Текст книги "Ах, любовь,что же с нами ты делаешь…"

Последующая цепь событий настолько властно захватила Ергашова, так впаялась в его сознание, так разбередила душу, что и теперь, спустя много лет, ему понадобилось время, чтобы нахлынувшие воспоминания текли ровной чередой.

* * *

Поездка в Софьино складывалась блестяще. В леспромхоз приехало немало гостей. Их ждали с распростертыми объятиями. Вместе с Титцевым и Ергашовым в «УАЗе» были начальник планового отдела объединения Петр Исаевич и председатель профсоюзного комитета «Ирошиобллес» Семен Павлович, или профбог, как его все звали в глаза и за глаза. Вел машину Ефим Настырлов: мужик в годах, бойкий на язык, начинавший свой трудовой путь в Сотинске. В том городе некогда Титцев прошел путь от мастера стройучастка до начальника строительного управления, затем перешел на руководящую должность в местный исполком, откуда его взяли начальником тамошнего леспромхоза, по тем временам одного из крупнейших в области. Затем в трудовой книжке «чина» и появилась запись: «Начальник производственно-технического отдела «Ирошиобллес». И повсюду его сопровождал шофер Настырлов. Вел он себя с начальством непринужденно, по всему было видно, что связывают их не одни производственные дела. Проши не Север, но город сибирский, потому общих интересов всегда у рядом работающих людей, хоть отбавляй. В Сибири в те годы многие большие планы решались зачастую на природе. Расстилался в погожие летние дни в живописном местечке стол-самобранка, под тосты и обильную еду велись разговоры, веселые и серьезные. Данное здесь каким-то чиновником слово, было крепче алмаза. Такова традиция. Никто ее не смел нарушить, разве что вмешательство только с самого высокого «верха».

Софьино понравилось Ергашову. Добротный современный поселок. Архитектурно грамотно и с выдумкой спроектированы улицы. Здания учреждений, организаций и конторы предприятий выгодно отличались своей внешней отделкой от стандартных контор даже Ельничного. Здесь немало кирпичных построек, отопление почти сплошь центральное, а в медвежьем углу – это редкостное социальное благо. Во всем ощущался достаток: богато убранные витрины магазинов, хорошо одетые люди, снуют личные авто, что в ту пору было символом преуспевания. Располагается поселок на правом берегу Шерги, впадающей в Ирошу. Отсюда к лесным делянкам вели дороги, действующие круглый год, а это могли себе позволить только такие леспромхозы, у которых необозримые лесные массивы со спелой древесиной. Лучшая техника – валочно-пакетирующие и сучкорубные машины направлялись прежде всего сюда, в Софьино. Здешнему деревообрабатывающему цеху позавидуют многие комбинаты, даже ДОК «ДальСеверЛес», который и представлял на торжествах Ергашов. Людей в поселковый клуб набилось видимо-невидимо. Софьино отмечало юбилей широко и щедро. После торжественных речей и концерта все, получившие открыточку – приглашение на вечер, собрались в просторном принаряженном актовом зале леспромхоза. За праздничным столом Ергашова усадили по левую руку от Титцева, а по правую руку от того – привлекательную женщину. Аристарх узнал ее сразу. Она рассказала в клубе о важных страницах из истории района и зарождения леспромхоза, о славных людях, кем гордится поселок. В лице незнакомки было что-то от красоты древних эллинок: правильные черты слегка смуглого лица, прямой тонкий нос, плавный рисунок губ, темные волосы с каштановым отливом. Как только Титцев вышел из-за стола, Аристарх ближе придвинулся к женщине.

– Извините, может быть, отрываю вас от мыслей. Вы так замечательно рассказали о Софьино. Столько привели фактов из истории гражданской войны, как тут люди воевали тогда с бело-чехами. Никогда бы не подумал, что вы работник леспромхоза. Да, меня звать Аристарх, фамилия Ергашов. Я приехал из Ельничного.

Женщина улыбнулась и без всякой рисовки просто ответила:

– Спасибо на добром слове. Только я не лесник, а учитель истории. Участвую в местной художественной самодеятельности. Меня звать Лена. Стоянова Елена.

«А какие у нее глазищи! – восхитился про себя Аристарх. – Крупные, выразительные, серо-голубые». Он наполнил рюмку соседки сухим вином, а свою – коньяком.

– Давайте, Елена прекрасная, поднимем штоф за знакомство.

– Простите, не расслышала, очень шумно, как вас звать?

– У меня не имя, а настоящий анахронизм.

– Полно интриговать, как вас окрестили? И чтобы без всяких угадаек, – и молодая женщина шутливо погрозила ему пальцем.

– Что же, получайте: А-ри-старх.

Лена забавно фыркнула и поднесла к губам салфетку. И тут вокально-инструментальный ансамбль Софьино повел мелодию модной еще тогда песни про Карелию, которая будет так долго всем сниться. Руководитель ансамбля подошел к Лене и протянул ей микрофон:

– Леночка, мы вас заждались.

Она помахала Ергашову ладошкой и направилась к сцене. Мелодичный и теплый ее голос окутал зал. Столики пустели. Это поднимались пары. Шуршали в танце нарядные платья, что-то шептали мужчины своим дамам на ушко. В перерыв, когда Лена устроилась за столом рядом с ним, а Титцев уже успел перекочевать подальше к своим давним знакомым по Софьино, Аристарх попросил ее хотя бы разок покружиться с ним в вальсе.

– Я теперь никуда не сбегу. Сейчас будут другие исполнители, у них песни более современные. Так что держите меня за руку, не то уведут.

До следующего перерыва он не отпускал Лену от себя. Едва музыка утихла, к Ергашову подошел коренастый, плотный мужчина и попросил его выйти на улицу поговорить. Лена негодующе покрутила головкой, закусила нижнюю губу. На крыльце мужчина назвал себя и представился хирургом поселковой больницы.

– Вы наш гость, – начал он, нервно закуривая сигарету, – так что я вынужден вам сообщить, что Лена уже занята. Она моя подруга. А вы слишком назойливы, буквально держите ее в плену. Советую вам, больше с ней не танцевать.

– Ну, приятель, не надо горячиться. Давайте разойдемся, как в море корабли. Лена, насколько я осведомлен от нее, не замужем Она свободна. И ни о каком ухажере она вообще не обмолвилась ни словом. – И решительным тоном закончил: – Более того, она не прочь, если я провожу ее домой. Вам ясно.

Хирург бросил сигарету в снег и небрежно бросил:

– Вы, уважаемый, еще в жизни не натыкались на такие булыжники! И вообще, советую поскорее отчаливать из Софьино. А то, мало ли что! – взорвался мужчина и вытянул вперед массивные кулаки. – Отделаю, как бог черепаху. Лучше проваливай от греха подальше!

– Вы что, милейший, белены объелись! – в свою очередь осерчал Ергашов. – Мудрая пословица гласит: не зная броду, не лезь в воду. Тоже мне, указ его сиятельства Забубен-Задерецкого. Прощай!

Аристарх было отвернулся, намереваясь пройти в зал, как хирург с силой рванул его на себя.

– Ты что, спятил?! – возмутился Ергашов.

– Дорогой сучкоруб – лесокат! Это моя женщина, пшел отсюда! – и с этими словами хирург ткнул Аристарха своим увесистым кулаком в бок, в почку, да так, что у того перехватило дыхание.

Ему, в свое время чемпиону курса по боксу и лидеру институтской команды, внезапно подумалось, что этот нахал посчитает его еще за труса, если он спустит ему этот удар с рук. Мышцы Ергашова налились будто свинцом, злость горячим дурманом ударила в голову. Посчитать бы до десяти про себя, как учили некогда тренеры, прежде чем что-то предпринять против того, кто вознамерился вне ринга сделать ему зло, и тогда можно принять разумное решение. Но уже были упущены эти секунды. Мощным рывком Аристарх притянул хирурга за грудки и ударил его головой в подбородок. Это был жестокий прием, отработанный в мальчишечьих драках, которым он давно не пользовался. Почему он так поступил? Он толком не осознал. Что-то сработало, вот и все. А мог бы просто заломить противнику руку. Обмякшее тело хирурга Аристарх отбросил в угол крыльца. На Ергашова навалились и отволокли в сторону. За руки его крепко держали Титцев и профбог объединения «Ирошиобллес».

