Текст книги "Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки"

– Да, об этом мы и позабыли… Наверстаем! Вы не прочитаете ли нескольких лекций по русской теории пароходного боя?

Алексеев потирает глаза. Догадывается, что до своего обиталища опять не дойдет. Эх, не впервой! Вестовой привык: если командира к ночи нет на месте, значит, заснул у Пикенсов. Туда и следует явиться поутру… Взваливать на себя новую работу не хотелось. Все время уходило на корабль – и на дипломатию, без которой эскадра лежала бы на дне в виду форта Салливен, и вся история русского атлантического похода была бы завершена. Но то же искусство дипломатии сдержало отказ. Во-первых, союзники действительно нуждаются в помощи. Во-вторых, посланник Стекль давно уши прожужжал, что если дипломат говорит «нет», то он и не дипломат вовсе. Пришлось мыслить по-конфедеративному: как заменить одно другим, как убить одним выстрелом двух уток. Пусть и ледащих.

– Лекции тут не помогут, – заявил он, глядя в глаза союзнику самым честным взглядом, какой был припасен в арсенале, – нужны учения. Корпус, машина и пушки еще не всё. Помните историю «Атланты»?

Удар ниже пояса… Ничего. Союзнички заслужили. Пару месяцев назад в Саванне – городе и порте южней Чарлстона – завершили новый броненосец. И прямо со стапеля бросили в бой против блокадной эскадры. Надежда флота Конфедерации, красавица «Атланта» – что она смогла с неумелым экипажем? Два раза промахнуться по противнику, сдуру сесть на мель – в родных-то водах! Каземат перекосило, одни пушки смотрели в облака, другие – в воду… Ни стрелять, ни удрать. Спустили флаг. Даже корабль взорвать не озаботились. Теперь его осваивают янки.

– Учения? Во время войны?

– Да, разумеется. Мне все равно придется осваивать перестроенный корабль. А потому я был бы рад, если бы ваши броненосцы составили «Невскому» компанию. Настоящий соперник всегда предпочтительней воображаемого. А русские упражнения по групповому таранению совершенно безопасны…

Если верить адмиралу Бутакову, конечно. Чего не следует знать союзникам – так это того, что русский флот пока не провел ни одних учений по этой методике. За отсутствием таранных кораблей. Впрочем, система работает. А то, что среди маневрирующих кораблей то и дело поднимается бело-зеленый фонтан от двадцатидюймовой бомбы, – тоже хорошо. И обстановка ближе к боевой, и снаряд падает не на жилые кварталы. Среди ведущих эту войну не все джентльмены, но на федеральной батарее острова Моррис такой нашелся. Предпочел высокой вероятности убийства женщин и детей низкую – поражения военной цели. И это еще одна причина, почему каждое утро три броненосца обязаны начинать тяжеловесные игры, несмотря на то, что на русском корабле еще идет достройка каземата. Рабочие с верфи и матросы трудятся бок о бок, а командиру приходится чередовать команды военно-морские и строительные. И за «Самый полный!» следует «Вколачивайте гвозди номер пять!»

Рядом, неизменно – Адам Филиппович Мецишевский. В настоящем бою он уйдет из штурманской рубки в кормовую, чтобы корабль не потерял разом командира и старпома. Но здесь и сейчас – тоже учится. Он, пожалуй, единственный, кто понимает, насколько все происходящее внове для самого командира.

Вот по правой стороне вырос приземистый каземат «Чикоры». С учетом поправки – спасающей корабли от взаимоистребления – точно перед носом бывшего фрегата. Не уйдет! На этот раз. Впервые!

– Пятьдесят восьмая попытка – успех, – констатирует старший помощник, – занести в бортовой журнал: «В пятнадцать часов тридцать одну минуту условно уничтожен броненосец США «Чикора».

– К чему так хвастаться, Адам Филиппович?

– А к тому, что нас они уничтожили семь раз. И не поленились внести в журналы. Я их видел.

