Текст книги "Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки"

Домой в городок он вернулся другим – человеком, для которого, кроме Петербурга, ничего не существовало. В гимназии ему оставался год учёбы, и этот год он провёл за книгами: дома и в единственной городской библиотеке. Гимназию он окончил на отлично, с похвальной грамотой.

И вот снова Петербург, университет, историко-филологический факультет. И он… не поступил. Знаний, полученных в гимназии, оказалось недостаточно.

Елизавета Юрьевна, не особенно расстроившись, первой привела его в чувство:

– Алексей, вы останетесь у меня и весь год будете готовиться. А вашими пробелами в области словесности я займусь сама.

И он готовился, трудился, как никто. А чтобы не быть нахлебником, устроился в одно из рекламных агентств. И через год поступил… но не на историко-филологический, а на физико-математический – случай изменил его решение.

Как-то вечером Алексей возвращался домой, непривычно задержавшись на работе в своём агентстве. Вечер был хмурый, моросил дождь – уже темнело. На улице, по которой он шёл, прохожих почти не было. Впереди, метрах в пятидесяти, не спеша шёл прилично одетый человек в длинном пальто и шляпе; в руках он держал портфель. Вот он свернул в узкий переулок – и тотчас же раздался крик! Алексей, почувствовав что-то неладное, резко ускорил шаг.

В переулке было совсем темно, но он на зрение никогда не жаловался, а поэтому сразу разглядел, как крепкого сложения парень одной рукой пытается вырвать портфель, а в другой держит нож. Силы были явно неравны. Человек в длинном пальто стойко оборонялся, обхватив портфель двумя руками, точно дорогую реликвию. На помощь он не звал, видимо, не успел ещё. Все мысли его были о портфеле.

Трёх шагов хватило Алексею, чтобы подбежать и заломить грабителю назад руку с ножом. Тот выронил нож, но вырвался и бросился бежать.

– Он вас ограбил? – отдышавшись, спросил Алексей. – Бог с ним, с бумажником, – незнакомец приходил в себя и ещё крепче прижал к груди портфель. – Главное вот это…

Алексей взялся его проводить, и по дороге они разговорились. Игорь Петрович – так звали человека в длинном пальто, – оказался профессором физико-математического факультета и, узнав, куда Алексей собирается поступать, принялся агитировать поступать к ним на физмат.

– Поймите, Алексей Дмитриевич, – он деликатно называл его по имени-отчеству, – мы стоим на пороге грандиозных открытий, которые перевернут мир.

Прощаясь, он пригласил Алексея на лекцию в Дом техники, которую читал для всех желающих.

– А о чём будет лекция?

– О радиоактивных веществах, о новом источнике энергии – энергии ядра атома.

Так Алексей Балезин раз в неделю стал посещать лекции профессора Солнцева, который недавно возглавил первую в России радиологическую лабораторию и одновременно преподавал на физико-математическом факультете. «Кем я буду, если закончу историко-филологический? – размышлял Алексей, возвращаясь с очередной лекции. – Учителем? Переводчиком? Работником архива?» Всё это, конечно, хорошо, но слова Игоря Петровича не выходили из головы: «двадцатый век будет веком освоения атома». И Алексей решил пойти на физмат.

Для Елизаветы Юрьевны это явилось ударом. Правда, своё негодование она выразила тем, что стала с Алексеем разговаривать только по-французски. И лишь когда он поздно возвращался со студенческой вечеринки, жёстко выговаривала по-русски: «Алексей, я вами очень недовольна». А тут ещё, как назло, в их квартире поселилась, сняв комнату, хорошая приятельница тётушки, тоже преподаватель высших женских курсов немка Клара Бек, которая понимала только немецкий. Алексею оставалось говорить на родном русском только на улице да в университете. Но для него всё происходящее дома стало хорошей лингвистической практикой.

