую хоккейную команду с тренировочной базой в Югославии.

Младшей – тюрьму, вернее, один из ее корпусов.

Для себя же я приобрел центральную Башню нашего Нижнеокского Кремля. На весь Кремль ваучеров уже не хватило.

Папа, как зашел на свой ликероводочный завод, так его больше никто и не видел.

Маме в подвалах башни я открыл швейную фабрику для пошива ужасно популярных в это время спортивных костюмов «Адидас». А в качестве рабочей силы посоветовал использовать забытых родиной вьетнамских студентов.

Старшая сестра так увлеклась хоккейной командой, а особенно базой в Югославии, что мне пришлось отослать ее туда, к югославам.

Но самым прибыльным оказался бизнес младшей сестры. В своем тюремном корпусе она по моему совету на верхних этажах обустроила камеры люкс: с баром, телевизором, джакузи, водяными матрасами, музыкой для релаксации, едой из лучших ресторанов «Русского клуба».

Была там и дополнительная услуга – бронирование камер.

Вся городская элита стала дружить с нашей семьей: и политики, и бизнесмены, и силовики, и воры. Каждому хотелось забронировать (так, на всякий случай) камеру класса люкс. Все прекрасно понимали, что если кто и не сидит, то это пока.

Так что лучше подстраховаться и заранее обеспечить себе место за решеткой получше, помягче и посытнее.

Я же пожалел, что весь Кремль не купил.

Но и с главной Башней надеялся прожить неплохо.

Расчет был прост: власть была и всегда будет, и ей положено сидеть в Кремле. И всем, кто захочет к этой власти попасть, будут мне платить. Проход через Башню я сделал платным.

А пока на верхнем ярусе Башни организовал музей.

Правда, с единственным экспонатом – моим зеленым пальто. Оно висело в стеклянном шкафу с бронзовой надписью: «“Зеленое пальто”, из которого вышла вся новая Россия».

Люди из любопытства стали заходить. Одни смеялись, другие ругались. Третьи возмущались. Были даже такие, которые обещали засунуть мне это пальто в одно место.

Последнее меня сильно расстраивало.

А тут еще один швейцарец. Он все время, пытаясь пройти бесплатно через мои ворота в Кремль, рассказывал про Швейцарию. И до того красиво, что я стал сомневаться в радости проживания на своей исторической родине.

Видя мое замешательство, швейцарец взял и пригласил меня в свою Швейцарию. Вдруг и у меня появится желание стать гражданином этого сказочного государства.

– С гражданством при ваших капиталах проблем не будет, – заверил он. Послушал я его, послушал, и поехал в эту сказочную страну.

Визу получил в течение часа.

В аэропорту Цюриха меня встречал «Роллс-ройс» у самого трапа самолета.

Это мне понравилось. Затем переезд до города Лугано. Там недалеко располагалась русская колония, состоявшая из нескольких деревень.

Переезд от аэропорта мне не понравился.

Одни тоннели, ущелья и горы.

В Лугано вначале меня спустили на скоростном лифте под дно местного озера, где располагалось одно из трех хранилищ швейцарского золотого запаса. Со смотровой площадки, которая больше напоминала комментаторскую кабинку на стадионе, я видел неисчислимые штабеля золотых слитков. Их двигали с места на место обыкновенные автопогрузчики.

Мне объяснили, что перемещения эти напрямую связаны с продажей золота на Лондонской бирже.

Затем меня свозили в казино, куда с утра выстраивалась очередь из дорогих машин. Там была самая высокая ставка в мире при игре в «рулетку» – миллион американских долларов.

И только потом повезли в русскую деревню, где дома были покрытые соломой, рос крыжовник и стояла православная церковь. Жители говорили по-старорусски, ходили в национальных русских одеждах: девки – в сарафанах и кокошниках, а бородатые мужики – в сапогах и кепках. Вначале я подумал, что это театр, но все оказалось по-настоящему.

Это деревня была основана русскими в начале девятнадцатого столетия, когда в Гельветическую [15]15
  Гельветическая республика: 1803 год – образование кантонов. Становление Швейцарии как государства.


[Закрыть] республику и калачом нельзя было заманить. Тогда Швейцария набирала переселенцев со всего мира.

Богообразный староста провел для меня экскурсию по этой русско-швейцарской деревне. Говоря ровно и не торопясь, он показывал прудик с красными карасями, баню с квасом, березовую рощицу.

Ну так все было красиво, что у меня даже появилось сомнение в этой реальности. Заметив в моих глазах это сомнение, староста тут же повел меня знакомить с недавно обретенными жителями этой деревни.

Первым был старик из бывшей советской «верхушки», другой – молодой «новый русский».

Тот, что постарше, будучи еще министром железнодорожного строительства в СССР, разместил за рубежом заказ на гайки для всей Байкало-Амурской магистрали.

Но сумму заказа завысил в десять раз. Так у него появился тайный счет в одном швейцарском банке, а потом он и сам перебрался к счету поближе.

Другой богообразный жулик работал в Министерстве здравоохранения уже в наше время. И так заботился о здоровье соотечественников, что закупил на всю страну импортных презервативов по десять центов за штуку, а через кооператив, где он же был учредителем, продал государственной аптечной сети по доллару. Наварив себе на «карман» сто миллионов.