– Ну и отлично. Во-первых, это им поднимает настроение. Во-вторых, еще раз доказывает, что адмирал Бутаков прав, и одиночный корабль, даже более быстрый, особых шансов на таранение подвижного и способного управляться неприятеля не имеет. В-третьих, наши южные друзья тоже не лыком шиты: эффективность их тактики показывает, что «Чикора» и «Пальметто Стэйт» теперь из отдельных кораблей превратились в сплаванную пару, наловчились создавать общие угрозы. Заметили – «Чикора» обычно действует как загонщик? Черт побери!

На этот раз разрыв пришелся почти вплотную к борту. Вода обрушилась на рубку.

– Спасибо янки, – Мецишевский приподнял уголки тонких губ, – охладили. А то мы поддались торжеству. Смотрите, при нынешнем курсе условно уцелевший броненосец условного противника создает угрозу. И дым валит жирный – значит, форсировали машины.

– Он теперь один. Попробуем пропустить торопыгу и поймать в борт, – склонился к переговорной трубе: – Николай Федорович, реверс не повредит машине?

Выслушал ответ из глубин.

– Значит, сегодня мы их не поймаем. Не стоит губить механизмы ради учений… Балтийского завода под рукой нет.

Значит – руль влево до упора. Широкая – увы – дуга циркуляции. Настоящей брони пока нет, и избавившийся от обузы мачт, рей и большей части надводного борта корабль чуть из воды не выпрыгивает. В машине свежая смена кочегаров, в топки летит лучший из местных сортов угля… Покатый нос вспарывает воду. Красота. И ход – как на мерной миле. Да, без парусов лучше!

Вечером, когда корабль ошвартуется у пирса, командир уйдет к себе в салон. Уронит голову на руки. Снова один! На службе – царь и бог. Да, его учат – трудно не заметить старательной опеки старшего помощника. Черная дуэнья при южной девице, ни дать ни взять! Да и не он один. Обижаться не на что – как «Невский» пока лишь заготовка для боевого корабля, так и он, мичман Алексеев, – лишь сырье для боевого капитана.

Пытался как-то поговорить с нижними чинами по-старому, накоротке, но без панибратства – как на ретирадной батарее. Так новый ее командир, из унтеров, отозвал в сторонку и объяснил, что – неуместно.

– Вам теперь надлежит разговаривать в одну сторону-с. Ни у кого даже мысли возникать не должно, что ваши слова можно оспорить. Можно допустить, редко, ответ на вопрос. И только, но и этим злоупотреблять не следует. Вы не подумайте, господин командир, что я ретроградствую. Парус или пар, всякий матрос и офицер должен быть в любую минуту готов исполнить ваш приказ. Не рассуждая-с. Может возникнуть такая необходимость – а для того, чтоб в решающий момент вам не приходилось объяснять, что да почему, в людях следует выработать привычку.

Пришлось согласиться. Морские обычаи продиктованы хрустом ломающихся шпангоутов, скрежетом киля по мели, шумом врывающейся в пробоины воды… шелестом волн над головами тех, кто никогда не вернется в порт.

Вот и еще один обычай, который господа офицеры не против нарушить… только не получается. Запрет капитану появляться в кают-компании. Офицеры, даже морские, – всего лишь люди. Им тоже хочется побыть, хоть недолго, без недреманного начальственного ока. Шутка в том, что кают-компания пока не доделана. А официально предложить командиру явиться на товарищеский ужин в местную ресторацию – можно. Увы, командир или занят так, что неловко отрывать, или спит.

Евгений попытался припомнить – приходилось ли ему когда-нибудь так работать? Скажем, перед экзаменами? Нет. Он ведь в году учился ровно. Одна из причин, почему кадета Алексеева отправляли в увольнение без сопровождения взрослых – редкая для Морского корпуса привилегия. Понятно, на счет чего ее относили прочие кадеты…

А он шел в оперу – за корпусом была постоянно абонирована ложа. Сидел в библиотеках. Что еще делать отпускному кадету с пустым карманом? Что бы ни говорили слухи, а все, что было у его семьи, – пенсия капитана 2-го ранга Ивана Максимовича Алексеева. Который, между прочим, небольшим ростом и курносостью весьма смахивал на императора Павла, – однако дурацких слухов, по счастью, не удостоился…

Пальцы на затылке пляшут, ерошат волосы. Сжимаются в кулаки, бьют по столу. Так – чуть легче? Ненамного. Зато – как пружина высвободилась. Мичман подошел к двери. Щелкнул замок. И – по лицу словно волна пробежала.