Дальше были три года учёбы: шумные аудитории, лекции, диспуты, преподаватели, любимые и не очень, студенческие вечеринки, масса новых знакомств. А потом вдруг всё оборвалось, исчезло, кануло в окопы Первой мировой. Алексей, как и ещё несколько его сокурсников, пошёл добровольцем. Профессор Солнцев, как мог, отговаривал, обещая после окончания университета место приват-доцента, но студент Балезин был неумолим. Простились они холодно.

… Пачку папирос он отдал сторожу, но одну сохранил для себя. Закурил, задумался. Вот ведь как получается: случай стал играть в его судьбе ключевую роль. Ведь не потеряй он билет в цирк, вряд ли бы когда-нибудь он встретился со своей тётушкой не попал бы в Петербург. А может, у него билет попросту украли? Кто-нибудь из дядиных сыновей – его двоюродных братьев? Эти, не моргнув глазом, могли стащить и перепродать втридорога. Что ж, если так, он им только благодарен.

Другой случай – случай с профессором Солнцевым. Не напади на профессора грабитель, вряд ли он, Алексей, встретился бы с таким интересным человеком, открывшим для него много нового и интересного. Как жаль, что они не увиделись.

Балезин не мог предположить, что Игорь Петрович Солнцев не эмигрировал во Францию, а находился на стажировке в Париже в лаборатории Кюри, как не мог предположить, что новой власти работы по исследованию энергии атома будут нужны ничуть не меньше, чем власти прежней. Знай об этом, он не дал бы согласие Юргенсу и остался в Петрограде, несмотря на все трудности. И судьба его сложилась бы совсем по-другому.

И ещё один случай, круто повернувший его судьбу, произошёл в мае 1916-го. Их полк после тяжёлых боёв отвели на отдых в небольшой городок в Бессарабии. После выжженной окопной равнины оказаться среди белеющих яблоневых садов и зарослей сирени было равносильно сказке. Как-то днём рядом с ними расположилась колонна немецких пленных. Немцев решили покормить, благо полевые кухни в тылу работали с запасом. Алексей сидел на пустом ящике из-под пулемётных лент и наблюдал, как жадно поглощают гороховую кашу его вчерашние враги. Уже тогда он задавал себе вопрос: а что ему с ними делить, почему он должен стрелять в них, а они в него?

Из немцев ближе всех к нему присел молоденький лейтенант. Правая рука его висела на привязи и была по локоть в кровавых бинтах. Левой он неумело держал ложку и пытался захватить кашу из котелка. Немцы расположились прямо на дороге, и поэтому, когда по ней собрался проехать легковой автомобиль, многим пришлось встать и отойти в сторону. Их примеру собрался последовать и раненый лейтенант, но вдруг споткнулся и выронил из единственной здоровой руки котелок. Каша вывалилась на землю.

Алексею жалко стало парня, и он подошёл к нему, помог подняться. Трое охранников спокойно наблюдали за происходящим. Потом Алексей взял опустевший котелок, сбегал на кухню и, вернувшись, протянул его, доверху наполненный кашей, немцу. В придачу из своих запасов добавил ломоть хлеба и маленький кусочек сала. – Данке… данке… – повторял немец.

Они разговорились. Немца звали Клаус. Он жил в пригороде Штутгарта и до войны работал учителем в местной гимназии. Отец у него тоже был мобилизован и год назад погиб во Фландрии. Дома остались мать и сестра.

Увлечённый разговором, стоя спиной к проезжей части дороги, Алексей не мог видеть, как из автомобиля, который остановился и заглох, за их беседой следит бравый генерал-майор. Пока водитель тщетно пытался завести машину, генерал не сводил глаз с Алексея, хоть тот и стоял к нему спиной. Затем он вышел из автомобиля.

– Поручик, можно вас…

Балезин живо обернулся, подошёл, откозырял и представился. Генерал-майор себя не назвал, лишь похвалил:

– Вы отлично говорите по-немецки. Где вы этому научились?

Балезин грустно улыбнулся:

– Готовился поступать на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета.

– Теперь уже Петроградского… – поправил генерал.

– Да, конечно, Петроградского… но передумал, поступил на физико-математический. Закончил три курса; в августе четырнадцатого ушёл добровольцем.

