Текст книги "Роковая Маруся"

Нестандартное начало

И вот в один из чудных дней бабьего лета в эту квартиру позвонила Маша.

Она твердо знала, что Коки сейчас нет, что он на репетиции в театре, а репетиция кончится не раньше, чем через два часа. Так же хорошо она знала, что у Коки сегодня день рождения, потому что прошлый день рождения обсуждался и отмечался так, будто это было, по крайней мере, 825-летие Москвы. В девятиметровой комнате разместились двадцать пять человек, ровно столько, сколько исполнилось Коке в тот год. Как разместились – непонятно, но в театре рассказывали, что более веселого дня рождения не видели. Не всегда, но часто бывает, что, где тесно, там и весело. Так что Маша эту дату тогда узнала и на всякий случай запомнила.

Этот «всякий случай» случился сегодня, впрочем, я уверен, что случайным не бывает ничего, но это отдельный разговор. Если я сейчас остановлюсь на этом, то это затормозит сюжет, а он и так постоянно останавливается из-за моего вздорного желания поделиться с вами всякими моими мыслями. Допускаю, что кого-то из вас это даже раздражает: что это, мол, он все треплется, а где же, мол, действие? Но я все равно буду делиться мыслями, поэтому, кто не согласен – немедленно закройте эту книжку и больше не читайте, деньги за нее я вам верну, позвоните мне. Ну а те, кто остался, а вас не так мало: раз, два… – ну, неважно… пошли дальше, я обещаю вам, что будет веселее.

А еще Маша успела узнать, какие у Коки любимые цветы, и поэтому стояла перед дверью с пышным, тяжелым и влажным букетом белых хризантем. Дверь отворилась.

Дверь отворилась, и Любанька, оценив ситуацию и решив, что это кто-то из поклонниц, сказала:

– А Кости нет дома. Хотите, я цветы передам?

– Нет, нет, лучше я сама, – сказала Маша. – Я из театра… из месткома, – почему-то добавила она.

– А-а-а, из театра, – ревниво оглядывая посетительницу, сказала Любаня, – так он сейчас в театре и есть, что же вы там-то ему цветочки не дали?

– Я знаю, что в театре, но понимаете, – Маша чуть улыбнулась заговорщически, – мы хотели сделать ему сюрприз. Можно я оставлю цветы, подарок и записку в его комнате? – Маше к тому же ужасно хотелось посмотреть, где Кока живет.

– Пожалуйста, – нехотя уступила Любаня, – идемте, я покажу его комнату.

Машу провели по длинному коридору, а потом через кухню в Кокину комнату. Она переступила порог и едва не выскочила обратно от испуга, наткнувшись сразу на чучело кабана, стоявшее справа от входа. Потом оглядела всю комнату и сказала: «Ой!» «Еще бы не «ой», – усмехнулась Люба и пошла за трехлитровой банкой для цветов. Спустя минуту цветы были поставлены, и Люба выжидательно встала у двери, скрестив руки на груди, как хозяйка квартиры да и положения. Повисла неудобная тишина.

– А можно… Вы мне позволите… Я тут вымою пол и немного уберу. Пусть будет настоящий сюрприз, – понесло Машу. Ничего такого она делать не собиралась, но это была настоящая импровизация, спутница всякого таланта.

– Вы мне дадите тряпку и ведро?

– Да я, вообще-то, и сама собиралась, – сказала Любаня, – но уж если вы так хотите…

И Маша получила тряпку и ведро. Мрачноватый чучелиный склеп был через час превращен в чистенькую и нарядную комнату. В мытье полов на кухне и в комнате Люба не участвовала, но в остальном помогала. В центре застеленного чистой скатертью стола стояла банка с белыми хризантемами, рядом – коробочка с зажигалкой «Ронсон». В глубине букета пряталась записка, содержание которой Маша придумала еще дома. Тихо улыбаясь, Маша оглядела в последний раз свою работу и вышла. Люба была на кухне и резала салат к предстоящему празднику.

– Я пойду, спасибо, – сказала Маша.

– Да не за что, – резонно ответила Любаня и усмехнулась. – Это вам спасибо. Идемте, я провожу.

Дошли до дверей.

– А что сказать, кто приходил-то, если спросит?

– Ой, ничего, ради бога, не говорите, – сказала Маша, – сюрприз.

– Сюрприз так сюрприз, – согласилась Люба и закрыла дверь за этой, как она решила про себя, тронутой барышней.

