Текст книги "Записки непутевого актера"

Владимир Долинский
Записки непутевого актера

В книге использованы фотографии из личного архива автора

© Долинский В., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Удивительный человек, удивительная книга

Удивительный человек Владимир Долинский! Смелый до безрассудства, добрый до противного, яркий до гениальности, талантливый до белой зависти. Друг преданный, семьянин поискать. В общем, человек на все времена. А ещё книги пишет. Причём остроумные, умные и честные. Это уже too much! Попросил новую рукопись почитать. Засиделся до полуночи. Правда. Здорово написано.

Но нашёл всё-таки у супермена слабое звено. Любит Володя антрепризный театр – театр беспризорный, охаянный аутсайдер нашего художественного пространства. А любить-то как раз полагается полупустые залы репертуарных мемориалов.

Так вот, в новой книге Долинского столько доброго, интересного и очень уважительного рассказывается о бродячем племени артистов российской антрепризы, с трудом выживающих в джунглях «рыночной экономики», что сразу понимаешь – это всё и про автора. Про честь и достоинство художника. Про любовь и ненависть. Про дружбу и предательство. В общем, про жизнь…

Ладно. Прочтите лучше книгу. Честное пионерское, не пожалеете.

Юлий Гусман

В джунглях антрепризы

Несколько лет назад меня позвали в один славный московский театр. Приглашали в труппу, но я, хлебнувший к тому времени воздуха свободы, колебался, принять лестное предложение или повременить. Сошлись на том, что я начну репетировать на договорных началах одну из главных ролей в новом спектакле, а там поглядим. Пьеса вполне приличная, моя роль тоже, замечательные партнеры, все шло тип-топ и продолжалось месяца полтора, пока две ведущие актрисы не начали выяснять между собой свои непростые отношения. Началось с малого, потом все больше и больше, крики, истерики. Режиссер долго терпел, но в конце концов, устав дипломатично примирять двух разгневанных тигриц, послал всю эту затею, извините, на хрен.

Работа была интересная, враждовавшие дамы вскоре спохватились, стали просить режиссера, который к тому же был худруком театра, вернуться, но он держал форс и отвечал им отказом. Я, будучи с ним сызмальства в приятельских отношениях, заглянул к нему, чтобы понять, на каком свете я сам: репетируем, разбегаемся? За годы, проведенные вне государственного репертуарного театра, я стал сам себе и директором и бухгалтером – в общем, администратором своих успехов и неудач, был, что называется, в свободном плавании. Мне нужна была определенность. И вот что я услышал от старинного приятеля: «Вова, если бы ты знал, как мне все это надоело, но я не могу с ними совладать». Он был на перепутье: закрывать проект или сделать еще одну попытку продолжить работу. Но вот что меня потрясло больше всего: директор уговаривает его не заморачиваться, плюнуть на спектакль, а потраченные копейки он запросто спишет.

«Копейки» же складывались из затрат на пьесу (приобретение прав), гонораров переводчика и композитора, зарплаты актеров, расходов на декорации и прочая, и прочая. Директор государственного, даже муниципального театра все спишет, ведь не его же деньги. Но какой антрепризный продюсер может себе позволить такой «купеческий жест»?

Слава богу, злосчастный спектакль все-таки состоялся, и «копейки» списывать не пришлось. Но меня, к тому времени уже много лет отработавшего в антрепризе и как актера, и как продюсера, просто убило отношение директора театра к выброшенным на ветер деньгам. У меня уже в крови было, что продюсер антрепризы, подобно саперу, лишен права на ошибку: совершил просчет – пошел по миру. Можно сменить режиссера, расстаться с гениальной, но строптивой актрисой, которая мутит воду, создает в труппе разлад, можно долго возиться с музыкой, которая тебя не устраивает, колдовать с художником над декорациями, но довести проект до конца, выпустить спектакль, показать его людям ты обязан. Иначе тебя ждет не только творческий, но и финансовый крах, иначе грош тебе цена.