– Как я устал держать неподвижную морду! В гардемаринской каюте, право, было веселей. Что ж, ребята, вы ведь наверняка послеживаете сверху, как я тут справляюсь? Что ж, начнем нашу газету. Вот пан Адам любуется локоном невесты…

Лицо Алексеева исполнилось светлой печали и лучезарных мечтаний. Руки нежно держат на раскрытых ладонях невидимый медальон.

– …а вот он отчитывает бригаду, не успевающую к сроку. А вот он передает парусное хозяйство в порт…

Полсотни образов перетекают один в другой. Под занавес – сладкое: рожа временного командующего эскадрой капитан-лейтенанта Копытова, узнавшего, что брошенный на прикол до конца войны мальчишка выводит в океан корабль, несмотря на все потери ставший лишь сильней…

Снова щелкает замок. Гардемарин-пересмешник исчез, за столом сидит суровый молодой командир. Гора бумаг? Почти отдых. Почти сон. Стальное перо гладко бежит по исписанным листам, оставляя пометы. Отчет доктора. Сегодня в госпиталях никто не умер. Двое признаны ограниченно годными к службе. Кстати, не забыть вечером обойти, спросить, нет ли жалоб. А то к здоровым каждое утро, а пострадал человек за отечество – и нет его, выходит? Не годится. Отчет артиллериста… тоже недавний механик. Новая партия снарядов вызывает сомнение. Как нет поясков и поддонов? Опять?! После трех рекламаций, после обращений к Пикенсам, губернатору Бонэму и военно-морскому секретарю Мэллори?

Сон из головы словно вентилятором выдуло… Вот, кстати, еще одно нововведение: искусственная тяга. Нужно в обязательном порядке оборудовать топки. Иначе одно попадание в трубу – и прощай, скорость… Но это можно сделать спокойно. А вот интендантство, похоже, слов не понимает. Остается способ капитана Копытова. Раз уж в России, которую Европы изображают восточной сатрапией, решительная газетная кампания оказалась сильным средством проталкивания стратегического решения – бог велел проверить, насколько сильна власть писак в американской демократии.

Алексеев потер руки. Впереди маячила очередная полезная пакость. Он уже знает, с каким заголовком выйдет завтра «Чарлстонский вестник».

«Атланта» – предана и проклята». И ниже, шрифтом помельче: «Русский офицер заявляет: храбрый экипаж пошел в бой безоружным!» А ниже – красочные описания стрельб болванкой без поясков… да, в присутствии нашего корреспондента. Тот, что характерно, в сером, с сержантскими нашивками на рукаве. Сержант тяжелой артиллерии. Так у американцев называются гарнизонные части. Так что все, происходящее внутри и снаружи пушки, расписывает профессионал. Пришлось убить четверть часа – но из статьи удалось выкинуть все сложные слова, и насовать образы. Снаряд крутится в полете, как блохастая собака, и отпрыгивает от брони, как каучуковый мяч. А уж точность этого снаряда удалось сравнить и с играющим в дартс пьяницей, и со слепым стрелком, вздумавшим разрядить ружье, чтоб не тащить домой заряженное.

Вот так, мистеры поставщики негодных болванок. Теперь ваш ход… Если сможете придумать, как избежать суда Линча. Жаль, не удастся посмотреть, как людей, из-за которых в погребах больше половины боезапаса – «испорченно-практические», не годные даже для пристрелки, вываляют в смоле и перьях. Остальные снаряды – бесполезные против брони бомбы.

Есть еще последний запас, о нем и вспоминать не стоит, пока не будет решаться судьба корабля. Настоящие бронебойные, с завода Уэрты. По пять на ствол. Вместо положенных трехсот…

Стук двери.

– Вашбродие! Евгений Иваныч!

Вестовой привычно для беглой речи съедает в словах уставные длинноты.

– Что?