Теперь оба стригли свои газоны в Швейцарии.

Послушал я их слащавые речи, посмотрел, как они каждый час крестятся на сияющие золотом маковки церквей, и что-то мне расхотелось селиться в этом Раю.

Меня в отличие от них следственные органы не искали.

И я в бюджет своей доверчивой Родины руки не засовывал.

Так, что я еще немного подышал горным воздухом этой нарисованной страны, где и войны-то не было уже двести лет, понял, что это не «моё», и вернулся к себе в Нижнеокск, в мою любимую Россию, где все непонятно, но это все «моё».

К тому времени объявился папа, пропивший свой завод.

Он опять заикал, и я определил его к маминым подпольным вьетнамцам, которые икание папы приняли за русскую речь и подолгу беседовали с ним о неглупом.

У старшей сестры закончилась югославская виза. Вдобавок албанские повстанцы конфисковали ее спортивную базу под свой военный лагерь.

Хоккеистки ее растолстели и повыходили замуж. Она тоже сходила замуж за сербского генерала, но в конце концов вернулась в Нежнеокск. Я, помня ее первый опыт предпринимательской деятельности, организовал кооператив под названием «Эскорт для состоятельных мужчин».

Ее фирма быстро обрела популярность. Правда, досаждала сильная текучесть кадров. Многие девушки, прокатившиеся несколько раз с состоятельными заказчиками на «Канары», выходили за них замуж и покидали заведения сестры. Но были и такие ловкие, которые продолжали потихоньку эскортировать и до третьего замужества.

У младшей бизнес шел неплохо, и я решил расширить доходное предприятие.

Подкупил в Сочи старую совдеповскую гостиницу «Огонек» и переоборудовал ее в филиал нижнеокской тюрьмы. Там все камеры были только с видом на море.

Теперь ко мне на личный прием была огромная очередь.

Самые шустрые специально на себя доносы писали, чтобы с полгодика посидеть в такой роскошной тюрьме.

Наш семейный бизнес опять поднялся. Я, чтобы его усилить, вместо музея в своей Башне открыл казино «Лысый Ежик». С очень низкими ставками.

И в первый же день в казино выстроилась огромная очередь.

Иногда за одним игорным столом можно было увидеть сидящих бок о бок и генерала с лампасами, и жулика с фиксами, поэта и банкира, известного режиссера и спившегося драматурга.

А так как это было первое игорное заведение в городе, никто не знал, как, сколько и куда надо платить государству, поэтому я не платил никому и на сэкономленные деньги выдавал бесплатно фишки всей голодной интеллигенции.

Но приходили в казино и богатые люди. Гуляли по русски. С размахом. Проигрывали состояния и фирмы.

Деньги менеджеры казино считали не пачками, а коробками из-под телевизоров.

Но этот бизнес мне лично счастья не приносил.

Пошли случаи самоубийств среди клиентов.

А когда один проигравший, засунув себе в рот гранату Ф-1 с выдернутой чекой, стал требовать через записку проигранные деньги назад, я закрыл заведение и решил заняться политикой, а это означало, что надо жениться.

Жену мне в брачном агентстве подобрали весьма оригинальную, под стать всей моей жизни.

У нее было пятеро детей, и все от разных отцов: китайца, немца, эфиопа, албанца и кубинца. Сама же она была шведкой.

Женившись на ней, я сделался многодетным отцом.

Жить сразу стало веселее.

Моей женитьбе особенно обрадовалась мама. Она искренне считала, что дом без детского смеха – мертвый дом.

И посоветовала своей старшей дочке тоже отправиться в секс-тур по миру за семейным счастьем и детским смехом.

Сестра маму послушала и, распустив свой «эскорт», уехала.

А я с головой окунулся в думские выборы.

Свою избирательную компанию мы – пять кандидатов по одному округу – начали мирно и спокойно.

Ходили, обнявшись, на встречи с избирателями и во всем поддерживали друг друга.

Но нас неожиданно собрали в избиркоме. И там американские советники по внедрению демократии стали учить, как надо себя вести во время настоящих свободных выборов.

Оказывается, мы все делали неправильно.

Нам надо было не обниматься, а «крыть» друг друга на чем свет стоит.

При истинной демократии, кандидаты во время избирательной кампании должны грызть друг друга как волки: вгрызаться в горло, обзывать, врать, шпионить.

А драка кандидатов считается самым высшим проявлением демократии.

Наиболее понятливые в теледебатах начали усиленно поливать друг друга фруктовым соком. Но консультанты морщились и советовали для большего эффекта использовать соляную кислоту.

– Трясите грязным бельем, – учил нас один приезжий американец из Оклахомы.

– Когда я баллотировался в сенат штата, соперником у меня был мой сосед. Я обклеил весь город фотографиями, где он был в обнаженном виде, в разных позах с его собственной женой. По-соседски, со своего чердака нафотографировал их интимные, семейные игры. И выбрали меня. Конечно, мы раньше ходили в гости друг к другу, а после выборов стали злейшими врагами, но зато победила демократия.