Боже мой, сколько помоев вылито последние годы на антрепризу! Это тебе и прямая халтура, и погоня за длинным рублем, и дискредитация святыни – театрального искусства, и апология пошлости, а то и безнравственности, и потакание дурным вкусам невзыскательной публики, и безжалостная эксплуатация актеров, которая приводит к деградации их талантов, если таковые вообще у них были… Уф! Кажется, ничего не забыл.

Что ж, и впрямь далеко не все антрепризные спектали гениальны, а то и просто удачны. Верно, и откровенной халтуры – режиссерской и актерской – тоже хватает. И глубоко правы театральные критики, которые в пух и прах разносят наши неудачи и просчеты. Справедливости ради заметим, что они не щадят и постановки государственных, так называемых репертуарных, театров, коли они того заслуживают. Перед критикой мы все равны, как перед Богом. Но вот что интересно: самые острые и самые ядовитые стрелы летят в антрепризу со стороны тех худруков, чьи огромные труппы едва выживают на госдотациях, чьи высокохудожественные спектакли идут при полупустых залах, чьи актеры годами сидят без ролей, утрачивая мастерство и профессиональные навыки.

У меня есть друг-литератор. Когда при нем речь заходит о недугах, что среди немолодых людей нередко, и к нему обращаются за советом, он отвечает: «Извините, я неважный кардиолог (уролог, травматолог, невропатолог), ничем помочь не могу». Так вот, я тот еще историк и теоретик театра. Но мне досконально известно, что антреприза вовсе не изобретение, не дурная новация нашего безнравственного и меркантильного времени. Театр-то вообще начинался с антрепризы.

Что, как не антреприза, древнегреческий театр, восходящий к действам в честь бога Дионисия, давший потом мировой культуре имена Эсхила, Софокла, Аристофана, Еврипида? Что, как не антреприза, шекспировский «Глобус», театр отнюдь не государственный, не королевский, а частный, владельцами, акционерами которого были братья Бербеджей, сам Шекспир, актеры его труппы? Что, как не антреприза, скоморошьи балаганные представления на Руси, ставшие одной из основ отечественного театра? Что, как не антреприза, крепостные театры, где, пожалуй, все-таки было больше творческой свободы, нежели в советских академических? Вспомним, наконец, нашу новую театральную историю: императорские театры в Санкт-Петербурге и Москве, с их чиновничьим произволом – цензурой и репертуарными предписаниями-ограничениями. Именно в противовес императорским театрам рождались в России частные театры в столицах, например, созданный как антреприза на деньги меценатов и самого Станиславского наш великий Художественный, бесчисленные провинциальные антрепризы, давшие нашей театральной культуре замечательных трагиков и комиков, не говоря уже о Счастливцеве с Несчастливцевым.

Впрочем, пока не поздно, выныриваю из океанских глубин театральной истории. Историк ведь я неважный, равно как и кардиолог. Лишь напомню напоследок о начатом при Луначарском полнейшем огосударствлении и оцензуривании театральной сцены, о судьбах Мейерхольда, Таирова, Михоэлса… Каждую рукопись пьесы, каждый спектакль, каждую роль, каждую сцену, каждое произнесенное даже шепотом слово в репертуарном государственном (а другого просто не стало) театре сквозь лупу просматривало всевидящее око цензуры, прослушивало ее же всеслышащее ухо. Какая уж там антреприза! Разве за ней уследишь? Вне ведения государственного театрального монстра остались разве что школьные любительские постановки, да и те цензурировались учителями и завучами…

Теперь все можно. При условии, что на все хватит сил, таланта, денег, причем не государственных, не бюджетных, а своих или самим добытых. Так как же создается антрепризный спектакль?

Перво-наперво тот, кому это надо, антрепренер, он же продюсер, ищет пьесу. Если речь идет не о классике, права на нее надо купить, потом выбрать и пригласить режиссера, художника, композитора. Сказать легко – непросто сделать. На хорошую драматургию голод нынче неимоверный. Чаще всего легче найти пьесу зарубежного автора, перевести ее и адаптировать к нашим реалиям, значит, не избежать сложнейших переговоров с автором или правообладателем, с переводчиком. Теперь режиссер – если он с именем, востребован, наверняка заломит столько, что не отобьешь за год жизни будущего спектакля. С молодыми, не раскрученными постановщиками свой риск, и он не всегда оправдан. А что, если придется менять режиссера уже в процессе работы?

Мало-мальски уважающий себя художник хочет творить. И ему в общем до лампочки, влезет ли его творение – декорация в «Газель», во сколько обойдется перевес груза при доставке его самолетом на другой конец России-матушки.

Да, а где репетировать? Слава богу, если есть отношения с директором какого-нибудь ДК. А если нет, приходится со всем постановочным скарбом прыгать с одной площадки на другую, по пути теряя детали костюмов и реквизит. И здоровье тоже. А на новом месте надо заново выставлять декорации – часто без рабочих сцены, своими руками, чтобы, упаси бог, ничего не попортить. Декорации ведь не дядины, твои, на собственные денежки изготовленные.

Но это все цветочки, ягодки – сами мы, актеры. Понятное дело, для успеха проекта продюсер просто обязан приглашать в свой спектакль раскрученных, узнаваемых, любимых зрителем актеров, чьи имена на афишах – залог будущих аншлагов что на столичных площадках, что в глубокой провинции, залог хороших сборов, а значит, и окупаемости вложенных средств. И вся беда в том, что мы, раскрученные, узнаваемые, любимые, весьма капризны. Ведь у каждого из нас есть реальная или мнимая возможность выбирать, какой спектакль осчастливить своей персоной. И от этого мы часто во всех смыслах завышаем себе цену. А с другой стороны, когда аж две недели мы не получаем заманчивых предложений, нас, узнаваемых, охватывает паника, мы готовы согласиться на все, лишь бы выходить на сцену, оставаться в обойме. Ох как трудно с нами продюсерам, не позавидуешь…

Но вот все срослось: пьеса и роль понравились, партнеры и режиссер устраивают, в цене сошлись, график репетиций и спектаклей согласован – и вперед. Тут-то и начинается это «счастье и несчастье пополам». Партнеры становятся тебе родными людьми, ведь мы зависимы друг от друга, нам вместе творить, радоваться удачам, расстраиваться из-за ошибок и просчетов, плакать, смеяться, удивлять столицу, летать через полстраны, в тряских автобусах мотаться по провинциальным городишкам, отсыпаться в гостиницах, порой колесить по зарубежью. Если и впрямь все срослось, если спектакль оказался удачным, если его принимает зритель, мы вместе на годы, мы становимся близкими, мы становимся семьей. А в крепкой семье не должно быть скрытых обид, зависти, недомолвок и пуще всего – предательства.

Как-то года три назад я надумал сам продюсировать спектакль. Нашел очень приличную пьесу американского автора, адаптировал ее с режиссером спектакля Петей Белышковым на наш сегодняшний день, перенес действие в Россию. Не подумайте, упаси бог, о пиратстве. Права на использование пьесы были куплены у правообладателя, изменения согласованы. Получилась очень симпатичная история о двух людях, проживших вместе 20 лет, любящих друг друга, но, увы, как это нередко бывает, утративших взаимное сексуальное влечение.

Пьеса получилась и смешная, и трогательная, и в чем-то поучительная. Роль супруга я оставил за собой, а вот с поиском героини начались сложности. Кто-то из актрис, кого бы я хотел увидеть в этой роли, был занят, и их надо было ждать, кто-то не видел себя в этой роли… Короче – тупик. И тут мой дружок Петя, он же режиссер спектакля, человек сердобольный, предложил взять на эту роль некую актрису Аллу Довлатову, которая работала в спектаклях со Стасом Садальским и была изгнана им из проектов за непрофессионализм. Она подрабатывала в это время на радио ведущей. Петя убеждал меня, что Алла жаждет работать в театре и, хотя она с неба звезд не хватает, он добьется от нее толка.