– Тут какой-то мериканец на железном бревне заявился. Говорит, потопил нас… Ну, ладно «Чикора» или «Пальма», эти, хоть и мелочь, боевые корабли. А этот… ну, безумец. А старший наш, Адам Филиппович, с ним по-доброму так беседует…

– Да, – решительно сказал Алексеев, потирая виски, – бревна, топящие корабли, – это слишком. Спасибо, что сообщил. Пойду посмотрю.

Первый же взгляд через ограждение крыши каземата совершенно проясняет ситуацию. Возле самого борта действительно пристроилось «железное бревно» – а вернее, бывший паровозный котел, ныне гордо именуемый подводной лодкой «Американский ныряльщик». Алексееву эту штуковину – совершенно, кстати, секретную – показали сразу по прибытии в Чарлстон. И сообщили, что лейтенант Пайн угробил в ныряющей бочке чертову дюжину человек. Больше желающих рискнуть нет… разве изобретатель явится сам и покажет, как с подлодкой обращаться – без утопленников в каждом выходе. И раз «бревно» на плаву, а из люка выглядывает украшенное шекспировской бородкой лицо под короткополой цивильной шляпой…

– Мистер Ханли, полагаю? Позвольте представиться: мичман русского флота Алексеев Евгений Иванович. Командир этого корабля… не капитан! Вы правда уверяете, что условно уничтожили мой корабль?

– Разумеется! Поднырнул – значит, мог нанести удар миной по днищу… Да, сэр, вы правы. Я Ханли, и перед вами – моя лодка. Отличная посудина, если обращаться с должной аккуратностью.

Старший помощник кивнул.

– Но если бы вы ударили миной по днищу… Возможно, вы и потопили бы корабль, но выбраться бы не смогли!

Изобретатель насупился.

– Возможно. Вы можете предложить лучший способ атаки?

– Да, – объявил Мецишевский, – ударить миной в борт. Ниже брони.

– Пробовали. И что? «Нью-Айронсайдз» до сих пор плавает.

– Значит, взяли слишком высоко. То есть ударили все-таки по броне.

– Я обдумаю ваши слова. А теперь…

Алексеев прервал разговор.

– А теперь не желаете ли подняться на борт, сэр? В конце концов, вы меня условно потопили – даже если условно погибли, будучи затянуты в пробоину.

– Разумеется, я нанесу вам визит. Но после того, как «Американский ныряльщик» будет вытащен на берег и как следует проверен…

Через час мистер Хорэйс Лоусон Ханли – черный цивильный костюм, трость, шляпа и энтузиазм – пил чай в капитанском салоне. И разъяснял, что случайные волны не опасны: распоряжение приварить к корпусу башенки высотой в фут и уже в них устроить люки.

– Фут – это маловато. Мы, например, куда большую волну поднимаем.

– Если я еще увеличу башенки, лодка перевернется. Лучше опасность, что можно предотвратить должной осмотрительностью, чем конструктивный риск: или погибнешь, или нет – но ничего, что зависело бы от тебя… Кстати, я собирался отработать погружение с дифферентом на нос, этакий клевок, но передумал. Если атака снизу слишком опасна, стоит попробовать ваш способ. Подкрасться и ударить в борт! Завтра попробую – на вас. Вместо боевого заряда снаряжу шестовую мину петардой…

Алексееву представилось, как «Невский» получает торпеду под бочок. Вдруг Ханли перепутает и вместо безобидной шутихи возьмет шестовую мину с настоящим зарядом? Этот может. Башенки же приделал после того, как восемь человек отправились на дно всего-то из-за того, что в половине кабельтова прошел нежданный блокадопрорыватель. Случайность, для Чарлстона обычная.

– Но почему нас? Неужели вам не проще проводить учения со своими?

– Боятся. Трусы! – Ханли вскочил и забегал от стены к стене. Стакан с чаем, разумеется, полетел на пол, только острые брызги разметались. – Но вы, русские, доказали свою храбрость.

Вот именно! Доказали! И теперь имеют право не участвовать в сомнительных опытах… Пока Алексеев пытается обойти вопрос. Вместо согласия посоветовал увеличить безопасность лодки, оснастив башенки иллюминаторами, а воздух забирать в высокую и узкую трубу. Можно даже сделать обмен воздуха принудительным – хоть и на ручном приводе…

Изобретатель не слушает, хрустит башмаками по стеклу.

– Итак, атака завтра, капитан?

Тут встал и Алексеев. Тяжело, словно прибавив три десятка лет, облокотился о стол.

– Я. Не. Капитан. – Слова падают важные, отдельные. – До капитана, сэр, мне служить и служить… Я мичман, энсин по-вашему, на которого свалилась ответственность за крупный боевой корабль. Возможно, я дую на воду… но если вы вздумаете пырнуть вверенный мне корабль бомбой, неважно, боевой или учебной, я открою по вашей лодке огонь. Вам – ясно?

– Вполне. Вот уж не думал, что русский окажется трусом!

Ханли повернулся на месте – заноженные стеклом каблуки сняли с дощатого пола стружку, – прошагал к выходу. И, уже отворив дверь, обернулся. В глазах сверкает озорная искра.

– В качестве постскриптума, сэр коммандер. А из чего вы собрались стрелять по моей лодке? Из винтовок? Пушки вы не сможете нацелить так низко!

Дверь тихонько скрипнула. Алексеев невесело улыбнулся. Вот, кажется, еще один недруг… И черт с ним! Но…

Он плюхнулся за стол.

– Действительно, чем остановить подводную лодку? – пробормотал. Рука раздумчиво ухватила подбородок. В голове крутятся беспокойные мысли. Отражение подводной атаки… пушки бессильны… Нужно новое оружие! А кто лучше всего разбирается в корабельном вооружении, как не капитан ла Уэрта?

Суровое лицо командира озаряет улыбка. Это, конечно, дурная работа, но визит к Уэрта означает действительную пользу. Шестовые атаки уже были, и верно – не из винтовок же их отбивать…

Парадный подъезд. Черный привратник.

– Масса Хорас ждет вас, сэр.

На самом деле ла Уэрта – Горацио. Он же испанец! На бумаге его имя отличается от имени изобретателя подводной лодки на целых две буквы. Но городскому говору не прикажешь, и для черных слуг что Хорэйс, что Горацио – все одно масса Хорас. Даже Хораас: это ведь Чарлстон. Здесь разговаривают не торопясь и к делу переходят не сразу. Вот и капитан ла Уэрта сперва представил гостя жене – «а с моими детьми вы ведь знакомы!».

Точно. Один в гавани норовит пырнуть в бок тараном, другая забрала сорок пушек, а вернула шесть. Правда, больших.

Может быть, из-за этого куда-то ушли светские искристые слова. Только «рад снова вас видеть, мисс Берта». И:

– Отчего вы не покинули город? «Болотный черт»…

– Он мне совсем не мешает.

– Но вы ведь боитесь крови.

– Крови – да. А смерти – нет!

Неодобрительный взгляд из-под густых ресниц. Неужели – правда? Хотя… девушка, наверное, еще не понимает, что такое – смерть. Как и гардемарин Алексеев какой-то месяц назад…

А потом он произнес волшебные слова: «Мне нужно совершенно особое оружие», – и вот за ужином, под снисходительными взглядами дам, рисует наброски орудий и странное существо: Змей Горыныч наоборот. Головы словно срослись над исчерканной чернилами бумагой – зато туловищ целых три.

– Это, скорее, крепостное ружье…

– Да. Нам нужно что? Чтобы пуля пробила тонкий слой воды и котельного железа.

– Тонкий? Для атаки такого корабля, как «Невский», я бы шел на пяти метрах.

– Шест с миной наклонен вниз. Так что – не больше, чем на трех. Пуля столько пройдет…

Что было на столе? Не вспомнить. Но – было. Кажется, Уэрта-старший пенял дочери, что та на тарелку только любуется. Что совершенно пристало девице, но не годится адмиралтейскому секретарю.

– Вот уговорю мистера Мэллори призвать тебя во флот! И прослежу, чтобы ты принимала питание по установленным нормам…

Потом на стол водрузили большое, пузатое нечто.

– Сейчас испытаем чайную машину – как вы ее называете, samovar. Конфедеративная модель, увы. Почти без железа. Чтобы печи не стояли, я решил обжечь немного керамики.

