Текст книги "Игра на изумруд"

Владимир Кузьмин
Игра на изумруд

Степка волочил ноги в громоздких братовых валенках и хлюпал от обид носом. Обид накопилось много, даром что только встал. Первым делом он был сердит на отца, что у того образовалось дело, и он не сам поехал в монастырь, а велел мамке послать кого из детей. На мамку он злился за то, что та из всех сыновей послать решила его. Страх как не хотелось выбираться из-под одеяла и на пустой живот тащиться по морозу. Еще он злился на самого себя, что не послушал мамку. Велела же одеться теплее – так нет, решил пофасонить[1]1
  Фасонить, форсить – здесь: демонстрировать пренебрежение к одежде, показывать другим, что ничуть не хуже их.


[Закрыть]. Семья их перебралась в Сибирь прошедшим летом и все еще числилась в чужаках. Старших это мало задевало, никто их этим не попрекал, а знакомства – дело наживное. Степке же порой приходилось не сладко. Драться с ним перестали почти сразу – на взгляд он, может, худой и не рослый, так жилистый и верткий. Подерись с таким! Но и в свои ватаги местные мальчишки звали его редко, разве что сам напрашивался. Вот и хотелось ему быть как все. А все, не глядя на холод, надевали меховые рукавицы или варежки разве что в лес или когда шли рыбачить. Ну или совсем уж в трескучие морозы. Погоды же все последние дни стояли почти что и теплые. Но так это днем. Ночью подмораживало. Степка спросонок об этом не подумал, как и о том, что форсить в такую рань будет не перед кем. Надел штаны, сунул ноги в первые подвернувшиеся валенки, набросил тулупчик, схватил шапку и в таком виде побежал в монастырь с поручением.

Пока путь пролегал между домами да не выветрилось накопленное на печи за ночь тепло, все было ничего. Но вот в чистом поле, по которому и пройти-то надо было с треть версты или чуть больше, стало хуже. Поземка временами отрывалась от снежного покрова и со злостью бросала пригоршни колючих снежных крупинок в лицо, лезла за воротник и за пазуху, в рукава. Степка пытался греть озябшие руки в рукавах тулупчика, но выходило плохо – даренный по осени тем же монастырем тулупчик сейчас, к концу зимы, стал короток в рукавах.

«Лучше бы валенки свои надел, а тулуп Шуркин взял», – подумал Степка и отвернулся от особо злого порыва пурги. Переждав, пока ветер чуть утихомирится, он обернулся лицом к монастырю, чтобы продолжить путь, и порадовался: идти оставалось совсем немного. Заторопившись на радостях, Степка шагнул мимо утоптанной тропки и провалился в сугроб. Снегу набралось полный валенок, пришлось пригоршнями выгребать его из-за голенищ. Но до конца избавиться от набившегося в обувку снега мальчишке не довелось. Он заметил совсем недалеко от себя – шагах в десяти от тропинки, не более – что-то черное. А всмотревшись, понял, что это человек лежит. Да не просто человек, а монах. И не монах даже – монахиня. Лежала она спиной вверх, вытянувшись во весь рост и повернувшись правой щекой в сторону мальчика. Ее лицо цветом мало уж отличалось от снега, в который уткнулось при падении. Но самым страшным было не это, а кровавая рана на месте правого глаза. От такой жути Степка завопил, сорвался голосом на визг и, едва не теряя валенки, бросился к монастырю, ближе к живым людям.

1

Не удержавшись, я прокатилась по накатанной посреди тротуара ледяной дорожке и скосила глаза на окна дома, возле которого позволила себе такое баловство. Дом этот был не просто дом, а архиерейский[2]2
  Архиерей (иначе епископ) – высокий церковный сан, церковное звание.


[Закрыть]. Но еще больше меня смущало, что проживал в нем епископ Томский и Семипалатинский Макарий, к которому я и была звана. Вот бы только еще знать, зачем? Но все равно – вдруг он позвал меня по важному делу, а сейчас смотрит в окно и думает о моей полной несерьезности?