Моя жена Наташа, человек, который очень хорошо разбирается в театре, умоляла меня не делать глупости, а дождаться на эту непростую роль профессиональную актрису. Но мне не терпелось приступить к работе, к тому же я очень доверял Пете. Я сломался, и мы начали репетировать с Довлатовой. Это пухлогубое создание репетировало слабо, но Петька так бился с ней, столько сил и души вкладывал, что со временем что-то стало получаться. Были очень удачные репетиции, а были просто провальные, сказывалось отсутствие профессионализма и опыта. Но она была «подперта» хорошими партнерами, и мы худо-валко добрели до премьеры. Спектакль начал жить.

Надо отдать Довлатовой (ее настоящее имя Марина Евстрахина) должное – она сумела собраться. Мы периодически играли спектакль, и зал принимал ее очень неплохо. Но случилась беда: ее пригласили на канал «Россия» в передачу «Девчата». Передача, прямо скажем, так себе, но шла регулярно. Ее физиономия засветилась на экране. И все! Изменилось отношение к партнерам, к самому спектаклю. Летаю только бизнес-классом, в гостинице только «люкс». Короче, зазвездилась.

Полгода назад наш спектакль был запланирован в довольно крупном городе. Прошла реклама, продавались билеты, на следующий день вылет, ей куплен билет в бизнес-класс. И вдруг звонок:

– А почему мне сначала был куплен билет в эконом-класс?

– Принимающая сторона не знала о твоих амбициях, но я объяснил им, Алла, что ты стоишь этих затрат, и они исправились, – сдержанно объясняю я.

– Да, но у меня уже нет настроения…

– Не капризничай. У твоих партнеров нет ни богатых родителей, ни крутого мужа, они живут на то, что заработают. Они ждут завтрашнего спектакля. Не говорю уже о зрителях…

– Ну не знаю, и муж мне не советует.

– Алла, мне жена тоже не советовала брать тебя в эту работу. Но я решил по-своему. Не поступай непорядочно. Ты дала согласие на этот спектакль, значит, должна лететь.

– Ах, оказывается, я непорядочная! Я никуда не лечу.

– Алла! – не выдержал я. – Забудь про этот спектакль навсегда. И поверь, я сделаю все, чтобы актеры и продюсеры в других проектах узнали про этот случай.

Что я сейчас и делаю…

Прекрасно понимаю, что ей тогда предложили корпоратив за большие деньги, и она сломалась.

А что же гастроли? Спектакль был сорван.

Вскоре я ввел на эту роль Веру Сотникову, настоящую актрису, которая влилась в нашу антрепризную семью.

Да, мы одна семья, но случается, что семья не без…

Вот в самом общем виде что такое антреприза. А теперь от общего к частному – к наиболее памятным для меня эпизодам моей антрепризной биографии, к встречам и расставаниям со своими соантрепризниками – продюсерами, актерами, режиссерами. Не удивляйтесь, когда среди повествования о сыгранных спектаклях попадутся вкрапления о чей-то личной жизни. Это тоже важно. Не сценой единой жива театральная антрепризная семья.

Еще в середине девяностых, когда я работал в театре «У Никитских ворот» Марка Розовского, меня пригласили принять участие в новой антрепризной постановке чеховского «Вишневого сада». Молодой, тогда еще никому не известный режиссер Леня Трушкин предложил мне роль Симеонова-Пищика. Партнеры были потрясающие: Таня Васильева, Коля Волков, Евгений Евстигнеев… Ну уж куда круче? Я загорелся, но как дисциплинированный театральный человек пошел к Марку Григорьевичу отпрашиваться. Он ответил недвусмысленно: «Володя, я никогда в жизни ни с кем не делюсь своими любимыми женщинами и актерами». Точка.

Мне пришлось отказаться от участия в заманчивом проекте, о чем, честно говоря, до сих пор жалею. Спектакль получился просто замечательным и стал московским театральным событием. Увы, этот кусочек актерского счастья я пронес мимо рта.

