Текст книги "Холодный счет"

4

Среда, 5 апреля

Страх отупляет, взгляд напуганного человека теряет осмысленность, пропадает глубина. Севастьян впервые видел женщину, сидевшую перед ним, но уже знал, что работает она учителем, уже не глупая. Немолодая, порядком за тридцать, значит, еще и жизнью умудренная, а смотрела на него глазами испуганной овцы. Лицо вытянуто, рот приоткрыт, взгляд, как будто маленько не хватает. А женщина довольно-таки симпатичная, особенно если вернуть ее лицу одухотворенность. Довольно-таки высокая, стройная, длинные сильные ноги, упругие бедра. И одета со вкусом, хотя и недорого.

– А если он меня за это накажет? – спросила она.

– Кто накажет, насильник?

Женщина возвращалась с работы, от остановки шла через пустырь, одна, в темноте, словом, все условия для встречи с насильником. И тот ожиданий не обманул. Напал, изнасиловал и ограбил. Хорошо, не убил. И даже не избил.

– Ну да.

– Ольга Илларионовна, давайте успокоимся! – Севастьян сложил вместе ладони. Очень хотелось успокоить женщину и пробудить в ней здравый смысл.

– Я спокойна! – Дробнякова также сомкнула ладони у груди.

– Вы пишете заявление, мы находим преступника, он получает срок… Шесть лет за изнасилование плюс разбой, не побоюсь этого слова… Ну так что?

– А можно без заявления?

– Можно сделать так, чтобы никто ничего не знал. Тихо проведем розыск, тихо проведем следствие, тихо пройдет суд… Но без заявления нельзя! – отрезал Севастьян.

Он силком Дробнякову в отдел не тянул, сама пришла, но упрекать ее в том нельзя. Смена настроения в ее случае – дело обычное.

– Ну, хорошо…

Севастьян улыбнулся, вынул из папки чистый лист бумаги, положил перед женщиной, дал ей авторучку, объяснил, как и что нужно писать. А сам тем временем нашел папку, в которой у него хранились фотографии насильников. Не надо картотеку ворошить, у опытного опера все под рукой. Только вот начальство этого не ценит. Тридцать девять лет вот-вот исполнится, а Севастьяна только-только к званию «майор» представили. После назначения на должность старшего оперуполномоченного. Все-таки не зря он боролся с зеленым змием, скоро год, как ни капли в рот.

И еще в зачет пошло убийство Лизы, вернее, раскрытие по этому делу. Долгов свою вину отрицал, но звезды на небе выстроились против него. Биологических следов на его одежде не выявили, но их просто могло не оказаться, поскольку насильник и убийца, как выяснилось, пользовался презервативом, зато на косынке обнаружили следы его крови. И под ногтями потерпевшей нашли его эпидермис.

Сначала Долгов уверял, что Лиза поцарапала его в автобусе. Она его царапнула, он от боли вышел из себя, сорвал с шеи косынку, приложив ее к ране. Свидетелей этой сцены не нашлось, Долгов начал выкручиваться, оказалось, что с Лизой он сцепился на улице, но и в этом случае никто не смог подтвердить его показаний, в том числе и дружок Василий. В конечном итоге Долгов запутался и оказался на скамье подсудимых. И получил четырнадцать лет колонии строгого режима. В тот день Севастьян едва не напился. Сережки, кошелек и телефон Лизы так и не нашли, возможно, суд наказал невиновного. Если так, то в этом есть и его заслуга. Значит, не все он сделал, чтобы найти настоящего убийцу.

Он открыл папку, первой там лежала фотография Харитонова с пометкой, когда насильник и грабитель освободился и встал на учет к участковому. С февраля он в городе.

– Вот он!

Дробнякова даже не стала разглядывать другие фотографии, сразу показала на Харитонова.

– На Герасима похож!.. Ну из «Муму» Тургенева! – непроизвольно выдала она.

– А какой там Герасим? – удивленно повел бровью Севастьян.

– Ну какой… Угрюмый, строгий… Усердный…

Он вскинул обе брови. Хотелось бы знать, в чем Харитонов такой усердный.

– Глухое упрямство и немая ярость, вот! – с непонятным чувством облегчения выдохнула женщина.

