Текст книги "Человек и история. Книга четвертая. Москва коммунальная предолимпийская"

Глава 13. С Ленинградского на Ленинский

Тут нечего и думать – я согласился. Так что спустя кратчайшее время я переместил свои скудные пожитки с Ленинградского проспекта на Ленинский – как говорится, «пошёл по ленинскому пути». Помимо помещений в самом институте, где размещалась лаборатория Бориса Лебедева, имелся в Подмосковье и завод, где разработки изделий превращались в приборы, агрегаты, аппараты и после удачного внедрения в промышленность начиналось их серийное изготовление.

Борис положил передо мной стопку тем для разработки и предложил по своему вкусу выбрать что-нибудь. Осмотревшись, я перелистал эти темы и остановился на бытовой печке, работающей на угольной мелочи, для внедрения её в слаборазвитых районах, где нет газа, дров, туго с электроэнергией, но где имеется уголь или куда его можно доставить без проблем. Особенно уголь некондиционный, а сильно измельчённый – короче, угольная пыль, которую шахтёры презрительно называют штыб. Борис прокомментировал мой выбор как перспективный. И добавил, что, по его сведениям, разработкой такой печки занимаются болгары. А это значит, что наша печка может быть востребована и на экспорт.

Поселившись на новом месте, я стал ходить на работу пешком, а именно по Ленинскому проспекту, в середине которого была очень уютная пешеходная дорожка, обсаженная кустарником. Транспорт мчался в разные стороны слева и справа, но сильной загазованности не было. Таким способом я нанёс мощный удар по гиподинамии, которая попыталась разлагать мой организм при весьма малоподвижной работе в проектном институте.

С работы я также шёл пешком, по пути заглядывая в магазины. Окно моей комнаты выходило в большой, но достаточно уютный двор, засаженный пышной зеленью. Поскольку окно было сориентировано на юго-запад, то с обеда до вечера в комнате было очень светло и солнечно. В других двух комнатах жили разные соседи. В одной из них очень часто сменялись жильцы, другая же отличалась абсолютным постоянством.

– Как её сюда заселили, так она здесь и живёт, – подчёркивала соседка, хвастаясь своим ветеранством.

По виду это была несимпатичная, крупногабаритная баба. Часто мне приходилось просыпаться (особенно в выходные дни, когда была возможность понежиться и подольше поспать) от её зычного крика, оснащённого отборным матом. У её оппонента, другого соседа, голос был тонкий, визгливый, и оттого его матерщина казалась менее убедительной.

Так они «лаялись», начиная с кухни и мест общего пользования и далее – по коридору вплоть до дверей моей комнаты. Я дал себе слово: ни в коей мере не вмешиваться в эти базарные склоки, а держать как бы шведский нейтралитет. Эти воюющие стороны заискивали передо мной, стараясь заполучить во мне уж если не союзника, то хотя бы мою лояльность. Так я реально познакомился с действующими лицами коммунальных склок.

Соседи очень любили рассказывать о себе. Я же ничего о себе не рассказывал, да им это и не надо было. Мужичок-сосед был в разводе и разъезде, то есть в размене бывшей жилплощади. Соседка только что получила пенсионное удостоверение, а от работы в подарок – большой альбом с фотографиями. Работала она грузчиком в типографии – катала к резательной машине полуторатонные рулоны бумаги.

«Так вот откуда этот изощрённый мат! – мысленно подумал я. – Так вот где использовалась её физическая мощь!» Советская пропаганда все уши прожужжала миру о полной грамотности советских граждан, но в том, что это неправда, я убедился на конкретном примере.

Моя соседка-пенсионерка, работавшая грузчиком в типографии, не умела ни читать, ни писать. И что самое интересное – не испытывала в этом никакой нужды. А её зычный голос, сдобренный матом, не позволял в этом усомниться. Как бы то ни было, но первое время меня такое соседство не тяготило. Как-никак, у меня был свой угол, своя комната, причём не где-нибудь, а в самой Москве, столице нашей Родины, а эпитет «коренной москвич» звучал чуть ли не как «их благородие» – как звание, как титул. Планка среднего культурного уровня москвича была очень низкой. Основная масса этих «коренных москвичей» в лучшем случае была во втором поколении, и культура их мало интересовала. Они чванливо, со значением, как-то панибратски называли: «Третьяковка», «Кремлёвка», чтобы не отличались от них «Сёмка, в быту Шлёмка» и т. д. Я же, «наголодавшись», набросился на культуру во всех её ипостасях, со всей своей энергией и ответственностью. На моей теперешней работе не было нужды перенапрягаться, суетиться. Рамки всевозможных планов были размыты. А то как же – работа творческая. Это тебе не у станка, не у сохи! Здесь тонкая мозговая деятельность. Тут с налёта, с наскока ничего не получится – здесь нужен талант особый.