Другой советник рекомендовал нам одеваться пооригинальней, а то все в пиджаках и галстуках. Тут я поднял руку:

– А у меня есть зеленое пальто.

– Молодец, вот видите, не все вы идиоты.

Я надел свое зеленое пальто, взял в руки армейский ремень и давай на своих встречах с избирателями гонять соперников из угла в угол.

Электорату это очень понравилось, и меня выбрали.

Так я стал депутатом.

На следующий день после выборов, нас, вновь избранных депутатов, пригласил к себе сам губернатор, желая познакомиться поближе.

Когда-то в советские времена губернатор был простым лысоватым парнем, химиком по образованию, и носил джинсы желтого цвета. Работал он в секретном химическом институте, и от опытов с радиоактивной шерстью у него, лысоватого, к тридцати годам вдруг стали расти волосы, да так много и такие кудрявые, что голова превратилась в мохнатую баранью шапку.

Это создавало ему массу неудобств.

Его порой даже принимали за популярного болгарского певца – Киркорова-младшего, который и мне очень нравился. По причине этой похожести я не раз и выручал теперь уже кудрявого химика от арестов.

Худой и злой на советскую власть из-за своей кудрявости, он постоянно организовывал несанкционированные митинги, палаточные городки и пикеты на центральной площади, перед Кремлем.

И требовал, чтобы у нас в России все было как в Америке.

Его за это задерживали.

Ко мне на рынок, где я работал директором, приходили его друзья, то же химики, и просили спасти своего лидера от пятнадцати суток за хулиганство.

Я звонил своему знакомому судье и просил не сажать парня в желтых джинсах, а только оштрафовать.

Да и штраф-то этот платил я. Денег у будущего губернатора тогда совсем не было.

В благодарность за это его друзья-химики и он сам помогали наладить в подвалах моего рынка производство великолепного «Кинзмараули» [16]16
  Кинзмараули – популярное грузинское вино.


[Закрыть] из гнилого винограда.

В этом-то они разбирались очень хорошо.

И не стать бы нашему химику никогда губернатором Нежнеокска, если бы не Его Величество случай.

Через год после путча [17]17
  «Путч» – попытка госпереворота в августе 1991 г.


[Закрыть] первому Президенту России во время посещения воинской части срочно надо было подписать государственные бумаги. Среди этих бумаг был и бланковый указ о назначении губернатора в нашу Нижнеокскую область, но без фамилии.

Все было на ходу.

Ни стола, ни стула.

Президент покрутил головой туда сюда и подозвал проходившего мимо «партизана» [18]18
  «Партизан» – народный фольклор – офицер запаса на военных сборах.


[Закрыть], чтобы использовать его спину как стол.

Этим «партизаном» и был наш химик, находившийся в этой воинской части на краткосрочных офицерских сборах.

Он не посмел отказать Президенту. И полусогнувшись, подставил свою спину.

Президент стал подписывать бумаги. Когда дело дошло до Указа о назначении губернатора в Нижнеокскую губернию, Президент увидел, что вместо фамилии опять пробел.

Уже год область была без главы, никто в Нижнеокск ехать не хотел: не было там ни нефти, ни золота, ни газа.

Наш первый Президент был человеком неординарным и скорым на решения.

Он покрутил головой туда-сюда и вдруг спросил свой «временный стол»:

– Как твоя фамилия?

Стол ответил.

Президент взял да и вписал в бланк своего Указа фамилию этого «временного стола». Да еще так ткнул ручкой, что новоявленный губернатор подскочил от боли.

Сунув Указ «партизану» в руки, Президент сказал:

– Властвуй!

А когда тот взял драгоценный листок, добавил:

– Но помни, что я не только авторучкой ткнуть могу! – и, погрозив ему пальцем, ушел со своей свитой по своим президентским делам.

Новоиспеченный губернатор не растерялся, не смутился. Он тут же стащил с себя офицерскую форму и рванул к себе на родину, в Нижнеокск.

Приехал и давай показывать свою драгоценную бумагу своим друзьям, предлагая им идти и брать власть в свои руки. Друзья читали, но мало кто верил, что эта «бумага» настоящая. Было непонятно, с какой это радости Президент поставит хулигана в джинсах во главе целой области.

Все это было очень подозрительным.

И поэтому идти с ним в Кремль никто не соглашался.

Одно дело кричать на митингах, а другое дело – отвечать за судьбу многомиллионной области.

Химик помыкался, помыкался и, поняв, что союзников в этом скользком деле не найдет, решил вербануть меня.

Во-первых, я в это время уже владел Кремлевской Башней – самым близким объектом к власти.

Во-вторых, я и раньше его выручал.

А в-третьих, мой бизнес несет убытки. Кончались деньги.

С рынка я уволился. Коммунисты из Кремля разбежались. Новой власти не было, и поэтому в Кремль за разрешениями, постановлениями и подписями граждане не шли. Соответственно деньги за проход через мою Башню не платили.

Я сидел тогда и чесал репу [19]19
  Репа – народный фольклор – голова у бестолковых людей.


[Закрыть], думал: «Что делать?»