– Муму Герасим утопил, вам повезло больше.

– Не знаю…

Дробнякова расписалась под заявлением, Севастьян взял бумагу.

– Все? – спросила женщина.

– Увы.

Севастьян представлял Министерство внутренних дел, а изнасилованиями занимался Следственный комитет, и с заявлениями обращаться полагалось туда же. Но людям же не объяснишь, первым делом они идут в полицию. Впрочем, следственный отдел по Старозаводскому району находился рядом через дорогу, даже машину не пришлось брать.

Потерпевшую Севастьян оставил в коридоре, а к Милованову зашел сам. Илья Данилович печатал на клавиатуре компьютера, глядя на лист бумаги, лежащий перед ним. Выражение лица флегматично-скучающее, даже сонное, но пальцы по клавиатуре летали.

– Что там у тебя, Севастьян Семенович? – даже не глянув на Крюкова, спросил он.

– Изнасилование, заявление вот.

– Это к Фролову, я изнасилованиями не занимаюсь.

– В смысле не насилуешь?

Милованов оторвался от компьютера и глянул на Севастьяна.

– И это тоже, – едва заметно улыбнулся он, оценив шутку на троечку.

– А Харитонов насилует.

– А разве он освободился?

Милованова, помнится, заинтересовала история с давним изнасилованием, он даже делал запрос, не освободился ли Харитонов раньше назначенного срока. И Канареева допрашивал, и даже худощавого мужчину с длинным носом искал, во всяком случае, давал поручение найти. В общем, к делу он отнесся со всей серьезностью.

– Освободился. И сразу за старое.

– Гражданочка где?

Милованов отодвинул в сторону ноутбук, Крюков открыл дверь, собираясь пригласить в кабинет потерпевшую, но Дробнякова исчезла. Как вскоре выяснилось, женщина ушла, не попрощавшись, дежурный на выходе даже не пытался ее остановить.

– И что это значит? – спросил Милованов.

Они стояли на крыльце под широким железобетонным козырьком, ветер, косой снег с дождем, но в этом сыром холоде хоть и смутно, но уже угадывалось дыхание весны. Милованов даже пиджак не застегнул, не холодно ему.

– Боюсь, что передумала заявлять, – пожал плечами Севастьян.

– А чего бояться? Баба с возу, как говорится…

– А если Харитонов снова кого-то изнасилует? И на этот раз убьет.

Милованов кивнул, без долгих раздумий соглашаясь с Крюковым.

– Заявление у нас, возбуждаем дело, задерживаем подозреваемого.

– А если Дробнякова откажется от заявления?

– Ты объяснил ей, что это невозможно?

Севастьян цокнул языком. Не объяснял он потерпевшей, что дело об изнасиловании обратного хода не имеет, под подпись это правило не довел. И направление на медицинское освидетельствование не выписывал, думал, следователь этим вопросом займется. И потерпевшую допросит в том числе. Но выписывать некому, допрашивать некого. В сущности, у следствия нет оснований возбуждать уголовное дело, а без этого Харитонова задерживать нельзя. А он опасен, очень опасен, даже Милованов это понимал.

– Надо вернуть потерпевшую, – решил он. – Поговори с ней, объясни, кто такой этот Харитонов, пристыди, в конце концов, скажи, что из-за нее еще кто-нибудь пострадает. Я направление на освидетельствование выпишу, позвоню, скажу, чтобы без очереди приняли…

– Я все понял.

Севастьян вернулся в свой отдел, зашел к начальнику розыска, объяснил ситуацию. Майор Пасечник поглумился над ним в привычной своей манере – из-за того, что потерпевшую упустил. Но уговаривать его не пришлось, Харитонов действительно опасен, за одним изнасилованием запросто могло последовать другое, возможно, с летальным исходом.

Дробнякова жила на окраине города, на Северной улице, Севастьян мог бы добраться до места за пятнадцать минут, но застрял в пробке на железнодорожном переезде. Уже темнело, когда он подъехал к бревенчатому дому за хлипким забором из штакетника. Подъехал, посигналил, но ни одна занавеска в окне не шелохнулась. И дверь не открылась. Возможно, Дробнякова еще только находилась на пути к дому. Она оставила номер своего телефона, Севастьян позвонил ей, но напоролся на временную блокировку.