– А как другие языки? – незнакомец проявлял всё больший интерес.

В ответ Алексей процитировал на французском несколько строк из стихотворения Беранже и тут же признался:

– С английским дела обстоят хуже. Ещё начинал изучать восточные языки.

– Отлично, отлично, – тёмные глаза генерала светились огоньком.

В это время шофёр наконец-то завёл машину.

– Предлагаю вам, поручик, прокатиться, – незнакомец распахнул заднюю дверцу автомобиля. – Прошу!

Они отъехали за пределы городка, остановились на опушке леса.

– Погуляй, Василий, – приказал генерал шофёру, а сам, повернувшись, уже в упор, изучающе посмотрел на сидящего рядом Алексея.

Когда шофёр удалился на приличное расстояние, генерал попросил Алексея подробно рассказать о себе. Слушал внимательно, изредка задавал уточняющие вопросы.

Балезин закончил рассказ, посмотрел в лицо генералу, показывая тем самым, что пора бы и ему сообщить хоть немного о себе. Тот, естественно, понял.

– Батюшин Николай Степанович, – представился он. – Разведка и контрразведка Генерального штаба.

Замолчали. Потом Батюшин сказал, очевидно, главное:

– Предлагаю вам работать у меня. Насильно никого не беру, хотя мне это не составляет труда.

Алексей молчал, не зная, что и сказать. О контрразведке он слышал, у них в дивизии была такая служба. Но контрразведка Генштаба… это совсем другой уровень.

– Ну, что молчите?

– Да какой из меня, недоучившегося студента, ныне пулемётчика, работник контрразведки?

– А это уж наша забота. Ну?

– Я… я согласен.

… Смеркалось. Заморосил дождь. Алексей Балезин поднялся, стряхнул с шинели прошлогоднюю листву. Поклонился на прощание усопшей тётушке – неизвестно, когда ещё он вернётся сюда. Посмотрел куда-то вдаль, за вершины деревьев, задумался. Вспомнил, как когда-то давно, ещё в гимназии, на уроке античной истории он, по всем предметам круглый отличник, получил двойку. Тогда они изучали древнегреческих богов. Накануне он пробе́гал, к уроку толком не подготовился, и это сказалось. Аполлона и Гефеста он назвал правильно, а вот на вопрос, кто такая Тихе, ответил, что это богиня торговли, чем вызвал гнев историка, преклонявшегося перед всем античным. «Подумаешь, из-за какой-то там Тихе двойку… ладно бы Афродита или Афина…» – возмущался Алексей, возвращаясь домой, хотя и понимал, что виноват сам. А ночью эта Тихе, с короной, украшенной листьями оливы, и с рогом изобилия в руке, явилась к нему, поведав, что в жизни каждого человека бывают случаи, которые могут круто изменить его судьбу. И этим распоряжается она – богиня случая Тихе. Сон запомнился надолго. Сколько же таких вот случаев будет в его жизни?

* * *

В один из октябрьских дней 2004 года среди жителей небольшого бельгийского городка Брен-ле-Конт царило немалое удивление. Ещё бы: на его уличках появилась кавалькада из нескольких автомобилей, которую возглавлял шикарный лимузин под российским флагом. Вскоре весь городок уже знал, что в этот день их посетил не кто-нибудь, а российский консул с сопровождающими лицами. Привыкшие к тишине и покою жители городка консула России видели впервые.

Но главное удивление заключалось не в том, кто приехал, а зачем приехал. Оказалось, на тихом кладбище, что на окраине городка, покоится большая знаменитость. Обнаруженная совсем недавно могильная плита поясняла надписью: «Русского Генерального штаба генерал-майор Н. С. Батюшин, 26 февраля 1874 года – 10 марта 1957 года». Именно здесь закончил земной путь один из самых загадочных, но достойных памяти военных деятелей России. Его имя большинству россиян сегодня ни о чём не говорит. Но именно Батюшин, занимаясь делом государственной безопасности, подготовил секретный доклад, в котором веско обосновал необходимость создания новой службы по выявлению иностранных агентов. На личной аудиенции 20 января 1903 года император Николай Второй доклад одобрил. Эту дату можно считать днём рождения контрразведки Российской империи.