Дом, стоящий на углу двух оживленных улиц, был украшен колоннами, которые шли по второму этажу, опираясь на карнизы первого, а их верхняя часть и вовсе возвышалась над крышей, что делало здание легким, воздушным, устремленным вверх, оно даже казалось выше, чем было на самом деле.

Каково внутреннее устройство этого дома, мне предстояло узнать в самом скором времени. Оставалось лишь пройти через кованые железные ворота в каменной арке в небольшой дворик и постучать во входную дверь. Но тут дорогу мне заслонили.

– А я-то теряюсь в догадках, с чего бы меня к самому архиерею зазывать стали! Здравствуйте, Даша!

– Здравствуйте, Петя! Рада вас видеть. Я и сама о причинах приглашения раздумывала, но никаких догадок у меня нет.

Пете было пятнадцать лет, а скоро, ровно на два месяца раньше, чем мне, должно было исполниться шестнадцать. Он учился в гимназии, которая, как и театр, в котором я служила, располагалась в самой непосредственной близости от места, куда мы оба получили загадочные приглашения. Но идти из нее нужно было по другой улице. Впрочем, Петя был уже без гимназического ранца, а значит, побывал дома и мог прийти другой дорогой. Но все равно странно, что я его не заметила.

– Я вас издалека увидел, – ответил Петя на мои невысказанные вопросы, – вот и спрятался в арке. Хотел было вас в шутку испугать, да передумал: не стоит в таком месте ребячеством заниматься. Что же касается приглашения, то, поскольку позвали нас вдвоем, может быть, это связано с необходимостью разгадать какую-нибудь загадку?

– Вы полагаете, в городе, помимо нас, некому разгадывать загадки?

– Но согласитесь, кое-какой авторитет в этой области мы с вами приобрели!

В чем-то Петя был прав. Познакомились мы случайным образом, когда он вместе со своим отцом, градоначальником, приехал к нам в театр на репетицию. А сдружились по делу весьма оригинальному, причиной которого стали очень печальные, даже трагические события. В театре было совершено злодейское убийство трех человек, и мы с Петей оказали полиции некоторую помощь в поимке преступника. Как писал в газете «Сибирская жизнь» наш знакомый журналист, господин Вяткин, «проявили в ходе расследования тройного убийства способность мыслить нетривиально и замечать важные, хоть и кажущиеся несущественными детали, что и способствовало скорому раскрытию загадочного во многих отношениях преступления». В общем, определенный резон в Петином предположении был: мало ли что могло случиться в делах церковных… Но стоило ли гадать? В самом скором времени нам и так обо всем расскажут. Я так Пете и сказала, и мы прошли к дверям. Стучать не пришлось: двери были оборудованы кнопкой электрического звонка.

Открыл нам не служка в рясе, а обычный швейцар в ливрее, он же принял мою шубку и Петину шинель. А вот провожал к епископу уже церковный служитель. Дьякон[3]3
  Дьякон – тоже церковный чин, один из нижних.


[Закрыть] был молод, весел глазами и почти неприлично суетен в движениях.

Мы поднялись в его сопровождении на второй этаж и остановились у одной из дверей, которую он отворил без стука, распахнул перед нами и сказал:

– Велено без доклада.

Помещение походило скорее на библиотеку, чем на кабинет. Вдоль стен тянулись стеллажи с книгами, по большей части внушительными фолиантами. С полдюжины кресел в прихотливом беспорядке расставлены по всей комнате. Возле каждого крохотный столик, чтобы можно было отложить книгу. Мебель неброская на вид, но изящная и дорогая – сделана из красного дерева и обита шелком. Но это я рассмотрела чуть позже, а поначалу наше внимание привлекли три человека, сидящие в креслах: двое мужчин и женщина-монахиня. Одного из мужчин, судебного следователя Дмитрия Сергеевича Аксакова, мы хорошо знали: именно он возглавлял расследование дела, о котором я только что упомянула. Вторым, несомненно, был хозяин дома, епископ Томский и Семипалатинский преосвященный Макарий. Его видеть мне также доводилось, но совсем в других одеяниях, во время служб в кафедральном соборе или домовой его церкви, способной размерами и убранством поспорить с любым из соборов города, помимо, разумеется, того же кафедрального.

Теперь же он был по-домашнему уютен в своей простой рясе. Похоже, что своим появлением мы прервали на полуслове происходивший здесь разговор – по всей видимости, не слишком приятный для архиерея. Но как бы то ни было, его преосвященство встал нам навстречу, ласково ответил на приветствие и протянул руку для поцелуя. Сухая и легкая рука пахла вовсе не ладаном[4]4
  Ладан – благовоние, кусочки ароматной смолы, дающие приятный дым. Используется при богослужении.


[Закрыть], как я ожидала, а душистым мылом.

– Рассаживайтесь, – велел он. – Есть у меня к вам просьба. Но давайте попросим Дмитрия Сергеевича представить нас друг другу.

– Полагаю, что вас, ваше преосвященство, представлять нужды нет.

– Согласен. Но не величайте меня столь официально, а то титулование полразговора займет.

– Хорошо, владыка. – Дмитрий Сергеевич выполнил просьбу лишь отчасти, обратился к Макарию, используя более краткий, но все ж таки официальный титул. Тот, конечно, заметил, но более не возражал, а следователь представил нам женщину: – Игуменья[5]5
  Игуменья – настоятельница, руководительница православного монастыря.


[Закрыть] Иоанно-Предтеченского монастыря мать Серафима.

Мать Серафима кивнула нам. Была она еще не стара, но и не молода уже. Тонкие губы были сурово сжаты, но глаза лучились добротой, и я невольно подумала о том, что сестрам в монастыре порой приходится заставлять себя делать серьезные лица, получая замечания от строгой с виду игуменьи.

– Это же Петр Александрович Макаров и Дарья Владимировна… – тут он чуть осекся, видимо, раздумывал: назвать меня ставшей для него, да и для большинства других людей в этом городе, привычной фамилией моего дедушки или фамилией отца, записанной в моем паспорте.

– Графиня Дарья Владимировна Бестужева, – все же склонился он ко второму варианту и даже титул упомянул, из чего я сделала окончательное заключение, что Дмитрий Сергеевич очень недоволен замыслом владыки и по этой причине старается быть официальным во всех отношениях. Подчеркивая тем самым, что повинуется сейчас как лицо официальное, но не считает нужным скрывать свое сугубо личное неудовольствие происходящим. Получалось, что речь сейчас пойдет не о каком-то пустяшном деле, а о чем-то серьезном. Настолько серьезном, что Дмитрий Сергеевич не желает, чтобы мы были посвящены в это. Да и первые слова самого архиерея подтвердили такое впечатление:

– Сударыня, сударь, – обратился он к нам по-светски, – не хочу долго вас томить в неведении, но прежде чем приступить к разговору, ради коего вы приглашены сюда, должен просить вас дать мне обещание, даже клятву, что моя просьба будет воспринята вами в точности и что вы, взявшись за ее исполнение, коли сами того пожелаете, не станете подвергать себя риску. Даже самому крохотному и незначительному.

– Хорошо, ваше преосвященство, – вынуждена была ответить я так, как меня попросили. – Я даю такое обещание.

Владыка бросил взгляд в сторону следователя. Тот по-прежнему выглядел недовольным. Священник вздохнул и снова обратился к нам:

– Я наслышан о вашем участии в расследовании преступления, которое в недалеком прошлом нас всех потрясло. Да и господин судебный следователь все это подтвердил. А еще он характеризовал вас, сударыня, как человека здравомыслящего и способного на ошибках учиться и не повторять их. Так?

– Смею надеяться, – ответила я.

Намек был понятен, да я и сама полагала, что в тот раз совершила немыслимую глупость, едва не стоившую мне ни много ни мало жизни.

– Вот и хорошо, – обрадовался Макарий. – Ибо я прошу вас воспользоваться вашими светлыми головами в надежде, что вам удастся найти нетривиальное решение той загадки… – При этих словах Петя чуть скосил глаза в мою сторону: мол, ага, а я о чем говорил?! – …Найти объяснение той страшной тайне, – продолжил епископ, – перед которой мы пребываем в растерянности. Повторю, я прошу вас приложить к разгадке только свои умственные способности и ничего более, ничего сверх этого!

Мы оба кивнули в знак понимания. На лице у Пети при этом самым очевидным образом отражалось нетерпение. Боюсь, что и я сама смотрелась столь же несолидно, но уж очень сильно хотелось узнать, о каких тайнах пойдет речь.

– Дмитрий Сергеевич, расскажите о происшествии. У вас это лучше получится, и слова, для такого рассказа подходящие, вам знакомы лучше, чем нам с матушкой.

Дмитрий Сергеевич вздохнул, но возражать не стал.

– Сегодня рано утром – сообщение к нам в управление поступило в семь часов и семь минут – в непосредственной близости от Иоанно-Предтеченского монастыря, расположенного в полутора верстах к югу от города, был найден труп монахини.

– Сестры Евдокии, – едва слышно произнесла мать-игуменья.

– Да, сестры данного монастыря Евдокии, до принятия пострига вдовы купца второй гильдии Михеева, Екатерины Ивановны Михеевой, тридцати лет от роду. Тело нашел мальчик Степан Кузин, отец которого должен был отвезти сестру Евдокию в город с поручением от игуменьи, здесь присутствующей. Не дождавшись прихода монахини, он послал сына узнать о причинах опоздания, так как сам опасался ехать к воротам монастыря, боясь разминуться, потому что от монастыря к деревне прямо через поле была за зиму протоптана прямая тропка, ему же пришлось бы ехать объездной дорогой. Мальчик направился в монастырь именно по этой тропинке и по пути обнаружил труп, лежащий в нескольких шагах от нее. Испугавшись, он бросился к монастырю, так как до него было уже заметно ближе, чем до дома, где и рассказал о своей страшной находке. Местный урядник, которого первым делом информировали обо всем, убедившись, что смерть уже наступила и помощь оказывать поздно, согласно правилам выставил у места преступления охрану и отправил верхового в управление. Следственная бригада, прибыв на место, выяснила личность убитой, а также причину смерти: колотая рана в правый глаз.

При этих словах мать Серафима вздрогнула и перекрестилась. Его преосвященство сохранил полную невозмутимость.

Следователь чуть помолчал и продолжил уже не столь официально, да и голос у него сделался не таким строгим:

– Орудие убийства ни в теле, ни рядом с ним обнаружено не было. Установлено, что убитая, выйдя из ворот монастыря, почти сразу свернула с утоптанной тропки и бежала по снежной целине. Пробежала она ровно семьдесят восемь шагов. Следы остались ясно различимые, отсюда и такая точность. Ну а на семьдесят девятом шаге рухнула лицом вниз и головой вперед. По ходу своего движения. Чьих-либо еще следов вблизи тела найдено не было. Вот это-то, наряду с отсутствием орудия убийства, и делает преступление непонятным и, соглашусь с его преосвященством, загадочным.

Дмитрий Сергеевич умолк, и было не совсем понятно, закончил он свой рассказ или просто собирается с мыслями. Я не удержалась и спросила:

– Вы, Дмитрий Сергеевич, сказали, что убитая бежала?

– Получается, что бежала. Характер следов, ширина шага, то, как отбрасывался снег при движении, – все это говорит о том, что она именно бежала, а не шла. Хотя бежать по глубокому снегу было очень тяжело. При этом она не сделала попытки вернуться к тропинке, напротив, даже удалилась от нее.

– Скажите, – вступил Петя, – а не мог ли преступник бежать за ней след в след? По ее же следам то есть. А потом взял да и вернулся вновь по тем же следам на твердое место?

Дмитрий Сергеевич пару секунд подумал и только потом ответил:

– Утром была сильная метель, следы хоть и остались хорошо видными, но их почти полностью замело снегом, поэтому с полной достоверностью утверждать, что такого не было, нельзя. Но есть иные обстоятельства заставляющие отказаться от этой версии. Ну-ка, Дарья Владимировна, выскажите свое суждение.

Я пожала плечами.

– Попасть на бегу след в след непросто. Наверное, даже и невозможно. Но главное не в этом. Убийца нанес удар в лицо, а для этого ему пришлось бы, догнав жертву, развернуть ее. Они бы начали бороться, и остались бы какие-нибудь следы этой борьбы. Но таких следов ведь не было? И как я поняла, убитая упала сразу, в единый момент? И уж точно не разворачивалась?

– Вы по-прежнему умеете быть внимательной к самым незначительным деталям и делаете из них правильные выводы. – Впервые за время нашей встречи Дмитрий Сергеевич позволил себе улыбнуться. – Еще есть вопросы или мнения?

– Есть, – сказал Петя. – А не могло быть так, что смертельный удар был нанесен еще на твердом месте, ну, там, где следы не остаются? То есть я хочу спросить: возможно ли, чтобы женщина, уже раненая, пробежала эти семьдесят с лишним шагов, а потом умерла?

– Удар должен был повлечь немедленную смерть, – покачал головой следователь. – Известны, конечно, и такие случаи, когда уже мертвый человек оказывался способным сделать еще несколько шагов. Но никак не столько. К тому же рана сильно кровоточила, снег в том месте, куда упала лицом жертва, промок от крови едва ли не до земли. Это при том что было морозно. В то же время вдоль следов не найдено ни капли крови. Даже если предположить, что эти кровяные капли замело пургой, то на одежде их должно было оказаться изрядное количество. Но одежда чиста, лишь на платке есть следы крови, видимо, брызнувшей из раны в самый момент удара. Все говорит о том, что жертве был нанесен единственный удар, повлекший за собой мгновенную смерть и падение на землю.

– А у полиции есть хоть какие-то версии? – поинтересовался Петя.

– Единственную осмысленную версию высказал Андрей Иванович. Он предположил, что орудием убийства является стрела, выпущенная из лука или самострела, но с привязанной бечевкой, за которую ее позже вытащили из раны. Увы, но и от этой версии пришлось отказаться. Рассказать отчего или сами?

– Сами, – хором ответили мы и задумались.

– Из-за сильного ветра сделать точный выстрел было почти невозможно. Особенно если за стрелой тянулась бечевка. Даже если предположить, что стрела угодила именно в глаз случайно, все равно это выглядит невероятным, – высказала я свое мнение.

– Разве что с очень близкого расстояния, – неуверенно поправил меня Петя. – Если преступник стоял на утоптанной тропинке, то и следов его найти бы не удалось. Но в таком случае преступников должно было быть не менее двух: от одного жертва убегала, а второй поджидал ее впереди.

– Помимо ветра, есть еще одна причина, чтобы отказаться от этой версии, – согласно кивнул нам судебный следователь. – Но о ней нужно знать и нельзя догадаться. А заключается она в характере раны. Удар, нанесенный неким холодным оружием, возможно, кинжалом или стилетом, был сделан сверху вниз: рассечена бровь, а сзади, чуть ниже основания черепа, есть повреждение кожи. Таким образом, рана получилась практически сквозной.

Во время всего этого разговора оба священнослужителя сидели молча и лишь переводили взгляды с нас на Дмитрия Сергеевича. При том лицо епископа выражало удовлетворение нашими ответами, а порой и одобрение. Игуменья же была растеряна и часто крестилась, особенно когда речь заходила об ужасных подробностях. А Дмитрий Сергеевич тем временем продолжал:

– Если предположить, что речь идет о стреле, то дальний выстрел не мог быть точным из-за сильного ветра. Если же попадание было случайным, то стрела не имела бы силы нанести такую рану. Ну а стреляя в упор или с очень близкого расстояния, преступник никак не сумел бы нанести удар, направленный сверху вниз. Но расстояние от того места, где нашли тело, до ближайших крыш и деревьев очень уж велико, хотя и они были нами осмотрены. Безо всяких результатов, то есть без единого намека, что кто-либо туда забирался.

– А мотив? – спросила я. – Мотив имеется?

– Что? – переспросила игуменья Серафима.

– Дарья Владимировна спрашивает о предполагаемых причинах совершения преступления, – объяснил ей следователь. – Но я думаю, что об этом ей будет правильнее услышать от вас.

– Ох, господи! После таких-то разговоров не знаю, с чего и начать.

– Да вы, матушка, начните с того, как камень к вам в монастырь попал, – подбодрил ее Макарий.

– Ну да, а то с чего же, – сказала монахиня, пожевала губами и, осенив себя крестным знамением, начала говорить: – По осени еще пришли в монастырь селькупы[6]6
  Селькупы – небольшой народ, проживающий на севере Западной Сибири.


[Закрыть]. Издалека, с самого Васюганья. За год до того там наши сестры побывали, крестили племя, наставили на путь истинный.

Видя наше изумление, она очень по-доброму улыбнулась и пояснила:

– Сестры наши слово Божие и в более дальние края доносили, до самого Ледовитого океана! Даже с его берегов к нам слова благодарности приходят за просветление и обращение к истинному Богу. Вот и селькупы те с благодарностью пришли и с дарами. А среди прочих даров был камень. Зеленый, как стекло, а размером с куриное яйцо. Я сама да и сестры наши не горазды в каменьях разбираться. Решили, что камень он и есть просто камень. Он с того самого дня запросто на подоконнике у меня в келье[7]7
  Келья – жилое помещение в монастыре. Как правило, это крохотная комната, но у настоятельницы келья могла быть просторнее и состоять из нескольких помещений.


[Закрыть] лежал. Среди прочих пустяков. Второго же дня заглянула к нам в обитель княгиня N, известная своим усердием в делах веры и не раз монастырю нашему и приюту при нем помощь оказывавшая. Вот княгинюшка-то и разъяснила, что камень этот – изумруд и что цена у него несусветная. Я и припомнить не могу, что она про цену его в точности сказала, какие такие цифры называла. Помню лишь, что в полное изумление от тех цифр пришла. Княгиня погостила всего ничего да и уехала, оставив меня в раздумьях. С одной стороны, ежели она права, то от камня можно много денег получить и потратить их на благое дело. Но с другой стороны, княгиня стара, глаза видят плохо, да и камень с виду невзрачен, не блестит, не переливается. И откуда у селькупов таким каменьям взяться? Каменья в горах находят, а не в тайге.

– Селькупы – племя кочевое, – пояснил епископ. – От Урала до озера Байкал кочуют. А на Урале изумруды – дело почти что обычное. Не блестел же камень оттого, что не обработан, не отшлифован и не огранен.

– Ну откуда мне обо всем этом знать было? – чуть обиделась Серафима и даже развернулась в сторону от Макария и лицом в нашу сторону. – Так я решила камень этот владыке отправить. Договорились, что с самого раннего утра, сразу после молитвы, сестра Евдокия его и повезет в город, благо и другие дела там имелись. Насчет возка договорились. После молитвы Евдокия ко мне зашла, камень тот в ладанку[8]8
  Ладанка – маленький мешочек, в который кладут ладан или амулет. Обычно она носится на шее.


[Закрыть] положила – едва он там и поместился, ладанка-то небольшая совсем, – и пошла к дому Ивана Кузина, что у нас при монастыре извозчиком. Сама пошла оттого, что от дома извозчика к городу прямо ехать. А если бы ему к монастырю подъезжать, так круг бы получился, а второй обратно. Вот и пошла Евдокия. Но не дошла. Упокой, господи… И камень тот, пропади он пропадом, не донесла – похитили камень.

Монахиня замолчала, собираясь с духом. Никто ее не торопил.

– Что еще рассказать, уж и не знаю.

– А кто еще, кроме сестры Евдокии и вас, знал, что княгиня в камне изумруд признала? – поинтересовалась я.

– Да никто, – уверенно ответила настоятельница. – С чего мне с сестрами о суетном беседы вести? Княгиня мне наедине сказала, что это изумруд. А Евдокии я только и сообщила, что она с утра камень должна будет архиерею свезти. Та, как должно, ни о чем не переспрашивала, а исполнила, как велено было. А что не до конца, так в том не ее вина. Вы уж, Дмитрий Сергеевич, сыщите злодея. Перед Богом он ответит в свое время. Но и перед людьми ответ держать тоже должен!

– Буду стараться, – просто сказал следователь.

У меня в голове крутилось сразу столько мыслей, что я не понимала, какую из них начинать думать. Хотя главной на тот момент была мысль о том, что не могло исчезновение камня быть случайным.

– Дмитрий Сергеевич, – обратилась я к следователю. – А вы сестер в монастыре опрашивали?

– Скажем так: опрашиваем. Хотя, возможно, мои люди уже и закончили, но я с ними еще не встречался. И результатов вскрытия пока не знаю. Так что сказать мне вам больше нечего.

– А можно нам в монастырь съездить? – обратилась я ко всем сразу. – Мы же этим себя опасности не подвергнем?

Архиерей чуть кивнул, но счел нужным оставить решение за полицейским.

– То, что преступником является одна из сестер или иной человек из монастыря, – сказал тот, – можно предполагать лишь теоретически. Так что, думаю, опасности нет. А раз меня вынудили привлечь вас к следствию…

Ох, какие молнии засверкали! Сначала во взоре игуменьи Серафимы, когда разговор зашел о подозрении, хотя бы и «теоретически» падающем на одну из сестер, а потом в скрестившихся взглядах епископа и следователя. Это уже при словах о «вынуждении».

– …То съездите, – продолжил Дмитрий Сергеевич, выдержав взгляд епископа. – Может, свежим глазом увидите то, что мы не заметили.

– Так возьмите мой возок, – предложила монахиня. – Я тут до вечера пробуду, а вы к тому времени обернуться успеете.

– Что-нибудь еще? – спросил епископ.

У меня ни вопросов, ни пожеланий, помимо уже высказанных, пока не было. Но у Пети они нашлись:

– Ваше преосвященство, – умоляюще обратился он к хозяину дома. – Я в гимназии учусь, и даже поездку в святой монастырь в совершенной близости от города господин инспектор народного образования, если о ней узнает, может расценить как нарушение гимназического устава и счесть достойной наказания…

– Хорошо, – понял его просьбу епископ. – Я переговорю с его превосходительством и попрошу не препятствовать в исполнении моего поручения.

– Спасибо! – обрадовался Петя.

На прощание мы все трое приняли благословление, сперва от игуменьи, а потом и от епископа.

– Господа! – обратился к нам Дмитрий Сергеевич, едва мы вышли из библиотеки, но тут же сменил официальный тон на отеческий. – Даша! Петя! Вы видели, с каким душевным скрипом я согласился на ваше участие в расследовании. Не ожидал я такой блажи от самого архиерея. И того, что он полицмейстера уговорит. Мне же самому с ними спорить невозможно – чином не вышел. Так я вас еще раз прошу: вы на досуге размышляйте, здесь даже я, не буду врать, на вас рассчитываю, потому как дело и впрямь загадочное. Но вы уж никуда не лезьте без моего разрешения. Слишком все в этом деле запутанно, непонятно и страшно.