Севастьян нашел автобусную остановку, о которой говорила потерпевшая, дом находился довольно далеко от нее, не меньше километра, если идти по улицам. Но имелась возможность сократить путь через пустырь. От остановки в сторону Северной улицы вела одна-единственная тропинка, теряющаяся в зарослях молодого березняка, уже окутанного вечерней темнотой.

К остановке подъехал автобус, из него вышли женщины, две пошли по улице, а третья свернула на тропинку и очень скоро исчезла в темноте. Неужели Дробнякова? Если да, то такую дуру еще поискать надо. Не могло ж ее на горяченькое потянуть?

Севастьян не стал идти за женщиной, не хотел ее пугать. Объехал пустырь, женщина сама вышла к нему, в свете фонаря Севастьян разглядел ее. Немолодая уже, лицо в морщинах, но спину держит ровно, даже под тяжестью хозяйственной сумки походка бодрая, и роста она примерно такого же, как Дробнякова. А еще свернула к ее дому, открыла калитку, а затем и дверь. В окнах зажегся свет. Видно, мать Дробняковой вернулась. Сейчас разложит продукты, поставит чайник и затопит печь, обычное дело. А там и дочь вернется…

Но время шло, а Дробнякова не появлялась. Севастьян позвонил ей снова, но с тем же результатом. Тогда он побеспокоил женщину, которая действительно оказалась матерью потерпевшей.

Варвара Евгеньевна и сама не знала, куда могла деться дочь, позвонила в школу, но Ольга там с утра не появлялась. Позвонила подруге, но и та ничего не смогла сказать. А других подруг у Ольги нет. И молодого человека тоже. Ни бывшего мужа у нее, ни настоящего. А ведь ей уже тридцать шесть, и внешность приятная, не красавица, но очень даже ничего. Для своих лет.

– Не складывается у Ольги личная жизнь, – в ответ на вопрос Севастьяна вздохнула Варвара Евгеньевна. – Всякое дерьмо к порогу прибивается, а оно нам надо?

– Да уж дерьмо.

– И это… Приходит вчера, растрепанная, пальто мятое, платье порванное… Ну откуда такие ироды берутся?

– Из колонии строгого режима.

Севастьян показал фотоснимок Харитонова, но Варвара Евгеньевна покачала головой. Может, и видела где-то, но знакомства Ольга с ним не водила.

Севастьян знал, куда обратиться, чтобы установить местонахождение человека по его телефону. Мобильник у Ольги оказался вполне современный, с функцией GPS-навигации, к тому же находился в активированном состоянии, это значительно упростило дело. Запрос оператору сотовой связи дал результат, телефон обнаружился в районе перекрестка двух дорог, одна из которых вела в Питомник, а другая – на станцию Лесная. Возможно, телефон выбросили из машины, и сделать это мог человек, похитивший Ольгу.

Севастьян забил тревогу, отправил наряд к дому Харитонова, но подозреваемого на месте не оказалось.

Старший наряда опрашивал сестру Харитонова, когда подъехал Севастьян. Худенькая женщина с фигурой подростка и возрастными морщинами на лице стояла под фонарем во дворе восьмиквартирного дома старой постройки, в одной руке зонт, в другой – сигарета. Холодно, мокрый снег, а окно в квартире на первом этаже настежь, сразу три детские мордашки на улицу выглядывают, мал мала меньше, мальчишки беззубо улыбаются, девчонка с неподвижной улыбкой непонятно кому машет рукой. Женщина поглядывала на детей, но не окрикивала, окно закрыть не заставляла. Дети ее, но квартира на первом этаже, если кто вдруг вывалится, не страшно.

– Если бы я знала, где Леня, я бы сказала!.. – говорила она, глядя на Севастьяна.

Почуяла в нем начальника, подобралась, но в лице не изменилась.

– Вот он у меня уже где! – Бросив окурок себе под ноги, она двумя пальцами ткнула себя в горло. – Не успел вернуться, уже достал!

– Чем достал? – спросил Севастьян.