Николай Степанович Батюшин… Он был в числе первых кадровых русских офицеров, получивших звание генерала от контрразведки. Трудно быть первым, особенно в таком щекотливом и деликатном деле, как разведка и контрразведка. Здесь, помимо профессиональных качеств, требуются высокий патриотизм, безупречная репутация, самоотверженность. Необходимы были немалая выдержка и упорство для преодоления непонимания со стороны тех военных деятелей, которые считали разведку и контрразведку делом второстепенным.

Почему мы так мало знаем о Батюшине? Дело в том, что судьба распорядилась так, что после Гражданской войны Николай Степанович оказался в эмиграции, сначала в Югославии, затем в Бельгии, а вся его семья осталась в СССР. Поэтому информация о нём сохранилась благодаря его жене Инне Владимировне, с которой он тайно переписывался через знакомых (и ведь никто не выдал!), благодаря дочери Ольге Николаевне и, естественно, профессионалам из спецслужб и некоторым историкам.

Николай Степанович Батюшин происходил из простой мещанской семьи, проживавшей в Астраханской губернии. После окончания реального училища, успешно сдав вступительные экзамены, он стал юнкером прославленного Михайловского артиллерийского училища. Там он не только получил навыки, необходимые будущему офицеру, но и овладел французским, немецким и польским языками, что очень помогло ему в профессиональной деятельности разведчика, в том числе во время пребывания в служебных командировках в ряде европейских городов.

Николай Степанович был разносторонне развитым человеком. Он много читал, сам писал, любил музыку, театр, хорошо играл на фортепиано, неплохо пел. Неслучайно его дочь Ольга Николаевна уже в советское время стала профессиональной певицей. И ещё: он любил семью, жену, детей – а их у него было пятеро, любил проводить время в кругу семьи, хотя это удавалось ему редко. Вступление России в войну с Германией и Австро-Венгрией навсегда разлучило Батюшина с семьёй, которая в то время жила в Казани. Он писал с фронта жене, и эти письма она бережно хранила, а после революций 1917 года тщательно скрывала.

С первых дней войны Николай Батюшин возглавил разведывательное отделение главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта. В его зону ответственности вошли большие территории: Прибалтика, Финляндия, побережье Балтийского моря, Петроградский военный округ.

В декабре 1915 года Батюшину присваивается звание генерал-майора. По поручению Генерального штаба он осуществляет инспекционные поездки и на другие фронты, где проверяет организацию разведывательной службы.

После в своих воспоминаниях Николай Степанович отметит, что, к великому сожалению, «… блестящий опыт тайной разведки мирного времени был сведён почти на “нет” во время войны…». Аналогичное положение складывалось и по линии борьбы со шпионажем. «Весь почти первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов не интересовался совсем, и потому она велась бессистемно, чтобы не сказать спустя рукава», – подводит печальный итог Батюшин.

Но успехи были, причём не только в борьбе со шпионажем. В середине 1916 года генералу Батюшину в срочном порядке поручается выполнение государственных задач особой важности, связанных уже с внутренними врагами. К таким был причислен ряд финансовых воротил, нагло обирающих страну. Их обширные связи вели к самой императрице и её фавориту Григорию Распутину.

Первым в разработку контрразведки попал ближайший сподвижник Распутина банкир Дмитрий Рубинштейн. Он подозревался во многих грехах: в связях с немецким капиталом, в финансовых операциях в его пользу, в дискредитации рубля, в спекуляции хлебом на Волге и других. Но самым громким делом стало так называемое дело о сахарозаводчиках. Поводом для расследования комиссией, созданной Батюшиным из квалифицированных офицеров контрразведки, явилось исчезновение с российского внутреннего рынка сначала сахара, затем хлеба и других предметов первой необходимости.

Батюшин добился ареста Митьки (таково было прозвище Рубинштейна), у которого при обыске, кстати говоря, был обнаружен секретный документ штаба Третьей армии. Но Февральская революция спутала все карты. Двадцать восьмого февраля Митька Рубинштейн был освобождён из тюрьмы «восставшим народом», как писали газеты того времени.

Новоявленные демократы февраля решили поквитаться не только с царём, но и с его министрами и верными ему людьми. Поэтому восьмого апреля в Петрограде арестован был уже сам Батюшин.

Но глава разведки и контрразведки не был бы таковым, если бы не сумел бежать. В ноябре 1917-го после отъезда из революционного Петрограда Батюшин оказался в одном из городов Крыма, где работал простым почтовым служащим. Затем он вступил в ряды Добровольческой армии, но быстро понял, что у Белого движения нет никаких перспектив, а идеи большевиков овладевают широкими народными массами. Ему, ярому монархисту, человеку принципиальному, трудно было ужиться с такими, как Деникин, Алексеев, Врангель и другие либерально настроенные деятели Белого движения. И белые, в свою очередь, не любили монархистов, особенно тех, кто служил в жандармерии, тайной полиции, контрразведке. И ещё: профессионал Батюшин быстро выяснил, что поставками в Белую армию занимаются те же нечестные на руку люди, против которых несколько лет назад работала его комиссия.

И генерал-майор Батюшин принял непростое для себя решение эмигрировать в Югославию. Он эмигрировал, не дожидаясь разгрома Белой армии в Крыму. Из писем жены он знал, что сын его воюет в Красной армии. Разве мог он воевать против своих детей?

За границей Николай Степанович занимался общественной деятельностью и литературным трудом; в эмигрантских организациях не состоял. Он тайно переписывался с женой до 1937 года. Волна жесточайших репрессий и страх за судьбу родных и близких заставили прекратить переписку навсегда.

В 2004 году к 130-летию со дня рождения Батюшина его прах было решено перевезти в Россию и перезахоронить. Фонд помощи ветеранам и сотрудникам ФСБ дал деньги, зафрахтовал самолёт.

… Двадцатого октября 2004 года в Москве было холодно, накануне лил дождь. Но в аэропорту было немало журналистов, операторов с телекамерами. И конечно же, присутствовали родственники, среди которых были внук и правнук Николая Степановича.

Самолёт из Брюсселя приземлился с небольшим опозданием. Так по распоряжению Президента России специальным рейсом был доставлен прах Николая Степановича Батюшина. Почести русскому генералу от контрразведки отдали ветераны спецслужб и президентская рота Почётного караула.

* * *

Это продолжалось уже несколько месяцев. Вся Москва была в ловушках, западнях и засадах. Чекисты караулили его во всех злачных местах: трактирах, притонах, «малинах»; устраивали засады в местах предполагаемых конспиративных квартир. Казалось, ещё немного – и Кошельков будет пойман. Но каждый раз он оказывался наглее, хитрее, изворотливее – и благополучно уходил.

… В прокуренном кабинете Ершова кроме него сидели Отман, Курбатов, Мальцев и ещё двое. Молчали, сказать было нечего. Неделю назад сотрудники ЧК, не имевшие отношения к их особой группе, чуть было не утёрли им нос, едва не взяв Яньку Кошелькова. А дело обстояло так. Они пришли арестовывать крупного спекулянта Миклашевского, а у того гостил сам Кошельков. Кошельков заметил подходящих к дому чекистов и через чёрный ход выбрался на улицу. Там он нос к носу столкнулся с двумя находящимися в засаде сотрудниками; в отличие от людей группы Ершова, эти двое не видели фото Кошелькова. Поэтому, когда перед ними внезапно появился представительный, хорошо одетый человек, они попросту растерялись. В отличие от Кошелькова, который в подобных ситуациях всегда проявлял незаурядное хладнокровие.

– Кто такие? – грозно накинулся он на молодых чекистов. – Кого ждёте? Предъявите документы!

– А вы… Вы кто? – спросил кто-то из них робко в ответ.

– Я – Петерс.