Я быстро сделал расчёты пяти вариантов печки на угольной мелочи, а также эскизы общего вида к ним, и стал не спеша конструировать отдельные узлы, детали механизмов.

Лебедев, видя моё усердие, явно не поощрял его: не спеши и не суетись – здесь это не принято, больше отрывайся на посещение технических библиотек, выставок, которые постоянно проводятся в Москве. Чтобы не быть голословным, он сам посещал их и часто приглашал меня. Так мы с ним посетили болгарскую выставку, где болгарские конструкторы экспонировали печку на угольной мелочи. Солидный болгарин – конструктор этой печки – демонстрировал желающим увидеть её работу. А его помощница очаровывала немногочисленную публику имитацией приготовления различных блюд.

Один из любопытствующих, сильно грассируя, спросил: «Можно на этой печке опалить курицу?». Деловитая болгарка даже вздрогнула от такого вопроса, смутилась и очень сильно покраснела. Как потом выяснилось, слово «курица» на некоторых славянских наречиях обозначает интимное место у женщин. Следуя совету Лебедева – а он теперь был мне не только друг, но и начальник, – я приходил на работу к положенному времени, отмечался в журнале, общался со своими коллегами в лаборатории. Отдохнув на рабочем месте и сделав отметку в журнале, отправлялся на приглянувшуюся мне выставку.

Так, впрочем, поступали многие. И, если я, заглянув на эту выставку, мог посетить ещё и музей, то женщины на другой день, шушукаясь, демонстрировали свои обновки.

– Ну не стоять же в очередях с приезжими! – презрительно оправдывались они.

Такое положение дел явно всех устраивало. В коллективе никогда не случались ссоры – всё разрешалось мирно, дружелюбно, доброжелательно.

Прошло не так уж много времени, а в Третьяковской галерее я уже знал все демонстрируемые картины «в лицо», и если бы не бахилы на моих ботинках, то меня вполне можно было бы принять за работника картинной галереи. Я по-хозяйски расхаживал по залам, раскланивался со знакомыми сотрудниками галереи. Они заранее предупреждали меня, где, что и когда будет демонстрироваться новенькое или из запасников.

В киоске галереи я приобретал репродукции отдельных картин, с завистью поглядывая на валютные альбомы, пока однажды, осмелившись, не спросил: «А если перевести стоимость на рубли, сколько это будет?». Названную сумму тут же положил перед киоскёршей и, не надеясь ни на что, тут же получил альбом, роскошно выполненный за рубежом. Придя домой, я обстоятельно ознакомился с содержанием альбома, полюбовался высококачественным офсетом с искусствоведческими комментариями к картинам. Тихо радовался. Это что касается Третьяковской галереи и живописи.

Не оставил я «камня на камне» и в московских музеях. Правда, я никогда не жаловался, что там ничего трогать руками нельзя, так, как и не имел подобного желания, хотя у многочисленных посетителей оно было, и они даже запрыгивали за канатный барьер, чем возмущали блюстителей порядка.

Прослушал и пересмотрел я и весь репертуар Большого театра – разумеется, по валютным тарифам.

Самым же любимым домашним театром для меня стал Малый театр. Я ещё застал там немногих «актёров-аристократов», как их называла просвещённая публика.

Так что Москва оправдала все мои надежды. Не зря я так в нее стремился!

Глава 14. Командировка в Донецк

Всегда что-нибудь начинается со слов «как вдруг» – так было и на этот раз. Мы сидели в довольно просторном кабинете Бориса и курили. Как вдруг Борис, перебирая бумаги на своём столе, предложил мне:

– А не желаешь ли прокатиться на юг страны?

– А с какой целью? – насторожился я. – По глазам вижу, что не Крымом или Кавказом ты пытаешься меня соблазнить.

– Ещё бы – тебя разве проведёшь? Тут вот предлагается командировка в Донецк. Согласись: всё же не на Север.

– А что за надобность? – деловито, как бы соглашаясь, спросил я.

Пока Борис читал, куда и зачем, про какой-то там реактор, крекинг угля, я уже в мыслях настроился на командировку.

– Да ладно, Боб, подробностей не надо – разберусь там, на месте.

– Да я в этом не сомневаюсь, поэтому тебе и предлагаю, – Борис подал мне лист с назначением цели командировки и пункта назначения. – Иди оформляй командировку. Время не ограничено. Всё делай по своему соображению. Тема эта плановая, утверждена учёным советом, – добавил он.

Была зима, но я не стал слишком утеплять себя – какой-никакой, но это всё-таки юг – и впоследствии пострадал от своего легкомыслия.

Когда я приехал в Донецк, был уже вечер. Ехать на завод, куда я командировался, было поздно. Искать же место в гостинице, пока я ещё не определился с командировкой, тоже показалось мне преждевременным. Я спросил у проходящего железнодорожника, как бы мне здесь перекантоваться. Тот показал мне рукой на черневшее недалеко здание:

– А вот туда подойди. Это гостиница для паровозников. Но они пускают всех – за деньги, конечно.

И меня без особых церемоний пустили. Взяли мзду, привели в комнату – не очень большую, полутемную, – показали кровать:

– Располагайся, бельё я уже здесь поменяла.

Я поставил свой портфель в тумбочку и не раздеваясь вышел.

В вокзальный ресторан мне идти не хотелось, и я спросил у стоявшего на остановке человека, есть ли поблизости приличный ресторан. Тот пошевелил пальцами: «А так, остановок через пять будет». Я поехал. В ресторане было полно народу, но официант быстро нашёл мне место, усадил и принял заказ, сразу же спросив, что я буду пить. Удостоверившись, что перед ним не абстинент, довольный, он пошёл выполнять заказ. Оркестр исполнял модную в ту время «Червону руту», и мне стало как-то тепло и уютно. Так, обласканный, я просидел некоторое время. Спустя это «некоторое время» ко мне подошёл официант и положил передо мной счёт.

– Рассчитаемся.

– Но я ещё не собираюсь уходить.

– Так мы ж и не гоним! Рассчитайтесь пока и сидите.

– Ну хорошо, – согласился я и полез за бумажником. Сунул руку во внутренний нагрудный карман, но бумажника там не было. Я в другой карман – справа, – но и там пусто. Я встал и стал проверять все свои карманы. Миролюбивое выражение на лице официанта сменилось подозрительным и даже враждебным.

– Я, кажется, оставил бумажник в пальто, – немного смущаясь, пробормотал я, – сейчас схожу.

– А мы вместе сходим, – поддержал меня официант.

Я получил в гардеробе пальто, накинул его на плечи для удобства и начал уверенно обшаривать все карманы.

Там были перчатки, ключи от квартиры, носовые платки. Не было только бумажника, в котором были не только деньги, но и документы, паспорт, командировочное удостоверение, билеты… На лице официанта было уже несмываемое выражение злорадства.

– Идём к администратору, – приказал он.

Администратор культурно спросил:

– Где проживаете?

– В Москве, – ответил я.

– А, москаль, – протянул администратор, но тут же спохватился. – А что же Вы не платите? – он ткнул пальцем в счёт, который вежливо положил на стол официант.

Я объяснил ситуацию и сказал, что я сейчас съезжу в гостиницу и привезу деньги.

Администратор рассудил так:

– Мы уже скоро закрываемся – Вам сегодня не успеть. Оставьте залог. Привезёте деньги – получите залог.

– Что Вам оставить в залог? Костюм, пальто… может, часы? – стал перечислять я и, подняв рукав, показал часы.

– О, Швейцария! – восхитился администратор. – Вот их и оставьте.

Я снял с руки массивный металлический браслет и положил часы на стол администратора. У официанта снова сменилось выражение лица, когда он увидел эти часы. Оно стало неистребимо алчным. В гостинице, присев на своё койко-место, я долго терзал свой портфель. Бумажника, как говорится, и след простыл.

Провалявшись без сна до рассвета (времени я не знал, так как часы были в залоге), я зашёл в отдел милиции вокзала. Объяснил всё там. Чобы я от них отстал, они мне даже очень сочувственно посоветовали обратиться в городское отделение милиции.

– Там у них охват шире нашего.

Я так и сделал. Объяснил городскому дежурному милиционеру. Тот дал мне лист бумаги (авторучка моя была при мне) и написал подробное заявление. Что и как, когда и почему.

– Теперь можете идти, – выпроводил меня дежурный, – заходите к нам – может, и повезёт. Иногда документы подбрасывают.

По правде сказать, в нынешней ситуации идти мне было некуда и незачем. Явиться на завод без командировочного удостоверения я не мог – как говорится, без бумажки я был хуже букашки. Оказавшись в такой ситуации, я понял, насколько человек жалок и беззащитен без этих бумажных и картонных изощрений времени! Я вышел на улицу и только тут понял свой промах с одеждой, когда собирался в командировку в южные края. А ведь это были бескрайние донецкие степи, где северовосточный ветер, который местные называют «бора», разгоняется так, что даже при не очень лютом морозе пронизывает всё тело насквозь. А тут ещё бесснежие, промёрзшие камни сами источают лютый холод, а чистейшее небо и ярчайшее солнце только подчёркивают этот ледяной холод. Да, в такой переплёт я, можно сказать, попал впервые, но зато основательно и бесперспективно.

Прячась за домами и ненадолго заходя в магазины или подъезды, чтобы погреться, я добрался до гостиницы. Когда я проходил по вестибюлю мимо дежурной, та окликнула меня: «Если ещё собираетесь ночевать, то оплатите ещё за сутки». В вестибюле никого не было, и я чистосердечно покаялся, объяснив ей, в чём дело. На бродягу или забулдыгу я похож не был, определила дежурная и, хотя и с неохотой, разрешила мне переночевать и сегодня.

– А там уж – сам понимаешь.

Так что на другое утро, взяв свой портфель, я навсегда покинул эту привокзальную гостиницу. Так же перебежками я добрался до отдела городской милиции. За столом сидел другой дежурный, и я ему кратко объяснил суть дела и цель моего визита.

Тот обследовал свою картотеку:

– Ваша фамилия, имя, отчество?

Я назвал. Тот внимательно посмотрел на меня и положил передо мной на стол паспорт.

– Это Ваш паспорт? – почти утвердительно сказал дежурный.

Сердце радостно встрепенулось.

– Да, это мой паспорт.

Тогда офицер шлёпнул передо мной на стол мой бумажник:

– Проверьте содержимое, документы, которые там наличествуют.

– А, здесь всё, кроме денег.

– Сколько я здесь служу – деньги ни разу не подбрасывали. Забирайте свои документы, распишитесь, и желаю Вам удачи!

На главпочтамте я долго корректировал текст телеграммы, чтобы хватило мелочи, которую я наскрёб во всех карманах. И вот что у меня получилось в итоге: «Борис, срочно вышли икс рублей на главпочтамт до востребования». Ну очень лаконично!

После телеграфа я поехал на завод. Пока оформлял командировку, наступил очередной вечер. Я обратился к заведующей кадрами, оформлявшей мою командировку, причём с такой непринуждённой весёлостью: сейчас уже поздно – в гостиницу вряд ли придётся пробиться, нет ли у Вас возможности на ночь приютиться?

Она приняла мою наигранную весёлость всерьёз, позвонила куда-то, показала, куда мне подойти, где спросить коменданта, который всё устроит. Я так и сделал. Нашёл коменданта, который повёл меня тёмными закоулками здания. Он открыл дверь, которая не закрывалась, не отпиралась и вообще не имела замков, пустил меня в большую комнату, больше похожую на складское помещение. Тут находились столы, перевёрнутые на них стулья, облезлые диваны, на один из которых указал мне комендант:

– Вот, располагайтесь.

Он щёлкнул выключателем – света не было.

– А, лампочка перегорела; ничего, здесь из окон и так светло.

И вправду, за окном болтался фонарь. Я поблагодарил коменданта, сказал что-то вроде, что и отец родной меня лучше бы не устроил на ночлег. Нагулявшись за день на очень свежем воздухе, я, не раздеваясь, в пальто, положив под голову свой портфель, сразу же отключился от реальности.

Было уже позднее утро, когда я проснулся и вышел на улицу. День был воскресный, на заводе шевелений почти не было. Так что и мне делать было нечего. Тогда я, уже по привычке, пешком, перебежками направился к главпочтамту – разумеется, ни на что не надеясь, но это имело хоть какой-то смысл моего времяпровождения. Добравшись до главпочтамта, я сунул в окошечко свой паспорт:

– Будьте любезны, посмотрите, пожалуйста, нет ли чего-нибудь для меня?

Та, быстро сориентировавшись, сунула мне в окошечко обратно мой паспорт и с ним бланк: заполняйте. Можно сколько угодно живописать моё состояние, но понять его может только тот человек, который всё это испытал. Во-первых, я оценил реакцию или реактивность Бориса, организовавшего присылку мне денег в самое наикратчайшее время. Прошло уже несколько не дней, а несколько полновесных суток с того злополучного происшествия в ресторане, где я поужинал, как у меня во рту не было маковой росинки не только еды, но и воды. Но что делать, я опять поспешил в этот ресторан – даже не с целью столько пообедать, сколько выручить свой залог – швейцарские часы.

Администратор был другой. В ответ на мой запрос он полез в ящик стола и достал оттуда чек.

– Но чек уже оплачен.

– Как? А часы мои?

Он порылся в ящике стола и достал часы.

– А вот и часы, пожалуйста.

Он положил их передо мной. Но что это были за часы! Затёртые, зашарпанные, они были прикреплены к засаленному ремешку…

– А они хоть ходят? – брезгливо осведомился я.

– Сейчас проверим, – сказал администратор и покрутил головку часов.

– Нет, не ходят. Придётся Вам нести их в часовую мастерскую, там посмотрят.

– Оставьте их себе, – и я вышел из этого заведения, где даже запах пищи вызывал у меня отвращение.

Я открыл массивную дверь лучшей гостиницы города. Тут пошла моя карта – мне начало везти. Мне даже предложили одноместный номер, который, при наличии у меня денег, не показался мне чрезмерно дорогим. В ресторане гостиницы я очень долго сидел за столом, медленно и тщательно пережёвывая пищу. Народу было немного; официантка – добродушная хохлушечка – подолгу задерживалась у моего столика, присаживалась, расспрашивала, наслаждалась сравнительным бездельем.

После моего первого ознакомления с целью своей командировки мне стало понятно, что приехал я сюда напрасно. Но в то же время приехал не зря, а чтобы доказать, что съездил я на этот завод напрасно, без всякой пользы. В конструкторском бюро завода, когда поняли, чтó мне нужно от них, развели руками. Никакого проекта, технической и конструкторской документации у них нет и никогда не было! Реактор для крекинга угля – это чисто выдумка технолога, которого на заводе уже давно нет, и оформлялось это как рационализаторское предложение.

– Да, мы кое-какие чертежи давали – на узлы, детали, – но в основном лепили по наитию технолога.

В итоге кое-что у них там всё-таки получилось, но на очень примитивном уровне. А когда экономисты прикинули проектируемую себестоимость продукции и доложили об этом директору завода, он тут же прикрыл эту самодеятельность.

– Кстати, – сказал мне конструктор, – Вы можете посмотреть этот реактор, который не разламывают и не выбрасывают, потому что жалко на это тратить деньги.

Я не поленился и осмотрел это новшество, этот примитивный самодел. Отметил командировку и поехал на вокзал. Я не стал дожидаться прямого поезда – поехал перекладными, лишь бы быстрее убраться от этого места!

Приехав в Москву, я, даже не заезжая домой, сразу поехал в институт. Бориса я застал в его кабинете.

– Ну, старичок, и напугал же ты меня! – с неподдельным волнением встретил он меня.

А когда я открыл рот, чтобы объясниться, он замахал на меня руками:

– Потом, потом, не сейчас! – Затем достал из ящика стола конверт. – Вот, недельку отдохни, а то на тебя смотреть страшно – почернел весь.

На учёном совете я сделал отчёт о результате командировки и выразил точку зрения и мнение специалистов завода по данной проблеме как бесперспективное.

Директор института спросил:

– А какие мнения будут у учёного совета?

Ему ответили:

– Пока эту тему можно вынести за скобки, так как есть темы более насущные, перспективные.

На том и решили.