Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 2. 1895–1897"

Верность данной здесь оценки сентиментального Сисмонди в отношении его к научно-«объективному» Рикардо вполне подтверждается отзывом Маркса во втором томе «Теорий прибавочной стоимости», вышедшем в 1905 году («Theorien über den Mehrwert», II. В., I. T., S. 304 u. ff. «Bemerkungen über die Geschichte der Entdeckung des sogenannten Ricardoschen Gesetzes» [101]101
  «Теории прибавочной стоимости», т. II, ч. 1, стр. 304 и следующие. «Замечания относительно истории открытия так называемого Рикардовского закона» {152}152
  См. К. Маркс. «Теории прибавочной стоимости» (IV том «Капитала»), ч. II, 1957, стр. 107; цитируемые ниже места см. стр. 110–111 и 112.


[Закрыть]. Ред.


[Закрыть]). Противопоставляя Мальтуса, как жалкого плагиатора, подкупленного адвоката имущих, бесстыдного сикофанта, – Рикардо, как человеку науки, Маркс говорит:

«Рикардо рассматривает капиталистический способ производства, как самый выгодный для производства вообще, как самый выгодный для создания богатства, и Рикардо вполне прав для своей эпохи. Он хочет производства для производства, и он прав. Возражать на это, как делали сентиментальные противники Рикардо, указанием на то, что производство, как таковое, не является же самоцелью, значит забывать, что производство ради производства есть не что иное, как развитие производительных сил человечества, т. е. развитие богатства человеческой природы как самоцель. Если противопоставить этой цели благо отдельных индивидов, как делал Сисмонди, то это значит утверждать, что развитие всего человеческого рода должно быть задержано ради обеспечения блага отдельных индивидов, что, следовательно, нельзя вести, к примеру скажем, никакой войны, ибо война ведет к гибели отдельных лиц. Сисмонди прав лишь против таких экономистов, которые затушевывают этот антагонизм, отрицают его» (S. 309). С своей точки зрения, Рикардо имеет полное право приравнивать пролетариев к машинам, к товарам в капиталистическом производстве. «Es ist dieses stoisch, objektiv, wissenschaftlich», «это – стоицизм, это объективно, это научно» (S. 313). Понятно, что эта оценка относится лишь к определенной эпохе, к самому началу XIX века.

«Разумом» Сисмонди мы уже достаточно занимались. Посмотрим теперь поближе на его «сердце». Попытаемся собрать воедино все указания на его точку зрения (которую мы изучали до сих пор лишь как элемент, соприкасающийся с теоретическими вопросами), на его отношение к капитализму, на его общественные симпатии, на его понимание «социально-политических» задач той эпохи, которой он был участником.

Отличительной чертой той эпохи, когда писал Сисмонди, было быстрое развитие обмена (денежного хозяйства – по современной терминологии), особенно резко сказавшееся после уничтожения остатков феодализма французской революцией. Сисмонди, не обинуясь, осуждал это развитие и усиление обмена, нападал на «роковую конкуренцию», призывая «правительство защищать население от последствий конкуренции» (eh. VIII, 1. VII) и т. п. «Быстрые обмены портят добрые нравы народа. Постоянные заботы о выгодной продаже не обходятся без покушений запрашивать и обманывать, и чем труднее существовать тому, кто живет постоянными обменами, тем более подвергается он искушению пустить в ход обман» (I, 169). Вот какая наивность требовалась для того, чтобы нападать на денежное хозяйство так, как нападают наши народники! «… Богатство коммерческое есть лишь второе по важности в экономическом строе; и богатство территориальное (territoriale – земельное), дающее средства существования, должно возрастать первым. Весь этот многочисленный класс, живущий торговлей, должен получать часть продуктов земли лишь тогда, когда эти продукты существуют; он (этот класс) должен возрастать лишь постольку, поскольку возрастают также и эти продукты» (I, 322–323). Ушел ли хоть на шаг вперед от этого патриархального романтика г. Н. —он, изливающий на целых страницах жалобы на то, что рост торговли и промышленности обгоняет развитие земледелия? Эти жалобы романтика и народника свидетельствуют лишь о совершенном непонимании капиталистического хозяйства. Может ли существовать такой капитализм, при котором бы развитие торговли и промышленности не обгоняло земледелия? Ведь рост капитализма есть рост товарного хозяйства, то есть общественного разделения труда, отрывающего от земледелия один за другим вид обработки сырья, первоначально связанный с добыванием сырья, обработкой и потреблением его в одно натуральное хозяйство. Поэтому везде и всегда капитализм означает более быстрое развитие торговли и промышленности сравнительно с земледелием, более быстрый рост торгово-промышленного населения, больший вес и значение торговли и промышленности в общем строе общественного хозяйства [102]102
  Всегда и везде при капиталистическом развитии земледелие остается позади торговли и промышленности, всегда оно подчинено им и эксплуатируется ими, всегда оно лишь позднее втягивается ими на стезю капиталистического производства.