Молодые чекисты и Петерса не видели ни разу, но, конечно же, слышали, кто он такой. Поэтому тут же отдали документы. Кошельков на них бегло глянул, положил в карман. Потом спокойно достал свой маузер и пристрелил обоих. Документы забрал с собой.

И вот не далее как вчера Кошельков со своими подельниками заявился в одну из воинских частей: чинно, представительно, на машине. Предъявив документы сотрудников ЧК, они хладнокровно расстреляли командира части, начальника караула и двоих часовых. После этого проникли на склад, забрали пистолеты, патроны, гранаты и даже захватили пулемёт.

… Люди из группы Ершова по-прежнему молча смотрели друг на друга; некурящий Сергей Генрихович морщился от табачного дыма. Наконец, Ершов прервал молчание:

– Дзержинский вне себя. Завтра ждёт меня и вас, – кивнул он на Отмана и Курбатова, – в десять ноль-ноль. Разговор будет суровый.

* * *

Свет настольной лампы падал в лицо сидевшей перед ним молодой женщине. Следователь Фельдман обычно начинал допрос с молчаливого изучения подозреваемого, в дальнейшем – приговорённого. «А ведь красивая, стерва», – подумал он, не сводя с женщины глаз. Потом пододвинул стул, на котором сидел, поближе к столу.

– Итак, приступим. Фамилия, имя, отчество?

– Савельева Анна Никаноровна.

– Возраст?

– Двадцать пять от роду.

– Место рождения?

– Здесь, в Москве родилась.

– Социальное происхождение?

– Это как?

– Из рабочих, крестьян, дворян, мещан, служащих?

Женщина слегка задумалась:

– Из мещан… вроде бы.

– Род занятий?

Она опять задумалась:

– Раньше на почте работала.

Фельдман ещё ближе подвинул стул.

– Это раньше… а сейчас?

Ей нечего было сказать. Фельдман приподнялся на стуле.

– Молчишь? Так я за тебя отвечу. Нынешнее твоё занятие – спекуляция и контрабанда; перепродажа ворованного с государственных складов. Знаешь, что за это бывает? Твоему Миклашевскому не отвертеться от расстрела. Хочешь вслед за ним, контра поганая?!

Он наблюдал за её испуганным лицом: «Нет, она в самом деле хороша. Сейчас бы с ней где-нибудь в другом месте… Неужели и её в расход?»

Между тем Анна разрыдалась:

– Да никакая я не контра… я с блатными имею дело.

– С кем именно?

Савельева пришла в себя.

– Я… я любовница Яньки Кошелькова.

Если бы в это время за окном раздался мощный взрыв, Фельдман и то бы не был так шокирован, как после услышанного. Пенсне самопроизвольно подскочило у него на носу:

– Что, что?!

– Я любовница известного бандита Кошелькова.

Следователь Фельдман резко поднялся, обошёл стол и, подойдя к Анне, склонился, опершись одной рукой на край стола.

– И ты это можешь доказать?

– Он сам любил повторять, что он – Кошельков. Он у меня не раз ночевал.

– Ха… этого мало.

Теперь уже Анна с каким-то тайным чувством превосходства посмотрела в лицо следователя:

– Если вы передадите меня из ЧК в уголовку, я вам сообщу такое…

Фельдман и сам был готов передать её в уголовный розыск, где бы ей светил срок, а не расстрел.

– Обещаю передать.

Анна Савельева выговорила не сразу, слишком уж непросто было произнести подобные слова:

– Он мне рассказывал, как чуть было… чуть было не убил Ленина. И этот… как его… пистолет показывал, который отнял у него.

* * *

Дзержинский срочно куда-то уехал, поэтому совещание проводил Петерс – его заместитель и одновременно глава московской ЧК. Кроме Ершова, Отмана и Курбатова присутствовали заместитель Петровского Вайнштейн и ещё один человек, с окладистой чёрной бородой, в строгом костюме-тройке.

Петерс нервно вышагивал взад-вперёд по кабинету.

