Текст книги "Побег из Рая"

– Я в прошлом сезоне, – хвалился Мамай, – на берегу реки встретил медведицу. Раздвинул кусты, а она стоит метрах в пяти от меня и рыбу жрет. Я ружьишко скинул с плеча и как бабахну с двух стволов прямо ей в харю.

– Брешешь, – усомнился Валентин, – не успел бы ты и курки взвести, как она бы тебя порвала. С пяти то метров.

– Клянусь Аллахом, так все и было. А курки я заранее взвел.

– Брешешь, – повторил Валентин, недоверчиво покачивая своей рыжей головой, – какой дурак носит ружье по тайге с взведенными курками? Оно ведь так и пальнуть ненароком может.

Штормин посмотрел на Петрашевича. Тот молчал и таинственно улыбался.

– А ружье какого калибра было? – не унимался Валентин.

– Двенадцатого, двустволка.

– А дробь какого номера? На утку?

– Картечь.

– Я же говорю, дуплетом пальнул! Башку ей в решето издырявил.

Валентин нахмурился и замолчал. Да и Мамай не стал дальше гнать пургу, понимая, что никто ему не верит.

– Был у меня по молодости такой случай, – оживил разговор Дементич, – мне лет двадцать едва стукнуло. Работали мы на севере Якутии. Тогда еще вертолетов у геологов не было. И все оборудование приходилось завозить в полевой лагерь на оленьих упряжках. По последнему снегу. А чтоб с оленями управляться, нам в придачу выделяли каюра из местных якутов. В тот год навязали совсем мальчишку. Лет шестнадцать ему было. Маленький, худенький, кривоногий. В чем только у него жизнь держалась? Колей его, по – моему, звали. Он все отставал от нас в пути. Шел сзади с длинной палкой, какие – то песни потихоньку на родном языке распевал. Мы иногда про него и забывали. А в отряде геологи и рабочие все были здоровенные, как на подбор. Идем, вот также байки охотничьи друг другу рассказываем, кто, где и как лихо косолапого завалил. И с пяти метров, и с трех, и совсем в упор. Выходим на поляну, а там медведь. Огромный шатун. И как рыкнет он на всю тайгу, морозяка по коже. Все тут же ружья и карабины на землю покидали и на лиственницы мгновенно вскарабкались. Медведь носится от дерева к дереву, рычит, кору у стволов дерет. Никак не решит, на какое дерево ему сначала залезть, с кого первого шкуру спустить. И тут на поляне появился Коля. Медведь на него кинулся. А наш малолетний каюр достал откуда – то ножичек, размером чуть больше перочинного и тюк им косолапого в грудь. Несильно так, но верно. И медведь тут же рухнул оземь замертво.

– Это они умеют, – согласился Валентин, – хотя ножи у них размером с палец и гнутся запросто. Заточены интересно. С одной стороны. Чтобы легче было сало с оленьих шкур счищать.

– Заточка так и называется – якутская, – добавил задумчиво Дементич.

Все вновь замолчали. Но расходиться не хотелось. Люди еще не надоели друг другу, как это обычно бывает в конце полевого сезона. Да и по люлям было еще рано укладываться. В тайге на чистом воздухе быстро высыпаешься.

– Жрать хочется, – тихо произнес Мамай, опустив глаза.

– Чего хочется? – вспылил Валентин. – Иди на речку, налови хариусов, лентяй проклятый! И сам пожрешь и нас покормишь.

– Нет тут хариуса, – тихо произнес Петрашевич. – Километров двадцать ниже по течению водопад. И рыба, поэтому сюда подняться не может. Тут только мальма водится. Форель размером с пескаря.

И вдруг востроглазый Володя Журов встрепенулся и громко закричал, указывая рукой на противоположную террасу Эйло:

– Медведь!