Через час пришел виновник торжества с первыми гостями. Он поцеловал Любаню, получил от нее в подарок блок «Мальборо» и прошел в свою комнату. Он остановился на пороге и точно так же, как и Маша час назад, сказал: «Ой!» Он увидел и хризантемы, и чистую скатерть, и еще влажный пол в комнате, потом подошел к столу и открыл коробочку с подарком, о котором давно мечтал, но он был ему не по средствам. Ватрушка стояла сзади. Он обернулся и растроганно обнял ее.

– Спасибо, Люб…

– Так это не я, – благородно отвергла Любаня эту признательность.

– А кто же? – удивился Кока.

– Да приходила тут с час назад одна, – Люба поискала слово, – леди… В золоте вся и бриллиантах. Сказала, из театра, из месткома, хочет, мол, сюрприз сделать. Кольца все с рук поснимала и все побрякушки с шеи; на кухне положила, и пол тут тебе весь и вымыла. И все при этом улыбалась, будто знает чего-то, чего я не знаю.

– А цветы? – спросил Кока.

– И цветы ее… Банка моя. И скатерть… – В голосе Любани звучала запоздалая досада на то, что ее подарок меркнет перед сюрпризами этой мымры.

– Да не злись, – засмеялся Кока. Он вынул букет из банки и погрузил все лицо в тяжелую влажность цветов. Тут нос его наткнулся на какую-то бумажку внутри. Кока вынул ее и прочел: «С днем рождения! Счастья тебе и любви… Не целую… потому что боюсь…» И подпись: «М.».

– А как она выглядела? – спросил он Любаню, которая издали силилась прочитать, что в записке, но подойти ближе ей не позволяла гордость и, если угодно, честь. Однако зуд любопытства терзал большой и добрый Ватрушкин организм, и Кока это видел. Он сжалился и протянул ей листок, хохоча и предлагая тем самым разделить с ним веселье. Любу же по понятным причинам записка не рассмешила, и, отвечая на вопрос о внешности таинственной визитерши, она постаралась с максимально возможным для себя сарказмом ее описать. И тут Кока впервые подумал о Маше. Все сходилось: и внешние приметы, и бриллианты, и манера поведения, да и подпись эта – «М.». И он ощутил весьма странное для себя, неожиданное волнение. Так первая пробная стрела, пущенная роковой Марусей, оцарапала его сердце.

И он позвонил…

Весь следующий день Кока ждал с нею встречи в театре, но она не пришла. Он хотел по глазам, по поведению ее понять: она или не она. Но шанса ему не дали, и нетерпение его росло. Наконец он не выдержал и позвонил вечером ей домой. Все телефоны артистов были напечатаны в репертуарной книжке. Для непосвященных проясню, что репертуарная книжка – это такая маленькая, как блокнотик, книжка, напоминающая артистам: какого числа какой спектакль они играют. Каждый новый месяц каждому работнику театра такая книжка выдается, а в конце книжки – все домашние телефоны. Это очень удобно, а в нашем случае – особенно, потому что Коке не пришлось искать Машин телефон через знакомых, которые непременно стали бы задавать вопросы.

Кока не знал, что будет говорить, с чего начнет и как задаст главный вопрос, но загадку «она или не она» хотелось разрешить немедленно. И нельзя сказать, что его звонка там вовсе не ждали. Разжечь любопытство и не утолить его ничем – это планировалось, поэтому для Кости Корнеева, для его самолюбия разговор получился довольно дурацким. Он уже через минуту понял, что кидаться на штурм с отвагой слепого носорога – это ошибка.

– Здравствуй, это Костя говорит.

– Простите, какой Костя? – Возникла тяжелая пауза, во время которой Маша забавлялась, а Кока почувствовал себя препарируемой жабой. Но надо было продолжать.

– Костя Корнеев, артист театра, в котором ты работаешь. Коллега твой.

– А-а-а! Костя. Здравствуйте, – пропела Маша своим чувственным контральто, сразу поставив барьер между собой и бедным Кокой тем, что обратилась к нему на «вы». – Вы мне никогда не звонили, поэтому, извините, не сразу узнала.

Пришлось и Коке вернуться к обращению на «вы», отчего он и вовсе почувствовал себя неуютно.

– Здравствуйте, – еще раз сказал он. Протокол общения был составлен, этикет определен, и уже надо было говорить, зачем звонит, дальше тянуть было нельзя. – У меня, знаете, был вчера, э-э-э, день рождения…

– Да-а? – в меру радостно и вежливо «удивилась» Маша. – Поздравляю. Вы что, хотите его со мной отметить?..