– Ты что, Ергашов, псих!? Чего себя и нас позоришь? – крикнул Александр Константинович.

– Да парень этот по делом дал медику. Тот сам задирался! – вступились за Ергашова немногочисленные свидетели скандала. – Можем засвидетельствовать. Хирург этот вообще бабник и нахал. Так ему и надо!

Кто-то вынес хирургу пальто, тот напялил его на себя и скрылся из глаз за ближайшим уличным поворотом. Ергашов вместе с начальством объединения вернулся в зал. Чувствовал себя прескверно. Еще бы, какая может разнестись о нем молва! Сейчас он сожалел, что не проявил благоразумия. Сдержаться бы! Сжать зубы! Завязать нервы в клубок и не связываться с этим проклятым хирургом. Просто бы оттолкнуть его и все. Но что сделано, то сделано и назад не вернешь. Титцев пытался успокоить Аристарха, дескать, ничего страшного, обойдется, время залечивает и не такое.

– Ни одна еще сибирская гулянка не обходилась без потасовок. Через полгодика все забудется. У людей своих проблем до фига. Да, если тебе с кем-то нужно поговорить, наши спальные места знаешь где, в бунгало, около конторы леспромхоза, – с этими словами Титцев куда-то ушел.

В зале Лены не было. Ергашов направился в кабинет, отведенный гостям вместо раздевалки. Рядом не было ни души. Скрипнула дверь. Через порожек, поправляя белоснежную шаль, перешагнула Елена. Взяв его за руку, сказала:

– Я с ним рассталась два месяца назад. Дружила с полгода, думала, удастся создать семью. Нет, у него на уме только преферанс, бабы и злобная ревность к любому, кто общается со мной вне школы. Он хороший хирург, но никудышный человек.

Они вдвоем вышли из конторы леспромхоза. Далеко за полночь возвращался Аристарх от Лены. Морозец разогнал хмель. И лишь сейчас он осознал, сколько сегодня совершил глупостей: нелепая ссора и потасовка с хирургом, случайное знакомство с Леной, у него и в мыслях не было изменить Зое. Все же что-то подсказывало ему, что встреча с Леной – не пустое, ни к чему не обязывающее времяпрепровождение наедине. Она с первой минуты их встречи будто запала ему в душу. Ворочаясь в гостинице на диване, припоминал тихую улочку под звездным небом, как красивая молодая женщина держала его под руку, слегка прижимая к себе. Дом из сруба на четыре квартиры стоял на отшибе поселка, среди высоких елей, усыпанных снегом. Дальше темнел бор, сливающийся с громадой тайги. Прикрытый броней ставень, обложенный вдоль завалины кубиками слежавшегося снега, дом безмолвствовал. Чем ближе ступени крыльца, тем медленнее шаг Ергашова. Вот Лена высвободила свою руку, обогнала Аристарха. Звякнули ключи, заскрипела входная дверь.

– Заходи, гостем будешь, – позвала девушка, – побалуемся чаем. Вряд ли тебе и мне до сна.