– С момента покушения на товарища Ленина прошло пять месяцев, на дворе июнь. Деникин уже недалеко от Москвы. А они одного бандита ликвидировать не могут! Что это: саботаж? А я уж именно так начинаю думать…

При слове «саботаж» Петерс бросил недобрый взгляд на Сергея Генриховича. Тот понял, но взгляд выдержал.

Глава московской ЧК распалился не на шутку:

– Ведь до чего дошло: мало того, что этот Кошельков благополучно минует все засады, убивая направо и налево, так он ещё, используя документы сотрудников ЧК, взялся грабить воинские части!

Петерс слегка успокоился, сел за стол, перевёл взгляд на Ершова:

– Что скажете, Фёдор Фёдорович?

– Что сказать… я два раза писал рапорты с просьбой отправить меня на фронт…

Петерс стукнул кулаком по столу:

– Бежать? Это просто. Но кому нужно ваше малодушие? Поймите же: то, что произошло с товарищем Лениным, – это пощёчина всем нам! Не умеете работать – учитесь, – налил в стакан воды из графина, выпил и продолжил: – В общем, так: даём вам две недели на то, чтобы уничтожить этого Кошелькова. Две недели, только две недели. А не справитесь – разговор будет другой.

Последующие минуты казались бесконечными, никто не решался заговорить. Первым прервал молчание Вайнштейн:

– Послушайте, неужели у вас нет каких-то новых идей, кроме как устраивать засады?

Сергей Генрихович понял, что пора высказаться ему. Он поднялся, поправил пиджак. Ранее в Московском уголовном сыске всегда было принято докладывать стоя.

– Есть одна мысль.

– Какая?

– Мы арестовали по делу контрабандиста Миклашевского некую Анну Савельеву, которая заявила, что является любовницей Кошелькова. Я лично допросил её, и она сообщила, что Кошельков мечется, как затравленный зверь, и решил срочно убраться за кордон. Для этого ему нужна валюта. Золота и драгоценностей у него вдоволь, но ведь их надо ещё сбыть. А связей за рубежом у Кошелькова нет. Поэтому без валюты ему первое время не обойтись. Он два раза совершал налёты на валютчиков и оба раза оставался ни с чем. В первом случае сам чуть не получил пулю. А во втором его добыча составила лишь несколько тысяч немецких марок, которые в нынешней Германии, где сильнейшая инфляция, мало чего стоят, а значит, никому не нужны. Вот если бы франки… а ещё лучше – доллары. Поэтому без валюты первое время ему не обойтись.

– И какой же вывод? – спросил Петерс.

– А вывод такой, что можно сработать «на живца».

– Это как?

– Наш человек под видом иностранца интересуется… ну, например, произведениями искусства, предлагает за них те же самые доллары… франки…

Вайнштейн сразу парировал:

– Но это должен быть человек, которого, во-первых, в Москве никто не знает; во-вторых, он должен владеть хотя бы одним иностранным языком; а в-третьих, он должен иметь опыт подобной работы – идёт-то он к бандитам, а не к тёще на блины. И где взять такого человека?

Отман молчал, понимая, что его идея попахивает утопией.

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Юргенс? – обратился Петерс к человеку с бородкой, который до этого молчал.

– Я хочу сказать, что у меня есть такой человек.

* * *

– Ершов?.. Откуда ты взялся, ты же убит? – Алексей Балезин с неподдельным удивлением смотрел на однополчанина.

– Как видишь, живой, – улыбнулся тот.

Обнялись. Оба высокие: один светловолосый, другой чернявый, похожий на цыгана – они стояли друг против друга и не верили, что встретились. Поручик Балезин, до того как стать командиром пулемётной роты, командовал первым взводом, прапорщик Ершов – вторым. Три года назад в Карпатах при обстреле русских позиций австрийский снаряд прямым попаданием угодил в блиндаж. Все погибли. Но оказалось – не все. Прапорщик Ершов за пару минут до этого вышел по нужде. И остался жив. Но больше его никто не видел.

– Так ты, получается… – не договорил Алексей.