– Нет… то есть да, конечно, но мы его вчера уже отметили.

– Жаль. Если бы вы меня позвали, я бы пришла. – Ласковые обертона Машиного голоса, этот секс по телефону, обещающий клиенту исполнить его «самые дерзкие фантазии», заманивали Коку все дальше и дальше в трясину игры, кокетства и скрытого смысла.

(Вот тут – стоп! Ну конечно, вы правы, мой дорогой внимательный читатель: в то время, разумеется, не было никакого «секса по телефону», эта бытовая услуга, эта победа отечественного сервиса состоялась только сейчас.

Но ведь я и рассказываю вам эту историю именно сейчас, а не тогда, и внимаете вы ей тоже сейчас, верно? Так значит, мы с вами должны использовать атрибуты сегодняшнего времени, чтобы мне легче было объяснить, а вам – легче понять, что я имею в виду. А имею в виду я как раз то, что весь секс этого разговора Коки с Машей был вложен только в звук, в телефонную трубку, раскаляющуюся от уже упомянутой игры, кокетства и скрытого смысла (тогда!), а не полового акта через мембрану (теперь!). В этом и есть основное различие между сексом по телефону того времени и сегодняшним, хотя, впрочем, это касается и других, нетелефонных сексов тоже, и мы с вами еще об этом обязательно поговорим, только позже, ну а теперь…

Теперь я вроде бы объяснился, и мы можем продолжать слушать, что они там друг другу по телефону говорят).

– Ну, вчера мне и в голову не приходило вас позвать, а сегодня…

– Не поняла, а какая разница между вчера и сегодня? Что же такое случилось, Костя, что вчера вы меня не звали на день рождения, а сегодня позвали бы? Или нет?.. Все равно не позвали бы? А? Костя? Ну что вы молчите? Ведь этот день уже отметила вся страна, а я еще нет.

– Сегодня… позвал бы, – сказал Костя, постаравшись вложить в это «позвал бы» всю вековую тягу человечества к продолжению рода.

– Так значит, что-то произошло между вчера и сегодня? Что же? – продолжала допытываться Маша.

– Да было тут кое-что… – Костя помолчал, будто решая, говорить дальше или нет.

– Ну так что же, что? Я просто сгораю от любопытства.

Костя будто и не замечал ее иронии, вот тут-то, на этом месте, можно было еще остановиться, здесь была последняя возможность повернуть назад, превратить все в шутку, но… – это было не в его характере, для него это было бы слишком трусливо и скучно. Поэтому, зная, что последним вопросом его спровоцировали на последний же шаг, он этот шаг в прорубь все-таки сделал:

– Вчера днем, когда я был на репетиции, ко мне домой кто-то приходил…

– Ну-ну, и что же?

– Оставили цветы, подарок, записку… – Костя опять помедлил.

– Ну… я слушаю вас, затаив дыхание, – продолжала торопить его Маша. Кока услышал это «затаив дыхание», но было уже поздно, он решил.

– Так вот, короче, я позвонил только спросить, – Кока коротко вздохнул и посмотрел вверх, как перед расстрелом, – это была не ты?.. Не вы?.. – Он уже знал, предчувствовал, каким будет ответ, но только не знал, в какой форме. Форма оказалась самой унизительной для него: это был искренний смех после того, как Маша с крайней степенью веселого изумления спросила:

– Я?! А почему вы решили, что я могла к вам прийти?

– Да так… Мне описали, как человек выглядел, и я почему-то решил, что это именно вы. – Костя нравился себе все меньше и меньше. – Она там еще уборку сделала и полы вымыла.

– Я?! Полы?! – Тут Машин смех перешел практически в хохот. – Ну знаете, Костя, мне бы и в голову такое не пришло, – сказала она, отсмеявшись. – Ну, если бы я знала, что у вас день рождения, и если бы мы были ближе знакомы (вот тут – легкий оттенок внезапно появившейся грусти, от того ли, что мало знакомы, от другого ли – бог весть…), то я, наверное, поздравила бы вас, но, уж конечно, не так… экстравагантно. Так что, простите, не я. – Тут Машу опять разобрал смех, и Коке оставалось только ретироваться, по возможности не спиной и не бегом.

– Нет, это вы меня простите, – сказал Костя, – за этот глупый звонок. Ошибся я, бывает. Хотя… (Тут он сделал грамотную паузу.) Хотя, жаль… Но больше не ошибусь. (И еще пауза.) Извините, до свидания.

И Кока медленно положил трубку, надеясь, что хоть закончил достойно. Он ведь интуитивно правильно отыграл финал этого разговора, со всеми своими «жаль» и «больше не ошибусь», именно потому, что уж слишком искренне Маша хохотала.

А Кока, как я уже говорил, был паренек с опытом и кое-что в любовных прологах и эпилогах понимал. Кроме того, она ведь как-то по-особенному произнесла: «Если бы мы были ближе знакомы». Словом, Костя, хоть и получил нокдаун в начале раунда, конец его провел достойно: выдержал и не упал и даже чем-то ответил. Поэтому и Маша, положив трубку, не испытала ожидаемой радости от того, что раунд за ней, а напротив, почувствовала легкую досаду на то, что она, кажется, перегнула, и оттого, что он сказал: «Больше не ошибусь». Зачем? Это не тот результат. Ей-то хотелось, чтобы он ошибался, наоборот, все чаще и чаще, а он, видите ли, – «не ошибусь». Так что и Маша почувствовала, в свою очередь, легкий укол в сердце, забывшийся, впрочем, через несколько минут.

Любовный пролог был отыгран. Первый раунд закончился, противники отдыхали каждый в своем углу, без секундантов, сами себя обмахивая полотенцами. Вот тут, друзья мои, вы, конечно, можете упрекнуть меня в том, что слишком уж часто я сравниваю все происходящее со спортивными эпизодами – то вольной борьбы, то шахмат, то бокса, но я ничуть не раскаиваюсь в этом, а наоборот, предупреждаю, что будет еще и легкая атлетика, и велоспорт.

Я удивляюсь, и вас зову удивиться вместе со мной, насколько все это похоже. Нет, правда, отчего это в любовной интриге почти всегда есть фаза борьбы или разведки боем, или выжидательной тактики, я уже не говорю о старте и финише. Отчего там есть атака и защита, прессинг, уклоны, отчего там, как и в спорте, нужна быстрая реакция и, с другой стороны, – умение терпеть; отчего, в конце концов, там есть победа и поражение? И, наконец, отчего это даже на свадебных машинах два переплетенных кольца?

Вы следите за полетом моей мысли, да? Ну так вот, наверное, там имеются в виду кольца обручальные, но выглядят-то они как олимпийские, словно предстоит единоборство сочетающейся браком пары, словно им предстоит выяснить между собой, кто из них быстрее, выше, сильнее. Почему нельзя сразу, чтобы «тихое счастье с окнами в сад»?А потому что скучно! Ну согласитесь, господа, скучно ведь просто подойти и сказать: «Ты мне очень нравишься. А я тебе? Тоже? Давай жить вместе?!» Как, и все? Ну ску-у-учно это! Нельзя у нас сразу счастье, его нужно сперва завоевать! В борьбе! Впрочем, о чем это я? Ах да, о спорте. Прошу прощения, я опять отвлекся, но, согласитесь, я все это успел сказать вам в течение минутного перерыва между первым и вторым раундами наблюдаемого нами поединка, а сейчас гонг! Начался второй раунд.

Всю следующую неделю они кружили по рингу, приглядываясь, разведывая, пробуя на прочность то защиту противника от легкого прямого левой, то скорость его реакции на обманное движение правой. О, эти мимолетные взгляды, допустим, в буфете театра, когда, будто внезапно встретившись, взгляд поспешно отводился! Ах, эти якобы простые «Здравствуйте» при якобы случайных встречах то в коридорах, то за кулисами! С виду – действительно обыкновенные «Здравствуйте», но для них – полные тайных намеков, иронии, преувеличенной вежливости или, наоборот, обидно-небрежные. О, это случайное столкновение в коридоре, когда ему предстояло смутиться и побеспокоиться: не сделал ли больно, а ей вдруг покраснеть и, поспешно отводя взгляд, сказать: «Ну что вы, что вы, совсем нет».

Да и вообще – ах, вся эта чудная и чудная игра, похожая на приготовления к Новому году, когда сам Новый год значительно менее важен и интересен, чем подготовка к нему! Ведь согласитесь, сам Новый год – это «уже», а подготовка к нему – это «еще». И хотя это «еще» всегда хочется продлить, а это «уже» отодвинуть, неумолимо облетают листы календаря, золотятся и облетают листья на деревьях, и катится, катится бабье лето Маши Кодомцевой к Новому году Кости Корнеева.