Раздевшись в махонькой прихожей, они прошли в комнату. Обстановка более чем скромная, заметил про себя Аристарх. За чаем и легким винцом Аристарх узнал о неудавшемся замужестве Елены. Ей было двадцать пять лет, когда за ней приударил шофер лесовозной машины. Парень начитанный, внешне интеллигентный. Ростом – громила, ручищи, как у гориллы. Закончив заочно техникум, он отказался от должности мастера цеха лесопиления, поскольку на машине зарабатывал большие деньги. Влюбился в нее шофер без ума. У нее никого другого на примете не было. В девках больше сидеть не хотела, потому, не раздумывая, выскочила замуж. Да шофер оказался долдоном. Как подмял под себя всю лесовозную бригаду, там никто пикнуть против него не смел, так вел себя и дома. Готовь ему из еды то и то, одевайся в школу так, а не этак, чтоб ни с кем на улице из мужиков не заговаривала, чтоб ложилась в постель тогда, когда ему надо, да чтобы без всяких там разговорчиков, ни о какой художественной самодеятельности не могло идти и речи. Хватило ее на восемь месяцев. Развелась, рассталась с ним, выпроводив его к родителям, жившим в доме в Софьино. Хорошо еще, что не прописала бывшего муженька в квартире, выделенной ей школой. А с хирургом холостяком познакомилась в больнице, где валялась с воспалением легких. Стас ею увлекся не на шутку. Предлагал руку и сердце. Она решила не повторять первой ошибки, а потому просто изредка встречалась с ним, когда в его квартире, когда у себя, лелея создать-таки семью. Но, конечно, узнала о его победах на бабьем фронте, о безумной картежной страсти. Поставила ему условие: или она, или его бабы и карты. Стас клялся, что с бабьём порвал, любит только её. Однако ночи напролет проводил с компанией друзей за преферансом. Раз силой взял в своем кабинете подружку Лены, тоже активную самодеятельную артистку. Отделался большими деньгами. С той поры Елена с ним не виделась, и прямо заявила, что между ними все кончено. Она заплакала, кляня свою неудачную бабью долю. Аристарх гладил ее волосы, горячие руки. Лена прижалась к нему и зашептала:

– С сегодняшнего дня ненавижу Стаса. А знаешь, я в школьные годы, как и все девчонки, мечтала о своем рыцаре, и представляла его таким, как ты. Высоким, стройным, с серо-зелеными глазами, с копной льняных волос. Чтобы он был таким же добрым и честным, готовым постоять за свою женщину. Только не встречались мне рыцари ни в родной школе, ни в институте, ни здесь, в Софьино. Я невезучая, у тебя ведь семья. Но я, кажется, влюбилась в тебя с первого взгляда. За столом в конференц-зале я задумала, если ты заговоришь со мной, пригласишь на танцы, я тебя не отпущу.

В окно гостиницы подглядывала полногрудая луна. С соседней кровати привстал Титцев, пьяно ухмыльнувшись, погрозил Ергашову пальцем, и рухнул в постель. Аристарх досчитал, как в детстве, до трехсот, и уснул. Все встали очень поздно, день вовсю разгорелся, начинающие здесь уже греть лучи солнца приятно гладили лицо. К обеду вместе с начальством объединения Ергашов пожаловал в гости к директору леспромхоза. Никто словом не обмолвился о вчерашнем промахе гостя из Ельничного. Улучив свободную минуту, Аристарх из прихожей позвонил по телефону Лене домой. По голосу ее он догадался, что она этого ждала и рада ему. Когда стемнело, они встретились. Уходил от нее поздно. Лена прощалась, целуя его в губы, говорила со слезами на глазах:

– Дорогой мой, знай, чтобы ни случилось, я готова придти к тебе. Только позови меня. Я готова быть всегда твоей. Мне не нужен загс. Я хочу видеть тебя всегда, жить просто рядом, не разбивая твою семью. Я бы мечтала, чтобы у нас появился ребенок. Я его воспитаю одна. Но только чтобы ты был где-то близко.

Уезжая в понедельник из Софьино, Аристарх с горечью размышлял, как ему теперь жить, как смотреть в глаза Зое и сыну. Потому что он уже не тот человек, каким был прежде, у него появилась большая тайна. Он, кажется, по-настоящему влюблен. Впервые в осмысленной жизни Аристарха появилась неопределенность, разделившая глубокой трещиной прежнее его житье-бытье, и нынешнее. В машине Титцева на заднем сиденье, чуть привалившись к плечу Ергашова, посапывал носом профбог Семен Павлович. Настырлов осторожно вел машину по улицам поселка, фары вырывали из темноты спешащих на работу людей. Когда машина поравнялась со школой, стоящей у большака, Аристарх заметил на крыльце Лену. Титцев повернулся к Ергашову, давая возможность своему визави, рассмотреть девушку через переднее стекло, подмигнул ему и ухмыльнулся. Аристарху показалось, что на мгновение его глаза встретились со взглядом Лены, он опустил голову.

– Газуй, газуй, Ефим! – приказал Титцев.

В нескольких километрах от Софьино машина забуксовала. Ночная пурга перемела дорогу. Из всех трех автомашин, следовавших в Проши, люди вышли и принялись поочередно дружно разгребать лопатами снег. Никому не было охоты возвращаться обратно в Софьино. Всех тянуло домой. Подталкиваемая людьми техника выбралась на просторное шоссе. Бежали из-под колес километры трассы, в салоне машины обогреватель накалил воздух, сон сморил Титцева и профбога. Аристарх же все прокручивал в голове события, случившиеся с ним за два прошедших дня – субботу и воскресенье. Но и Ергашов начал клевать носом. Сон его был тонок и ломок, как первый осенний ледок на озере, где он любил с друзьями – Соневым и Черноносом – вдоволь порыбачить. И будто кто хрустел над ухом фольгой, и набегали одна на другую какие-то лубочные картинки из прошлого. Чей-то голос, полный упрека, шептал вибрируя: «Зря обидел Зою, Арик. Она твоя жена, мать твоего ребенка. Скатишься ты с этой Леной под откос. Истинный рыцарь разве изменит своей избраннице? Ты обыкновенный нечистоплотный человечишко. Эх, ты!» Дрема сковала сознание. А машина бежала ровно, фары высвечивали темно-серые полосы асфальта, косой снежный поток. На запорошенной снегом дорожной вмятине транспорт тряхнуло. Ергашов открыл глаза. «Ого, удастся ли сегодня вылететь в Сотинск!? Надо же, какая снежная завихрень!» – пронеслось в голове. Мелькали домики какого-то поселка. Вот исчезли освещенные витрины придорожного магазина. Внезапно какой-то темный ком скатился с пригорка наперерез машине. Фары вырвали из рассеивающихся сумерек испуганное личико девчонки, высоко вскинутую руку с зажатой в варежке веревкой, чуть поодаль катились саночки с закутанным ребенком. Настырлов резко затормозил. Машину развернуло, однако колеса уже зацепили санки, кузов шибанул девочку в сторону. «Бог мой! – вырвалось у Аристарха. – Неужели мы задавили ребенка? Нет-нет! Какой-то кошмар». Но это была печальная явь. Титцев и профдеятель Бодряков храпели. Ефим открыл дверцу и вылез на улицу. Вокруг суетилось несколько человек. Все громче детский плач. Какой-то мужик схватил Ефима за борт шубы.

– Это ты, сволочь, погубил девчонку?!

– Нет-нет, это не я! Тут какое-то недоразумение, – в страхе лепетал Настырлов, уворачиваясь от огромного кулака. Подрулила «Скорая помощь», показалась синяя мигалка милицейской машины. Ергашов открыл переднюю дверцу, растолкал Титцева:

– Вставайте, Александр Константинович! Черт вас всех побери! Вставайте!

– Ты чего орешь, Ергашов? А почему везде народ?

– Беда! Ефим, кажется, детей покалечил. – Ергашов сел на свое место, отдышался.

– Не может быть, у Ефима первый класс. А ты тут сиди, не мешайся. – Титцев нахлобучил шапку и выскочил наружу.

Следом открылась дверца, и на место Титцева устроился плановик Петр Исаевич.

– Ергашов, что за столпотворение? Почему милиция, «скорая»? Куда рванул Титцев?

– Беда, Ефим, кажись, ребенка покалечил, – вымолвил Аристарх.

Плановик чуть не вывалился из машины. Проснулся Бодряков. Не успел Ергашов ничего толком рассказать, как в свете фар показались Титцев и директор Софьинского леспромхоза Усталов. Они уселись в подруливший «УАЗ» леспромхоза, который прежде замыкал небольшой кортеж автомашин. И сразу ударили сизые фонтанчики отработанного газа. Машина, набирая скорость, рванула в город. Через несколько минут к Аристарху и его спутникам подсели два милиционера. В городском отделении милиции Ергашов и Бодряков дадут свидетельские показания, их отпустят. Ефима Настырлова задержат.

Авиарейсы в Сотинск отменили, нелетная погода. Вечером в его номер постучала горничная, известившая, что ему звонят из Софьино.

– Арик! Аристарх! Что случилось в дороге? В леспромхоз звонил Титцев и сказал своим дружкам, будто он по дороге пересел в машину Усталова, как и что было возле поселка Пригородного, не знает. Но ты, кажется, попросил у Ефима порулить и чуть не задавил девочку. Арик, что делать?