– Получается, что был ранен, но в полк не вернулся… можешь считать, дезертировал… я не боюсь этого слова. Я член РСДРП с тысяча девятьсот тринадцатого года и был направлен для работы в армии.

– Я догадывался…

– Знаю, что ты догадывался, особенно когда мою «Окопную правду» солдаты ненароком растащили на самокрутки. Спасибо, Алексей, что не донёс.

– Я русский офицер, а не доносчик.

– А я чист перед своей партией. Осуждаешь?

– Бог тебе судья.

– У нас, большевиков, Бог не в почёте. Впрочем, хватит о личном. Садись, перейдём к делу.

Ершов во всех деталях, подробно обрисовал обстановку, начиная с шестого января, то есть с происшествия с машиной Ленина. Закончил словами:

– Нам отпущен срок две недели. На тебя, Алексей, мы возлагаем большие надежды. Мне доложили, что после нашей пулемётной команды ты служил в контрразведке у Батюшина и многому научился. Но имей в виду: работа среди бандитов отличается от работы с вражескими агентами.

В это время в кабинет вошёл Курбатов.

– Знакомьтесь, мой заместитель Курбатов Пётр Иванович, начальник отдела Московского уголовного розыска.

Балезин и Курбатов пожали руки. Ершов продолжил:

– Для Москвы, Алексей, ты человек новый. Кроме нас с Петром Ивановичем и Юргенса, тебя никто не знает. Двух ребят для связи мы тебе дадим. И ещё, ты должен познакомиться с одним человеком. Сегодня же, он ждёт. Криминальный мир Москвы он знает, как никто другой. Его зовут Отман Сергей Генрихович.

Услышав это имя, Алексей замер.

– Что с тобой?

– Так, ничего, – замялся Балезин.

Фёдор взял листок бумаги, написал адрес и протянул Балезину. «Старославянсякий, 15, квартира 38», – прочитал тот и снова замер. Неужели случай в очередной раз вмешивается в его судьбу?

– Да что с тобой? – встревожился Ершов. – Ба! Да ты, наверное, голодный. Слушай, Петро, – кивнул он Курбатову, – сообрази кипяточку. У меня есть хлеб, немного сала и несколько леденцов. Пора отобедать.

В это время в кабинет вошёл Юргенс.

– Ну как, познакомились, разобрались?

– Да мы давно знакомы, – пояснил Фёдор.

– С окопов Австро-германской, – добавил Алексей.

* * *

Он шёл по Москве июня 1919 года. Вокруг уныло, неприглядно. Извозчики попадаются редко, трамваи почти не ходят, фонари перебиты, повсюду кучи мусора. Что Питер, что Москва – прошлая весёлая жизнь оторвалась и ухнула в пропасть безвозвратно. Неужели навсегда? Народу немного. Кто-то затаился дома, молится приходу белых; кто-то наоборот – дерёт глотку на заводских митингах, призывая красных бить Колчака и Деникина. Гражданская война – она у каждого своя.

Но Алексей Балезин думал не о войне. Утверждение, что его в Москве никто не знает, было неверным. Один человек знал, и этого человека звали Ольга Сергеевна – для него просто Оля.

… Это было в сентябре 1915-го. Он долечивался в одном из московских госпиталей. Сестёр милосердия не хватало, поэтому помогать приходили монахини, студентки, гимназистки и прочие добровольцы. Он хорошо помнил их первую встречу. Эту новенькую темноволосую, с соболиными бровями, сестру милосердия он приметил сразу. Она зашла в их палату ставить уколы. Настроение у Алексея было хорошее: угроза ампутации левой руки миновала, рука заживала, и он решил немного подурачиться.

– Ой, больно! – вроде бы негромко вскрикнул он, когда игла шприца коснулась его ягодицы, но получилось достаточно звучно, на всю палату. Даже вечно спящий на соседней койке казачий есаул поднял голову и недовольно посмотрел на них.

Это ничуть не смутило новенькую. Она вколола ему всё, что полагалось, выпрямилась и с гордым видом произнесла: