Текст книги "Lithium"

Часть вторая
Август-октябрь 1995. Санкт-Петербург – Москва

11

Оля

Перед сценой прыгали, сталкиваясь и снова разлетаясь, человек пять панков.

У стены стояла искусственная блондинка в босоножках на высоком каблуке, в короткой юбке. Странно было видеть, как она пританцовывает.

У другой стены пьяный парень танцевал, время от времени пытаясь вытащить свою девушку, но она только сильнее вжималась в стену.

Вокала практически не было слышно, все перекрывали гитара Влада с «овердрайвом» и Сашина виолончель, пропущенная через новую «примочку».

За дальним столиком сидели с бутылками пива два эфэсбэшника лет по тридцать пять – оба в дешевых джинсах и «левых» майках Nike. С непроницаемым видом они смотрели на сцену, иногда прикладываясь к бутылкам.

Про то, что они эфэсбэшники, нам рассказал Иван. Я видела их на концерте не в первый раз, они смотрелись здесь странно, но почти всегда в клубе появлялся какой-то странный народ.

Ребята доиграли последнюю вещь. Влад рванул пальцами струны гитары. Брызнула кровь.

Пьяный парень отбежал от своей девушки, подскочил к сцене.

Он заорал Владу:

– Круто, круто! Если б я был пидарасом, я бы тебя выебал! Только я – не пидрорас! Я вам честно говорю – я не пидорас! Она может подтвердить!

Он повернулся туда, где стояла его девушка. Она быстрым шагом шла к выходу. Парень побежал за ней.

Ребята собрали инструменты, и мы пошли в гримерку: я, Влад, Андрей, Рома, Саша и две девушки, которых привел Андрей, Лена и Ира.

На полу уже стоял «гонорарный» ящик пива. Все схватили по бутылке, открыли. Влад держал бутылку левой рукой. Пальцы правой еще кровоточили.

Я спросила:

– Может, перевязать чем-нибудь?

– Не надо.

– Мы Анпилова[3]3
  Виктор Анпилов – один из лидеров коммунистических движений 1990-х.


[Закрыть] очень уважаем, – сказала Лена в черных джинсах и черной майке, без лифчика, с темной, почти черной помадой. – Это – настоящий мужик, не то что Ельцин-пидорас.

– Может, тебе и Зюганов нравится? – спросил Рома.

– А что такого? Мужик, как мужик, только, старый, конечно. Но говорит он все правильно. Все эти дерьмократы уже заебали.

Ира в коротком красном платье и кожаной куртке – наклонилась мне к уху и зашептала, кивая на Сашу:

– А он ведь не «голубой», да? Выглядит, как «голубой», но он же не «голубой»?

* * *

Пиво закончилось. Лена ругалась с Ромой.

– А чем тебя, бля, нравится Ельцин со своей сраной кодлой? – кричала она полупьяным голосом. – Чем они лучше, чем какой-нибудь, на хуй, Брежнев?

Я вышла из гримерки, прошла через клуб. Несколько человек сидели за столиками с пивом, еще несколько спали на лавках.

В женском туалете, в кабинке с выломанной дверью, страстно целовались Ира и Саша.

12

Влад

Мы с Шумером сидели на лавке в сквере. Пили пиво. Трава была засыпана первыми опавшими листьями.

Шумер допил пиво, оторвал этикетку. Скомкал, покрутил в пальцах, бросил в бутылку.

Ждавший в засаде пенсионер засеменил к нашей скамейке.

– Можно вашу бутылочку?

Шумер протянул ему бутылку.

– Благодарствую. А вы еще не допили, да? – Он глянул на меня. – Вы не будете возражать, если я подожду?

Я пожал плечами. Пенсионер отошел.

– Короче, я поехал, – сказал Шумер. – Надо вмазаться.

– Давай, я с тобой.

– Ты, наверно, не понял. Вмазаться «винтом».

– Я понял.

– Ты же вроде не по этой теме?

– Что значит по этой, не по этой? Я себя не загоняю ни в какие рамки. Раньше мне это было не надо, а сейчас, может быть, и надо. Я сейчас ни от чего не отказываюсь.

– Правильно. Хули отказываться? Жизнь и так короткая. Надо только у старух купить жгуты и пузырьки. Хотя не, не надо. У пацанов все есть. Кстати, что у тебя с финансами?

– Около двадцати «штук».

– Заебись. Надо пацанам купить пожрать. У них никогда ничего нет, они все на «винт» проебывают.