– Что, что, я задавил ребенка?! Это враки, машину все время вел Настырлов. А Титцев до ЧП спал в своей машине, на переднем сидении. Это я его разбудил, рассказал ему о наезде Настырлова. Титцев и пересел к Усталову.

– Дорогой мой, может быть, мне приехать в Проши?

– Ни в коем случае. Я ожидаю рейс на Сотинск. Титцев же ведет какую-то свою грязную игру. Не вмешивайся, Лена, прошу тебя. Не терзай себя и меня. Салют.

Ергашов немедленно набрал номер домашнего телефона Титцева.

– Слушаю. Квартира. Кто это?

– Это Ергашов. Вы вчера были у следователя?

– А что мне в милиции делать, дорогой Аристарх. На вашей машине я не ехал, а те полтора десятка километров от Софьино – не в счет. Я ведь пересел в машину Усталова. Что у вас там было на самом деле, я не в курсе. Просто одолевали некие догадки, так сказать, не в твою пользу.

– Да за кого вы меня принимаете? Я же вас и разбудил в Пригородном, когда Ефим совершил наезд.

– Милый Аристарх, ты много пил и много гулял. Потому все запамятовал. Меня в той машине, где ты ехал с Бодряковым, не было. Уясни это. Нечего в это дело впутывать меня, члена бюро Ирошского горкома партии. Зачем на меня бросать такую тень! Успокойся, не сопи в трубку. Мне сообщили осведомленные источники, что ты ни причем. Это подтвердили свидетели из Пригородного. Ефим сам на допросе сознался, что совершил наезд. А меня нечего марать!

– Александр Константинович! Я в милиции показал следователю, что вы были в своей машине, а в Пригородном пересели в другую. Если я откажусь от тех показаний, то, как буду выглядеть в глазах следствия? Вруном, вот как.

– Ты взрослый мужик. Не валяй дурака. Ты же был крепко пьян, вот спьяну, спросонья тебе и почудилось. Ведь так дело было? Все наши показали, кроме тебя, что я в момент наезда на девочку находился в другой машине. Кстати, ребенок родился в рубашке, его спасла высокая спинка на санках, приваренная прочно. Ну, получил ушиб – это не смертельно. Сестра его, она везла брата в детсад, отделалась сотрясением мозга. Дело у нее идет на поправку. Мы все для этого делаем. Так что совесть твоя чиста.

– Моя-то чиста, а ваша?

– Ну, вот что, язык попридержи. Завтра забирай с утра свое командировочное удостоверение и билет на Сотинск, на второй рейс. Твоя миссия окончена. Я звонил следователю, ты ему больше не понадобишься. И не делай глупостей. Прощай, Ергашов.

Долго после этого разговора в ушах Аристарха стояли слова Титцева – «язык попридержи» и короткие телефонные гудки, означающие конец связи. После в неспокойных снах Ергашова лицо Титцева часто превращалось в метущийся телефонный диск, а уши резали непрерывные зудящие гудки, от которых, казалось, нет избавления.

* * *

В Ельничном Ергашова не встречали фанфарами. Из объединения директору комбината сообщили, что Ергашов зачем-то оговорил в милиции Титцева, а в Софьино, на юбилее леспромхоза, пьянствовал и учинил драку с хирургом, был замечен в интимных связях с самодеятельной артисткой местного клуба. Оттуда же в партком и профком комбината «ДальСеверЛес» поступили соответствующие бумаги, с требованием разобрать поведение коммуниста Ергашова и примерно наказать. Аристарх вначале своим друзьям рассказал все, как было о наезде на детей, о разговоре с Титцевым. Признался, что проучил врача, но за дело, тот сам виноват, первый начал.

– Та зачем тому Титцеву врать, шо его не було у машини. Все ведь обошлось. Тут шо-то не так, – говорил Чернонос Соневу, оставшись с ним наедине после разговора с Ергашовым. – Та и Аристарх напортачил в Софьино, а? Будет персоналка, точняк.

Он только не сказал Саше Соневу о недавнем телефонном звонке к нему домой.

– Василий, Чернонос? Не спишь еще?

– Та ни, а шо, хтой то?

– Не узнал бывшего шефа?!

– Алесандра Констинтиныч! А як же, та боже мой. Завсегда рады вас слухать.

– Не забыл, как я тебя из грузчиков вывел в мастера? Как в партию принимал?

– Та як можно! Слухаю.

– Вот что, через какое-то время будет персоналка на твоего нынешнего шефа. Ты член партбюро лесобазы?

– Так точно.

– Ты должен быть строг и даже суров, и непоколебим, пусть это даже твой друг. Так ведь обязан поступать партиец?

– Так точно.

– Вопросы есть?

– Один, мабуть. Сыночку кончает скоро восьмилетку. Хочу заслать его в Ироши, в техникум.

– Надеюсь, пойдет по нашей, лесной отрасли?

– Безу усяких сомнений. Токо хочет в букхгалтера.

– Проблем не будет. Как получит аттестат, сразу пиши заявление на мое имя в «Ирошиобллес». Может, станет нашим стипендиатом. Гарантирую отличное общежитие. Давай, действуй.

Партбюро лесобазы посчитало сигналы из Софьино и объединения о недостойном поведении коммуниста Ергашова весьма тревожным сигналом, и сочло необходимым рассмотреть персональное дело начальника лесобазы. Подобного в практике лесной отрасли области еще не было. И вот партийное собрание. Всего несколько сот метров отделяли дом Ергашова от конторы лесобазы, где в актовом зале собрались его товарищи по работе, друзья. Перед ними он должен держать отчет. Только как пройти эти метры по центральной улице поселка, как потом отвечать на вопросы тех, кто раньше считал его честным человеком? И не пойти на собрание он не мог. Трусость – не в его характере. Аристарх вышагивал по неуютной, неприбранной гостиной и вспоминал, как провожал на железнодорожный вокзал плачущую Зою и Игорька. Жена взяла отпуск и уехала с сыном к своей матери неделю назад, после бурного объяснения с ним. И сейчас, чем ближе продвигалась часовая стрелка к девятнадцати часам, тем все неспокойнее становилось на душе Аристарха. «Что делать, что отвечать на собрании?» – думал он, раскуривая очередную сигарету. Действительно, как ему убедить людей, что он не пьянствовал в Софьино, отмечал со всеми юбилей предприятия. Что драка с врачом – это было чисто мужское дело, когда надо было просто постоять за себя, да и за женщину, которой тот не давал проходу. И кому, какое дело до его, Аристарха, личной жизни? Он не обязан ничего такого рассказывать никому, и не может ставить на суд людей свой любовный порыв и Лены. Мало ли какие сплетни. А разве Титцева он оговорил? Зачем это ему надо, когда от решения Александра Константиновича зависит строительство будущего цеха по производству плит из опила, один росчерк его пера и могут надолго остаться в загоне или, наоборот, успешно решиться вопросы реконструкции лесобазы, наконец, в его власти карьера любого подчиненного. Пойти на компромисс с совестью и сказать, будто он ошибочно показал на допросе, что Титцев еще до ЧП пересел в машину Усталова? Ну, был, как и все после юбилея, не трезв, вот и померещилось. Нет, он на это не пойдет. Хотя Ергашову приятели из объединения уже сообщили, что на заседании бюро Ирошского горкома партии Титцев категорически отрицал свое присутствие в машине, когда шофер совершил наезд. Ох, как корил себя Аристарх за то, что был не сдержан в Софьино с хирургом, что своей интимной связью с Леной запачкал и свое имя и её. Но этой последней мысли он ужаснулся. Как ему вообще такое пришло в голову, ведь это не какая-нибудь гулящая женщина, а та, чьё сердце искренне полюбило его. Он верил её чувству, поскольку и сам осознал, что те две ночи в квартире Лены перевернули в его душе тот пласт, который заслонял собой родник, жаждавший настоящей, глубокой любви, какой не было у него с Зоей. И что, о своих чувствах он должен распинаться там, на собрании, открывать им самое потаённое, что его семья, казавшаяся всем такой дружной, на самом деле просто союз мужчины и женщины, и не более того? Да никогда.