[Закрыть]. Иначе не может быть. И г. Н. —он, повторяя подобные жалобы, доказывает этим еще и еще раз, что он в своих экономических воззрениях не пошел дальше поверхностного, сентиментального романтизма. «Этот неразумный дух предпринимательства (esprit d'entreprise), этот излишек всякого рода торговли, который вызывает такую массу банкротств в Америке, обязан своим существованием, без всякого сомнения, увеличению числа банков и той легкости, с которой обманчивый кредит становится на место реального имущества» (fortune réelle) (II, 111), и т. д. без конца. Во имя чего же нападал Сисмонди на денежное хозяйство (и капитализм)? Что он противопоставляет ему? Мелкое самостоятельное производство, натуральное хозяйство крестьян в деревне, ремесло – в городе. Вот как говорит он о первом в главе «О патриархальном сельском хозяйстве» (ch. III, 1. III, «De l'exploitation patriarcale» – о патриархальной эксплуатации земли. Книга 3-я трактует о «территориальном», или земельном богатстве):

«Первые собственники земли сами были пахарями, они исполняли все полевые работы трудом своих детей и своих слуг. Ни одна социальная организация [103]103
  Заметьте, что Сисмонди – точь-в-точь, как наши народники, – превращает сразу самостоятельное хозяйство крестьян в «социальную организацию». Явная передержка. Что же связывает вместе этих крестьян разных местностей? Именно разделение общественною труда и товарное хозяйство, заменившее связи феодальные. Сразу сказывается возведение в утопию одного члена в строе товарного хозяйства и непонимание остальных членов. Сравните у г. Н. —она, с. 322: «Форма промышленности, основанная на владении крестьянством орудиями производства». О том, что это владение крестьянством орудиями производства является – и исторически, и логически – исходным пунктом именно капиталистического производства, г. Н. —он и не подозревает!


[Закрыть] не гарантирует большего счастья и больших добродетелей наиболее многочисленному классу нации, большего довольства (opulence) всем, большей прочности общественному порядку… В странах, где земледелец есть собственник (où le fermier est propriétaire) и где продукты принадлежат целиком (sans partage) тем самым людям, которые произвели все работы, т. е. в странах, сельское хозяйство которых мы называем патриархальным, – мы видим на каждом шагу следы любви земледельца к дому, в котором он живет, к земле, за которой он ухаживает… Самый труд для него удовольствие… В счастливых странах, где земледелие – патриархальное, изучается особая природа каждого поля, и эти познания переходят от отца к сыну… Крупное фермерское хозяйство, руководимое более богатыми людьми, поднимется, может быть, выше предрассудков и рутины. Но познания (l'intelligence, т. е. познания в сельском хозяйстве) не дойдут до того, кто сам работает, и будут применены хуже… Патриархальное хозяйство улучшает нравы и характер этой столь многочисленной части нации, на которой лежат все земледельческие работы. Собственность создает привычки порядка и бережливости, постоянное довольство уничтожает вкус к обжорству (gourmandise) и к пьянству… Вступая в обмен почти с одной только природой, он (земледелец) имеет меньшее, чем всякий другой промышленный рабочий, поводов не доверять людям и пускать в ход против них оружие недобросовестности» (I, 165–170). «Первые фермеры были простыми пахарями; они своими руками исполняли большую часть земледельческих работ; они соразмеряли свои предприятия с силами своих семей… Они не переставали быть крестьянами: сами ходят за сохой (tiennent eux-mêmes les cornes de leur charrue); сами ухаживают за скотом и в поле, и в конюшне; живут на чистом воздухе, привыкая к постоянному труду и к скромной пище, которые создают крепких граждан и бравых солдат [104]104
  Сравните, читатель, с этими сладенькими рассказами бабушки того «передового» публициста конца XIX века, которого цитирует г. Струве в своих «Критических заметках», с. 17. {153}153
  «Передовым» публицистом конца XIX века Ленин иронически называет либерального народника С. Н. Южакова, отрывок статьи которого «Вопросы гегемонии в конце XIX века», опубликованной в №№ 3–4 журнала «Русская Мысль» за 1885 год, цитировал П. Б. Струве.


[Закрыть]


[Закрыть]. Они почти никогда не употребляют, для совместных работ, поденных рабочих, а только слуг (des domestiques), выбранных всегда среди своих равных, с которыми обходятся как с равными, едят за одним столом, пьют то же вино, одеваются в то же платье. Таким образом, земледельцы с своими слугами составляют один класс крестьян, одушевленных теми же чувствами, разделяющих те же удовольствия, подвергающихся тем же влияниям, связанных с отечеством такими же узами» (I, 221).

Вот вам и пресловутое «народное производство»! И пусть не говорят, что у Сисмонди нет понимания необходимости соединить производителей: он говорит прямо (см. ниже), что «он точно так же (как и Фурье, Оуэн, Томпсон, Мюирон) желает ассоциации» (II, 365). Пусть не говорят, что он стоит именно за собственность: напротив, центр тяжести у него мелкое хозяйство (ср. II, 355), а не мелкая собственность. Понятно, что эта идеализация мелкого крестьянского хозяйства принимает отличный вид при других исторических и бытовых условиях. Но и романтизм, и народничество возводят в апофеоз именно мелкое крестьянское хозяйство – это не подлежит сомнению.

Точно так же идеализирует Сисмонди и примитивное ремесло, и цехи.

«Деревенский сапожник, который в то же время и купец, и фабрикант, и работник, не сделает ни одной пары сапог, не получив заказа» (II, 262), тогда как капиталистическая мануфактура, не зная спроса, может потерпеть крах. «Несомненно, и с теоретической и с фактической стороны, что учреждение цехов (corps de métier) препятствовало и должно было препятствовать образованию избыточного населения. Точно так же несомненно, что такое население существует в настоящее время и что оно есть необходимый результат современного строя» (I, 431). Подобных выписок можно было бы привести очень много, но мы откладываем разбор практических рецептов Сисмонди до дальнейшего. Здесь же ограничимся приведенным, чтобы вникнуть в точку зрения Сисмонди. Приведенные рассуждения можно резюмировать так: 1) денежное хозяйство осуждается за то, что оно разрушает обеспеченное положение мелких производителей и их взаимное сближение (в форме ли близости ремесленника к потребителю или земледельца к равным ему земледельцам); 2) мелкое производство превозносится за то, что обеспечивает самостоятельность производителя и устраняет противоречия капитализма.

Отметим, что эти обе идеи составляют существенное достояние народничества [105]105
  Г-н Н. – он и по данному вопросу наговорил такую кучу противоречий, что из нее можно выбрать какие угодно положения, ничем между собой не связанные. Не подлежит, однако, сомнению идеализация крестьянского хозяйства посредством туманного термина: «народное производство». Туман – особенно удобная атмосфера для всяких переряживаний.


[Закрыть], и попытаемся вникнуть в их содержание.

Критика денежного хозяйства романтиками и народниками сводится к констатированию порождаемого им индивидуализма [106]106
  Ср. Η. – он, с. 321 in f. (in fine – в конце. Ред.) и др.


[Закрыть] и антагонизма (конкуренция), а также необеспеченности производителя и неустойчивости [107]107
  Ibid., с. 335. Стр. 184: капитализм «лишает устойчивости». И мн. др.


[Закрыть] общественного хозяйства.

Сначала об «индивидуализме». Обыкновенно противополагают союз крестьян данной общины или ремесленников (или кустарей) данного ремесла – капитализму, разрушающему эти связи, заменяющему их конкуренцией. Это рассуждение повторяет типичную ошибку романтизма, именно: заключение от противоречий капитализма к отрицанию в нем высшей формы общественности. Разве капитализм, разрушающий средневековые общинные, цеховые, артельные и т. п. связи, не ставит на их место других? Разве товарное хозяйство не есть уже связь между производителями, связь, устанавливаемая рынком? [108]108
  «На самом деле выражения: общество, ассоциация это такие наименования, которые можно дать всяческим обществам, как феодальному обществу, так и буржуазному, которое есть ассоциация, основанная на конкуренции. Каким же образом могут существовать писатели, которые считают возможным опровергать конкуренцию одним словом: ассоциация?» (Marx. «Das Elend der Philosophie» (Маркс. «Нищета философии» {154}154
  См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, 2 изд., т. 4, стр. 164.
  Ленин по цензурным соображениям заменил здесь слово «социалисты» (в немецком оригинале «Sozialisten») словом «писатели».


[Закрыть]. Ред.)). Критикуя со всей резкостью сентиментальное осуждение конкуренции, автор выдвигает прямо ее прогрессивную сторону, ее движущую силу, толкающую вперед «прогресс технический и прогресс социальный».


[Закрыть] Антагонистический, полный колебаний и противоречий характер этой связи не дает права отрицать ее существования. И мы знаем, что именно развитие противоречий все сильнее и сильнее обнаруживает силу этой связи, вынуждает все отдельные элементы и классы общества стремиться к соединению, и притом соединению уже не в узких пределах одной общины или одного округа, а к соединению всех представителей данного класса во всей нации и даже в различных государствах. Только романтик с своей реакционной точки зрения может отрицать существование этих связей и их более глубокое значение, основанное на общности ролей в народном хозяйстве, а не на территориальных, профессиональных, религиозных и т. п. интересах. И если подобное рассуждение заслужило название романтика для Сисмонди, писавшего в такую эпоху, когда существование этих новых, порождаемых капитализмом, связей было еще в зародыше, то наши народники и подавно подлежат такой оценке, ибо теперь громадное значение таких связей могут отрицать лишь совсем слепые люди.

Что касается до необеспеченности и неустойчивости и т. п., то это – все та же старая песенка, о которой мы говорили по поводу внешнего рынка. В подобных нападках и сказывается романтик, осуждающий с боязливостью именно то, что выше всего ценит в капитализме научная теория: присущее ему стремление к развитию, неудержимое стремление вперед, невозможность остановиться или воспроизводить хозяйственные процессы в прежних неизменных размерах. Только утопист, сочиняющий фантастические планы расширения средневековых союзов (вроде общины) на все общество, может игнорировать тот факт, что именно «неустойчивость» капитализма и есть громадный прогрессивный фактор, ускоряющий общественное развитие, втягивающий все большие и большие массы населения в водоворот общественной жизни, заставляющий их задумываться над ее строем, заставляющий их самих «ковать свое счастье».

Фразы г-на Н. —она о «неустойчивости» капиталистического хозяйства, о непропорциональном развитии обмена, 6 нарушении равновесия между промышленностью и земледелием, между производством и потреблением, о ненормальности кризисов и т. п. свидетельствуют самым неоспоримым образом о том, что он стоит еще целиком на точке зрения романтизма. Поэтому критика европейского романтизма относится и к его теории от слова до слова. Вот доказательство:

«Послушаем старика Буагильбера:

«Цена товаров, – говорит он, – должна всегда быть пропорциональной, ибо только такое взаимное соглашение дает возможность им в каждый момент быть снова воспроизводимыми… Так как богатство есть не что иное, как этот постоянный обмен между человеком и человеком, между предприятием и предприятием, то было бы ужасным заблуждением искать причины нищеты в чем-либо ином, а не в том нарушении этого обмена, которое вызывается отклонениями от пропорциональных цен».

Послушаем также одного новейшего [109]109
  Писано в 1847 г.


[Закрыть] экономиста:

«Великий закон, который должен быть применен к производству, есть закон пропорциональности (the law of proportion), который один только в состоянии удержать постоянство стоимости… Эквивалент должен быть гарантирован… Все нации в различные эпохи пытались посредством многочисленных торговых регламентов и ограничений осуществить этот закон пропорциональности, хотя бы до известной степени. Но эгоизм, присущий человеческой природе, довел до того, что вся эта система регулирования была ниспровергнута. Пропорциональное производство (proportionale production) есть осуществление истинной социально-экономической науки» (W. Atkinson. «Principles of political economy», London, 1840, p. 170 и 195) [110]110
  У. Аткинсон. «Основы политической экономии», Лондон, 1840, стр. 170 и 195. Ред.


[Закрыть].

Fuit Troja! [111]111
  Не стало Трои! Ред.


[Закрыть] Эта правильная пропорция между предложением и спросом, которая опять начинает становиться предметом столь обильных пожеланий, давным-давно перестала существовать. Она пережила себя; она была возможна лишь в те времена, когда средства производства были ограничены, когда обмен происходил в крайне узких границах. С возникновением крупной индустрии эта правильная пропорция должна была необходимо (mußte) исчезнуть и производство должно было с необходимостью законов природы проходить постоянную последовательную смену процветания и упадка, кризиса, застоя, нового процветания и так далее.

Те, кто, подобно Сисмонди, хочет возвратиться к правильной пропорциональности производства и при этом сохранить современные основы общества, суть реакционеры, так как они, чтобы быть последовательными, должны бы были стремиться к восстановлению и других условий промышленности прежних времен.

Что удерживало производство в правильных, или почти правильных, пропорциях? Спрос, который управлял предложением, предшествовал ему; производство следовало шаг за шагом за потреблением. Крупная индустрия, будучи уже самым характером употребляемых ею орудий вынуждена производить постоянно все в больших и больших размерах, не может ждать спроса. Производство идет впереди спроса, предложение силой берет спрос.

В современном обществе, в промышленности, основанной на индивидуальном обмене, анархия производства, будучи источником стольких бедствий, есть в то же время причина прогресса.

Поэтому одно из двух: либо желать правильных пропорций прошлых веков при средствах производства нашего времени, – и это значит быть реакционером и утопистом вместе в одно и то же время.

Либо желать прогресса без анархии, – и тогда необходимо отказаться от индивидуального обмена для того, чтобы сохранить производительные силы» («Das Elend der Philosophie», S. 46–48) {56}56
  См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, 2 изд., т. 4, стр. 100–101.


[Закрыть].

Последние слова относятся к Прудону, против которого полемизирует автор, характеризуя, следовательно, отличие своей точки зрения и от взглядов Сисмонди и от воззрения Прудона. Г-н Н. —он, конечно, не подошел бы во всех своих воззрениях ни к тому, ни к другому [112]112
  Хотя большой еще вопрос, отчего не подошел бы? Не оттого ли только, что эти писатели ставили вопросы шире, имея в виду данный хозяйственный строй вообще, его место и значение в развитии всего человечества, не ограничивая своего кругозора одной страной, для которой будто бы можно сочинить особую теорию.


[Закрыть]. Но вникните в содержание этого отрывка. В чем состоит основное положение цитированного автора, его основная мысль, ставящая его в непримиримое противоречие с его предшественниками? Бесспорно, в том, что он ставит вопрос о неустойчивости капитализма (которую констатируют все эти три писателя) на историческую почву и признает эту неустойчивость прогрессивным фактором. Другими словами: он признает, во-первых, данное капиталистическое развитие, совершающееся путем диспропорций, кризисов и т. п., развитием необходимым, говоря, что уже самый характер средств производства (машины) вызывает безграничное стремление к расширению производства и постоянное предварение спроса предложением. Во-вторых, он признает в этом данном развитии элементы прогресса, состоящие в развитии производительных сил, в обобществлении труда в пределах целого общества, в повышении подвижности населения и его сознательности и пр. Этими двумя пунктами исчерпывается его отличие от Сисмонди и Прудона, которые сходятся с ним в указаниях на «неустойчивость» и порожденные ею противоречия и в искреннем стремлении устранить эти противоречия. Непонимание того, что эта «неустойчивость» есть необходимая черта всякого капитализма и товарного хозяйства вообще, приводит их к утопии. Непонимание элементов прогресса, присущих этой неустойчивости, делает их теории реакционными [113]113
  Этот термин употребляется в историко-философском смысле, характеризуя только ошибку теоретиков, берущих в пережитых порядках образцы своих построений. Он вовсе не относится ни к личным качествам этих теоретиков, ни к их программам. Всякий знает, что реакционерами в обыденном значении слова ни Сисмонди, ни Прудон не были. Мы разъясняем сии азбучные истины потому, что гг. народники, как увидим ниже, до сих пор еще не усвоили их себе.


[Закрыть].

И теперь мы предлагаем гг. народникам ответить на вопрос: разделяет ли г. Н. —он воззрения научной теории по двум указанным пунктам? признает ли он неустойчивость, как свойство данного строя и данного развития? признает ли он элементы прогресса в этой неустойчивости? Всякий знает, что нет, что г. Н. —он, напротив, объявляет эту «неустойчивость» капитализма простой ненормальностью, уклонением и т. д. и считает ее упадком, регрессом (ср. выше: «лишает устойчивости»), идеализируя тот самый экономический застой (вспомните «вековые устои», «освященные веками начала» и т. п.), в разрушении которого и состоит историческая заслуга «неустойчивого» капитализма. Ясно поэтому, что мы были вполне правы, относя его к романтикам, и что никакие «цитаты» и «ссылки» с его стороны не изменят такого характера его собственных рассуждений.

Мы остановимся несколько ниже еще раз на этой «неустойчивости» (по поводу враждебного отношения романтизма и народничества к уменьшению земледельческого населения на счет индустриального), а теперь приведем одно место из «Критики некоторых положений политической экономии», посвященное разбору сентиментальных нападок на денежное хозяйство.

«Эти определенные общественные роли (именно: роли продавца и покупателя) не вытекают из человеческой индивидуальности вообще, но из меновых отношений между людьми, производящими свои продукты в форме товаров. Отношения, существующие между покупателем и продавцом, настолько не индивидуальны, что они оба вступают в них, лишь поскольку отрицается индивидуальный характер их труда, именно поскольку он, как труд не индивидуальный, становится деньгами. Поэтому настолько же бессмысленно считать эти экономически-буржуазные роли покупателя и продавца вечными общественными формами человеческого индивидуализма, насколько несправедливо оплакивать эти роли как причину уничтожения этого индивидуализма.

Как глубоко поражает добрых людей даже совершенно поверхностная форма антагонизма, проявляющаяся в покупке и продаже, показывает следующее извлечение из книги Исаака Перейры: «Leçons sur l'industrie et les finances». Paris. 1832 [114]114
  «Лекции о промышленности и финансах». Париж. 1832. Ред.


[Закрыть]. То обстоятельство, что этот же самый Исаак, в качестве изобретателя и диктатора «Crédit mobilier», приобрел печальную славу парижского биржевого волка, показывает, что содержится в названной книге наряду с сентиментальной критикой экономии. Г-н Перейра, в то время апостол Сен-Симона, говорит: «Вследствие того, что индивидуумы изолированы, отделены друг от друга как в производстве, так и в потреблении, между ними существует обмен продуктов их производства. Из необходимости обмена вытекает необходимость определять относительную ценность предметов. Идеи ценности и обмена, таким образом, тесно связаны между собою, и в своей действительной форме обе они выражают индивидуализм и антагонизм… Определять ценность продуктов можно только потому, что существует продажа и покупка, другими словами, антагонизм между различными членами общества. Заботиться о цене, ценности приходится только там, где происходит продажа и покупка, словом, где каждый индивидуум должен бороться, чтобы получить предметы, необходимые для поддержания его существования»» (назв. соч., стр. 68) {57}57
  См. К. Маркс. «К критике политической экономии», 1953, стр. 87–88.


[Закрыть].

Спрашивается, в чем состоит тут сентиментальность Перейры? Он говорит только об индивидуализме, антагонизме, борьбе, свойственных капитализму, говорит то самое, что говорят на разные лады наши народники, и притом говорят, казалось бы, правду, ибо «индивидуализм, антагонизм и борьба» действительно составляют необходимую принадлежность обмена, товарного хозяйства. Сентиментальность состоит в том, что этот сен-симонист, увлеченный осуждением противоречий капитализма, просматривает за этими противоречиями тот факт, что обмен тоже выражает особую форму общественного хозяйства, что он, следовательно, не только разъединяет (это верно лишь по отношению к средневековым союзам, которые капитализм разрушает), но и соединяет людей, заставляя их вступать в сношения между собой при посредстве рынка [115]115
  Заменяя местные, сословные союзы – единством социального положения и социальных интересов, в пределах целого государства и даже всего мира.


[Закрыть]. Вот эта-то поверхностность понимания, вызванная увлечением «разнести» капитализм (с точки зрения утопической), и дала повод цитированному автору назвать критику Перейры сентиментальной.

Но что нам Перейра, давно забытый апостол давно забытого сен-симонизма? Не взять ли лучше новейшего «апостола» народничества?

«Производство… лишилось народного характера и приняло характер индивидуальный, капиталистический» (г. Н. —он, «Очерки», с. 321–322).

Видите, как рассуждает этот костюмированный романтик: «народное производство стало индивидуальным». А так как под «народным производством» автор хочет разуметь общину {58}58
  Община (земельная) в России – форма совместного крестьянского землепользования, характеризовавшаяся принудительным севооборотом, нераздельными лесами и пастбища ми. Важнейшими признаками русской земельной общины были круговая порука, систематический передел земли и отсутствие права отказа от земли, запрещение купли и продажи земли.
  Община в России известна уже с древнейших времен. В ходе исторического развития община постепенно становилась одним из устоев феодализма в России. Помещики и царское правительство использовали общину для усиления крепостнического гнета и для выколачивания из народа выкупных платежей и податей. В. И. Ленин указывал, что община, «не оберегая крестьянина от пролетаризации, на деле играет роль средневековой перегородки, разобщающей крестьян, точно прикованных к мелким союзам и к потерявшим всякий «смысл существования» разрядам» (Сочинения, 4 изд., том 15, стр. 61).
  Проблема общины вызвала горячие споры и породила обширную экономическую литературу. Особенно много внимания общине уделяли народники, которые видели в ней залог особого пути развития России к социализму. Тенденциозно подбирая и фальсифицируя факты, оперируя так называемыми «средними цифрами», народники пытались доказать, что общинное крестьянство в России обладает особой «устойчивостью» и что община якобы ограждает крестьян от проникновения в их быт капиталистических отношений, «спасает» крестьян от разорения и классового расслоения. Уже в 80-х годах XIX века Г. В. Плеханов показал несостоятельность народнических иллюзий «общинного социализма», а в 90-х годах В. И. Ленин до конца разгромил теории народников. На огромном фактическом и статистическом материале Ленин показал, как развивались капиталистические отношения в русской деревне и как капитал, проникая в патриархальную сельскую общину, разлагал крестьянство внутри нее на антагонистические классы: кулаков и бедняков.
  В 1906 году царским правительством был издан в интересах помещиков и кулаков закон, по которому разрешался выход крестьян из общины и продажа надела. За девять лет после издания этого закона, положившего начало официальной ликвидации общинного строя в деревне и усилившего расслоение крестьянства, из общин вышло свыше двух миллионов домохозяев.


[Закрыть], то он указывает, следовательно, на упадок общественного характера производства, на сужение общественной формы производства.

Так ли это? «Община» давала (если давала; впрочем, мы готовы сделать какие угодно уступки автору) организацию производству только в одной отдельной общине, разъединенной от каждой другой общины. Общественный характер производства обнимал только членов одной общины [116]116
  По данным земской статистики («Сводный сборник» Благовещенского), средний размер общины, по 123 уездам, в 22 губерниях, равняется 53 дворам с 323 душами обоего пола.


[Закрыть]. Капитализм же создает общественный характер производства в целом государстве. «Индивидуализм» состоит в разрушении общественных связей, но их разрушает рынок, ставя на их место связи между массами индивидов, не связанных ни общиной, ни сословием, ни профессией, ни узким районом промысла и т. п. Так как связь, создаваемая капитализмом, проявляется в форме противоречий и антагонизма, поэтому наш романтик не хочет видеть этой связи (хотя и община, как организация производства, никогда не существовала без других форм противоречий и антагонизма, свойственных старым способам производства). Утопическая точка зрения превращает и его критику капитализма в критику сентиментальную.