* * *

Мы поднялись по вонючей лестнице на последний этаж. Шумер подошел к двери с оборванным проводом вместо звонка.

За соседней дверью громко играла «Стюардесса по имени Жанна».

– Я бы тех, кто такое слушает, насильно заставлял слушать панк-рок или хотя бы «металл», – сказал Шумер.

Шумер постучал, подождал. Толкнул дверь и вошел. Я вошел за ним.

В квартире воняло еще хуже, чем на лестнице, каким-то гнильем, тухлятиной и горелым мясом.

Войдя, мы оказались не в прихожей, а прямо на кухне. На табуретках у стола сидели три чувака. Стол был заставлен тарелками с объедками.

Шумер поздоровался со всеми за руку, кивнул на меня.

– Это Влад.

Никто не подал мне руки и даже на меня не посмотрел.

Я сделал несколько шагов по кухне. Подошел к окну.

– Парни, как насчет «винта»? – спросил Шумер.

– Счас сварим, – ответил стриженный налысо пацан в застиранной черной майке Def Leppard. – Подожди.

Шумер сел на стул окном и плитой. На плите стояла сковорода с остатками мяса.

Стекло было заляпано высохшими каплями чего-то темного. Между рамами валялись дохлые мухи.

– А кто он вообще такой, а?

Я повернулся. На меня смотрел чувак с длинными сальными волосами, в черной рубашке.

– Да, это я тебе говорю! – заорал он. – Кто ты такой, а? Ты мне объясни – кто ты такой? Что ты вообще здесь делаешь? Кто его привел? Нет, вы мне объясните – кто его, блядь, привел? Что это за хуй?

– Успокойся, – сказал Шумер. – Он со мной.

– Так бы сразу и сказал.

Я достал свой «Союз-Аполлон».

Чувак снова глянул на меня.

– Ты что, здесь курить собрался? У нас не курят. Иди на балкон.

Я взялся за ручку балконной двери. Дверь скрипнула. Я вышел на балкон.

В тазу лежала отрезанная голова собаки. Я подошел к краю балкона. Дотронулся до ржавых перил. Достал сигарету, прикурил.

Над крышами висело низкое серое небо. Собирался дождь.

Я курил, думая о том, что я делаю в этой вонючей дыре с наркоманами, жрущими собак.

Докурил. Огляделся. Бычок некуда было выбросить. Я швырнул его за балкон.

Вернулся в комнату.

Третий чувак, молчавший до этого, посмотрел на меня, потом по сторонам. У него были короткие рыжие волосы.

– Все, пиздец.

– Что пиздец? – спросил волосатый.

– Все. Больше жить не хочу.

– Ты точно уверен?

– Точно.

– Давай помогу.

Волосатый взял со стола нож и шахнул его по запястью. Кровь брызнула по всей кухне. Несколько капель попали мне на лицо.

– Ты что, охуел? – крикнул лысый.

Волосатый швырнул нож на стол. Кроме крови, на нем были прилипшие кусочки мяса.

Волосатый вышел из кухни. Шумер и лысый молча смотрели, как с руки рыжего на клеенку стола, прорезанную в нескольких местах, стекает кровь.

Я схватил с гвоздя полотенце. Перевязал ему руку.

– Телефон есть? Скорую надо вызвать!

– Есть, – сказал лысый. – Но он отключен. Таксофон на улице, если у тебя есть карта.

– Какой здесь номер дома и квартиры?

* * *

Я вытащил из таксофона карту с силуэтом Петропавловской крепости. Засунул ее в карман. Поднял голову. Посмотрел на низкое серое небо. Дождь так и не начался. Я вспомнил, что сегодня тридцать первое августа.

13

Оля

Я работала в книжном четвертый месяц. Мне здесь нравилось больше, чем в рок-магазине, хотя бы тем, что я могла читать любую книгу, и ничего не надо было покупать.

За день я прочитала тридцать страниц «Путешествия на край ночи», позвонила на радиостанции, на которые отнесла демо-запись «Литиума». На «Катюше» сказали, что еще не послушали, но послушают обязательно, а от других я вообще ничего не смогла добиться.

Вечером в магазине проходил творческий вечер московского поэта Ковалевского. Я о нем никогда не слышала, но современную поэзию я знаю плохо, так что неудивительно.

Примерно за полчаса до начала начали собираться люди – в основном, пожилые дядьки в мятых пиджаках. Две девушки чуть помладше меня – типичные студентки филфака – копались в книгах, уточняли цены, но так ничего и не купили.