– И правильно сделал, – Берта улыбается. – Русские сейчас в моде… выручка позволит нам заказать у «Тредегар Айрон» новый пресс. Кстати, капитан Ханли к нам тоже заглядывал. Просил рассчитать максимальный безопасный заряд для шестовой мины. Жаль, что я ничего не понимаю в гидравлике… Очень милый человек.

Ее брат расхохотался.

– Это Хорэйс Лоусон Ханли – милый? В дамском обществе – может быть, но на верфи… Совершенно несносен! Зато инженер – что надо. Кстати, Юджин, вы с ним очень плодотворно поругались. Он переделывает минный шест, киль, башенки. Проектирует вентиляционную трубу. Не желаете взглянуть? Он оставил некоторые наброски.

Шорох бумаг. Резкие, точные штрихи, короткие примечания. Да, этот противник опасней янки и англичан, вместе взятых. Хотя бы потому, что он уже в базе. Кажется, мысли выскочили на язык. Вот мистер Уэрта-младший уже дает советы по дуэльному делу.

– А у вас так далеко зашло? Тогда – не рекомендую ходить без оружия. Лучше всего – купите «ремингтон». И несколько сменных барабанов. Ханли человек горячий, как наскочит…

– Капитан Ханли – джентльмен. Если он пожелает решить дело свинцом, он пришлет секундантов.

Когда девушка бросается защищать симпатичного ей человека – она прекрасна. Но ее брат тоже прав. Отчасти. А еще он явно привык спорить с младшей сестрой. Потому стоит на своем…

– Несомненно. Но Ханли принимает слишком близко к сердцу все, что связано с его изобретениями. Потому – «ремингтон»! С «кольтом» больше мороки, да и барабаны не меняются. Кроме того, «ремингтон» отлично пригодится при абордаже.

В том, что создатель подводной лодки – натура увлеченная и кипучая, сомневаться не приходится. Но по той же причине он явится убивать любого врага, если тот помешает работам по главному детищу. А вот доказать, что его паровозный котел с самоварной трубой – опасное оружие, пожелает почти наверняка.

– Вы правы, револьвер мне понадобится. Но – очень большой. Я не верю ни в попытку убийства, ни в дуэль по правилам. Зато, полагаю, после всех переделок мистер Ханли вздумает испытать «Ныряльщика» в атаке.

– Корабельный револьвер?

Уэрта-старший доволен. Улыбается.

– Что ж, молодой человек, у меня найдется то, что вам нужно. Только… Я прослежу, чтобы Ханли снарядил шест вместо мины чем-нибудь безобидным. Чем-нибудь, что даже сослепу не перепутать с миной. Скажем, бочонок с краской. Полагаю, условное утопление «Невского» более чем удовлетворит его честолюбие. Полагаю, вы согласитесь на условную дуэль?

И были чертежи на салфетках – потом они отольются тушью по белой бумаге. И были спор, и смех. Дотемна. Решения. Например, такое: с утра мисс Берта отправляется на рынок. Чувствует себя дура дурой. Да еще время от времени хихикает. Надо же – явиться во фруктовый ряд с циркулем для калибровки ядер! Продавцам не до смеха: еще никто так придирчиво не выбирал фрукты, равно отвергая слишком большие и слишком мелкие, прося показать товар со дна корзин и обещая за обычные плоды – если подойдут – совершенно несусветные деньги.

Вот у этой девушки, кажется, то, что надо. Персики. Самые поздние. Семь из десяти… И достаточно много: ослик, повозка гружена доверху.

– Вот эти я возьму. Тысячу наберете? Замечательно! Джеймс, проследи за погрузкой. А эта южная краса – вам.

Белокурая девчонка рассматривает портрет миссис Пикенс на казначейском билете. Сто долларов. Фермерская дочь, наверное, такой бумажки еще и не видела.

– Мисс ла Уэрта… – смущается. – Это ведь не для еды, да? Это как-то связано с пушками?

Берта понижает голос до драматического шепота:

– Угадала. Но не кричи об этом на весь рынок. Здесь полно ушей, способных этой же ночью податься на остров Морриса.

– А ваши…

– Слуги? Отец всем выписал вольные. Чем бы ни закончилась война, они при своем останутся. Смысл бегать?

– Ясно… – белокурая думает.

– Юная леди, вы желаете перещеголять меня в щедрости?

– Нет, мисс ла Уэрта! – странно, простое обращение звучит в устах девушки почти как воинское звание. Как «капитан» или даже «полковник»! – Но ведь это для флота… Денег не надо! Просто – победите.

Поворачивается и идет к пустой повозке.

А мисс ла Уэрта стоит с сотенной купюрой в руке, смотрит вслед… Дура дурой! Хорошо, Эванджелина растормошила. И постанывающий под тяжестью сочных плодов экипаж повернул – к порту. Милая, совершенно пристойная картина: патриотичная девица решила угостить союзников персиками последнего урожая.

– Всплываем! – Ханли взялся за рычаг опорожнения носовой цистерны.

– Но, сэр… Они СТРЕЛЯЮТ!

– Если бы они хотели нас утопить, они бы это сделали. Не знаю, что там стучит по обшивке – но оно явно не способно пробить даже тонкое котельное железо… Всплываем. Джентльмен должен уметь проигрывать. Опорожнение цистерн по счету три! Раз…

На этот раз – никаких ручных насосов. Шипит сжатый воздух, вытесняя воду из балластных цистерн. Вот и борт корабля, до которого так и не удалось добраться.

– Эй, на «Невском»! Чем вы стреляли, если не секрет?

– Тайну за тайну! Что у вас на шесте?

– Бочонок с краской.

– А картечницу зарядили персиками. Специально подбирали… Знаете, как нелегко было подобрать пятьсот персиков – точно под двухдюймовый калибр? Ну, остальные тоже не пропадут… Не желаете ли угоститься тем, что не пришлось по вкусу «кофемолке»?

– Нет пока. С вашего позволения я повторю атаку несколько раз. Мне все-таки нужно отработать удар под броневой пояс…

Весь день заполнен маневрированием по внутреннему рейду. Дважды в воде расплывается багряное пятно – будто под винт попал кит или крупная акула. Четырежды подводная лодка честно всплывает, не добравшись до добычи.

И вот снова – салон. Корзинка персиков на столе: некондиция. Три невеселых человека. Капитан и его помощник, узнавшие, что их великолепный корабль можно разменять на пару паровозных котлов с винтами. И третий, что до вечера успел умереть четырежды. Пусть и условно… Хорэйс Ханли недоволен детищем. И не понимает, что совершил революцию в деле защиты побережий.

– Я не слишком задел вас своей недавней напористостью, сэр? – спрашивает тускло. – Простите, капитан, но сочетание двух главных страстей – любви к техническому прогрессу и любви к отечеству – ужаснейшим образом отразились на моих манерах. И ради чего?

Неприятно смотреть, как активный, деловитый человек превращается в мямлящую тряпку. А ведь подбадривать товарищей по корпусу у кадета Алексеева когда-то получалось неплохо. Особенно если нужно было их подбить на какую-нибудь каверзу… Это вышло почти само собой, чуточку против воли: шаг вперед, ясный, дружеский взгляд в глаза, правая рука на плече собеседника – а левая за спину, и пальцы скрещены. Слова – за них потом будет стыдно.

– Вы хорошо поработали, сэр… Даже здесь, на учениях, вы потеряли тридцать шесть человек – а уничтожили более шестисот.

– Я создал оружие самоубийц…

– Нет, сэр! Оружие героев. Позвольте напомнить вам слова вашего же – американского и южного – вождя: «Дерево свободы требуется поливать кровью тиранов и патриотов». Но от вас зависит, чтобы этой крови патриотов понадобилось меньше. Потому – дорабатывайте машину! В ней нуждается не один Юг. В ближайшую встречу я поговорю с посланником Стеклем о приобретении чертежей улучшенного образца для нужд русского флота…

Теперь обе руки сложены за спиной, в голосе деловой ледок, перехваченный у того блокадопрорывателя, как его… а, Норман Сторм.

