Текст книги "Домой"

Владимир Козлов
Домой

Бар «Cochon»

Место: Прага, Европейский Союз

Дата: 02/11/2006

Время: 21:34

Музыка: The Skatalites, альбом «Hi‑Bop Ska»

Лысый чувак сует мне бумажку в сто крон. Я кладу на мокрую стойку монетки сдачи, подставляю бокал под кран. Из угла мне кивает Джек, негр с короткими «дрэдами», рэгги – певец и торговец «травой». Вместе с ним за столиком его девушка, англичанка Николь, толстая, похожая на свинью, и два клиента – офисное чмо в костюмах. Джек мог бы зарабатывать больше на площади Венцеслава, но нашел два десятка клиентов в соседних офисах – и доволен. Должно быть, он платит хозяину бара, Иржи.

Лысый хватает бокал и прет к своему столу. Там сидят две девки намного младше него, пьют мохито. По бару расплывается сладковатый запах «травы» – это курит компания Джека.

* * *

В баре пусто – все клиенты свалили, кроме голландца Ника. Он, как обычно, в отрубе, голова прилипла к столу. Вообще, он не Ник, а Николаус или что‑то в этом роде. Но он зовет себя Ник, потому что тусуется, в основном, с америкосами. Недавно Пол мне сказал, что Ник – не только алкаш, но еще и панк – музыкант, гитарист команды «Freak Shop».

Я трясу Ника за плечи. Ноль эмоций. Хватаю его за гриву немытых волос, отрываю голову от стола. Из ноздри свисает сопля, тянется по столу к пятну пролитого пива. Ник приоткрывает глаза, улыбается, вытирает нос рукавом.

– Алекс… – шепчет он по – английски. – Еще одно пиво…

Я трясу головой.

– Ты свое уже выпил. Вставай… Мне пора закрываться.

Я помогаю Нику подняться, дойти до двери, выхожу с ним на улицу. Он нетвердо шагает по булыжникам тротуара. Вряд ли попадет домой скоро. Догонится где‑нибудь, вырубится на скамеечке в сквере и проснется под утро. Для него это – норма. Таких, как он, в «Кошоне» тусуется много. Бар – не ресторан, здесь платишь сразу, и шансов свалить без оплаты практически нет. В худшем случае – наливаешь ему, а бабок уже не осталось. Ну и ладно. Списать за смену несколько «дринков» – обычное дело.

Сочинение

Место: Родина

Дата: 12/05/1990

Время: 15:31

Музыка: нет/Kaoma – «Lambada»

На третьем этаже кто‑то жарил котлеты – воняло на весь подъезд. Я поднялся еще на этаж, позвонил. За дверью напротив бубнил телевизор. Что за передача, разобрать было нельзя. Ира открыла. На ней был темно – синий фланелевый халат с мелкими желтыми цветами.

– Привет.

– Привет.

– Что с тобой случилось?

Я вытер нос ладонью, на пальцах осталась кровь.

– Твой парень…

– Кто? Буров?

Я кивнул.

– Он – не мой парень… Он что – в подъезде?

– Да, на втором этаже, у почтовых ящиков. И с ним Выра…

– Ладно, ты проходи пока, я сейчас…

– Ты куда? Не надо…

Ира побежала вниз по лестнице. Застучали по бетонным ступенькам шлепанцы. Я подошел к перилам, взялся за них, перевесился вниз. На площадке между первым и вторым торчала лысая голова Выры.

– Вы что здесь ошиваетесь? – послышался голос Иры. – Вам что, больше делать нечего? Зачем вы трогали Сухарева? Он шел ко мне писать сочинение. Он мне помогает…

– Ага, – сказал Выра. – Знаю я, как он тебе помо…

– Заткнись, – оборвал его Бурый.

– Что он вам сделал? За что вы его?

– Он знает.

– Если ты его еще хоть пальцем тронешь, я вообще перестану с тобой разговаривать, ясно?

Я зашел в квартиру, остановился в прихожей, глянул в зеркало. Кровь под носом засохла. Я лизнул палец, стер ее. Ира вошла, захлопнула дверь.

– Сходи, может, в ванную – умойся?

– Нет, все…

* * *

Лезвие «Восход» лежало под стеклом на письменном столе. Такими брился отец Иры, и она взяла одно себе – точить карандаши. Рядом с лезвием лежало фото «Модерн токинг». Оба урода дебильно улыбались. Ира давно уже не слушала «Модерн», но зачем‑то оставила фотографию. Я приподнял стекло, вытащил лезвие, несколько раз согнул в пальцах, приставил к левой руке – у ремешка часов. Стукнула дверь, щелкнул выключатель. Я сунул лезвие назад под стекло, подошел к окну. Моросил мелкий дождь. Ветка каштана терлась о стекло. Ира вернулась в комнату, села за стол. Я спросил:

– Какое было последнее предложение?

Ира заглянула в тетрадь, прочитала:

– «Перестройка – это продолжение того важного дела, которое было начато в октябре семнадцатого года. И перед нами…»

* * *

Мы сидели на кухне. На плите грелся белый эмалированный чайник. Дождь только что кончился. За окном шевелились мокрые листья.

Я сказал:

– От нас ушел отец. К другой женщине…

Крышка чайника на плите начала подпрыгивать, из носика пошел пар. Ира поднялась с табуретки, подошла к плите, выключила газ.

– …мне вчера сказала мама. А он сам уже три дня не появляется…

Ира, наклонившись над столом, налила кипяток в заварочный чайник. В разрезе халата мелькнул белый лифчик. Ира заметила, куда я смотрю. Я покраснел, отвернулся к окну.

– …я давно уже понял, что что‑то не то… Несколько месяцев, может, больше… Но мы с ним почти не говорили, тем более, про это…

Ира села к столу напротив меня.

– Я тебе очень сочувствую, Леша… Я даже не знаю, что сказать…

– Можешь ничего не говорить.

– Нет, ну вот, ты уже обиделся…

– Я не обиделся… А ты правда любишь Бурого?

– Да.

– А почему ты тогда с ним не ходишь?

– Потому что… Потому что он меня не любит, он просто… Нет, я не хочу с тобой про это разговаривать… Это касается только меня. Ты извини, Леша, но…

За стеной включили музыку – ламбаду.

– Тебе нравится эта мелодия? – спросила Ира.

Я помотал головой, отвернулся к окну. По небу, над пятиэтажками, быстро двигались облака. На листьях висели капли дождя.

Абсент + «Red Bull» = NRG

Место: Прага, Европейский Союз

Дата: 04/11/2006

Время: 22:34

Музыка: Pixies, альбом «Doolittle»

– А что, Дэвид Линч вправду был в этом баре? – Пол кивает на висящую над стойкой фотографию с автографом. Пол – в рваных джинсах, кедах, майке с надписью «Fuck Bush» и потертом вельветовом пиджаке. Он давно тусуется в Праге, преподает английский, не имея «рабочей» визы и разрешения на работу. Таких американцев здесь тысячи. Приперлись сюда тусоваться, пить дешевое пиво, курить «траву» и иногда понемногу работать – нелегально, не платя никаких налогов.

– Да, был, – отвечаю я. – Напился в жопу, отрубился, его вынесли на улицу со стулом и сбросили на тротуар.

– Врешь. Ты тогда еще здесь не работал.

– Ну и что, что не работал? Мне Иржи рассказал… Линч здесь тусовался, когда снимал свой фильм…

– И напивался непременно в этом баре… – Пол делает глоток абсента с «ред буллом». – Выбрал именно его. Из всех пражских баров…

– Ну да. А где ему еще напиваться?

– Ты знаешь, чем Россия и Америка похожи друг на друга?

– Много чем. Но мне, ты знаешь, все равно.

– Прежде всего, они похожи своим алкоголизмом. – Пол облокачивается на стойку. – В Америке это понятно откуда – ее с самого начала заселили всякие авантюристы, искатели приключений. Ясно, что все они были алкоголики. А вот в чем корни алкоголизма в России, это ты мне можешь объяснить?

– Холодный климат.

– Не пойдет. В Канаде климат холоднее… А в Швеции или Норвегии…

– Тогда – тяжелая жизнь…

– В Африке или в Индии жизнь тоже тяжелая…

– Ладно, тот факт, что водку изобрели в России…

– Тоже не канает. Порох изобрели в Китае, но Китай – не самая милитаристская страна. И не только сейчас, а вообще в истории.

– А какая – самая?

– На сегодня – Соединенные Штаты Америки, гражданином которых я, к своему стыду, являюсь. Это сейчас главная «империя зла»…

– Ну все, понесло… Сейчас будешь полчаса стонать про то, как ты ненавидишь Америку…

– А как я еще могу относиться к стране тупоголовых дебилов, которые дважды подряд выбрали президентам идиота? Как я могу относиться к стране тупого среднего класса? Там все насквозь прогнило, все фальшиво. Все кричат про семейные и моральные ценности, а на самом деле им нужны только наркотики, проститутки и подпольный тотализатор. – Пол допивает свой «дринк» и кивает, чтобы я сделал еще один. – А ты, Алекс, ненавидишь свою страну?

– Нет, не ненавижу.

– Может, скажешь еще, что ты ее любишь?

– Может, и скажу.

– А почему ты тогда не у себя, не в России? Почему ты здесь?

– Так сложились обстоятельства…

– Ты хитрожопый, Алекс. У тебя – двойные стандарты. Поэтому ты защищаешь свою страну…

– «Двойные стандарты» – тупой стереотип. Проблема не в двойных стандартах, а в том, что люди не хотят их признавать. Все живут по двойным стандартам, но любят базарить про «справедливый и одинаковый подход ко всем»…

В углу бара мелькает знакомая рожа. Очень знакомая. Очень… Он поднимается и выходит. Хлопает дверь. Почему я его не заметил раньше? Видно, его обслуживал Иржи. Или, может быть, просто похож? Нет, вряд ли, скорей всего, он. Но какого хера? Что он здесь забыл? Хотя, вряд ли, он меня заметил. И если бы заметил, то вряд ли бы узнал. А если пришел специально, знал, что я здесь работаю? Но как на меня вышли? Как вычислили через столько лет? И почему тогда послали этого придурка? Нет, видимо, случайность. Или вообще не он. А если он, то что такого? Площадь Венцеслава – в трех кварталах. Иногда забредают и российские туристы.

Дверь открывается. Заходит Николь. Она улыбается мне. Я киваю.

«Слован» – «Спарта» 0:0

Место: Прага, Европейский Союз

Дата: 06/11/2006

Время: 22:34

Музыка: нет/Nashville Pussy, альбом «Let Them Eat Pussy»

Трамвай отъезжает. Я перехожу пути и сворачиваю на улицу В Туних. На тротуаре – «натюрморты» из «бычков», пустых бутылок, пробок, сигаретных пачек. Впереди – большая куча собачьего говна. Когда я приехал в Прагу, это было главным «культурным шоком»: на тротуары постоянно срут собаки.

Мне навстречу, по центру улицы, прут, гогоча во всю глотку, человек двадцать тупорылых англичан – пролетариев. Приперлись в Прагу на «stag party» – побухать и потрахаться за неделю до свадьбы кого‑то из них. А может, никто и не женится, но цель все равно та же самая: набухаться в жопу и попробовать трахнуть все, что движется. Иногда такие забредают в наш бар – хуже клиентов не бывает, даже русские – и то лучше. Я был бы только рад, если б их почаще забирала полиция. Но полиция здесь либеральная. Иногда, конечно, повяжут бухого иностранца, отмудохают и заберут бабло, но такое случается редко.

Англичане уже далеко позади, но до меня еще долетают их крики. Самое частое слово – «fuck» и его производные. Я подхожу к двери бара, отмыкаю замки на роллетах. Иржи сегодня не будет – придется вкалывать одному.

* * *

Народу мало. Джек сегодня без клиентов, молча тянет пиво. Николь выдула два бокала вина и свалила. В углу интернациональная компания с зелеными бэджами что‑то обсуждает по – английски. Я споласкиваю в раковине бокалы, иногда поднимая глаза на экран телевизора. Идет повтор дневного футбола «Слован» – «Спарта».

Хлопает дверь. Заходит Клочков. Блядь, это он – я тогда не ошибся. Идет прямо к стойке. Я сжимаю в руках полотенце.

– Здравствуйте, Алексей.

Я киваю.

– Вы, конечно, узнали меня…

Я опять киваю.

– Ну, как вы, собственно, поживаете?

Я повожу плечами. Не хочу разговаривать с этим уродом. Не знаю, что ему нужно. Ясно, что он здесь не просто так.

– Налейте мне, будьте добры, бокал «гамбринуса».

Клочков вытаскивает кошелек, возится с мелочью, находит двадцать крон, кладет на стойку. Он выглядит говняно, хуже, чем три года назад. Редкие волосы прилизаны к черепу, под глазами – мешки, из ушей и ноздрей торчат седые волоски. Я забираю монету, беру бокал, подставляю под кран. Клочков залезает на высокий стул у стойки.

– Как вы могли предположить, Алексей, я зашел сюда не просто так, чтобы пива попить, хотя пиво у вас здесь отличное, с позволенья сказать… Как впрочем и в любом здешнем баре. Чехия ведь пивная страна…

Я ставлю пред ним бокал, он берет его, делает глоток, цокает языком.

– Итак, у меня к вам есть разговор, но я не хотел бы вести его здесь, отвлекая вас от работы… Было бы лучше, если б мы могли встретиться в другом месте… Предвосхищая ваш вопрос, я абсолютно уверен, что это – в ваших лучших интересах, и что отказываться от беседы вам не стоит. Завтра вы во сколько будете свободны?

– Целый день. У меня выходной.

– Может быть, тогда встретимся у кафе «Славия» – напротив Народного театра? Я, в отличие от вас, город знаю исключительно плохо, но театр уж как‑нибудь найду…

– Ладно. Во сколько?

– В пять вечера вас устроит?

– Договорились. В пять часов у входа в «Славию».

– Договорились. – Клочков одним глотком допивает пиво, ставит бокал на стойку. – До завтра. Всего хорошего и еще раз спасибо за пиво.

Фестиваль бардовской песни

Место: Прага, Европейский Союз

Дата: 07/11/2006

Время: 17:09

Музыка: нет/песня из к/ф «Белое солнце пустыни»

Через улицу, у Народного театра, тусуется компания туристов. Они хохочут, фотографируют друг друга. К остановке подъезжает трамвай «девятка» в сторону Смихова. Несколько человек садятся. Трамвай отъезжает. Парень в черной куртке выхватывает кошелек у туристки, бежит по площадке у театра. Вся компания бросается за ним. Безнадежно. Толстожопые дядьки и тетки еле бегут, парень уже далеко впереди. Заработал себе на «траву» и на выпивку на сегодня. А может еще и на завтра останется.

Подъезжает еще трамвай. Номер шесть. Из него выпрыгивает Клочков, перебегает дорогу.

– Добрый вечер, Алексей. Извините меня, ради бога. Вы ж понимаете, город я знаю плохо, не рассчитал, сколько времени мне будет нужно, чтобы доехать сюда от отеля…

Я молча киваю.

– А вы знаете, кстати, что в «Славии» в свое время любили бывать чешские диссиденты, это был у них, в некотором смысле, дискуссионный клуб. Это нам экскурсовод рассказывала. Говорила, что Вацлав Гавел и сейчас иногда здесь бывает…

– Мне плевать. Хоть Гавел, хоть бравый солдат Швейк…

– Как же это вам, извините… все равно? Это же ваша новая, так сказать, родина…

– Родина у меня одна. Как и у всех…

– Так зайдем, может быть, в «Славию»? Там блинчики чрезвычайно вкусные – палачинки, как говорят по – чешски, но вам, конечно, это…

– Сходите как‑нибудь без меня.

– А у вас что, есть на примете другое место? Ради бога. Ведите, я буду вашем гостем.

* * *

На стене кафе – черно – белые фотографии в рамках, в том числе, фото поезда, пробившего здание вокзала. Интересно, сколько людей при этом погибло?

– Симпатичное, скажу вам, кафе, – говорит Клочков. – Вы здесь часто бываете?

– Каждый день раза три. Иногда четыре. А сегодня уже шестой раз…

– Вам все шутки…

– Не был ни разу. Я вообще редко куда‑то хожу. Мне своего бара хватает…

– Что же это вы так слабенько, с позволенья сказать? Я, если бы жил здесь, давно уже все кафе обошел бы… Это ведь не то, что у нас. Что ни говорите, а в России вот эта культура кафе, ресторанов только лишь начинает еще развиваться… В Москве или Санкт – Петербурге – да, а до нас пока еще дойдет…

Клочков начинает листать меню. На первой странице написано по – английски: «блюда чешской и грузинской кухни». Подходит официантка кавказской наружности, говорит по – русски с акцентом:

– Ну что, уже выбрали?

– Чай, – говорю я. – Зеленый, с мятой.

– Мне аналогично, будьте добры. – Клочков захлопывает меню.

– Больше ничего не желаете? Пирожные…

Я качаю головой. Официантка идет к стойке. Клочков глядит на меня, как будто чем‑то недоволен. Если его смутил русский язык, то это его проблема. Мне плевать на всю эту секретность, как будто мы какие‑то разведчики.

У стойки высокий лысый парень что‑то говорит официантке. Она выдавливает из себя улыбку. Кроме их и нас, в кафе нет никого. Лысый подходит к стене, снимает с гвоздя гитару с белым бантом на грифе, проводит по струнам. Гитара настроена. Он садится на диванчик в углу, начинает петь, почти не фальшиво:

 
Ваше благородие, госпожа удача…
 

– Ну, вы прямо как специально сюда меня привели. – Клочков растягивает губы в улыбке, показывает желтые зубы. – Неужели помните, что я неровно дышу к гитаре? Особенно, конечно, к бардовской песне. Окуджава, Визбор, Юлий Ким… Я ведь, с позволения сказать, тоже бард. Имею в своем, извиняюсь, багаже, несколько десятков песен. Мы вот у нас в городе планируем провести фестиваль бардовской песни. Есть уже бюджет, спонсоры интерес проявляют… Грушинский обойти мы, конечно, задачи не ставим… Цели наши, скорее, гуманитарного плана – воссоздание культуры и духовности. Ведь в бардовской песне, в отличие от эстрады, или рок – музыки, присутствует и поэзия, и высокая духовность – собственно, некая связь с нашей великой прошлой культурой, которая, увы…

Я смотрю в окно. Посреди улицы, бросив на землю большущие рюкзаки, целуются парень и девушка. К рюкзакам привязаны скрученные резиновые коврики. Хлопает дверь кафе. Вбегает безумного вида волосатый чувак в красной потертой косухе, что‑то кричит. Я не успеваю понять, на каком языке. Он выбегает, захлопнув дверь.

Лысый прекращает петь, смотрит на официантку.

– Что, может, дать ему пизды?

Она трясет головой, ставит на поднос две чашки, идет к нашему столику. Клочков, сморщившись, зыркает в сторону парня.

– Так, извиняюсь, неприятно слушать русский мат – казалось, от него почти отвык за эти дни… Официантка ставит на столик чашки. В них плавают зеленые листья мяты. Я бормочу:

– Декуйи.

Клочков широко улыбается, показав пожелтевшие зубы.

– Спасибо.

– Пожалуйста. – Официантка уходит.

– Я не буду вас больше держать, извиняюсь, в подвешенном состоянии. – Клочков берет свой стакан, подносит ко рту, обжигается, расплескав, ставит стакан на столик. – Ситуация в нашем городе изменилась исключительным образом. Прекрасно известный вам человек отстранен от обязанностей мэра, против него заведено уголовное дело. В этой ситуации есть некие заинтересованные лица, которые хотели бы, чтобы вы кое‑что рассказали касательно господина мэра, а в частности, его избирательной кампании. Разумеется, вам будет гарантирована полная безопасность. Более того, комбинат, как вы, возможно, знаете, встал, наконец, с колен и работает с прибылью. Так что, ваши акции компании «Омега» превратились из пустых, ничем не обеспеченных бумажек, в довольно серьезное владение…

– А вы, я так понял, перешли на сторону «заинтересованных лиц»?

– Ну, можно сказать и так. Хотя на самом деле..

– Я сейчас. Схожу в туалет.

Я встаю.

– Да – да, конечно, разумеется. А я вот пока…

* * *

Я открываю кран, подставляю ладони, брызгаю водой на лицо. Отрываю кусок от бумажного полотенца, вытираюсь, выхожу из туалета. За нашим столиком пусто. На столике – два стакана: мой, почти полный, и Клочкова – наполовину пустой. Лысый чувак что‑то дрочит на гитаре.

Небо над «Туристом»

Место: Родина

Дата: 29/10/1990

Время: 11:00

Музыка: нет

Над «Туристом» висели серые тучи. Через дорогу, на здании облисполкома, болтался на ветру красный флаг с синей полосой. Я и Саня Мальцев подошли к швейцару Семенычу, толстому, лысому дядьке под пятьдесят. Я сказал:

– Здрасьте, Николай Семеныч. Есть сейчас в гостинице поляки?

– Есть поляки, есть армяне, есть грузины – всякая тварь. Лучше бы их здесь не было. И так уже вывезли все, что можно… Правильно написал Солженицын – надо самим от них всех отделиться, хватит уже кормить… Что, не читали разве? Ничего сейчас молодые не читают, а в «Комсомольской правде» было… «Программа пятьсот дней» называется.

– А в каких номерах поляки живут, не знаете? – спросил Саня.

– Откуда я могу знать? Я к тому, кто в каких номерах, отношения не имею…

Я сунул Семенычу сложенный вчетверо «трульник».

– На пятом этаже посмотрите – пятьсот четвертый, пятьсот третий…

Я кивнул. Мы с Саней прошли полутемный холл, повернули к лифтам. Тетка – администратор молча глянула на нас и отвернулась. На диванах сидели трое армян в кепках и кожаных куртках, на нас они даже не посмотрели.

– Я не пойму, что Семеныч против поляков имеет, или армян, – сказал я. – Если бы не они, то и гостиница была б никому не нужна. И пришлось бы Семенычу не хуи здесь пинать, а вкалывать целый день на заводе. Там бы свой жир он быстро согнал…

Мы с Саней заржали.

* * *

Номер поляков был завален коробками и пакетами со значками, резинками для волос, жвачками и шнурками ярких цветов – в основном, ядовито – зеленого и красного. Саня складывал блоки жвачек в рюкзак, я пересчитывал резинки в пакете. Поляки – толстопузые дядьки в вареных джинсах – копались в своем товаре. Одному было лет тридцать, второму – за сорок.

– В общем, сто двадцать пять резинок и тридцать блоков жвачек, – сказал я. – По сколько за штуку?

– Резинка – пентьдесент копеек, жвачка – седемдесент, – ответил старший поляк.

– Вы что, ребята, охуели? Неделю назад брали у ваших – по сорок и шестьдесят…

– Сорок – нема бизнеса.

– Ладно, хер с вами. Давайте хоть по сорок пять и шестьдесят пять.

– Добже. А что еще вам надо? Джинсы, свитера, ангора…

– Нет, не надо.

– «Лакоста», «пирамида»…

– Говорю же – не надо. В «пирамидах» уже полгорода ходит, их даже за сто восемьдесят никому не сдашь.