Косолапый хозяин тайги не спеша брел в малиновых зарослях, поедая ягоды. В лучах заходящего солнца сединой отливалась его могучая холка. Это был огромный и старый бурый медведь размером с хорошего теленка. Такие крупные мощные особи водятся только на севере Хабаровского края и на Камчатке.

– Володя, у тебя есть бинокль? – обратился Петрашевич к Штормину.

– Есть. В палатке.

– Неси.

В бинокль зверь выглядел еще более грозно. Лохматый, с огромной башкой и мелкими злыми глазами.

– Ну что Мамай, – воинственно произнес Валентин, – бери ружье, бляха – муха, иди и покажи нам всем свою смелость и охотничью сноровку. Не надо стрелять с пяти метром. Ты его с пятидесяти завали. И не картечью, а пулей. У меня есть патроны, которые пулями заряжены. Принести ружье?

Мамай губастый побелел от страха и молчал.

– Ну что, потомок Чингисхана, – продолжал подначивать его Валентин, – ты, может быть, от большой храбрости уже в штаны наложил? Хорошо бы сегодня на ужин пожрать жареной медвежатины!

– Неси, – едва слышно произнес Мамай.

Валентин усмехнулся и ушел. А следом за ним ушли Дементич и Володя Журов. Вернулись они все трое почти одновременно. Валентин принес двустволку и с какой – то садистской улыбкой протянул ее Мамаю. Дементич принес свой импортный пятизарядный штуцер двадцатого калибра. Он очень гордился этим своим оружием. Но на медведя ходить с таким все равно, что с голыми руками. Отличное ружье, но на бурундуков и белок. А Володя Журов принес карабин. При виде оружия все воспылали охотничьим азартом. Тем более что медведь продолжал нагло пастись в малиннике.

Осмелел и Мамай. Он схватил ружье, вскинул его наперевес и, изображая страшную хромоту, выдвинулся к реке. Но не прямо на медведя, а свернув метров на пятьдесят вниз по течению. Завелся и Дементич. Но он побежал метров на сто выше по реке. Оба потом объясняли, что хотели взять медведя в окружение.

А Володя Журов с карабином и Володя Штормин следом за ним рванули прямо к реке, быстро ее преодолели вброд и оказались у тех самых кустов малины и голубики, ягодами которых так безмятежно лакомился топтыгин.

Медведь – животное, достаточно, слепое. Он больше полагается на нюх и интуицию. И очень хитер. Пока Журов и Штормин пробирались к нему сквозь заросли, медведь успел спрятаться за огромным корневищем могучего кедра, вывороченного не менее могучим ураганом. Теперь хозяин тайги был в более выгодном положении и мог сам напасть неожиданно и стремительно. Журов и Штормин, однако, обошли корневище справа и увидели медведя метрах в десяти от себя. Он смотрел на них без страха, с явным нахальством. Журов вскинул на плечо карабин и нажал на курок. Но выстрела не последовало.

– Сними винтовку с предохранителя! – с ужасом закричал Штормин.

Но Журов, будто его и не слышал. Он, явно пребывая не в себе от страшного волнения, продолжал бессмысленно давить на спусковой крючок. И тут Штормин отчетливо уловил появившуюся на морде старого матерого медведя откровенную ухмылку превосходства. Он медленно развернулся и ленивой походкой царя тайги ушел в дальний малинник, продолжать пиршество.

Штормин перевел взгляд на Журова, лицо которого было бледным и растерянным. И вдруг понял, почему медведь так ухмыльнулся. Он тут никого не боялся, он был хозяином этих мест. А тот, кто никого не боится, того боятся все. Таков закон жизни…

Глава 7. Рай на земле

«Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки великая Русь.

Да здравствует созданный волей народов

Единый могучий Советский Союз!»

Он был велик, этот Рай на земле, раскинувшись на обширных просторах Европы и Азии, занимая шестую часть суши. Сотни больших и малых народов проживали в его пределах относительно дружно между собой на своих исторических территориях, именуемых союзными и автономными республиками, автономными краями, областями и округами. Это была даже не страна, а особый континент, отгороженный от остального мира так называемым железным занавесом, крупнейший осколок Великой Российской империи.

СССР, как кто – то однажды удачно пошутил, представлял собой гибрид детского сада и тюрьмы. Советский человек находился под постоянным контролем со стороны партии, государства и Комитета Государственной Безопасности. Как и воспитанник детского сада, который в силу своего малолетнего возраста находится под неусыпным наблюдением воспитательницы, которая следит, как бы он по детской глупости своей чего – нибудь не натворил, советский человек не имел свободы слова, вероисповедания и, главное, волеизъявления. Он также был лишен выбора места проживания, права свободного выезда за границу, а некоторым грозил и запрет на профессию. Как и воспитанник детского сада, которого вовремя накормят манной кашей, усадят на горшок и уложат спать после обеда, советский человек имел неоспоримое право на бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование и бесплатную квартиру после десяти, а то и более лет работы на заводе или фабрике. Отовариваться продуктами питания и ширпотребом он мог только в государственных магазинах, выстаивая в длинных очередях за дефицитным товаром. Какие товары, и в каком количестве необходимы народу, решало государство, и эти решения иногда были весьма абсурдны. Например, государство никак не могло посчитать, сколько требуется советским гражданам в год рулонов туалетной бумаги. Зато с превеликим избытком печатались никому не нужные по большому счету титанические литературные труды и длинные речи на пленумах и съездах партии дорогого Леонида Ильича Брежнева и других видных деятелей партии и правительства. Пропаганда была приподнята на недосягаемую высоту. Смысл ее был таков, только коммунистическая партия и советское правительство способны сделать человека счастливым, только партия и правительство имеют на это право. А если человек упорно не желал быть насильно осчастливлен партией и правительством, то он попадал в разряд инакомыслящих или, как их еще окрестили, диссидентов. И советского гражданина за это строго наказывали органы КГБ. Сначала, надо отдать должное, беседовали, совестили. Мол, тебя подлеца, партия и правительство выкормили, выучили, на путь истинный к счастью великому постоянно направляют, а ты, морда неблагодарная, свою харю в сторону от партии и правительства регулярно воротишь. А если беседа не помогала, то тогда строптивца под конвоем сопровождали в специализированную психиатрическую больницу. Ну, какой же нормальный вменяемый человек откажется от бесплатного счастья?! Только умалишенный, сбрендивший окончательно субъект. Впрочем, могли и в лагерь упечь за измену Родине. В уголовном кодексе имелась соответствующая статья. Этот кодекс, надо отдать должное его разработчикам, был устроен весьма хитро – мудро. Его можно было при необходимости применить к любому гражданину Советского Союза, как бы честно он не жил и свято себя не вел. «Был бы человек, а статью подберем», – любили говаривать прокуроры и судьи адвокатам. Адвокаты не возражали. Каждый из них мечтал сам стать прокурором или судьей.

Единичными, выглядевшими как самая гуманная мера, были случаи лишения советского гражданства и насильственного выдворения из страны. Такая мера применялась лишь к тем диссидентам, которые были достаточно известны за границей как крупные ученые, маститые деятели искусств и особенно писатели, тлетворно влияющие своим свободолюбием на неокрепшие умы советских граждан. Признавать их психически ненормальными было глупо, сажать по тюрьмам стыдно перед мировым сообществом, огласки и упреков в нарушении прав человека в Раю со стороны адского Запада все же побаивались. Не нравилось, говорят, Леониду Ильичу, когда какой – нибудь Джимми Картер, обсуждая за столом переговоров, условия взаимного сокращения баллистических ракет средней дальности в Европе, вдруг задавал генсеку в лоб каверзный вопрос:

– А когда вы всех своих евреев из страны выпустите?

– Да хоть завтра, – мямлил Леонид Ильич.

– Что, действительно так? Это сенсация!

– Вот только танки соляркой заправим, пополним боекомплект, посадим своих евреев на броню и отправим через Францию в Израиль.

Большим чувством юмора обладал дорогой и любимый Леонид Ильич Брежнев.

Побеги из советского Рая с угонами самолетов и нарушением границы случались крайне редко, Советский Союз изолировался от остального мира прочным непроницаемым железным занавесом. Именно этот занавес и дополнял определенное сходство СССР с колонией строгого режима, где одна часть населения была узниками, а другая вертухаями и администрацией зоны.

О том, что советский человек определенно живет в Раю, внушалось ему весьма навязчиво и с самого рождения. Акт появления на свет был абсолютно бесплатным. Максимум и то от щедрот – шоколадка «Аленка» акушерке, бутылка коньяка ереванского или кишиневского разлива врачу. Мальчика в родильном доме заворачивали в пеленки, перепоясывали голубой лентой и передавали на руки счастливым родителям. Девочек тоже пеленали и помечали розовой лентой. Детей по халатности могли и перепутать. Но разве это так важно, когда все вокруг колхозное, все вокруг мое?

Через какое – то время после роддома советский ребенок попадал в ясли, потому как оба родителя обязаны были работать. Труд в Раю был обязательным условием для всех, кроме инвалидов и пенсионеров. Отсутствие безработицы преподносилось как одно из важнейших достижений социализма. Жили по принципу «кто не работает, то не ест». Впрочем, труд поэта, если он не состоял в Союзе советских писателей, трудом не признавался. Считалось, что стихи писать, не мешки грузить. Будущего нобелевского лауреата по литературе, великого русского поэта Иосифа Бродского осудили за тунеядство и сослали в тьмутаракань как злостного преступника.

– Стишки пописываете? – спросил Бродского следователь КГБ.

– Да, – ответил Иосиф.

– Я вот тоже сочиняю помаленьку, – улыбнулся следователь. – Однако видишь, работаю при этом, не тунеядствую. И ты тоже поступай в нашу контору. Вместе будем погоны носить, пользу государству доставлять, а в свободное от работы время, так сказать на досуге, можно, Иосиф, и пивка хлебнуть и поэмку лирическую чиркануть.

Из яслей дети направлялись в детские сады, где уже начиналась интенсивная идеологическая обработка в духе коммунистического почитания. Любой пятилетний юнец довольно подробно знал героическую биографию дедушки Ленина, основателя советского Рая. И стихи, начинающиеся дурацкой строчкой: «Когда был Ленин маленький с кудрявой головой». Как будто вождь мирового пролетариата с детства носил партийную кличку, а не фамилию Ульянов.

С семи лет советский человек поступал на учебу в среднюю школу. И сразу окунался с головой в идеологическую пучину. Уже в первом классе его принимали в октябрята. Каждому октябренку выдавался значок в виде красной пятиконечной звезды, в центре которой был помещен портрет того самого маленького Ленина с кудрявой головой. И каждый октябренок воспитывался в духе верности делу Ленина, родной коммунистической партии и советскому государству. Пять октябрят объединялись в «звездочку», у которой назначался командир. Политическую карьеру в СССР можно было уже начинать в семилетнем возрасте. За каждым октябренком закреплялся определенный участок общественно – полезной работы. Кто – то отвечал за культурно – массовую работу, кто – то за физкультуру и спорт или чистоту и порядок в классе.

– Любишь, Валерочка, дедушку Ленина? – спросила как – то одного октябренка учительница в классе.

– Люблю, – прошепелявил толстенький розовощекий Валерочка, похожий на молочного поросенка из мультипликационного фильма.

– Сильно любишь?

– Ага. Только своего дедушку я больше люблю. Он мне шоколадку вчера купил.

Коллективизм, круговая порука и карьеризм насаждались с детства. Индивидуализм и желание быть самим собой считались вредными качествами. Даже писать левой рукой в школе было нельзя. Левша вызывал страшные подозрения, причислялся, чуть ли не к шпионам, которые в советских кинофильмах писали шифровки исключительно левой рукой и на французском языке. Левша обязан был переучиться писать правой рукой. Как все. И чтобы не стать ненароком агентом иностранной разведки.

В четвертом классе в день рождения дедушки Ленина все октябрята вступали в пионерскую организацию. Повышение в политическом статусе происходило на торжественной линейке в присутствии родителей, ветеранов войны и труда, функционеров райкома комсомола, широкой общественности. Октябренок выходил перед строем и наизусть читал клятву, которую многие потом помнили всю жизнь.

Клятва звучала так:

«Я (Имя, Фамилия) вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Всегда свято выполнять Законы пионеров Советского Союза».

Потом старшие пионеры, обычно семиклассники повязывали на шее у новоявленных пионеров красные галстуки. Обряд посвящения сопровождался речами родителей, ветеранов, комсомольских и партийных функционеров, общественников, боем барабанов, звуками горнов, вносом и выносом красных флагов и знамен.

Каждый пионер состоял в пионерском отряде. Пионерские отряды объединялись в пионерские дружины. Командиры отрядов и дружины были на особом счету у администрации школы, им чаще других вручались почетные грамоты, а за особые заслуги и путевки в «Артек» и «Орленок», образцово-показательные международные пионерские лагеря. Побывать в таком лагере было все равно, что взрослому человеку получить орден «Трудового Красного знамени». Пионеры страны советов принимали активное участие в сборе металлолома и макулатуры, некоторые из них, именуемые тимуровцами, оказывали всяческую помощь ветеранам войны, хворым и пожилым людям. И вообще, в каждом классе каждой советской школы обязательно висел портрет Павлика Морозова и лозунг «Пионер всем ребятам пример». При этом никто не знал истиной биографии Павлика, она была от и до идеологизирована.

В четырнадцать лет каждый пионер должен был стремиться вступить в комсомол. Принимали в него почти всех. Исключительным случаем отказа могла послужить ранняя судимость или крайняя набожность советского человека.

«Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,

И Ленин великий нам путь озарил:

На правое дело он поднял народы,

На труд и на подвиги нас вдохновил!»

Структура власти в Раю выстраивалась следующим образом. Главой государства был Леонид Ильич Брежнев, генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР, маршал Советского Союза, Лауреат Ленинской премии по литературе, четырежды герой Советского Союза и герой Социалистического труда, кавалер ордена «Победы» и бессчетного количества других высоких наград, верный ленинец, дорогой и горячо любимый товарищ.

Как – то раз в отряде Петрашевича вечером у костра, когда все собрались слегка почифирить, Коля Роганов Володе Штормину рассказал забавную историю, которую поведал ему из уст в уста личный водитель Брежнева.

Когда кортеж главы государства однажды в Москве уже выскочил на Калининский проспект, Леонид Ильич напротив Новоарбатского гастронома попросил остановить автомобиль. Генеральный секретарь долго мялся, подбирая слова, а потом, откинув все условности, попросил водителя:

– Слушай, мне самому неудобно, будут мужики пальцем тыкать. Сбегай в магазин, купи мне бутылку водки!

И протянул обалдевшему водителю три рубля.

Водитель взял деньги и пошел в магазин. А там в ликероводочном отделе очередь километровая, давка у кассы жуткая. Влезешь без очереди – убьют! Что делать? Водитель пробился к кассе и говорит мужикам:

– Мужики, пустите меня без очереди. Меня за пол – литрой сам Леонид Ильич послал.

– Какой еще нахрен Леонид Ильич! – заверещали в толпе.

– Брежнев!

– Брежнев? Брешешь!

– Ей богу не брешу. Не верите, сбегайте на улицу, гляньте.

Кто – то из мужиков побежал на выход, вернулся с глазами размером с кулак.

– Ну? – спрашивают его мужики.

– То – то точно Ле – ле – ле – онид И – и – и – и…

– Какой нахрен Леонид?

– Брежнев!

Все дружно обалдели.

И тут из толпы выскочил щуплый, невысокий, лысый и кривоногий пенсионер в трико с дырявыми отвисшими коленками, рваной майке и в пиджаке с чужого плеча, великоватом размера на четыре. Он, ощерил свое лицо, опухшее с похмелья, резко замахнулся костлявыми кулачонками и диким голосом заорал:

– А ну обслужите Леонида Ильича без очереди, гады! Я с ним в войну на Малой Земле кровь ведрами проливал!

Толпа тут же резко отпряла от кассы, освободив дорогу водителю Брежнева.

С тех пор Леонид Ильич частенько просил сбегать ему за бутылочкой, всякий раз протягивая трешник. Но на пятый или шестой раз водитель осмелел и, беря деньги, прямо заявил генеральному секретарю:

– Леонид Ильич, тут не хватает на пол литра.

– Как не хватает? – удивился Брежнев.

– Водка стоит три шестьдесят две «Русская» и четыре двенадцать «Столичная».

– Серьезно?

– Да.

– Вот, гады! – Леонид Ильич насупил свои густые соболиные брови. – Совсем охренели что – ли! Три шкуры готовы содрать с советского трудящегося!

И с той поры стал он давать своему водителю пятерку. А сдачи никогда не требовал.

Высшим коллективным органом в руководстве партии являлось Политбюро ЦК КПСС, членами которого, кроме Леонида Ильича состояли престарелые и больные Андропов, Суслов, Кириленко, Соломенцев, Тихонов, Устинов, Кунаев, Рашидов, Громыко, Черненко, Гришин и относительно молодые и бодрые Романов и Горбачев. К видным партийным деятелям рангом чуть ниже относились Шеварднадзе, Пельше, Демичев, Кузнецов, которые были кандидатами в члены Политбюро. Ступенькой ниже стояло ЦК партии. Помимо видных деятелей коммунистического движения его членами состояли также рабочие и колхозники, учителя и врачи, генералы и академики, народные артисты и придворные писатели. Это был большой партийный орган, насчитывающий несколько сот наиболее авторитетных коммунистов, которые исполняли свой долг не за зарплату, а что особенно важно, на общественных началах. Главной задачей ЦК КПСС являлось утверждение решений Политбюро. Так трактовался уставом партии демократический централизм, основной принцип организации КПСС.

Совет министров СССР и Верховный Совет СССР служили приводными ремнями партии, исполняя ее решения.

В 15 советских социалистических республиках, образующих СССР, главным руководящим органом были республиканские ЦК партии во главе с первыми секретарями. Первый секретарь и был полноправным хозяином республики, которому подчинялись законодательные и исполнительные органы, а также все республиканские структуры и люди. Вплоть до бородатого дворника Михеича, подметавшего улицу Кошукова в городе Прейли Латвийской ССР.

Впрочем, этот самый дворник мог знать наизусть всего «Евгения Онегина». И внешность его была обманчива и, завидев начальство, он умело прикидывался дурачком.

– Метешь, Михеич? – спросит, бывало, проходящий мимо парторг ближайшей жилищной конторы.

– Мяту, – на старославянском языке ответит ему угрюмый Михеич, жутко болеющий с похмелья и ждущий 11 часов утра, когда открывались вино – водочные отделы гастрономов.

– А партийные взносы ты за июнь уплатил?

– Чаво?

Российская, Украинская, Белорусская, Казахская и Узбекская советские социалистические республики внутри себя подразделялись на края и области. Ими руководили первые секретари соответствующих крайкомов и обкомов КПСС. Это были царьки и полубоги, некоторые из них даже входили в ЦК партии, что являлось признаком высокого номенклатурного ранга и особого расположения и доверия самого дорогого Леонида Ильича. А уж приезд генсека в регион расценивался для его руководителя как бесценный подарок судьбы, реальная возможность дальнейшего карьерного роста.

Соответственно в районах области вся власть была сосредоточена в руках первого секретаря райкома КПСС. Он головой своей и партбилетом отвечал и за экономику, и за социальную сферу, и за медицину с образованием, и за жилищное строительство, и за работу правоохранительных и судебных органов, и даже за моральный облик жителей. С любыми вопросами люди тянулись в райком партии. Не было такой проблемы, чтобы в райкоме отказали, заявив, что она их не касается. Все касалось, все находилось под неусыпным контролем партии.

Однажды в одном из райкомов КПСС случилась такая история. Седая старушка с бельмом на глазу вошла в здание и у дежурного потребовала встречи с первым секретарем.

– По какому вопросу, бабушка? – вежливо спросил дежурный.

– А это тебя, милок, не касается, – шамкая словами, заявила старушка. И воинственно поправила красную косынку на голове. – По личному.

– По личным вопросам, бабушка, он сегодня не принимает. На совещании он сейчас. Приходите завтра во второй половине дня.

– Чаво?! – разозлилась старушка. – Нукося пропусти!

Дежурный своим телом перегородил ей дорогу. И тогда старушка лихим кавалерийским движением костлявой руки достала испод нижней юбки партийный билет. И дерзко сунула его под нос молодому человеку.

– Накося, глянь!

Дежурный раскрыл партийный билет. И обомлел, прочитав следующее: Коновалова Прасковья Ульяновна, член коммунистической партии с 1903 года! У молодого человека от удивления чуть было челюсть нижняя не отвалилась. Пока в его голове рождалось дальнейшее действие, старушка проворно проскочила в коридор. И не мудрено, это была известная революционерка и подпольщица, носившая партийную кличку Молния. В первую революцию она на баррикадах в Москве защищала Пресню, лично знала товарища Баумана и умела метко стрелять из Маузера. А приехала она в район из Ленинграда погостить к правнучке. Но у правнучки муж, директор местной мебельной фабрики запил по – черному.

В кабинете первого секретаря Прасковья Ульяновна безаппеляционно заявила:

– Ты его, подлеца, к себе на цугундер вызови. И пропесочь, гада, как следует. Мол, либо ты, шельмец, укорачиваешь свои пьянки – гулянки, либо партбилет на стол!

И первый секретарь пропесочил. Постарался на славу. Пух и перья летели из директора местной мебельной фабрики на бюро райкома партии. Три дня директор потом вместо водки пил корвалол. И запивал его валокордином. А на четвертые сутки помер он от инфаркта миокарда.

Впрочем, любая баба могла прийти в профком, в партком или в райком партии и пожаловаться на пьющего или гуляющего мужа. Даже если тот не был членом КПСС и не занимал руководящих постов. Партии до всего было дело.

«В победе бессмертных идей коммунизма

Мы видим грядущее нашей страны,

И Красному знамени славной Отчизны

Мы будем всегда беззаветно верны!»

Впрочем, жили в Раю люди счастливо. Кто – то делал карьеру, кто – то рвался на БАМ и другие ударные комсомольские стройки, а кто – то отрывался, участвуя в художественной самодеятельности. Нигде в мире такого не было – художественной самодеятельности такого уровня. Как – то приехала иностранная делегация в самый передовой колхоз на Кубани. То ли американцы это были, то ли японцы. А, может быть, ирландцы вместе с англичанами. Посмотрели они пшеничные и кукурузные поля, сады и бахчи. Показали им новые комбайны, трактора и сеялки. Побывали они в коровниках, свинарниках и курятниках. Заглянули в местный детский сад и школу. И не проявили никаких ярких эмоций, как не старались их удивить. А перед самым отъездом их отвели в сельский дом культуры. И вот когда на сцене появился казачий хор, численностью в двести голосов, да каждый его участник в парадной казачьей форме с шашкой на боку, да как рявкнули разом лихие казаки:

«Как на дикий Терек, да на дикий Терек

Ехали казаки – сорок тысяч лошадей.

Весь покрылся берег, весь покрылся берег

Сотнями израненных порубленных людей».

Когда крыша у сельского дома культуры стала плавно приподниматься вверх. Когда стены медленно стали расходиться в стороны. Когда полы стали проваливаться и уходить испод ног. В это момент на сцене появились малолетние казачата с шашками наперевес и такой танец сбацали, что рты у всех иностранных делегатов широко раззявились от неизгладимого удивления.

Потом один делегат, поджарый ковбой из Техаса заявил корреспонденту газеты «Правда»:

– Все, что касается ваших полей и нив, коров и свиней, тракторов и комбайнов – все это произвело на нас жуткое впечатление, для нас это прошлый век. Работать, хозяйничать на земле вы не умеете, грош цена вашим комбайнерам и дояркам. Но вот ваш казачий хор всех нас просто потряс! Вот это действительно мировой уровень профессионализма! В нашей стране ваши мужики могли бы как артисты зарабатывать огромные деньги! Жаль, что я не продюсер и не занимаюсь шоу – бизнесом. Я бы на ваших парнях миллионы заработал!

Корреспондент был весьма ушлым журналистом. В своей передовице он написал так, интерпретируя слова ковбоя в соответствии с идеологическими установками:

«Огромное неизгладимое впечатление на иностранных гостей произвели поля и нивы, коровники и свинарники, новая сельскохозяйственная техника передового кубанского колхоза „Рассвет“. Но особенно потрясло их выступление участников сельской художественной самодеятельности. Только при развитом социализме под руководством родной коммунистической партии во главе с дорогим Леонидом Ильичем Брежневым простые сельские труженики, станичники могут так раскрыться и порадовать иностранцев своей самобытной культурой. Наших колхозников, простых комбайнеров и доярок готовы с руками оторвать акулы американского бизнеса, чтобы жестокой эксплуатацией зарабатывать на них свои миллионы. Но они свой социалистический рай, ни за что не променяют на их капиталистический ад».

Дед Григорий, девяностолетний казак из соседнего отстающего колхоза, который тоже числился колхозом – миллионером, но имел не миллион прибыли, а миллион убытков нацепил свои очки. Сидя на завалинке с другими пожилыми станичниками, он медленно вслух прочитал статью в газете, покручивая длинный седой ус. Затем оторвал клочок бумаги, не спеша, даже подчеркнуто чинно свернул козью ножку, забил ее махоркой. Долго чиркал спичкой, руки уже плохо слушались. Закурил со смаком, пустил сизый ядовитый дым в сторону старух. Потом как бы невзначай негромко проронил:

– Да ни хрена они не умеють…

– Чего не умеють, – спросил дед Семен, – землю пахать?

– Да нет, – скривился дед Григорий.

– Коров доить? – спросила бабка Аксинья.

– Да нет.

– А чего не умеют, дед Григорий? – удивился еще относительно молодой казак Егор Метельников. Он только недавно вышел на пенсию.

Дед Григорий вновь смачно затянулся самокруткой, вновь выпустил дым в сторону старух, затем улыбнулся загадочно.

– Чего не умеють то, дед? – завелся Егор. Он даже вскочил с лавочки и стал нервно расхаживать возле деда. Он, как и все казаки отличался повышенной горячностью и нетерпеливостью. Он то и наподдал жару. Тут уж все загорелись, засыпали деда вопросами:

– Коней пасти?

– Да нет.

– Хаты белить?

– Да нет.

– Печи складывать?

Тут подключились и другие станичники:

– Платки пуховые вязать?

– Кавуны выращивать?

– Рыбу удить?

– Свиней колоть?

– Хлеба печь?

– Табак сушить?

– Заборы ставить?

– Крыши чинить?

– Траву косить?

– Самогон варить?

– Да нет, – улыбался дед, всякий раз отмахиваясь худой рукой.