Ханли просветлел. Наговорил кучу восторженных слов, озарился несколькими гениальными идеями – о, сугубо предварительными! – и исчез за дверью. Даже надкушенный персик забыл. За ним заторопился и Мецишевский, по извечной для старшего помощника суете. Уходя, показал поднятый кверху большой палец. Поляк, шляхта. Наверняка в крови – крылья за спиной, склоненная пика, смерть или слава впереди…

Алексеев с отвращением осмотрел руки. Словно гальюн драил… Пора бы понять, что время проказ прошло. Что грозило однокашнику, послушавшему друга Женьку? Наряд-другой, не больше. В крайнем случае – самое страшное! – отняли б день от отпуска. А Ханли угробится сам и потащит за собой других. И вместо волны, красной от краски, чей-то борт лизнет волна, красная от крови.

– Ладно, – пробормотал Евгений, – сами кашу заварили – сами и расхлебаем. Думай, голова…

Новый «Александр Невский» оказался на удивление просторен. Иные матросы радовались свободным кубрикам. Унтера обживались в каморках с парусиновыми стенами – не хуже прежних офицерских кают. Так отчего бывший кондуктор по артиллерийской части, а ныне командир погонной батареи, прапорщик по адмиралтейству Гришин, оглядев офицерские хоромы, потемнел, как грозовая туча?

– Что хмуришься, Пантелеймон Григорьевич? Я местом доволен. Хотя и остался в прежнем состоянии. Да еще и чужим делом седую голову забиваю. Мое дело паруса, не пушки. Что поделать – случай выпал вам, канонирам.

– Лучше б его не было, того случая. Корабль не подрос, людей убавилось. И каких людей! Со старшим артиллеристом прежним мы и Волынский люнет прошли, и Малахов курган. Не будь приказа, Севастополь бы не оставили. А капитан, знаешь, на «Авроре» в Петропавловске против союзной эскадры стоял. Британцам с французами не по зубам был Федоровский! А тут – на краю земли, от каких-то янки…

Сжался могучий кулак, способный забить в пушку заряд не хуже банника, а с банником – разметать роту ворвавшихся на батарею французов. Разок и пришлось, свидетельство тому – Георгиевский крест, единственная матросская награда, которую можно носить офицеру. Хотя бы потому, что этот крест и есть пропуск к офицерскому званию. Что требуется по Морскому уставу для того, чтобы унтер при надобности превратился в прапорщика? Восемь лет непоротой спины. А что гарантирует спину, даже по суду? Серебряный или золотой крестик с ездецом, поражающим змея.

Теперь половина кают-компании – с такими крестами. Так и должно быть: как раз восемь лет прошло с недоброй памяти Крымской войны. Вот и засверкали золотыми погонами и украсились фуражками те, кто на Малаховом кургане, при Свеаборге, Одессе и Петропавловске не посрамил матросской бескозырки.

Разместил нехитрые пожитки… все равно пусто. И свет – раньше падал сверху, сквозь решетки световых люков, настоящий, солнечный. Теперь – глухие стены и масляная лампа, что днем, что ночью. Запах свежесмоленого дерева. Толстая дубовая подкладка, на которой пока не лежит броня. Что-то это напоминало…

Что именно, Пантелеймон Григорьевич понял, царапнув фуражкой о низкий потолок. Что поделаешь, рост. На Малаховом, в блиндажах, не раз и лбом доводилось припечатываться.

На верхних палубах фрегатов он и забыл, каково это – толстый дощатый настил над пушками. Так было и на «Невском» – если не считать того, что на ретирадную батарею временами относило из невысокой трубы дым, все было почти так же, как и до Севастополя. Началась война – и все повторилось, словно время двинулось вспять. Победа, потом железные корабли врага, перед которыми паровой фрегат не лучше, чем парусник перед пароходами в Крымскую.

Был фрегат, и не стало фрегата. Стал казематный броненосец, пусть пока и без брони. Крепость. Что ж, крепости ему защищать не впервой! Ну, раз такой расклад… Гришин снял фуражку. Перевернул. Одним движением вырвал распиравший верх обод, заломил обмякшую тулью назад, по-нахимовски. В траншеях, блиндажах да казематах сподручней. И потолок реже царапать, и голову при ударе защитит верней. А главное, Павел Степанович так носил…