Два деда, стоя прямо у кассы, пили коньяк, передавая друг другу бутылку. Один говорил:

– Мы были интеллектуальной элитой, мы помогли сбросить иго коммунистов. И чем нас, спрашивается, отблагодарили? Копеечной пенсией, на которую невозможно прожить? Нет, вы мне скажите, почему так? Мои книги издавались тиражами в сотни тысяч экземпляров, они есть в каждой районной, в каждой сельской библиотеке.

Второй молча слушал.

– Я в студенческие годы мог себе позволить обедать в «Европейской», а на первый свой гонорар, пятьдесят рублей, я там настоящий пир закатил. – продолжал он. – А сейчас, спрашивается, что можно себе позволить на пятьдесят рублей? Коробок спичек?

Мужик помладше, лысый, с торчащими из ушей седыми волосами, в давно не стиранной джинсовке, прислушивался к разговору, а потом сказал:

– Ты б уж лучше не пиздел, Виталя. Ты квартиру на Невском получил как поэт. Знаешь, сколько она стоит сейчас? Ты ее можешь продать, купить хрущевку где-нибудь в Автово и безбедно жить до конца своих дней.

– А вот хуй тебе, – ответил Виталя. – Я лучше буду голодать, но с Невского никуда не уеду.

В магазин зашли организатор вечера Нина – худая, невысокая, за пятьдесят, с короткими седыми волосами, и Ковалевский – толстый, кучерявый, в растянутом бежевом свитере, засыпанном перхотью на плечах, и с коричневым пятном спереди.

– Вот она, наша надежда, – сказала старуха в черной шляпке с вуалью. – Правда ведь, Петя, вы – наша надежда?

– А вы – плесень на теле русской поэзии, – сказал Ковалевский и достал из потертой дерматиновой сумки мятые листы бумаги, распечатанные на принтере, и начатую бутылку водки.

Он отвинтил крышку, приложился, покопался в листах бумаги, выбрал один и начла читать:

 
«Все можно оправдать дурной погодой,
Безвременьем, скукоженной свободой.
Свалить на неухоженный бардак,
Списать на перегруженный рассудок,
На окончанье века и пивной желудок…
Но разве это все не так?»
 

Раздались жидкие аплодисменты. Он снова выпил водки и продолжил читать:

 
«Все эти пацаны, революционеры – снобы,
Мажоры, умники, пижоны и щенки,
Их клубы андеграундные и трущобы,
Коммуны, сквоты, „хаты“, чердаки…»
 

* * *

Ковалевский читал заплетающимся языком:

 
«Судьба моя, пожалей бродячих собак у батарей…
Судьба моя… пожалей коров, волов и бомжей…
Меня, изнывающего…. в волнении над их судьбой…
И мир, разорвавший… все… связи… со мной… с тобой…»
 

Он закрыл глаза.

Несколько человек зааплодировали.

На голубых грязных джинсах Ковалевского начало образовываться темное пятно. Моча со стула закапала на пол на валявшиеся там листки со стихами.

Не замечая этого, к Ковалевскому подошла все та же старуха в шляпке с вуалью. Своей тростью она опрокинула бутылку из-под водки.

– Молодой человек, я хотела бы у вас спросить, как у поэта. Как вы считаете, какая тема была самой главной в поэзии «Серебряного века»?

Ковалевский вздрогнул, открыл глаза.

– Пизда, – сказал он.

Несколько человек засмеялись. Старуха пошла к выходу.

Из подсобки вышла Валя, уборщица из Белоруссии, со шваброй, тряпкой и ведром воды. Она заметила, что Ковалевский обоссался.

– Еб твою мать, это еще что такое? – заорала она. – Я тебе следующий раз самому в рот насцу!

Она ткнула Ковалевскому в лицо мокрой тряпкой. Он открыл глаза, заморгал, снова вырубился.

– Уберите его, на хуй, отсюда! – крикнула Валя. – Совсем охуели, бля, поэты хуевы!

Нина подошла к Ковалевскому, стала трясти его за плечо.

– Витя, пойдемте. Скоро уже ваш поезд…

14

В актовом зале колледжа перед сценой прыгали три десятка пацанов и девчонок, в основном – в майках «Nirvana» и «Гражданская оборона». Чуть в стороне от них стояла Оля в черных джинсах, разорванных во многих местах, и белой майке с надписью «Save the Earth».

Влад отшвырнул гитару. Она, упав, звякнула, «завелась».

Влад лег на пол рядом с гитарой.