От нахлынувших горестных мыслей Ергашову стало совсем невмоготу. Его прошиб липкий пот. Знать, просквозило накануне, когда с Черноносом обходил лесопогрузочные эстакады. «Вот хохол, образования всего ничего, но башка варит, все-то у него на мази, таких мастеров надо поискать», – пронеслось в голове, когда они в душной, где день и ночь кочегарили топку, конторке мастеров поглощали чашку за чашкой крепчайшего чаю. Тогда Василий и устроил сквозняк, распахнув двери. Ему, хоть бы хны, в теплой зимней куртке, а Ергашов приехал в машине, на нем – осеннее драповое пальто, да ходил по эстакадам нараспашку. Глянул на часы, времени до открытия партсобрания оставалось впритык. С центральной улицы поселка он повернул на тротуар, ведущий в обход к конторе лесобазы. На крыльце не было ни одного куряки. Он прошел в актовый зал и сел на свободное место с краю в четвертом ряду. Собрание проходило более чем бурно. Своего начальника, здесь же рядового члена партии, не щадили. Помимо «дел в Софьино», выступившие припомнили ему все погрешности в работе предприятия за последние годы. Критиковали, например, и за то, что затянулось начало строительства новой автоматизированной лесотаски. Хотя в том, скорее всего, надо винить руководство комбината и объединения, финансирующих новостройку по крохам. Складывалось такое впечатление, будто все промахи валили в одну кучу сознательно, лишь бы выставить Ергашова в неприглядном свете. Многие «говоруны» были, что называется, записными. Но Аристарха буквально сразило выступление Черноноса. Он ни одного доброго слова не сказал о Ергашове. Гладкие, калиброванные летели в адрес Аристарха упреки – камни. Он, дескать, и как руководитель не на высоте, и вообще показал себя в Софьино человеком аморальным. Это до глубины души противно ему, ведь он считал Ергашова если не другом, то хорошим приятелем, с которым не одну ночь коротал на охоте, не раз бывал на рыбалке. Правда, далеко не все коммунисты осуждали Ергашова. Они с мест возмущались, когда в его адрес сыпались несправедливые обвинения о плохой организации работы цехов, а некоторые с трибуны сказали немало добрых слов в адрес своего начальника. Когда в зале возникла атмосфера доброжелательного отношения к Ергашову, переломил ход собрания Чернонос.

– Шо хочу вам доложить, тоуварищи. Ну, ладно, гульнул чоловик на славу в Софьино. Такое может приключиться со многими. Но покумекайте, как это, все ехавшие из Софьино в Ироши, а то булы коммунисты, показали, що Титцев пересев к директору ЛПХ Софьино ще задолго до Пригородного, где ЧП пройзошло. А наш кум Ергашов талдычить, быв в машине Титцев. Так кому верить? Одному чоловику, чи целой группе партийцев? Вот це вранье, мне поперек горла! От за это одно вин достоин исключения из партии. И я, как член партбюро, голосувать буду за это.

Совершенно потерянным и обескураженным вышел Ергашов с собрания. Большинство проголосовало за исключение его из партии. На ум отчего-то пришла жалобная песенка английского битлза, который невезуч в жизни, потому что его машина врезалась в чей-то фургон и его девочка разбилась насмерть. Ему грустно смотреть, как крадется к маленькой пташке гадкий кот, который ее слопает. Ергашов почувствовал себя в душе такой же беззащитной птахой. «Тоже мне, блюстители нравственности! – кипел он. – Забыли, скольких я выручил, сколько я им простил промахов, да каких! Иные под статью могли пойти! Жалкие эпигоны! Вы недостойны даже эпиграмм! Вот тебе и друг Чернонос! Кофе с яблочком, а!?» Негодуя и бранясь, открыл дверь квартиры. Не снимая пальто, рухнул в кресло. Заскрипели половицы, в комнате появился Сонев. Не проронив слова, примостился на диване.

– Что, пришел пожалеть? – прервал молчание Аристарх. – Сидишь тут, понимаешь, нервы мне своими посиделками выкручиваешь. Проваливай, я уж как-нибудь один побуду. Привыкли, понимаешь, из обыденного, очевидного делать невероятное. Блюстители!