Но вот спустя несколько лет, в 2001 году все тот же, но уже другой, набравшийся режиссерского опыта, добившийся известности и уважения в театральных кругах, Леонид Трушкин вновь искушает меня – приглашает на роль Соломона в спектакле по пьесе Григория Горина «Шалопаи, или Кин IV». Роль очень колоритная, по своему рисунку в чем-то схожая с тем, что мне доводилось играть прежде, например в «Цене» Артура Миллера, причем в присутствии знаменитого автора этой пьесы. Я просто счастлив и, не задумываясь, принимаю предложение.

Чудная пьеса. А какие партнеры! Виталий Соломин, Валерий Золотухин, Верочка Глаголева, Лев Дуров, Александр Константинович Граве – компания просто роскошная. И роль Соломона уж точно моя: старый, мудрый, трогательный еврей, слуга и друг великого актера Кина.

Начинаем репетировать. Две главные мужские роли – король (Соломин) и Кин (Золотухин). Остальные пять мужских ролей достаточно большие, хотя и второстепенные, эпизодические. Но как ярко вылепил их Григорий Горин, какие они живые, разные по характеру!

На первую репетицию, читку пьесы, не пришел один из актеров – исполнитель роли датского посла, и я читал за себя (Соломона) и «за того парня». Чтобы не было скучно, я не стал просто бубнить, а выбрал для посла яркую гротесковую характеристику – а-ля Боря Моисеев. Все смеялись.

Дальше события развивались так, словно кто-то их заранее спланировал. Только не я, честное слово, не я.

На следующую репетицию не пришел Лев Дуров, захворал. Я «подчитал» за него роль министра, взяв этакую демоническую тональность. Опять всем понравилось. И когда на очередной репетиции обнаружилась очередная актерская недостача, я прочитал роль врача, сделав его сухим скандинавом с заметным прибалтийским акцентом.

После репетиции Валера Золотухин сказал:

– Слушайте, а зачем нам нужны лишние исполнители? Здесь пять эпизодических персонажей, пусть Долинский всех их один и сыграет.

Трушкин почесал затылок: ему, мол, нужно переспать с этой мыслью. Переспав с ней, он на следующий день заявил, что эти пять персонажей на сцене друг с другом не встречаются, а в некоторых сценах лишь, что называется, сталкиваются в дверях – один уходит, другой заходит, – так что идея вовсе не дикая, к тому же позволит серьезно сэкономить, что для антрепризы дело не последнее. Сказано – сделано. Отыграв сцену слуги, я вылетал за кулисы, за несколько секунд буквально на ходу переоблачался в костюм лорда и степенно выходил на сцену. Таким же образом я переодевался в датского посланника, врача и еще в кого-то. Трудность заключалась даже не в необходимой скорости переодевания – тут мне помогали. Но за те же секунды надо было перепрыгнуть не только из костюма в костюм, но и из характера в характер, то есть перевоплотиться, полностью изменить манеру двигаться и произносить текст, иначе лорд мог заговорить у меня с выраженным еврейским акцентом. Но вроде бы получалось, нравилось и режиссеру, и моим партнерам.

Работали каждый день, была зима, помещение, где мы репетировали, очень плохо отапливалось, мы часто не снимали пальто и шапки. Но работа кипела. Ко времени были готовы сложнейшие декорации, костюмы.

Премьера состоялась на сцене театра имени Вахтангова и прошла блестяще. Соломин и Золотухин просто плели кружева, заставляя зрителей смеяться и плакать. Чудесно были исполнены женские роли. Постановка яркая, смелая. Зал в конце спектакля буквально скандировал. И критика тоже приняла «Шалопаев» на ура. Не хочу показаться нескромным, но все же не удержусь и приведу мнение замечательного театрального критика Бориса Юрьевича Поюровского, который сравнил мои прыжки из роли в роль с виртуозными перевоплощениями великого Аркадия Райкина.

С Виталием Соломиным, удивительным актером и прекрасным человеком, я познакомился в восьмидесятые годы – вместе снимались в фильме «Зимняя вишня – 2», где он играл главного героя, а я его друга ловкача и плута Бруевича. Снимал фильм Игорь Федорович Масленников, талантливейший режиссер и очень добрый, компанейский мужик. (Перечитал последние фразы и смутился: сколько в ней хвалебных эпитетов. Но ведь все правда!)

Снимались мы в Питере, в Париже и еще в каком-то малюсеньком французском городке, забыл его название. Времена были голодные, и Игорю Федоровичу его друзья позволили жить и снимать в своем доме, находившемся в этом чудном «кукольном» городке. По фабуле фильма дом получает в наследство герой Соломина. В общем, двойная экономия: на гостинице и на съемочной площадке.

Когда уже заканчивали снимать, настоящие хозяева дома устроили застолье во французском стиле. Мы-то привыкли к картошечке, селедочке, ухе, жаркому и чтобы водочки было вволю. А гостеприимные хозяева выставили несколько бутылей вина в плетеных корзинах да десяток сортов сыра на огромной деревянной доске. Еще были гроздья винограда, грецкие орехи. Потрясающий натюрморт, но, увы, не для меня. Я чистосердечно признался Виталику, что вина, к сожалению, не пью, сейчас бы водчонки…

– Ладно тебе, – говорит Соломин. – Не подали водку, так попей винца…

– Да не могу, у меня на вино и на все, что связано с перебродившим виноградом, жуткая аллергия.

– А ты попробуй! Чует мое сердце, что на это никакой аллергии у тебя не будет.

Я попробовал. Выпил стаканчик, другой, третий, плеснул из другой бутыли – никакой аллергии!

Потом мудрый Виталик Соломин сделал квалифицированное медицинское заключение:

– Знаешь, почему обошлось без аллергии? Потому что раньше ты пил не сухое вино, а мочу. А теперь пьешь настоящее. Запомни, на хорошее настоящее сухое вино никакой аллергии нет и быть не может.

Не скажу, что после этого у меня пропал вкус к водочке и селедке с картошкой. Отнюдь. Но и вино, разумеется настоящее, меня больше не пугает. Спасибо тебе, Виталик…

О работе с Виталиком в «Шалопаях, или Кине IV» я уже рассказал. Так вот, проходит какое-то время после премьеры, и у меня раздается звонок из некой продюсерской компании. Дама-продюсер предлагает мне роль в знаменитой «Мышеловке» по Агате Кристи. Ставит спектакль Виталий Соломин. Я, естественно, интересуюсь: какую роль?

– Владимир, если вы свободны, приходите завтра на репетицию, там обо всем и поговорим, – уклончиво отвечает дама.

На следующий день ровно в два я был на репетиционной площадке. Виталий встретил меня очень приветливо:

– Привет! Как жизнь? Пьесу прочел? Правда, грандиозно? Кого бы хотел сыграть?

Я состроил «умняк» – будто обдумываю, какую роль выбрать, – и только открыл рот, как он с хитрой улыбкой прервал меня:

– Не мучайся! Все равно не догонишь. Я хочу, чтобы ты сыграл миссис Бойл. Ну как?

Я был ошарашен. Серьезный психологический детектив, годами игравшийся на десятках сцен мира, и вдруг в драматической женской роли – толстый мордастый мужик! Ведь это не водевиль, не комедь.

– В том-то и вся фишка, – окончательно развеял мои сомнения Виталий. – Никаких кривляний: тетка с абсолютно мужским характером. Баба-мужик.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Конечно, после первых же слов, прочитанных мной на репетиции: «Я Бойл. Я миссис Бойл!..» – все партнеры полегли со смеху, но постепенно привыкли. Естественно, что в роли, несмотря на всю драматичность детективного сюжета, появился определенный комизм. Да и весь спектакль во многом решался гротескно. В общем, играя эту даму, я получал огромное удовольствие, а по реакции зрителей чувствовал, что они тоже приняли нашу игру.

Потом я спросил у Виталика, как ему пришла в голову светлая мысль пригласить меня на эту роль. И узнал, что до моего приглашения в «Мышеловку» миссис Бойл репетировала блистательная Инна Ульянова, но у нее некстати возникли проблемы, мягко скажем, со здоровьем. Режиссеру надо было как-то выходить из положения, иначе выпуск спектакля откладывался на неопределенное время. И вот ночью в постели его жена Маша сказала: «Да чего ты мучаешься? Сам же после репетиций «Шалопаев» заявил, что Долинский может сыграть все. Вот и пригласи его». Виталий последовал Машиному совету. Режиссеры, слушайтесь своих жен!

На четвертом-пятом спектакле, когда мне пришлось уехать на гастроли, на роль миссис Бойл ввели яркую характерную актрису Марину Голуб…

Написал это имя и вновь, который уже раз, испытал щемящее чувство утраты. Мы, моя тогда еще будущая жена Наташа и я, познакомились с Мариной в театре «Шолом», где какое-то время играли вместе. И потом не теряли друг друга из виду. Я снимался с ней в сериалах, дружески общался на «Кинотаврах», внимательно следил за ее актерским взлетом вплоть до достигнутых ею вершин в чеховском Художественном: Васса Железнова, королева-мать в Гамлете. Это были бы не последние ее вершины, знаю. Но ее сбили на взлете.

После трагедии о Марине Голуб, кажется, сказано все. Добавлю, что я всегда восхищался ее могучей энергетикой: человек-электростанция ярких эмоций, молний любви к жизни, неуемного актерского тщеславия, без которого актер не актер. А как эта добрая, славная еврейская женщина сумела воплотить истинно русский характер в «Семеновне»! А какой искрометно веселой она была в «Девчатах»!

Сбили на взлете…

«Мышеловка» свела меня с двумя людьми, которые плотно вошли в мою жизнь. Это Лариса Гузеева и Петр Белышков.

Ларисой я был очарован еще с ее кинодебюта в «Жестоком романсе». Когда мы познакомились и коротко «обнюхались», то сразу поняли: в чем-то мы очень родственные души. Пожалуй, за всю свою театральную жизнь я не встретил человека, более трепетно относящегося к сцене, чем Лариса. Большого театрального опыта у нее не было, но это компенсировалось неподдельной и полной душевной отдачей в исполнении любой роли.

В «Мышеловке» у нее роль сложная, по-настоящему драматическая, да нет, просто трагическая. Лара натурально бледнела и краснела на сцене. Плакала живыми слезами и чуть не теряла сознание от подлинности переживаний. Если кто-то стоял за кулисами и отвлекал ее, она обижалась и делала замечания. Часто они относилось ко мне. В конце первого акта миссис Бойл убивают, и я оставшуюся часть спектакля и до поклонов маялся скукой, бродил по закулисью, подсматривал за происходящим на сцене, не без юмора «оценивая» игру своих коллег. После одной моей репризы Лара подошла ко мне, отвела в сторону и сказала: «Вован, если не хочешь поссориться, не мешай мне! Очень тебя прошу». Я клятвенно пообещал, что во время своих сцен она меня за кулисами не увидит.

Несколько спектаклей спустя я, уже убитый, блуждая за кулисами Театра-студии киноактера, наткнулся на инвалидную коляску, уселся в нее и, сняв парик миссис Бойл, обнажив свою лысину, тихонько стал кататься за сценой. Тем временем Лариса так драматично искренне произносила монолог над телом убитого брата, что я невольно заслушался, подкатил на коляске к первой кулисе и стал внимательно слушать. Она меня заметила, полоснула, как ножом, взглядом и покрылась ярким румянцем. Я ретировался. Когда после спектакля я подошел к ней, она резко сказала, что я не умею держать слово и сегодня убил ее роль. Я попытался оправдаться, но тщетно – она даже не стала слушать. Мы долго не разговаривали. Но в конце концов где-то на ужине после очередного спектакля помирились. Я объяснил ей, что подкатил к сцене без всяких задних мыслей, без злого умысла, что было абсолютной правдой. «Но и ты пойми меня, – отвечала она, – я вся из себя страдаю над братским телом, и вдруг из кулисы почти на сцену в инвалидной коляске выезжает Берия в женском платье, я чуть со страха не уделалась!» В общем, простила. Потом были еще поездки, мы очень подружились, поддерживали друг друга, когда бывали нелегкие минуты, а они бывали. Однажды на Дальнем Востоке чуть не с боем вырывались из резиденции местного блатного авторитета, куда ненароком попали. И вместе бродили по старому городу в Риге, попивая пунш и выискивая подарки своим близким. Ой, да чего только не бывало! Лариса для меня навсегда останется близким по духу человеком, я ее люблю.

Вообще, поездки с гастролями по стране – это отдельный разговор. Нигде так не узнаешь человека, его отношение к жизни, к людям, к профессии. Мне не много было отмерено общаться с Виталиком Соломиным, но несколько гастрольных поездок – в одном купе, под рюмочку «беленькой» – помогли мне узнать этого, в общем, очень закрытого человека. Основываясь на наших совместных работах, на том, что видел в спектаклях Малого театра, могу сказать смело: Виталий Мефодьевич Соломин не просто хороший, а по-настоящему большой актер. Он был потрясающе правдив на сцене и требовал правды от партнеров. Я никогда не забуду, как уже после выпуска «Мышеловки» он, режиссер, предпочитал не смотреть, а слушать нас из-за кулис. Я увидел его сидящим во время спектакля за сценой, сосредоточенного, с закрытыми глазами. «Тебе что, плохо?» – спросил я. «Нет, нет, не мешай. Я слушаю!» Потом он объяснил мне, что правду и фальшь лучше воспринимает на слух. И сам никогда не фальшивил.

В ночном купе с удивительным трепетом рассказывал о своих студентах. Любил их, как собственных дочерей, переживал за них. Гордился каким-то пареньком, который, по его мнению, был похож на него. Говорил мне, что одними из лучших минут своей жизни считает время, когда выдавалось побыть одному на даче, посидеть за полночь у костра и, прихлебывая чай, думать, фантазировать, мечтать, строить планы. Сколько же у него было их, планов!

Больно, когда уходят друзья. Двадцатого апреля шумно и весело отмечали мой день рождения. Виталик прекрасно выглядел, был, как всегда, остроумен, говорил хорошие, теплые слова. А спустя несколько дней позвонила Маша: увезли в больницу… Скоро Виталика не стало. Какая потеря для нашего театра, для Щепкинского училища, где он блестяще преподавал, и для меня…

Как жаль, что он уже никогда не пригласит меня в свой спектакль, что не выпьем под стук колес водчонки, не похвастаемся друг перед другом своими дочурками. Светлая тебе память, Виталик!

Не буду предаваться воспоминаниям в хронологической последовательности. Вчера вот сидели на солнечной террасе в доме Вали Смирнитского и Лиды в Испании. Ели какие-то варенные в специальном соусе вкуснющие ракушки, по эксклюзивному рецепту приготовленные Лидасей. Вот уж хозяйка, вот умелица! Но об этом так называемом испанском периоде нашей жизни после, а сейчас написал это к тому, что вспомнил наш с Валей совместный период работы в антрепризе «Ля Театр» Вадима Дубровицкого.

Так здорово все начиналось. Меня пригласили в спектакль «Слухи», когда его уже вовсю репетировали. Привлекли меня не столько пьеса и режиссер, сколько состав участников: Валя Смирнитский, Володя Стеклов, Марина Могилевская, Лена Сафонова, Ольга Волкова, Андрей Ильин, Фима Шифрин и очень симпатичная Инночка Милорадова – жена продюсера. Что ни имя, то подарок и для работы, и для общения. До сих пор не могу понять, как этому жучиле Дубровицкому удалось склонить к творческой связи таких потрясных актеров. И что самое интересное, ему удалось поставить очень симпатичный, смешной и красивый спектакль, проживший долгую сценическую жизнь. Но, как мне кажется, самым дорогим в этот период нашей жизни был не сам спектакль, который, несмотря на изредка возникавшие катаклизмы (все бывало: и срочные замены, и излишние возлияния, и безумные расколы на сцене – жизнь есть жизнь), а царившая атмосфера товарищества, взаимовыручки, огромной взаимной симпатии.