Рома и Андрей продолжали играть коду. Саша выпиливал на пропущенной через «примочку» виолончели атональное соло.

Рома ударил по «рабочему» барабану в последний раз, отшвырнул палочки.

Ребята в зале захлопали.

– Спасибо, Выборг! – крикнул в микрофон Андрей.

* * *

Оля, Влад, Саша, Андрей и Рома шли через сквер, тускло освещенный окнами домов соседней улицы. Фонари вдоль дорожки не горели.

На соседней дорожке, у бетонной опоры, оставшейся от скамейки, стояли пятеро гопников с бутылками пива и сигаретами.

– Э, идите сюда, а? – крикнул один. – Вы кто такие?

– Идем спокойно, не обращаем внимания, – негромко сказал Андрей.

Он и Рома шли рядом, Оля и Влад чуть впереди, а сзади Саша с виолончелью в футляре.

– Э, волосатый, ты куда? – закричал все тот же парень. – Ты пидор, да? Иди сюда, мы тебя в жопу выебем. Или, может, на клык возьмешь?

Саша побежал, остальные тоже. Гопники бросились за ними, на ходу допивая пиво.

Саша споткнулся, упал. Чехол с виолончелью соскользнул с плеча. Он успел его подхватить.

Два гопника подскочили к нему, сбили с ног, стали пинать.

Влад ударил одного по голове гитарой. Гопник рухнул на траву. Другой гопник ударил Влада в лицо кулаком. Влад махнул гитарой. Гопник увернулся.

Еще один гопник занес бутылку над головой Андрея. Бутылка выскользнула. Андрей ударил гопника ногой, потом гитарой.

– Уходим! – крикнул Рома.

Два гопника наклонились над тем, кого сбил с ног Влад. Он привстал, крикнул:

– Вам пиздец! Готовьтесь!

* * *

Саша, Влад, Андрей и Рома сидели на деревянных лавках в зале ожидания. Саша вытащил из кармана мятый платок, высморкал сопли с кровью. Андрей потрогал его нос.

– Не сломали, все в порядке.

Подошла Оля.

– Электричка в двадцать три ноль девять.

– А сейчас? – спросил Рома.

Оля глянула на круглые часы на стене. Они показывали полвторого.

Она посмотрела на свои наручные.

– Без десяти одиннадцать.

– Надо где-нибудь спрятаться, – сказал Саша. – Если они нас здесь найдут, это будет все.

– А милиция здесь есть?

Оля помотала головой.

– Все закрыто.

В углу зала ожидания сидели три бомжа. Один держал в одной руке бутылку лосьона, в другой – бутылку воды. Он глотнул лосьона, запил. Передал обе бутылки другому.

– Надо что-то делать, – тихо сказал Саша.

– Что? – спросила Оля.

– Отобьемся. – Андрей похлопал по чехлу своей бас-гитары. – В худшем случае, инструменты угробим.

– А если их будет двадцать человек? – спросил Саша.

Рома подошел к двери, ведущей к путям, приоткрыл ее, выглянул.

– Электричку уже подали. Давайте, может, загрузимся?

– Садимся в разные вагоны, – сказал Влад. – И запремся в туалетах.

* * *

– У тебя губа рассечена, – сказала Оля.

– Сильно? – спросил Влад.

– Чуть-чуть.

Оля дотронулась до его губы.

– Как здесь воняет. Даже целоваться не могу.

За дверью послышались шаги и голоса.

– Что, никого?

– Никого.

– Видно, сука, бля, уже уехали. Гондоны!

Шаги затихли.

Электричка дернулась, тронулась.

Влад открыл защелку туалета, выглянул. Он и Оля вышли.

Влад подошел к окну тамбура. На перроне стояли два десятка гопников. У некоторых в руках были палки и куски арматуры.

* * *

Электричка отошла от маленькой станции. За окном мелькнули деревянные дома без света в окнах.

– Они в сущности нормальные пацаны, – говорил Андрей. – Но мы для них классовые враги. Потому что мы из Питера, потому что мы, в основном, из благополучных семей. Они это чувствуют на примитивном, интуитивном уровне.

– Чем мы, интересно, отличаемся от них в классовом смысле? – спросил Рома. – Мне кажется, мы такие же бедные, как и они.

– С финансовой точки зрения да, мы мало чем отличаемся. Но они все равно чувствуют классовую вражду по отношению, например, ко мне. Потому что их родители, например, работают на заводе, а у меня мама учительница, отец – научный работник. И они, например, учатся в «путяге», а я в универе на историческом.

– Это тебя в твоей партии так научили? – спросил Рома. – Национал-большевики твои?

– Ну, а если и в партии?

– И у тебя есть партбилет?

– Конечно.

– Как, еще раз, называется партия? – спросил Влад.

– Национал-большевистская. Сокращенно – НБП.

– А почему не национал-фашистская? – Рома посмотрел на Андрея. – Фашизм и большевизм – это разве не одно и то же?

– А если и фашизм? Что здесь такого? Я знаю, что вождю насрать, фашисты мы или коммунисты. Главное, что мы сегодня выражаем эмоции, которые любой нормальный человек испытывает постоянно. Например, у партии нет вообще никакой идеологии, нет программы в стандартном, бюрократическом, формалистском понимании. То есть, она есть, конечно, но нужна только для регистрации и прочих формальностей. Мы же не какие-нибудь тухлые коммунисты. В нашей партии Егор Летов и другие крутые чуваки.

– Его я как раз понимаю. Он конкретно спел: «Я всегда буду против». Но он поэт, художник. Ему можно.

– Так в партии таких много. Вождю нравится все, что весело, талантливо, ярко. Главное – эпатаж и нон-конформизм.

– Так это и есть чистый фашизм. То, что у вас есть вождь, это уже фашизм? Вот мне на хуй не нужен никакой вождь. А тебе, Влад? Тебе нужен вождь?

– Зачем?

– Ну, вот, слышишь? – Рома глянул на Андрея.

– Да дело даже не в вожде. Просто та жизнь, которую предлагает партия, – она яркая, героическая. Не то что обычная жизнь.

– И в чем героизм? Чтобы ходить на демонстрации с выжившими из ума пенсионерами?

Влад поглядел на дремавшую рядом Олю, повернулся к Саше, он сидел на через проход, на сиденье напротив лежал чехол с виолончелью. Пятна крови на Сашиной белой рубашке засохли и потемнели.

– Ты знаешь, это было офигенно круто, – сказал Саша. – Спасибо тебе. И плевать, что кто-то меня там ударил. Это ерунда. А такого драйва я ни разу в жизни не испытывал. И на концерте, и после концерта. В жизни ничего не происходит просто так. Ты можешь смеяться, но та наша встреча в метро… Мне кажется, это было предопределено. Ты знаешь, бабушка и мама меня все очень сильно контролировали. Папа умер, когда я был в четвертом классе… Я не хотел бы вдаваться в детали, но у меня никакой жизни, кроме музыки, не было. Я не могу сказать, что мне не нравилось. Нет, мне нравилось, но…

Хлопнули, открывшись и закрывшись, сдвижные двери вагона.

Все посмотрели в ту сторону. В вагон зашли два мента, двинулись по проходу, остановились.

– А, музыканты! – сказал один. – Наркотики есть?

– Я категорически против наркотиков, – сказал Рома.

– Что, может, еще и вены покажешь?

– С удовольствием.

Рома начал закатывать рукав кофты.

– Ладно, не надо, верим.

Менты пошли дальше по вагону.

15

Оля

После секса мы сидели друг напротив друга на широком подоконнике с потрескавшейся краской и курили, стряхивая пепел в банку из-под солянки.

В окне было небо и крыши, много красных крыш. И купол Исаакия. Когда я нашла эту комнату и выглянула в окно, я разу поняла, что сниму ее. Хотя бы из-за этого вида.

Я сразу же предложила Владу переехать ко мне. У меня не было сомнений, что он согласится. И вот уже три недели мы жили с ним в этой комнате с железной кроватью, старым сервантом и широким письменным столом.

Мы сидели, курили и молчали. Любые слова были бы лишними.

Потом зазвенел звонок. Один раз, второй, третий – к нам.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросила я.

Влад помотал головой.

Звонок снова зазвенел три раза.

– Я подойду, – сказал Влад. – Мало ли…

Он потушил сигарету о край банки, бросил в нее бычок, спрыгнул с подоконника, натянул джинсы, вышел.

Я сделала последнюю затяжку, тоже потушила сигарету и бросила в банку. В коридоре послышались шаги. Я схватила первую попавшуюся майку Влада, с портретом Кобейна и фразой «I hate myself and want to die»[4]4
  «Я ненавижу себя и хочу умереть» (англ.)


[Закрыть].

В комнату заглянули Влад и Саша.

Саша помахал мне рукой, сказал:

– Привет.

Я кивнула.

– Мы на кухне поговорим, – сказал Влад.

Он закрыл дверь.

Я снова залезла на подоконник, взяла из пачки Влада сигарету, прикурила зеленой прозрачной зажигалкой, затянулась, выпустила дым.

Я пододвинулась ближе к стеклу, прилипла к нему лбом, посмотрела вниз. Над трамвайными путями покачивался на тросе фонарь.

Открылась и закрылась дверь. Влад вернулся в комнату.

– А где Саша? – спросила я.

– Ушел.

– Что так быстро? Чаю бы попили…

Влад пожал плечами.

– А зачем вообще он приходил?

– По делу. – Влад как-то странно, не похоже на себя ухмыльнулся. – У его семьи сейчас плохо с деньгами. И какие-то бандиты вышли на него и предложили продавать героин в «консе». Но там и так уже продают, поэтому без шансов. И он хочет продавать в клубе.

– А ты тут при чем?

– Он хотел, чтобы я поговорил с Иваном. Чтобы это не было у него за спиной.

– И ты поговоришь?

– Поговорю.

– Зачем тебе это надо?

– Как зачем? Помочь…

– Ты вообще думаешь, что ты говоришь? Ты поможешь ему продавать наркоту!

– В клубе и так ее продают. Пусть лучше этим занимается кто-то свой.

– Это он тебе так сказал? Это его слова?

– Все, что я ему пообещал, это поговорить с Иваном. Если Иван скажет «нет», то тема закрыта. Ты меня знаешь. Я к наркотикам вообще отношения не имею, это не моя территория.

16

Влад

Мы сидели с Иваном в его комнате в клубе. На столе в аккуратные стопки были сложены демо-кассеты от разных групп.

Иван снял с электроплитки чайник. Залил пакетики с зеленым чаем в двух граненых стаканах с подстаканниками. Поставил чайник обратно. Сел на стул напротив меня.

– Возможно, я – идеалист, – сказал Иван. – Но я действительно верю в самоорганизацию и саморегуляцию. Клуб работает уже четыре года, и я с самого начала стремился к максимальной независимости. Если уж мы смогли получить это бывшее комсомольское помещение, то должны быть полностью независимы. Никаких ментов, никаких бандитов. Я понимаю, что до конца это никогда не получится, но мы к этому стремимся. Я вообще не верю в способности власти что-либо организовать, что-либо сделать для людей. Только саморегуляция и самоорганизация.

– С этим трудно не согласиться. Но я задал конкретный вопрос.

Я взял стакан, поднес к губам. Чай был еще горячий. Я поставил его обратно на стол. Верхняя кассета была подписана «Последнее танго в Париже».

– Я никогда никому ничего не разрешал в клубе продавать, – сказал Иван. – Ко мне подходили бандиты, предлагали «крышу». Но я отказался. Заговорил им зубы. Сказал, что им самим это не интересно: слишком мало людей с деньгами приходит, плюс, клуб и так на контроле у милиции. Ты меня знаешь, я категорически против наркотиков, это раз. И я хочу держаться подальше от всего, что связано с криминалом, это два.

– Но все равно ведь продают, без твоего согласия. Если будет кто-то еще продавать, это ни на что не повлияет. А ему реально нужны деньги, он бы ни за что иначе в это не полез. Ты ж видел его. Из него такой же бандит, как из меня президент. Матери на работе денег не платят, живут втроем на его стипендию и пенсию бабушки.

– Я ценю тебя как музыканта, Владик. Иначе я вообще не вел бы с тобой этот разговор. И я сочувствую Саше. Но максимум, что я могу сделать, это не сказать ни да, ни нет. Разговора такого у нас с тобой не было. Я ни о чем не знаю, ничего не вижу и ни о чем подобном не слышу. Это строгая договоренность. Хорошо?

– Хорошо. Горыныч у тебя еще работает?

– Нет, пришлось его уволить. Он категорически на все забивал. Ты, по сравнению с ним, был идеальным работником. Жалко, что недолго. Приходится самому убираться в клубе, пока никого нового не нашел.

17

Оля

Группа играла хардкор. Зрителей было немного.

Я и Влад были пьяные, мы прыгали у сцены, целовались, снова прыгали.

На самом деле мы даже не слушали музыку. Нам было на нее насрать. Насрать на группу, на других людей в клубе, насрать на то, что будет потом.

Мы знали, что никогда не постареем, что никогда не умрем.

Когда прыгать уже не было сил, я села на пол у стены. Мне было насрать, что пол грязный, что на нем валяются бычки и прочая херня.

Влад отошел к стойке, вернулся с двумя открытыми бутылками пива, дал одну мне. Он сел на пол рядом со мной.

Я сделала глоток, обвела глазами клуб. Группа все еще играла. Несколько человек прыгали у сцены. У входа, почти рядом с охранником, стоял Саша. К нему подошел парень лет двадцати, что-то сказал. Саша поднял с пола рюкзак, и они вдвоем вышли.

Влад поднес свою бутылку пива к моей. Мы чокнулись, сделали по глотку. Влад сказал:

– Давай уйдем.

* * *

Потом мы сидели на заднем сиденье в пустом трамвае. Я рассказывала Владу всякую ерунду – про то, как на первом курсе вступила в «Армию „Алиса“»[5]5
  Фан-клуб рок-группы «Алиса», особенно многочисленный и активный в начале 1990-х.


[Закрыть], потом спекулировала значками и пластинками «Шабаш» в «Гостином дворе», как потом разочаровалась во всем русском роке. Я могла говорить что угодно, слова ничего не значили. Имел значение только этот пустой трамвай. И мы в нем.

18

Влад

Меня разбудили три звонка. Потом еще три. Три звонка – это нам.

Оля не проснулась. Я осторожно, чтоб ее не разбудить, вылез из-под одеяла. Поднял с пола джинсы, надел.

Прошлепал босыми ногами по комнате, по коридору. Отпер входную дверь.

На пороге стоял Саша.

– Что случилось?

Он молча смотрел на меня.

– Что случилось?

Я сделал шаг назад. Он вошел.

– Пойдем на кухню. Можешь не разуваться. Все равно все соседи спят.

Он прошел за мной по коридору. Зацепился за трехколесный детский велосипед. Схватился за стену.

Я обернулся. Знаком показал ему не шуметь.

Мы сели на табуретки у окна.

– Я сейчас приду, – сказал я. – Схожу за сигаретами.

Когда я вернулся, Саша смотрел в одну точку: на вбитый в оконную раму гвоздь. К гвоздю была привязана веревка, протянутая через всю кухню. На ней сушились несколько пар мужских и женских трусов и черная майка Chanel.

Я сел на табуретку. Взял сигарету, закурил.

– Дай и мне, – сказал Саша.

Я дал ему сигарету. Он взял зажигалку, прикурил с третьего щелчка. Затянулся, кашлянул.

– У меня отобрали рюкзак с героином.

Он еще раз затянулся. Снова кашлянул.

– Как это случилось?

– Я зашел в туалет. И меня кто-то сзади ударил по голове. Я упал, потерял сознание. Еще ударился головой. Вот здесь, – Саша засунул пальцы в волосы.

– Сколько там было героина?

– Весь, что они дали на продажу. Я дома ничего не оставлял, чтобы мама не нашла…

– Я еще раз спрашиваю: сколько там было?

– Они сказали, что я должен им отдать двадцать «лимонов». Все, что сверх этого – себе… И деньги тоже все забрали. Я успел продать три «дозы»… Что мне делать?

– Я не знаю, что делать. Ты понимал, на что идешь.

– Ты всех знаешь в клубе, ты мог бы поспрашивать, узнать…

– Ты шутишь? Что значит «всех знаешь»? В клубе полно «левого» народу. На каждом концерте я многих вижу в первый и последний раз.

В коридоре щелкнул замок. На кухню зашел дядя Жора из соседней комнаты, в салатовой майке-алкоголичке и черных «семейных» трусах с белыми пятнами спереди. В руке он держал пачку «Беломора» и коробку спичек.

Он подмигнул нам, подошел к раковине. Нагнулся, включил воду, попил. Сел на табуретку возле своего стола. Закурил «беломорину».

Мы с Сашей молча докурили. Бросили бычки в жестянки. Дождались, пока дядя Жора докурит и уйдет.

– Значит, ты думаешь, это бесполезно? – спросил Саша.

– Что бесполезно?

– Пытаться что-нибудь выяснить в клубе.

– Ну, а ты как думаешь?

– Знаешь, что, наверно, надо сделать? Позвонить им и честно сказать, что случилось. Может, они их сами найдут. По своим каналам. Да?

Я посмотрел на темноту за окном и два светящихся окна в доме напротив.

19

Оля

Я проснулась от шума и стука. Парень бандитского вида схватил со стола мой рюкзак, вытряхнул содержимое, заглянул в кошелек. В нем было несколько бумажек по тысяче и мелочь. Он швырнул кошелек на пол, выдвинул ящики стола.

Я была без линз и видела плохо. Я прищурилась, чтобы рассмотреть остальные силуэты. Узнала Сашу. Он стоял рядом с Владом. С ними были еще три парня.

Под одеялом я была без ничего. Я села на кровати, натянув одеяло как можно выше.

– В чем дело? – спросила я.

– Саша сказал, что я украл у него героин, – сказал Влад.

– Что?

– Да, это он забрал героин, – сказал Саша.

– Кто вы такие? – закричала я. – Уходите отсюда!

– Тихо, сука, а то сейчас выебем, – сказал один из бандитов.

– Уходите! Мы здесь не при чем! Мы не имеем никакого отношения!

Он подскочил ко мне, стал стаскивать одеяло, заламывать руку. Влад кинулся на него, но другой бандит ударил его, сбил с ног.

Этот урод полностью стянул с меня одеяло, перевернул меня на живот, сел мне на ноги, прижал к кровати, не отпуская моей руки. Я пыталась ударить его второй рукой.

– Отпусти ее! – крикнул кто-то.

Я почувствовала его вставший член под штанами. Он и не думал меня отпускать, сжимал руку еще сильнее.

– Кому сказал? Отпусти!

Бандит слез с меня. Я схватила одеяло, обмоталась им.

– Короче! – произнес все тот же голос. Я прищурилась, рассмотрела его. Лет тридцать или тридцать пять. – Завтра ты вернешь или «герыч», или бабки. И без глупостей. Как видишь, мы знаем, где ты живешь со своей бабой. И ты можешь себе представить, что мы можем сделать с тобой и с ней.

В дверь заглянула соседка баба Вера.

– Сколько можно? Всю ночь спать не даете. Ходят, ходят… Я милицию вызову.

Урод, который лез ко мне, сказал:

– Вызывай!

Баба Вера ушла. Потом вышли бандиты и Саша.

Влад подошел ко мне, сел рядом, обнял.

Мы молча сидели на кровати. Шел дождь. В окне было серое пасмурное небо. Я все еще не могла прийти в себя.

– Он что, сошел с ума? – спросила я.

– Наверно. У меня другого объяснения нет.

Влад дотянулся до подоконника, взял сигареты и зажигалку, прикурил мне и себе.

– Я съезжу к нему домой, – сказал Влад. – Поговорю. Надо, чтобы он четко сказал этим бандитам: мы здесь не при чем. И когда он это сделает, я съезжу с ним в клуб, поговорим с людьми, может, кто-нибудь что-нибудь видел…

– И ты после того, что он сделал, готов ему помогать?

– Парень был в шоке. Не понимал, что делает. Они его били. У него синяки под глазами, губа рассечена.

– Из-за него меня чуть не изнасиловали, ты это понимаешь? Знаешь, что он должен сделать? Честно сказать своим родителям, чтобы они продали квартиру. Другого выхода я не вижу.

20

Влад

Саша жил с родителями в сталинском доме на Московском проспекте. Я ни разу не был у него в квартире, но однажды после репетиции мы пили пиво в его подъезде. Мне показалось что Саша не хочет пригласить меня в квартиру, и ему из-за этого стыдно. Мне было насрать.

Мы пили по второй бутылке, когда из лифта вышла соседка. Старуха за шестьдесят, в черном платье с колодками орденов и звездой Героя социалистического труда.

Саша сказал ей:

– Здравствуйте, Анна Петровна.

Старуха не ответила, лишь косо взглянула на нас. Зашла в свою квартиру. Заперла дверь изнутри.

– Все, мне надо идти, – сказал Саша. Он сунул мне свою бутылку. – Если хочешь, допей. Только не здесь, в подъезде, ладно?

* * *

Дверь открыла мать Саши. Немного за сорок, с волосами, собранными в хвост, в джинсах и черной майке.

– Здравствуйте. Саша дома?

– А кто вы?

– Меня зовут Влад. Мы с ним вместе играем в группе.

– Да-да, конечно, конечно. Проходите. Саши нет, но он должен вот-вот вернуться.

Я зашел в квартиру. Она показалась мне очень большой. Возможно, из-за высоких потолков. Я снял кеды, прошел за матерью Саши в комнату.

На всех стенах висели картины. В углу стояло черное старое пианино. Посреди комнаты – большой круглый стол.

– Чаю попьете? – спросила мать Саши.

Я кивнул. Она подошла к двери в другую комнату, постучала.