– Да всем!.. Квартира маленькая, а нас восемь человек, дети, мать не встает. Ваньку моего пить заставляет, а ему нельзя… И мне тоже!

Женщина провела пальцем под нижним веком, не слишком ли пухлые мешки под глазами?

– Почему это нельзя? Очень даже можно! – нахально улыбнулся капитан Мошкин. – Если со спокойной совестью! Скажи, где брат, Валя, и пей спокойно!

Лицо у парня широкое, круглое, а глаза маленькие. Севастьян покачал головой, глядя на него. Улыбка никого не портит, но если есть исключения, то это капитан Мошкин. Уж кому нельзя улыбаться, так это ему.

– Кому Валя, а кому… Не знает Валентина Олеговна, где ее брат! – буркнула женщина. – Сказала же, что не знает!

– А машина у Валентины Олеговны есть? – спросил Севастьян.

– Машина есть у ее непутевого мужа, – фыркнула Валентина, кокетливо глянув на него. – «Четверка» убитая.

– Убитая или уже воскресла?

– Да нет, мертвая… Но Леня на ней ездит! Некрофил чертов!

– Если бы только некрофил…

Севастьян записал номер машины, нужно будет объявить ее в розыск. Как и самого Харитонова. Никуда не денется от него грабитель и насильник…

5

Вторник, 25 апреля

Церковь стоит ровно, шатер колокольни, купола на месте, как свечи тянутся к Богу, так и они к небу. Только свечи погасшие, и кресты сорваны с маковок, и с куполов слезла позолота. Окна, двери выломаны, кровля сорвана, на крыше сиротливо жмутся друг к дружке две березки, хоть какая-то жизнь в заброшенном храме.

Плотно укатанная грунтовая дорога с межколейной на ней травой, слева от церкви деревянные дома вразнобой, под разными углами к проселку, как будто с неба просыпались, где упали, там и встали. Дома разные, один красный в два этажа, другой желтый, маленький четырехстенок, остальные и вовсе некрашеные, сараи, дровники, теплицы, прицеп от трактора со снятым колесом, и никаких заборов, разве что огороды тонкими жердями обнесены, да и то не везде. Ни палисадников, ни деревьев под окнами, снег уже сошел, но молодая трава сквозь прошлогоднюю пока не продирается. Словом, из зеленого в селе только тоска. И змий в сельпо.

Севастьян уже побывал в магазине, водку не брал, но с продавщицей поговорил. Видела она мужчину, похожего на Харитонова, затоваривался в сельпо. И молоко у какой-то Сергеевны брал…

Дорога обогнула церковь, рекой сквозь березовую рощу повела к Моровому озеру, где-то там на высоком берегу среди высоких сосен притаился дом, в котором, возможно, нашел прибежище Харитонов.

Третья неделя пошла, как о нем ни слуху ни духу. Вместе с ним пропала и Дробнякова. Первое время Варвара Евгеньевна места себе не находила, а потом будто успокоилась, Крюков решил, что мать получила весточку от дочери. Подтверждений этому не нашел, но от души слегка отлегло.

Севастьян не поленился, съездил в колонию, где насильник отбывал срок, плотно пообщался с начальником оперативной части, тот поинтересовался Харитоновскими дружками и выяснил, что у одного из них есть дом на берегу Морового озера. Некто Лясов звал всех к себе в гости, обещал царскую охоту и баньку.

Чем ближе к озеру, тем выше и каменистей русло впадающей в него реки, все круче валуны у берега. Дорога пошла в гору, низкие березы сменились высокими соснами, но вскоре начался спуск, причем крутой, а дорога совсем никакая, то и дело под колеса попадались камни, машину трясло, вот-вот, казалось, она развалится. Севастьян сто раз пожалел, что сунулся в эту глушь, да еще и в одиночку. Никто не верил, что здесь скрывается Харитонов, Пасечник отговаривать не стал, но в помощниках Севастьяну отказал. И, пожалуй, правильно сделал. Дорога сейчас закончится, останется спуск, переходящий в обрыв. И такое возможно, о Моровом озере ходила дурная слава, не зря его так назвали. От дурного предчувствия заныло сердце, вот-вот, казалось, оно оборвется и ухнет в самую глубину души, как машина – на дно пропасти.

Разворачиваться Крюков не стал, не для того он проехал шестьдесят километров, чтобы вернуться назад с пустыми руками, когда до цели осталось совсем ничего. До реальной цели. Там, у озера, Харитонов, больше нигде. Да и дорога слишком узкая, деревья и валуны вплотную подступают к ней, не разъехаться и не развернуться.

Тряска вдруг закончилась, под колесами приятно зашуршали мелкие камешки, спуск прекратился, дорога свернула к озеру и вывела к деревянному дому на самом берегу.

Дом деревянный, пятистенок, бревна как на подбор крупные, сруб основательный, стоит ровно – на крупных камнях вместо фундамента. Никаких резных конструкций, наличники на окна приколочены кое-как, крыша не обшита, кровля из шифера, поросшего мхом, но дом смотрелся, в нем хотелось жить. Или хотя бы посидеть час-другой за самоваром и у теплой печи.

А печь топилась, струйка дыма терялась в пышных лапах высокой сосны у самого дома. Бревна березовые в навал у сарайчика лежат, козлы стоят, пила «Дружба», пень-колода с воткнутым в него колуном, с одной стороны чурки, с другой – поленья. Людей не видно, но в доме точно кто-то есть. За домом стояла синяя «четверка», в поле зрения попадала только ее задняя часть, номера не читаются, но, вне всяких сомнений, это машина Харитонова.

Дом забором не огораживался, собаки не видно, будки нигде нет. Севастьян подъехал к самому крыльцу, вышел из машины и торопливо, но без суеты вошел в дом.

Он смог застать хозяина врасплох, Харитонов с опозданием рванул к нему навстречу, Севастьян столкнулся с ним в сенях. Сердце радостно забилось, не зря, оказывается, он перся в такую даль. И тут же тревожно застучало – Харитонов шел к нему с топором в руке. Рослый, мордастый, пышные усы в хлебных крошках. От него пахло свежим потом, забродившей махоркой и горячим борщом из кислой капусты.

– Спокойно, Леня!

Сени длинные, Севастьян мог остановить насильника на безопасном для себя расстоянии. И сделал это, направив на него пистолет. А выстрелить он мог, Харитонов это знал.

– Что за дела, начальник?

Харитонов узнал его, топор выскользнул из руки, с глухим стуком упал на пол.

– Примерку пройти надо, Харитонов!.. – Севастьян бросил ему под ноги наручники. – Примеряй!

– А если нет?

Дверь открылась, и Севастьян увидел Ольгу, живую, здоровую, и вовсе не затравленную, и не запущенную. Цветет и пахнет женщина, в глазах задорный блеск, на щеках здоровый румянец. Узнав Севастьяна, она испугалась, но не за себя, а за Харитонова.

– Ольга Илларионовна, зайдите в дом! – потребовал Севастьян.

Но женщина мотнула головой.

– Леня меня не насиловал. И не похищал. Оставьте его в покое!

– Вы в этом уверены?

– А вы в дом зайдите, сами все увидите.

Севастьян качнул головой. Не станет он заходить в дом. Харитонов – мужик сильный, никак нельзя сближаться с ним на расстояние удара.

– Да ты не бойся, начальник! – усмехнулся Харитонов.

Он поднял с полу наручники, защелкнул браслет на одном запястье, на другом. Он демонстрировал полное смирение перед законом, и Севастьян поверил ему.

В доме чувствовалась женская рука: занавески на окнах чистые, скатерть на столе накрахмаленная, телевизор на тумбочке, под ним узорная салфетка. И в окнах стекла весело блестят, и в буфете с посудой, полы некрашеные, выскоблены добела, дверь в спаленку открыта, подушки пирамидкой, под «свадебной» фатой.

На столе горячий самовар на чугунной подставке, глиняная миска с борщом, крынка со сметаной, хлеб горкой в плетеной корзинке. Тарелка только для хозяина, глянув на Ольгу, Севастьян смог представить, как она сидит, сложив руки под подбородком, а Харитонов ей на радость уплетает за обе щеки.

– Нормально мы тут живем, начальник! – Харитонов опустился на один стул, Севастьяну указал на другой.

– А телефон зачем выбросил?.. – спросил Севастьян. – Похитил Ольгу, а телефон ее выбросил.

– Так это я сама обронила, – сказала Дробнякова и отвела взгляд в сторону.

– А на пустыре пятого апреля что было?

– Игры у нас были, ролевые! – ухмыльнулся Харитонов. – А что, нельзя?

– Леня, ну ты что ты такое говоришь? – Ольга старалась вести себя раскрепощенно, но скованность и даже страх перед Харитоновым давали о себе знать.

Это сейчас она жила с ним по собственной воле, но совсем недавно она хотела посадить его за изнасилование. Злилась, правда, недолго, но тем не менее.

– Думаешь, начальник не знает, что такое ролевые игры? – ухмыльнулся Харитонов, пристально глядя на Крюкова. – Очень даже знает. Это я мужлан, а он у нас в барах с роскошными женщинами знакомится. Шампанское с ними при свечах пьет. В лепестках роз спит…

– Это ты о чем? – с напряжением в голосе спросил Севастьян.

Не нравился ему этот разговор.

– Это я о ком?.. Говорят, Лизу Петя Долгов убил, так я не верю. А ты мог, в это я поверю.

Севастьян не знал, что сказать. Оправдываться перед грабителем и насильником он не собирался. И выяснять, кто слил ему информацию о его связях с Лизой, тоже не хотел, не видел в этом смысла.

– Давай не будем с больной головы…

– Да у меня-то голова здоровая. Ольга моя живая и здоровая, а с Лизой что?

Ольга смотрела на Харитонова с открытым ртом, она и понятия не имела, кто такая Лиза. Севастьян выразительно глянул на нее.

– Хочешь о ней поговорить? – спросил Крюков.

– Да нет, дело прошлое.

– А то бы я послушал.

– Ехать тебе пора, начальник!

Харитонов откровенно злорадствовал. Еще бы, дело об изнасиловании возбудили, но продолжения оно не получило – за полным отсутствием улик. А похищение Дробняковой разваливалось на глазах. Попробуй докажи насилие над личностью, когда Ольга всей душой за своего похитителя. Баба она одинокая, вниманием противоположного пола не избалованная, а тут целый мужик в подарок, дом на природе, какое-никакое хозяйство, жизнь, можно сказать, только начинается.

– У участкового когда отмечался? – спросил Севастьян.

– Зачем? Я от звонка до звонка отмотал, мне отмечаться не надо.

– Паспорт получил?

– Это не преступление.

– Это показатель. Боишься ты в Старозаводск соваться, что-то нечисто с тобой.

– А что мне там делать? Сестра волком смотрит, а здесь у нас все на мази… Все в порядке, да, Оленька?

Дробнякова зарумянилась, влюбленной кошкой глядя на Харитонова.

– Живем душа в душу… Корову завести решили, а то за молоком далеко ходить, картохи насадим, заживем! – расправил плечи Харитонов.

Ольга затаенно улыбалась, глаза полные глупого бабьего счастья. Учительницей в школе работала, быт худо-бедно в городе налажен, все бросила, забилась в глушь ради любимого… Насильника.

– Вы согласны так жить, Ольга Илларионовна? – спросил Севастьян, внимательно глядя на женщину.

Она могла не отвечать, и без того все ясно. Может, и не все устраивало ее в этой жизни, но плюсы явно перевешивали минусы, а раз так, то с Харитонова можно снимать наручники.

– Ну конечно! – Дробнякова улыбалась, как отличница, которой хотели поставить тройку за экзамен, но вдруг предложили пересдачу.

– Ну тогда давайте пишите объяснение, претензий к гражданину Харитонову не имеете, и я поеду.

– Ой, вы же голодный с дороги! – засуетилась женщина.

Сначала она накормила гостя, только затем расписалась в своем позитивном отношении к своей новой жизни. Севастьян взял объяснение, обязал гражданку явиться к следователю и отправился в обратный путь. С твердым убеждением, что Харитонов как минимум похитил Ольгу. Может, этот жук и смог перекроить сознание перезревшей девы, но опытного опера ему не обмануть. Черное нутро белой краской не закрасить.