И всему свой черед: кончилась разведка и подготовка, пролетел в равной борьбе второй раунд, и ударил гонг, возвещающий начало третьего, а также обещающий, что к боксу мы с вами больше не вернемся.

Ужин с сюрпризом

В тот вечер Кока ужинал с друзьями в ресторане ВТО на улице Горького. Аббревиатура ВТО расшифровывается как Всероссийское театральное общество, теперь это СТД – Союз театральных деятелей, а улица Горького – это нынешняя Тверская, а Горький – это отличный русский писатель, некогда сгоряча написавший «Песню о Буревестнике» и опрометчиво сблизившийся с Лениным, отчего долгое время носил титул «Великого пролетарского писателя». За это он был наказан победившей демократией тем, что все его имени переименовалось обратно, а сам он стал считаться писателем плохим.

Ресторан ВТО был очень популярным. Там можно было встретить многих знаменитых и выпивающих артистов. А поскольку пьющих артистов – подавляющее большинство, то можно было встретить почти всех, а все они встречались между собой после спектаклей в этом ресторане, который для них был своего рода клубом. Они там, как выразились бы сейчас, оттягивались. Но на эту тусовку (я продолжаю эту лексику) могли попасть только те, у кого было удостоверение работника театра или члена ВТО.

Так что все были свои. Некоторые забегали только к стойке – буфету за стенкой, где отпускалось спиртное. Один раз несколько человек поспорили: каковы первые слова забежавшего, обращенные к буфетчице. Выяснилось, что шестеро из десяти сказали: «Значит, так…» А уж потом – имя буфетчицы и кому сколько. Это именно там родился каламбур из припева известной народной песни: «Три по сто, по сто, красавица моя».

Потом в этом здании был пожар, и после реставрации театральные деятели туда не вернулись. Их не пустили. Теперь, как и всюду, там чем-то торгуют. Но пока наш Кока сидит с товарищами именно в этом ресторане. Они весело выпивают, закусывают красной гурийской капустой и ждут, когда им принесут еду – филе «по-суворовски». Тут к их столику подошел официант Боря и, наклонившись к Кокиному уху, тихо сказал:

– Там у входа тебя дама спрашивает.

– Дама? – переспросил Кока. – Действительно дама?

– Дама, дама, – успокоил Боря и подмигнул.

– Я на минутку, – сказал Кока друзьям и вышел. Возле входа в ресторан, у телефона-автомата, стояла Маша и улыбалась.

– Вы? – счел нужным удивиться Кока. – Это вы меня вызвали? – Он глупо оглядел коридор, будто там был еще кто-то, кто его вызывал, а затем спрятался.

– Да бросьте, – вдруг очень просто сказала Маша, – вы же знаете… Это я была у вас тогда, вы правильно догадались. А сегодня я одна дома. Муж уехал, и я хочу вас видеть, хочу, чтобы вы пришли. Вот адрес. – Маша сунула в руку остекленевшего Кости бумажку и, все так же улыбаясь, быстро вышла. А он так и стоял минут пять, только качая головой и держа перед собой бумажку, пока не услышал чей-то чужой, хриплый голос, который сказал: «Да-а-а! Ни фига себе!» Это был его собственный, Кокин голос, который он не сразу узнал. Он все стоял и все не мог решить, как к этому относиться, ехать или нет, и вдруг поймал себя на том, что он боится. Да, да, именно побаивается. Странно… чего? Боится ехать туда? Ее квартиры? Или опасается этой женщины? Что это?..

– Да что за черт! – сказал он себе еще через десять минут оцепенелого стояния и двух выкуренных сигарет. – Поеду, и все, конечно, поеду! Идиотская трусость какая-то! Она мне нравится? – Нравится! Я хочу с ней быть? – Хочу! Так какого черта!.. Тем более, что муж уехал и квартира свободна.

Кока себя убедил. Он вернулся в ресторан, выпил еще рюмку водки, был рассеян, сказал друзьям, что должен их покинуть, ничего не стал объяснять, вышел, поймал такси и поехал туда, куда вела его записка, все еще зажатая в руке и пахнущая какими-то тревожными духами.

Несомненное влияние М.Булгакова, не правда ли? Я мог бы написать «странными», «нервными», словом, поискать другой эпитет, но… решил оставить «тревожные духи». Их так немного, кто «оказывает влияние», заставляет себе подражать, так что – пусть влияет. Я прощаю себе эту мимолетную слабость, простите и вы, если можете. И, поскольку я уже все равно в этом влиянии признался, назовем следующую главу так: