Текст книги "Саламонский"

Владимир Кулаков
Саламонский

Отзывы о книге вы можете направить на электронную почту автора: [email protected]

© В. А. Кулаков, текст, 2025

От автора

Вы хоть раз задумывались о том, как пишут книги люди, которых зовут писателями? Особенно если нужно рассказать о давно ушедшей эпохе, о ком-то, жившем в те времена. Я задумывался. Когда читал исторические романы. Удивлялся пытливости и трудолюбию таких людей. Понимал, какие усилия надо приложить, чтобы найти нужные факты, отыскать следы событий, кои давно запорошила пыль веков.

Никак не ожидал, что однажды мне придётся пройти подобный путь. Я не историк, не исследователь. А рассказать очень хотелось о моём герое, имя которому – Альберт Вильгельмович Саламонский.

Оказалось, при всём кажущемся изобилии информации, мало что о нём известно, как о Личности. И совсем крохи из того, что составляло его человеческую жизнь. Ищи, автор, копайся в чужих дневниках, статьях, судебных хрониках. Восстанавливай чужую жизнь, лица людей, как это делал когда-то по ископаемым черепам учёный-антрополог, скульптор, автор метода пластической портретной реконструкции Михаил Герасимов.

Роман «Саламонский» зрел долгих шестнадцать лет. За это время я успел закончить цирковую карьеру. В Риге. В цирке Саламонского. А мой сын – там начать. Его перед первым в жизни выходом на манеж благословил сам Саламонский… с портрета, что был нарисован во всю стену фойе рижского цирка. История мистическая. Потом как-нибудь…

Саламонский стал символом, легендой. Мифом.

Меня же он интересовал не просто как Великий мастер манежа. Скорее, как человек, живший в отведённое ему судьбой время. Кто он? Какой? Каким был на самом деле? С какими людьми дружил? Кого любил? Какими страстями был одержим?

Ещё моей задачей было описать ту эпоху, передать её величие, аромат. Именно поэтому в цитатах я сохранил орфографию и пунктуацию, принятую в то время.

У читателя может сложиться мнение, что в XIX веке на манеже были только лошади. Все основные персонажи романа только и делали, что скакали на них, школьно ездили и дрессировали этих самых животных. Мнение это будет правильным. Но не совсем. В цирковых программах выступали и акробаты, и канатоходцы, и жонглёры, и клоуны, и фокусники, даже воздушные полёты, не говоря уж об эквилибристах всех мастей. На манеже не в диковинку были львы, тигры, слоны – всё как в современном цирке. Но!..

XIX век и даже начало XX – век лошадей! Они были основным способом перемещения, предметом восхищения, вожделения и приобретения. К тому же надо помнить, что цирк как таковой начался с английского кавалериста Филиппа Астлея. То есть опять же с лошадей. А далее покатило, поехало, поскакало по всей планете. Это была эпоха Конного цирка!

Он стремительно развивался в Испании, Италии, особенно во Франции. После продолжительной и жесточайшей конкуренции пальма первенства перешла к Германии. Именно там сосредоточились лучшие дрессировщики, непревзойдённые конники.

Статус цирков измерялся количеством лошадей. Чем больше, тем солиднее. В некоторых на конюшне стояло до двух сотен сивок-бурок элитных окрасов и пород. Такое было время.

К тому же в цирках, кроме классических представлений, постоянно ставились так называемые пантомимы. Нет, это не когда пластичные люди в чёрном трико молча что-то показывают, размахивая руками и изгибаясь телом. Это чуть иное.

Пантомимы того времени – это грандиозные театрально-цирковые постановки на определённые исторические сюжеты с участием огромного количества людей и декораций. Одних статистов в массовые сцены иногда набирали несколько сотен человек. Музыкантов в оркестры – до сотни. Из-под куполов цирков на манежи низвергались настоящие водопады, где потом разыгрывались водные баталии с огнём и взрывами. В России подобное происходило у Чинизелли и у Труцци в Санкт-Петербурге. В Москве – в цирке Саламонского на Цветном бульваре и у Никитина на Триумфальной.

Отдельные цирки ставили до сорока пантомим в год, чтобы затмить конкурентов и привлечь зрителей.

Увы, пантомимы ушли в прошлое. В лучшем случае сегодня изредка ставят тематические сюжетные представления-спектакли. Что поделать – иные времена, иные песни, как говорится.

Лошадей в современном цирке всё меньше и меньше. Но может, когда-нибудь, потом, попозже, глядишь, всё вернётся на круги своя. А пока – добро пожаловать в минувшие времена…

Автор выражает признательность сотрудникам музея циркового искусства Санкт-Петербурга Ольге Шеставиной, Юлии Осиповой и Екатерине Поповой, которые оказали всестороннюю помощь в написании романа.

Низкий поклон неутомимому исследователю, хранителю исторического наследия латышского и мирового циркового искусства, директору рижского цирка Лолите Липинской, которая неоднократно помогала архивными документами.

И конечно же, особая благодарность моему редактору, другу, единомышленнику – жене Светлане Кокориной за самоотверженный труд, терпение и профессионализм.

Вместо предисловия

– Сеньор Саламонский! Сеньор Саламонский! Слава Всевышнему! Поздравляем! Синьора Джулия только что осчастливила вас рождением бамбино! Рагаццо! Мальчик! – Директор небольшого итальянского цирка сиял, словно сын родился у него. – Такая радость!

Вильгельм, который только вернулся за кулисы с манежа, утирая пот, бросился на конюшню, где царила суета. Прямо на куче сена и подстеленного тряпья лежала его раскрасневшаяся жена. На груди у неё попискивало малюсенькое мокрое существо, отдалённо напоминающее человека. Трудно было поверить, что эта женщина ещё менее часа назад демонстрировала зрителям мастерство «школьной» наездницы.

Так знойным итальянским летом 1839 года в июне восемнадцатого дня на планете Земля появился её новый житель.

Имя новорождённому выбрали загодя. На арене оно должно быть по традиции звучным. Если родится девочка, нарекут Альбертой. Мальчик – Альберт! Что означает «благородный свет», «белый», «славный». Это красивое древнегерманское имя носили пять герцогов Баварии, шесть правителей Австрии, несколько герцогов и курфюрстов Саксонии, маркграфы Бранденбурга, графы Намюра.

И теперь среди них, – конечно же, какие могут быть сомнения у родителей, – будущий король манежа Альберт Саламонский!..

Глава первая

– Альберт! Проснись! Оторви свою толстую задницу от манежа и запрыгни наконец на лошадь. Она и так еле плетётся. – Отец то хмурился, то как-то презрительно улыбался, что было ещё обиднее. – Посмотри, как это делает Якоб, а он на два года тебя младше. Якоб, покажи!

Высокий белобрысый паренёк, разбежавшись, легко исполнил «курс», вскочив на круп бегущего коня. Балансируя на спине лошади, поглядывал на брата с вызовом и явным превосходством.

– Молодец, Якоб! Отлично! – Отец, скривив лицо, перевёл взгляд на второго сына, стоявшего в центре манежа и от досады кусавшего губы.

– Ну, видел? Давай повтори.

Альберт разбежался, но в самый последний момент понял, что толчка опять недостаточно, в который раз воткнулся руками в горячий бок коня и отпрянул назад.

– Слабак! Ноги качай, нет толчка никакого. Как у девочки! Скоро тебя сёстры догонят. Всё, репетиция закончена. Якоб! Молодец! – Отец показательно похлопал младшего сына по мокрому плечу. Тот с улыбкой победителя исчез в форганге, откуда ему вечером, когда цирк наполнится нетерпеливыми голосами зрителей, выходить на манеж в костюме жокея.

– Альберт! Фараона на конюшню. Скажешь Кшиштофу, я велел, чтобы помог расседлать коня. Сегодня ночью с лошадьми дежуришь ты! Может, хоть конюх из тебя получится…

Вильгельм Саламонский, отличный наездник и, как ему казалось, неплохой психолог, впитал цирковую науку с юности, когда попал в ученики к знаменитому Рудольфу Бриллофу. Прошёл школу цирковой жизни от первой буквы до последней всех алфавитов, которые только есть в Европе. Был бит наставниками не единожды, оставался без обедов и ужинов, имел травмы, которые все и не перечислишь, но как-то вот вырос и даже стал настоящим конником. Его дети доросли до ученичества, пора и им привыкать к терпкому вкусу пропахшего потом и опилками циркового хлеба. Две дочки – что с них взять, – ещё маленькие, неторопливо обучались нехитрым цирковым навыкам в акробатике и гимнастике. Тянули шпагаты, делали мостики. Со временем как-нибудь пристроятся. Два мальчика, братья – надежда отца на продолжение династии, – эту начальную школу уже прошли и продолжают ежедневно совершенствоваться.

Альберт был больше похож на мать – Джулию Карре-Саламонскую. Такой же шатен и склонный к полноте. Немного неуклюжий, этакий пирожок, как его частенько называл отец, сознательно подначивая. Якоб – полная копия отца: белобрысый, худощавый, на голову выше старшего брата. Невероятно неорганизованный шалопай, которого нужно было контролировать каждую секунду. Но ему всё давалось, как говорят музыканты, «с листа». Одарённый, но ленивый до предела. Якоб творчески рос исключительно на «пинковой тяге» отца.

Вильгельм видел скрытый потенциал старшего сына, чувствовал, что из него может получиться отличный артист. Всячески направлял, стимулировал всеми способами, включая неправедные. Знал, что прыжки на месте и приседания по несколько сотен раз в день со временем дадут прыгучесть, мощь и рельеф ног. Излишний вес переплавится в мышцы – турник с кольцами и не таких превращал в Аполлонов. Лицом будет точно хорош, есть в кого. Остальное – труд, труд и ещё раз труд! В двенадцатилетнем парне было самое главное – характер! Упёртый, с пылающими ненавистью глазами от неудач и невозможности получить желаемое немедленно, здесь и сейчас. Целеустремлённый, с невероятным редким трудолюбием.

Саламонский-старший случайно подглядел, как сын на конюшне ночами разбегался и пытался запрыгнуть на сложенные брикеты с сеном для лошадей. Они разваливались. Он падал, отплёвывался, рычал от досады и отчаяния и прыгал, прыгал, пока не добился своего. Через неделю Альберт сделал «курс» чисто, влетев на круп коня словно птица. Даже опешивший Якоб присвистнул. Отец только ухмыльнулся…

Якоб сразу заявил отцу, что не собирается работать «Свободу». Лошадей он не любит и видит в них только своеобразный снаряд для прыжков. Бежали бы буйволы, антилопы гну, верблюды – без разницы, запрыгнул бы на них. Он жокей, парфорс-наездник, конный акробат-сальтоморталист и ни разу не дрессировщик, так что шамбарьер ему ни к чему. Для пробы щёлкнул пару раз, случайно огрел себя по спине жалящим концом и передал хлыст старшему брату со словами: «На, развлекайся. Может, хоть тут ты меня перепрыгнешь!..» Отец это отметил, понял: из плясуна певца не сделать, если у него нет голоса. Так что удел Якоба – узкий специалист. Акробат он и есть акробат. Но невероятно талантливый!..

А вот Альберта шамбарьер захватил с головой, особенно когда отец ему показал, как им можно виртуозно пользоваться. Когда Саламонский-старший с центра манежа снайперски сбил несколько палочек с палец длиной, специально положенных на барьер, Альберт восхитился филигранной точностью и воспылал желанием добиться такого же мастерства как у отца. Вильгельм, хитро прищурив глаз, послал тонкое плетёное тело хлыста в сторону сына и оглушительно щёлкнул. Наконечник шамбарьера вздыбил волосы на голове Альберта, едва докоснувшись, словно погладил, но уши изрядно заложило звоном. Несколькими сантиметрами ниже и будущий покоритель манежа остался бы без глаз и с глубокими шрамами на лице на всю оставшуюся жизнь. Но Вильгельм Саламонский знал, что делал. Риск был минимальным – он владел шамбарьером, как никто другой.

С этого дня покоя в цирке не стало. Как только появлялось окошко между репетициями номеров, манеж тут же оглашался револьверными выстрелами бича. После представления шамбарьер Альберта оглушал щёлканьем окрестности едва ли не до первых петухов. Лошади на конюшне тревожно прижимали уши и беспокойно перетаптывались в стойлах, артисты, скрипели зубами и до поры терпели.

Он репетировал без перерыва. Было ощущение, что по соседству открыли стрельбище и там безостановочно идут учения. Те, кто жил в цирке, стали жаловаться Вильгельму на невозможность отдыхать и даже нормально разговаривать. Однажды нервы сдали и дело дошло до рукопашной. Пришлось Вильгельму доказать кулаками, что он не только мастер манежа, но и приличный боец.

Наконец Вильгельм сжалился над коллегами, тем более что у Альберта стало неплохо получаться. Теперь в цирке он репетировал только в строго отведённое время. Остальные тренировки с шамбарьером перенёс в ближайший парк. Там репетировал до тех пор, пока его однажды чуть не арестовали полицейские за стрельбу в черте города. Пришлось объясняться…

Вильгельм Саламонский отмахивался от коллег, которые считали, что он грузит сыновей сверх меры. Шутка ли, сутками напролёт в цирке! Репетиции, репетиции! Без выходных! На предположение, что его старший скоро свихнётся из-за фанатичной упёртости или уже свихнулся, отец отвечал: «Только такие становятся великими мастерами. Другого пути не было, нет и никогда не будет! Кто хочет, тот ищет возможность, кто не хочет – ищет причину. Точка! Alles! Как-то так…»

Отец не заставлял Альберта заниматься на гимнастических кольцах и турнике, что висели на конюшне специально для братьев. Он, наоборот, много раз отлеплял вцепившегося мёртвой хваткой в перекладину почти теряющего сознание сына, у которого на ладонях уже не было живого места. Альберт сопротивлялся, по своей привычке снова рычал что-то нечленораздельное и пытался ещё раз подтянуться, вздрагивая обессиленным, обвисшим телом. Это была одержимость, которую «великий психолог» Вильгельм Саламонский ежедневно исподволь подпитывал, противопоставляя брата брату, вскармливая их самолюбие и умело играя на этом.

Они соревновались с детства. Соперничество это год от года будет делать из них редких мастеров конного жанра и незаметно для глаз превращать их отношения в скрытую вражду, которая растянется на всю жизнь. Пройдёт не так уж много времени, и она разведёт братьев по разным углам круглых манежей. И если одному из них до поры до времени всё будет казаться лёгкой игрой, то другому судьба отведёт роль великого артиста, который до конца своих дней будет продолжать доказывать миру, что он лучший. Доказывать! И побеждать!

Глава вторая

Природа одарила двадцатипятилетнего Альберта светло-серыми глазами с какой-то едва уловимой небесной синевой. Опушённые длинными ресницами, они были необыкновенно выразительными. Синева особенно была заметна в свете манежных ламп. Она лучилась, призывно манила, притягивала. Дамы в зрительном зале томно вздыхали. Амуры без промаха пускали стрелы цвета берлинской лазури точно в сердца почитательниц.

Альберт был среднего роста, с крепким торсом, с красивыми ногами, каждая мышца которых во время его выступления играла рельефами, вызывая эмоции не только у женщин, но даже у представителей сильного пола. Длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы с медным отливом, ослепительная белозубая улыбка делали лицо Саламонского-младшего неотразимым. Несясь по кругу манежа стоя на коне, исполняя головокружительные трюки, он напоминал древнегреческое божество, от красоты которого невозможно было отвести взор. В этот момент мужская половина зала поглядывала на своих заинтересованных пассий, поскрипывала зубами и мысленно посылала полчища чертей на голову этого властителя дум и тайных помыслов прелестниц.

Альберт после каждого трюка посылал воздушные поцелуи в зал, и он откликался женскими голосами.

Молодому Саламонскому часто прямо во время выступления бросали букеты. Он их на лету ловил и продолжал номер с цветами в руках. Это придавало его выступлению некий шарм и неожиданную импровизацию. Трюки с букетом в руках имели неизменный успех. Заметив это, они с отцом стали использовать подобное в ежедневных выступлениях. Теперь в зале обязательно сидела «подсадка» – кто-то из своих артисток, которая бросала букет.

Сразу после номера Саламонского на арене знаменитого цирка Ренца должна была появиться ещё одна звезда – пятнадцатилетняя Аманда, дочь самого владельца цирка.

Аплодисменты, которые ежедневно доставались Альберту, этому «красавчику», как его прозвали в труппе, смущали Аманду Ренц, злили, заставляли в раздражении кусать губы. «Что же он такого особенного творит, что зал неистовствует? Наездник как наездник!» – лукавила Аманда сама себе. «Особенного» было много. Очень много! Работа Альберта Саламонского являлась бесспорным шедевром циркового искусства. И она об этом знала как никто. Молодой Саламонский демонстрировал такие сложные номера, как «парфорс-наездник», где его прыжки через всевозможные препятствия в стелящемся галопе поражали своей амплитудой и смелостью. Он показывал номер «сальтоморталист на лошади», где первым исполнил сальто на неосёдланном коне. Но с номером «наездник с мостами» он имел особенный успех. Тут у него вообще не было соперников. Выглядело это так. Униформисты устанавливали по краям манежа два пьедестала мостообразной формы, с маленькими площадками наверху. Высота их была рассчитана так, чтобы лошадь могла свободно под ними пробегать. Когда конь на полном скаку равнялся с площадкой, акробат заскакивал на неё, а когда скакун, пройдя круг, возвращался, нужно было точно приземлиться на его спину на панно. Каждый раз акробат сходил и заходил на мчащегося коня какими-нибудь акробатическими трюками. Особенно эффектно смотрелись разнообразные пируэты и сальто-мортале. Риск невероятный! Но зрелище!..

На финал уже две лошади мчались по кругу. Темп взвинчивался до предела. Это была кульминация. Зал неизменно взрывался громом аплодисментов. Все считали Альберта Саламонского лучшим наездником с мостами в Европе.

Аманда смотрела его выступления ежедневно. Точнее, подсматривала из-за кулис в едва видимую щель плотно сдвинутых портьер занавеса. По-прежнему нервничала, злилась. Но что-то доселе неведомое постепенно зарождалось в сердце юной созревающей женщины.

Сегодня случилось нечто особенное. Стрела купидона, облетев цирк по кругу, нашла ту самую маленькую щёлочку в занавесе и со звоном впилась в её плоть. Аманда вздрогнула, затрепетала. Её конь Мавр, готовый к номеру, неожиданно заржал, ревниво фыркнул и стал бить копытом.

Зрительный зал в очередной раз взревел. Оркестр перешёл на туш. Форганг широко распахнулся, и за кулисами появились два разгорячённых жеребца, которых за недоуздки едва сдерживал Саламонский-старший. Мимо Аманды дробно простучали копыта, звук которых то и дело перекрывали строгие окрики Вильгельма Саламонского.

Альберт ворвался за кулисы окрылённый, упивающийся успехом, куражом, молодостью и ещё чем-то, что отличает выдающегося артиста ото всех остальных. Он был мокрее мокрого. В глазах всё ещё полыхало пламя пережитого триумфа.

– Опаздываешь! Твои коллеги уже на конюшне. – В голосе Аманды прозвучали ревнивые нотки, прикрытые иронией.

Дочь Ренца подвела своего коня поближе к форгангу, ожидая, когда униформисты заровняют на манеже опилки, взрыхлённые предыдущим наездником, и она появится на арене с номером «Высшая школа верховой езды».

– Какие такие коллеги? – Ещё не остывший от выступления Саламонский не успел оценить юмор юной наездницы.

– Жеребцы! Ты чего-то сегодня задержался…

Саламонский принял игру, дурашливо по-лошадиному заржал и, как только что делал её Мавр, забил копытом. Конь Аманды пугливо подался назад, навострив уши.

– Не пугай животное, животное! – Аманда прозрачно намекнула на всем известное – нескрываемые беспорядочные любовные связи Альберта. В цирке Эрнста Ренца в этом ему равных не было. Да и в других вряд ли найдётся такой второй.

У Ренца были заведены строгие правила, обговорённые контрактом, – никаких любовных историй внутри труппы. За нарушение – мгновенное увольнение, несмотря на статус артиста, его ценность и былые заслуги.

На Саламонского женщины вешались виноградными гроздьями, слетались к нему, как пчёлы на патоку. Отказа не было никому. Ренц, помня свою бурную молодость и свои же правила, закрывал на это глаза, лишь ухмылялся: «Не сотрётся! На стороне пусть делает что хочет, главное – деньги в кассу! На него идут…» Это тоже было предметом ревности юной Аманды, которая в свои пятнадцать уже созрела для взрослых отношений.

Клоуны на манеже дурачились, активно заполняя паузу. Они скакали на мётлах, пародировали выступление Альберта Саламонского и предваряли номер Аманды Ренц. Ковёрные ходили «испанским шагом», высоко вскидывая ноги, скакали по кругу рысью, ржали высокими голосами и даже брыкались, оказавшись друг к другу задом. Униформисты торопливо убирали последние неровности манежа.

Альберт немного отдышался. Но его хорошо развитая грудная клетка всё ещё ходила ходуном. И это не укрылось от пытливого взгляда Аманды. Весна в её теле цвела пышным цветом, будоражила молодую кровь тайными грёзами.

Аманда, готовясь к выходу на манеж, вставила ногу в стремя. Мавр нервно подался в сторону, юная наездница едва устояла. Её широкое чёрное платье шевельнулось, из-под него мелькнул лакированный сапожок с серебряной шпорой.

– Мадам! Вот вам моя рука! И сердце! – Младший Саламонский придержал коня и игриво протянул руку. С её помощью Аманда легко оказалась в дамском седле. Натренированная рука Альберта, казалось, была вылита из металла. Молодая наездница отметила и это. Озорно сверкнула карими очами, для виду строго сдвинув брови. Саламонский ответил солнечными брызгами. Они обожгли девичью грудь.

– Сердце оставь себе, может, ещё пригодится! – Аманда поправила роскошную шляпу «Гейнсборо» с широкими полями, украшенную бантами, плюмажем и страусовыми перьями, которая ей необыкновенно шла. Разобрала поводья.

– Мне до мадам ещё далеко. Пока что – фройляйн. Adios, guapo! – Она кокетливо повела плечом и тронула коня шенкелем. Слегка качнувшись, направила его в манеж. Там уже гремела музыка её выхода. Альберт проводил взглядом стройную фигуру наездницы, затянутую в корсет, сглотнул слюну.

– Мм, guapo! Красавчик! Ну что ж, ты тоже… ничего.

Саламонский-младший загадочно улыбнулся вслед…