Текст книги "На Юго-Западном фронте и другие горизонты событий (сборник)"

Военные историки пишут, что Кошевское дело составило эпоху в истории военного искусства, когда отказались от длительной артиллерийской подготовки. Огневой шквал длился всего 15 минут, и атака была для неприятеля полной неожиданностью. Генерал В. М. Драгомиров вывел военное искусство из тупика позиционного застоя.

Подпоручик Миланюк

Миланюк будет бережно хранить газеты военной поры, они останутся с ним вплоть до конца тридцатых годов, бережно спрятанные от сторонних глаз, а затем, с приходом Красной армии на Волынь, сховает их беспримерно надёжно. В них осталась часть его жизни, искромсанная двумя войнами – мировой и гражданской. А пока что он постигал премудрости офицерской доли. Курсантам увольнительные в город выписывали, что называется, со скрипом, с большой неохотой. Но каждый такой случай Александр использовал для того, чтобы купить больше разных газет, потолкаться на рынках, послушать, о чём ведёт речь простой люд. Он понял: в стране вакханалия, однако почта работала исправно. И хотя совсем реденько, но с родины ему приходили весточки. Селяне работали на своей земле, вели торговлю, знакомые девчонки выскочили замуж, другие, как его подруга Марта, ждали своих суженых. Парубки-призывники и добровольцы пополняли ряды армии Каледина. Вовсю велась украинизация бывшей царской армии. Сразу после выпуска подпоручик Миланюк написал рапорт о назначении его в армию Каледина на Волынь. В ответ один из заместителей начальника курсов, вызвав его на собеседование, без обиняков заявил, что командование имеет на него свои виды, поскольку он владеет свободно не только малороссийским, но также польским и чешским языками, понимает венгерский и немецкий. Подпоручик Миланюк был определён в спецчасть штаба, ему предстояло перевернуть солидные стопы разной документации, рассортировать по значимости все распоряжения и донесения по значительной группе пленных чехословаков и венгров. А в стране, в бывшей империи, неистовствовал бардак. Цены на продукты, товары первой необходимости ползли неудержимо вверх. Люди не верили ни правительству, ни Государственной Думе. Армию лихорадило, как тяжелобольного человека. Ненависть к офицерам безудержно росла. Многие нижние чины испытали на своей шкуре гнусные унижения розгой, мордобоем. В действующих фронтовых частях телесные наказания солдат не прекратились и в марте семнадцатого года. Здесь, в относительно тыловой обстановке, накал страстей в армейской среде был не столь остр. Хотя какой боец сможет забыть, что был выпорот перед строем розгами. По мере всеобщей вакханалии, конфликты между рядовыми и офицерами принимали, порой, крутой оборот. Воинские части пестрели красными бантиками, крепившимися на гимнастёрках или на головных уборах солдат, что вызывало недовольство, а то и ярость командиров. Были случаи, когда разъярённые солдаты убивали, либо сажали под арест офицеров. Такие вести разносятся молниеносно. А красовавшиеся в «высоких» кабинетах воинского начальства портреты отрёкшегося от престола царя, вызывали бурю протеста солдатской массы. Словом, по меркам военного времени дисциплина была основательно расшатана. Офицеров, попросту говоря, терпели, как нечто неизбежное, исторически устоявшееся. В конце марта офицеры были практически бессильны наложить какое-либо дисциплинарное взыскание на рядового. Всех одолевала одна мысль, а будет ли война ещё идти? Самым ходовым был лозунг: «Долой войну!» На его фоне всё остальное казалось малозначимым, второстепенным, мелочным. Солдаты – в прошлом крестьяне, рабочие, выходцы из небогатых средних слоёв – ощутили свою причастность к революции, к переменам, повлиявшим на всю жизнь России. Армейским корпусом, куда влился подпоручик Миланюк, командовал изворотливый приспособленец, заработавший высокое звание ловким лавированием. Он умело пускал пыль в глаза и наведывающимся в расположение его частей Депутатам Госдумы, и представителям Временного правительства, и влиятельным офицерам Ставки. Фронтовые офицеры, оказавшиеся по воле случая и обстоятельств в его подчинении, конечно, не сразу раскусили своего главного начальника. Время шло, однако «отцом» для них он так и не стал. Их возмущала беспринципность генерала, сквозь пальцы смотрящего, как и офицерский состав, на то, что даже караульная служба ведётся абы как. Однажды во время перекура у большой цветочной клумбы, что напротив штаба дивизии, где переводчику Миланюку выделили отдельное помещение, он услышал такой диалог между двумя старшими офицерами, те, к слову, его не опасались, зная, что он просто переводчик и к спецчасти имеет отношение, что называется, постольку-поскольку. Иными словами, подпоручик Миланюк никак не мог быть соглядатаем.

– Ну как можно положиться на такого генерала? Фанфарон. А если корпус вольют в действующую армию?

– Так всем будет крышка. Безвольный, бездумный человек.

– Я узнал, он пороху вообще не нюхал. Тыловая крыса. Либезит перед агитаторами всех мастей.

– Ты прав. Но кому сегодня шапка по Сеньке? Здесь остра нехватка офицерских кадров. Ты же видишь, какому молодняку вешают на погоны звёздочки. Как остановить горлодёрство серой массы?! Чуть что, и солдатня порвёт на куски.

– Хорошо ещё, что снабжение армии нормальное.

– Такими данными ты в полном объёме не владеешь. Боевое снабжение куда ни шло. Зато нет-нет да ощущаем перебои с продуктами. Хорошо, что у него большие связи с гражданской властью. Тем и держится.

– А представь, что творится сейчас на фронте. Никого не удивишь цингой и тифом. Если германец с австрийцем попрут, так хана! Транспорт ни к чёрту!

– Но главное, мой друг, нет в армии прежнего боевого духа. Вот что самое печальное. В наш успех никто не верит.

– И то, у солдат одно на уме – получить дома землю. Они воевать не хотят. Им мир подавай.

– А помнишь, как Милюков ещё в марте болтал газетчикам из Франции, дескать, русская революция устранит все препоны к победе России в войне?

– Трепло он. Обдурили царя, чтобы отрёкся, а сами мечтали только о власти. Вот дорвались. И что? Полный конфуз. Как ни верещали: «Не втыкать штыки в землю!», да солдат себе на уме. Разве его теперь такой агитацией проймёшь?

– Да что это за большевики такие? Откуда выскреблись?!

– Были они тихой цапой, шныряли по фабрикам и заводам, агитировали за равенство, за землю хлебопашцам. Момент, видать, чуют. Якшались с эсерами, потом сами с усами. У меня земляк был по сыскной линии. Говорил, что их боевики грабили банки, верховоды партийные снюхались за границей с германцами, те им мешки деньжат подкинули. О, пора в штаб, время…

Медленно, но сознание Миланюка наполнялось политической информацией, очерчивало приоритеты будущих устремлений. Но в душе теснилась большая горечь: он не мог понять, почему царь Николай отрёкся от престола, почему бросил на произвол изворотливой судьбы свою армию, весь народ России? А вся огромная страна буквально колобродила. Лишь в потаённых сибирских «медвежьих углах» жизнь по-прежнему текла неспешно, по устоявшимся вековым укладам. Александр в те минуты, когда остро переживал за недужность России, ещё не знал, что придёт на святую землю русскую время полного и беспощадного вероломства, чудовищной жестокости, попрания всего того, что было близко ему, крещёному человеку. Время неумолимо отмеряло день за днём, месяц за месяцем сплошной государственной хворобы. И как-то в ноябре вдруг власть совершенно переменилась. В их губернском городе нежданно-негаданно объявились некие большевики. И они, не много и ни мало, ссылаясь на постановления новой Петроградской власти, предъявляя мандаты, встали у руля города и губернии. Из центра страны приходили сообщения о начавшейся охоте на офицеров. Армейские заводилы-смутьяны становились во главе солдатских комитетов, требовали полной свободы, запрета отдавать честь залотопогонникам и вообще носить командному составу погоны. В казармах оставались те, у кого не было в городе полюбовниц или знакомых. Офицеры попытались было войти в контакт с командующим корпуса, однако тот оказался в совершенной прострации, беспробудно пьянствовал. Тогда старшие чины направили свою делегацию в ставку военного округа. Уже было известно, что поход Корнилова на Петроград провалился. Белая армия разлагалась катастрофически. Туземный конный корпус генерала Половцева в октябре вернулся на Кавказ. А в начале восемнадцатого года он будет вообще распущен. Теперь везде верховодили «краснопузые». В ставке округа решили: в назначенный день и час вывести верные присяге и боеспособные части в полном военном снаряжении, с боевыми и продовольственными запасами в столицу соседней губернии, где большевики не имели значительного влияния. Оставив в полном неведении комитетчиков и всех, кто жил в городе, остатки воинских частей, верные присяге, в ночной тишине, кто на поездах, а иные в пешем и конном строю скорым походным маршем покинули пределы своих гарнизонов. Подпоручик Миланюк в товарном вагоне, набитом штабной документацией, с небольшой группой офицеров проследовал к месту назначения. Восемнадцатый год сеял смуту в душах военных. Впереди не было никакой определённости.

Город этот мало чем отличался от большинства городов Сибири. Кирпичные здания перемежались деревянными. Самые бойкие места – базары. У Александра не было свободного часа, чтобы пошляться по городу, как это было принято у кадровых офицеров части. Предстояло разобрать все папки, отфильтровать ненужное, привести в порядок донесения, распоряжения и приказы. Он буквально дневал и ночевал в штабе, руководство подгоняло. А уже пошли потоком новые шифровки и телефонограммы. Он свёл знакомство с офицерами штаба Редутовым и Костовским, с теми, что на прежнем месте дислокации дивизии как-то откровенно судачили в перекур о положении дел в армии и их дивизии. После первой, на новом месте базирования части, получки Александр решил провести культурно вечерок в ресторане «Маленький Париж». В вестибюле, поправляя перед зеркалом френч и приглаживая старинной расчёской слегка вьющийся хохолок, увидел знакомых штабистов Редутова и Костовского. Повернувшись к ним, приветливо поприветствовал их. Те обрадовались.

– Подёмте-ка с нами, господин подпоручик. У нас в ресторации заказан столик. Всё будет веселее, – сказал сухопарый Костовский. – И обратился к Редутову, крепко сложенному блондину, маленькой щёточкой равнявшему усы: – Надеюсь, Вы не возражаете, Геннадий Никодимович? Берём в напарники застолья молодого офицера?

– А почему бы и нет, Лев Константинович. Подпоручик наш человек, тоже из штаба. И, кажется, умеет держать язык за зубами. Так господин подпоручик…э-э, Миланюк? К слову, как Вас по батюшке?

– Батюшку звать Пантелей. Меня нарекли Александром, следовательно, я – Александр Пантелеевич. Прошу Вас обращайтесь ко мне просто по имени – Александр, Саша. Отец мой, купец изрядный, – приврал он для красного словца, – не раз в семье говаривал: – кто много болтает, по тому крепко батожок скучает.

– Годится, – рассмеялись офицеры. Костовский весело обронил: – Судя по всему, отцовский батожок не гулял по вашим бокам. Не так ли?

– Так-то оно так, Лев Константинович. Однако за то, что продешевил польский кафтан на тёплой подкладке, получил словесную выволочку сполна и увесистый кулак отца под нос.

Похохатывая, обсуждая меж собой этот сюжет из жизни ещё в ту пору молоденького новичка-купца, офицеры вошли в залу. Приняв «на грудь» первые рюмки с водкой, закусив, старшие офицеры расспросили у Миланюка о том, где он служил и воевал ли на фронте. Узнав, что он, хотя и не активный, но участник Брусиловского прорыва, два друга-офицера обрадовались. Ну как же, кто из фронтовиков не знал о 8-й армии, о её героических сражениях на Волыни. Уж кому-кому, а им, фронтовикам, хорошо известно имя генерала Каледина, в армии которого, в пехотной дивизии столнулся с противником солдат Миланюк.

– Досталось вашей армии в Ковельской бойне, – обронил грустно Костовский. – Ты-то не знал, нижним чином был тогда. Потери, наш молодой друг, были ужасными, полегло за всю операцию несколько десятков тысяч бойцов. Редутов Геннадий Никодимович в госпитале лежал в одной палате со знакомым офицером из 3-й Гвардейской пехотной дивизии. Тот сказал, что у них из ста восьмидесяти боевых офицеров в четырёх полках осталось в строю меньше тридцати. И всё же в начале сентября у Свинюх наши молодцы-преображенцы и измайловцы пленили почти тысячу австрияков, а ещё захватили орудия, миномёты, пулемёты.

– Вообще, на всех флангах мы боролись на славу, – поддержал разговор Редутов. – Помню, как наша 1-я Заамурская пехотная дивизия атаковала резервную германскую дивизию. Мой командир полковник Циглер повел свой полк на германскую проволоку. Мы преодолевали заграждения под ураганным огнем. Как забыть старика Циглера! Он был впереди цепей и всех подбадривал. Солдаты захватили бившую в упор батарею и пленили и офицеров, и свыше полутора тысяч нижних чинов германцев, и захватили орудия и пулемёты. А смелые атаки Крымского конного полка! Наконец, 6-я армия вела в Лесистых Карпатах поистине геройские бои.

– Но, увы, – тяжело вздохнул Костовский, – к середине сентября враг спутал нам карты, крепко ударив по 10-й Сибирской дивизии, мы потеряли сто боевых офицеров, тысячи стрелков, несколько орудий и почти пятьдесят пулемётов. А выручила нас 3-я Гвардейская пехотная дивизия.

– Лев Константинович, а я в госпитале слышал, что некоторые офицеры и солдаты считали Каледина по некоторым боевым операциям не очень-то решительным генералом. Так ли это?

– Это можно говорить, сравнивая его с решительным Гурко. Это действительно энергичный полководец. С него можно брать пример. Будь он назначен вместо Каледина, так Владимир Волынский и Ковель наши войска взяли бы ещё в начале Брусиловского наступления. Каледин хороший генерал, но уступал в стратегии и тактике генералу Гурко. Много можно говорить о той поре. Немало было храбрых военачальников. Например, командующий двадцать пятым армейским корпусом генерал Корнилов. Если бы не предательство временщика Керенского, Лавр Георгиевич не позволил бы большевистской заразе поразить Питер, а после и Россию.

– Как полагаете, Лев Константинович, удастся верным присяге воинам положить на лопатки большевиков?

– Не знаю, Александр. Они взбудоражили все низы нашей империи. Наобещали люду, бог знает чего, а думают, наверняка, об одном – во что бы то ни стало удержаться у власти. В этом цель прежде неприметной партии. У нас же выпало из рук прежнее знамя – царь отрёкся от престола, значит, нет и объединяющего воинство центра. Присяга, увы, в прошлом: нет у государства царя, церкви начинают рушить, страна может расколоться на куски, как разбитый огромный глиняный горшок. История может повернуться вспять. На грани коллапса почти вся российская промышленность, село дышит на ладан, как живёт теперь народ, можете определить по населению этого города, которое в основе своей влачит полунищенское существование.

– Друг, – обратился к нему Редутов, – слишком велик твой пессимизм. Не будем терять надежды на возрождение России. Пока живо на нашей родине воинство, пекущееся о благе страны, вообще истинные её патриоты, до той поры нельзя не верить в нашу победу.

После вечер прошёл в приятном общении с товарищами по оружию, тоже навестившими ресторан. Музыка настроила военных на мажорный лад. Хотя дамы оказались все заняты, тем не менее, никто из них не отказывал фронтовикам в туре вальса, в танцах. Исполнители песен, мужчины и женщины, владели вокалом, вызывая бурю аплодисментов. Счастливые расходились по своим квартирам офицеры дивизии.

Ветер перемен

Ветер перемен в стране набирал шквальную силу. Солдатской массе всё равно, насколько талантлив был генерал Брусилов и его воинское окружение. Они помнили, как их унижали с 15-го года, когда в армии ввели наказание розгами, как кое-кто из офицеров бил им морды. Солдаты не радели за старый режим, они хотели одного – мира, а ещё и земли. Буквально в считанные месяцы дисциплинарная власть офицерского состава оказалась ничтожной. Вот потому дивизия срочно передислоцировалась в соседнюю губернию, где власть большевиков пока что была формальной. Где лозунг «Штыки в землю!» не стал столь угрожающим. Здесь офицеры до мозга костей мечтали о возможности укрепить боеспособность войск, создать армию, способную разгромить большевизм. В некой как бы дымке уже прорисовывался образ грядущей Гражданской войны. На фронт, где творилось что-то невообразимое, Александру Миланюку не хотелось нисколечки. Ради чего туда рваться? Царь бросил страну и армию, Россию трясёт, будто она живёт на вулкане. Он как-то стал спокойнее, или, скорее всего, безучастнее относиться к тому, что творилось в армии и в городе. Конечно, как штабист, хотя и в малом звании, он представлял себе, как сейчас в середине восемнадцатого года формировались армии и бригады, как обстояли дела на юге у Деникина, на российском флоте, как здесь, почти в географическом центре державы шевелился КОМУЧ, как непрочно положение Директории, какую огромную надежду возлагало офицерство на Омск, на Колчака. Всё чаще он слышал о превосходном военном таланте Каппеля, который прошел через горнило фронта мировой войны. Но особо прислушивался к разговорам и сообщениям о чехословацких и венгерских дивизиях, занимающих активную позицию в борьбе с большевиками.

Он вспоминал, как в курительной комнате или в больничном парке, что радовал глаза берёзами, липой, ельником, кустарником ирги, знакомился с бойцами, бывшими некогда противной стороной. Языковая практика – вещь великая. Лечение в госпитале столкнуло его лицом к лицу и с поляками, и с чехами, и со словаками, и сербами, и даже с венграми, дало этому общению неоценимую услугу – развить его природный дар полиглота. Миланюк понимал, что его, знатока славянских языков рано ли поздно ли, да бросят на некий контакт с огромной армией чехов, передвигающихся по железной дороге. Александр даже мысленно представил, как он, выполняя задание штаба, очутится у порога избы, где будут размещаться бойцы чешской армии, кажется, генерала Гайды. Так оно и случилось. Но не было никакой избы, а на одной большой сибирской железнодорожной станции в кирпичном доме военной прокуратуры ему отвели на втором этаже столик и велели привести в порядок все опросные листы задержанных большевиков, их пособников – людей из среды технической интеллигенции – и составить список тех, кого предстоит отправить под конвоем в распоряжение Омского правительства. Ему помогал разбираться в бумагах бывший ротмистр, ныне надпоручик Свиящ, следователь спецотдела белочехов.

– У тебя аналитическая голова, подпоручик, – похвалил его офицер. – Но из этой оравы большевистских недоумков ты отобрал всего сорок негодяев, замахнувшихся на твою империю. Пожалел их? Молчишь! А они, как думаешь, пожалеют тебя или меня, если попадём в их лапы, в плен? Да разорвут в клочья!

– Но ведь мы их пошлём наверняка на верную смерть, господин надпоручик. Быть может, они изменят своё мнение. Всё же не так уж и плохо им жилось в матушке России. Просто попали под влияние агиток, красных горлодёров.

– Вот что, молодой мой друг. Я тут тебе отобрал ещё личные дела семидесяти человек. Они истово трудились на благо своих новых хозяев. Вписывай их имена в реестр и отправляй всех под конвоем в губернскую тюрьму. Мне с тобой предстоит новая задача – с передовыми отрядами нашей армии выйти к Оби, возможно, пойдём на Север. Когда-нибудь доводилось в тех местах бывать?

– Не доводилось. Я родом с Волыни.

– Знай – там жизнь на особицу, тепла – мало, холода – выше крыши, что называется. А я бывал, ходил через Уральские горы на вычегодские земли, оттуда на Архангельск, в этом морском городе сейчас дислоцируются британские части. Да, а откуда ты знаешь столько европейских языков?

– Мой отец купец, правда, средней руки, но поездил с ним вдоволь, был в Польше, в Карпатах. Встречался с разными людьми, дружбу водил с чешскими и венгерскими купцами. И как-то быстро овладевал их языком, наверное, есть к тому тяга, склонность, что ли.

– Похвально, Миланюк. Будем товарищами?

– Слушаюсь.

– Это не приказ. Нам предстоит нелёгкая дорога. В Тобольской губернии сейчас полно краснозадых, а их надо вышибать. Для меня Русь – не чужая страна. Мамко моя – русская с примесью украинской крови, отец – чех. Надо крепче друг за друга держаться, мало ли что нас ждёт впереди. Ну, пиши полный реестр. Через час зайду, и пойдём в наш штаб. Побудешь пока в караульной роте. Потом я тебя представлю как переводчика и представителя вашей армии моему непосредственному командиру.

Словом, из штаба союзников подпоручик Миланюк уходил окрылённый. Он теперь приписан к пехотному полку союзников, временно расквартированному в узловом железнодорожном центре. Ему дали три дня, чтобы подготовить обстоятельный доклад офицерскому составу о политической и экономической ситуации в России и в Сибири, о готовности старой русской армии дать отпор узурпаторам власти – большевикам. Накупив брошюрок, газет и сняв с заборов листовки-агитки, углубился в работу над текстом. Ему, в недавнем прошлом нижнему чину русской армии, надлежало встать вровень с кадровыми офицерами некогда противной стороны. Но она, эта сторона, волею случая и судьбы, стояла теперь вместе с ним по одну сторону бруствера, а по другую – солдатская масса из рабочих и крестьян его родины. Он сознавал, что эта лекция будет для него проверкой его взглядов, лояльности к чехам и их союзникам, и в целом готовности выступить на стороне соединений плененной чешской армии, готовности вступить в реальную борьбу с большевиками. Он подбирал и факты, компрометирующие новую власть России. И тут местные газеты, приверженцы белого движения, оказали ему неоценимую услугу. Миланюк помнил и то, что на слуху многих офицеров штаба их русской дивизии было имя Каппеля. Ради интереса Миланюк в отдельный блокнот записал все данные об этом русском офицере, словно интуитивно чувствуя, что строки эти ему когда-нибудь да пригодятся. Составив лекцию минут на сорок, он показал её надпоручику Свиящу. Тот похвалил, но предупредил, что его однополчане наслышаны о подвигах этого русского офицера Каппеля и, наверняка, пожелают узнать больше о его жизни и подвигах. Александр заверил, что у него припасено достаточно информации о Каппеле, и он готов ответить на многие вопросы.

Александр Миланюк впервые выступал в аудитории. Перед ним в просторном зале офицерского собрания сидели в креслах бывшие фронтовики, некогда противники русской армии. Кое-кто из них толком не знал, зачем им, чехам, словакам, венграм надо сейчас воевать на стороне тех, с кем они в своё время сходились в жарких рукопашных схватках на полях сражений. И подпоручику Миланюку надо было, как советовал Свиящ, вправить мозги представителям солдатской и офицерской массы, огромной змеёй катившейся на поездах по просторам Сибири. Перебелённая им наново рукопись лекции лежала перед ним на трибуне. Он всматривался в зал, ожидая, когда стихнет гул и погасят самокрутки. Как он и предполагал, в этой среде имели смутное представление о положении дел в его стране, кроме того, что повсюду бардак. Засыпали его вопросами о верхушке командования – Колчаке и Деникине, о других руководителях местной власти и военачальниках движения российской Белой гвардии. В первую очередь у него интересовались, как развивались события на фронтах гражданской войны, особо в регионе их дислокации. Что он знает о вооружении воюющих стран. Миланюк бегло поделился знаниями, полученными на курсах. Рассказал, что наряду с основным оружием пехоты – винтовкой, получает распространение автоматическое оружие.

– Вы сами имеете на вооружении станковый пулемет Максим, названный по имени американского изобретателя. А ещё имеются автоматические пистолеты, и автоматические самозарядные винтовки. С начала нашего двадцатого века производятся ручные пулеметы.

Вопрос из зала: «А где и когда они впервые были использованы?»

– Так вперые применены в русско-японскую войну. К слову, станковый пулемёт Максим также на вооружении войск Британии, Германии. Во Франции применяют станковый пулемёт Гочкиса, в родной вам Австро-Венгрии, как знаете, пулемёт Швар-цлозе. Винтовки следующие: так, во Франции – винтовка Лебедя образца 1896 года, в Великобритании – Ли-Энфильда, образца 1903 года, в Германии – Маузера образца 1898 года, ну, а в вашей стране, какая?

– У нас винтовка Манлихера образца 1895 года! – дружно неслось из зала.

– И скоко ж, господин подпоручик, в вашей армии было пулемётов? – ещё вопрос ему.

– Сегодня ваш вопрос не является прерогативой военной тайны. Значит, в начале войны пехотная дивизия русской армии располагала тридцатью двумя станковыми пулеметами системы «Максим», то есть по восемь пулеметов в полку. Легких пулеметов мы, по сути, не имели.

Зал постепенно вступал с ним в дискуссию. Вот тогда ему здорово пригодился блокнотик с записями о боевых действиях в Поволжье и Сибири. Самый настырный слушатель в лоб спросил, дескать, будут ли их усилия на благо возрождения России поощрены, не останется ли незамеченным их участие в борьбе с большевистской заразой? К такому вопросу Миланюк не был готов. Потому честно сказал:

– Я не представитель Ставки. И не имею полномочий давать некие обещания. Однако, напомню, адмирал Колчак, являясь самой авторитетной фигурой в Белом движении, признанным Верховным правителем России, располагает золотым запасом империи. Это позволяет нашему движению вести деловые переговоры с Антантой о приобретении всего необходимого для нужд армии. Так что мы выполняем все взятые на себя обязательства.

Упоминание о золотом запасе благотворно повлияло на собравшихся. Ну, а на просьбу рассказать подробнее о самом известном сейчас военачальнике в здешнем регионе подпоручик Миланюк дал обстоятельный ответ.

– На дворе берёт разбег 1919 год. Позади были весьма бурные события. Одно время Красная армия брала верх, наш Восточный фронт было попятился вспять. К сожалению, даже дискутировался вопрос о передислокации Ставки из Омска в Иркутск. Однако, Белое движение сумело преодолеть трудности и теперь власть так называемых большевиков крепко пошатнулась. Мы упрочили своё положение, армия контролирует огромную территорию – от дальневосточья до отрогов Урал. Как офицер штаба одной из дивизий могу сказать, что самые достойные офицеры и солдаты движения удостоены Георгиевскими крестами и Георгиевским оружием. Завидна карьера наших талантливых военачальников, они пополнили генеральский корпус, среди них вы можете найти даже в недалёком прошлом штабс-капитанов и ротмистров. Временное правительство Сибири учредило, к слову, два ордена – это «Освобождение Сибири» и «Возрождение России». Эти награды имеют несколько степеней. Дамы гордятся кавалерами, на чьих мундирах новые ордена, где благородные металлы прекрасно сочетаются с драгоценными камнями.

Кто-то из зала с усмешкой бросил ему на чешском языке:

– На вашем кителе что-то не видно наград.

– Откуда же им взяться, – парировал Александр Миланюк, – на русско-австрийском фронте я пробыл недолго, меня ранило и контузило. Валялся в госпиталях. А потом, как владеющий тремя европейскими языками – польским, чешским и венгерским, понимаю и немецкий, оказался здесь. Поверьте, я не штабная крыса, у меня немалый объём работы.

Другой голос из зала:

– Будет вам, не обижайтесь. Вы хотя и молоды, но уже понюхали пороху. Лучше расскажите нам про вашего генерала Каппеля, что он за человек и военный. Сейчас о нём ходят разные толки, вроде бы, даже якшался с большевиками. Так ли? Что он вообще за птица?!

– Тогда по порядку. Владимир Оскарович Каппель родился в апреле 1883 года в Тульской губернии в семье офицера, родом из Швеции, соратника знаменитого Скобелева, был награжден орденом святого Георгия. Владимир Оскарович гордился дедом по линии матери, тот также был русским офицером, участником героической обороны Севастополя. Он мечтал о военной карьере: за его плечами петербургский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище. Произведен в корнеты, служил в драгунском Новомиргородском полку. Затем успешно окончил Академию Генерального штаба. С 1914 года – фронтовик, от капитана, вырос до подполковника, удостоен нескольких орденов. А потом в России началась вакханалия.

– Про то мы знаем, и далее, как он себя проявил? – голос из зала.

– В Поволжье, в Самаре Каппель оказался в конце 1917 года. Естественно, как патриот родины, остро переживающий за развал России, он не мог быть в стороне от происходивших событий. И не мне рассказывать вам, как весной 1918 года вспыхнуло восстание чехословацкого корпуса, влияние которого распространялось вдоль Сибирской железной дороги, от Пензы до Дальнего Востока. Благодаря вашим решительным действиям большевики сыпанули вон из Челябинска, Омска, Сызрани, Самары, Владивостока. Такую ситуацию в Самаре не упустили представители разогнанного большевиками Учредительного собрания, создав правительство – так называемый Комуч – Комитет членов Учредительного собрания. Комитет сумел заявить о себе: формировалась армия. Правительство учло фронтовой опыт Каппеля, предложив ему командовать ей. Владимир Оскарович согласился, хотя взгляды эсеров ему чужды. Он твёрдо решил воевать с большевиками. Под его началом тогда были небольшие отряды ваших подразделений и добровольцев-офицеров. А затем – бои.

– Господин лектор, нельзя ли обрисовать ход военных операций? Мы знаем лишь о тех боях, где сами участвовали.

– Я не против. Приятно рассказывать о таком талантливом военачальнике, как Каппель. Значит так, внезапным ударом его отряд вышиб красных из Сызрани. Отряды Каппеля росли. Расширялась сфера боевых действий, в которых приняла участие Волжская речная флотилия. Власть правительства Самары упрочилась, а каппелевцы продолжали победное шествие. Так, 22 июня 1918 года они овладели Симбирском. А самая заметная победа каппелевского Самарского отряда Народной армии и частей вашего чехословацкого корпуса относится к 7 августа 1918 года – это освобождение от большевиков Казани. Здесь в руках доблестного белого движения оказался золотой запас России.

– Это воодушевляет. Но насколько велики были потери частей Каппеля?

– Вы не поверите: безвозвратные потери составили чуть более двадцати добровольцев. Сослуживцы отзываются о нём, как о храбреце и умном военачальнике. Это один из самых толковых командиров на Самарско-Волжском фронте, или, условно говоря, на всём Юго-Западном фронте Сибири. Да и с пленными бойцами красных сил он поступал по-божески, обезоружив, отпускал на все четыре стороны.