Текст книги "SWRRF. 20??"

SWRRF. 20??
Воспоминания из будущего. Книга первая
Владимир Левендорский

© Владимир Левендорский, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– На закате это выглядит почти красиво, – подумал он.

Уже коснувшееся линии горизонта багровое солнце освещало голую равнину. Почти никакой растительности. Лишь местами на северных склонах холмов остатки высохшей травы и чахлого кустарника. Никаких строений. Только километрах в тридцати к югу и почти у самой линии горизонта на западе – развалины двух городов. Эта равнина была густо изрезана многочисленными оврагами, тут и там украшенными причудливыми выступами изрезанного водой и ветрами песчаника. Эти выступы отбрасывали теперь затейливый узор теней на чередующиеся чёрные, красно-коричневые и жёлтые пятна земли. Равнина пересекалась широкой песчаной лентой русла реки, посередине которой еле виднелся мутный ручей в два-три метра шириной. По этой ленте, казавшейся сейчас ярко красной, поднявшийся, как обычно, к вечеру, ветер гнал многочисленные песчаные смерчи, искрящиеся жёлто-красные на солнце и грязно-серые в тени.

Да, сейчас он уже мог «любоваться» этим «пейзажем». А когда он увидел ЭТО впервые два года назад, он испытал настоящий шок, от которого чуть самым натуральным образом не потерял сознание, хотя прекрасно знал, что он здесь должен был увидеть и несколько месяцев морально готовил себя к этому зрелищу. Но контраст между его воспоминаниями детства и увиденной им картиной был так велик! Казалось, кто-то неожиданно и подло тебя предал, лишив изощрённым обманом самого дорогого.

Университет

За спиной вежливо кашлянули и сказали, то ли утверждая, то ли спрашивая: «Красиво».

Александр повернулся и вежливо улыбнулся Ректору. Но ничего не ответил. Тот, чтобы заполнить неловкую паузу промямлил: «Замечательный у нас край… – он замялся, мучительно подбирая подходящее слово, и, наконец, с трудом выговорил, – живописный». Он опять ничего не ответил. И тогда Ректор, быстро изобразив серьёзность, сказал: «Ваша миссия у НАС в этом году завершена? – он выразительно подчеркнул голосом это „у нас“, намекая на свою особую осведомлённость о его иных делах здесь. – Как прошли экзамены? Тестовые испытания? Вы ж понимаете, Ваш предмет… э-э-э… очень необычен для учебного заведения нашего профиля. Но – он встрепенулся, испугавшись, что сказал лишнее, – я понимаю его важность и необходимость для наших студентов».

«Господи, какой экзамен, какой предмет, какое учебное заведение?!» – подумал он. – Какая учёба, какое образование в этом «обезьяннике», как называл подобные заведения его отец, которое по традиции гордо именовалось Федеральным Университетом, хотя давно уже содержалось исключительно Корпорацией и готовила «специалистов» тоже почти исключительно для неё?

Биология, которую он преподавал, здесь абсолютно никому не была нужна и совершенно никому не интересна. Да и биологией то, что он преподавал, можно было назвать с большой натяжкой. Курс, который он здесь так сказать «читал», ввели почти двадцать лет назад сразу после последней войны Корпорации с Южным наркокартелем. Тогда по разорённым полям и лесам, ещё не превратившихся окончательно в пустыню, по полуразрушенным городам бродили стаи животных, диких от природы или одичавших домашних. Многие из них после применения генного оружия (каждая из сторон обвиняла в его первом применении своего противника, а до правды так и не докопались) быстро мутировали и были очень агрессивны. Особенно некоторые виды бывших домашних собак. Умные, хитрые, жестокие и беспощадные, собранные в большие со строгой иерархией стаи в 20—30 особей, они как люди нападали не только, когда были голодны или им грозила опасность, но просто от переполнявших их злобы и чувства мести. И тогда на всех факультетах, по всем специальностям был введён курс, на котором рассказывалось, «что это за твари», как их распознавать, как себя с ними вести и как от них защищаться. Но уже несколько лет, как самые агрессивные из этих «тварей» были уничтожены, а остальные просто вымерли от голода в заполонившей всё пустыне. Порой в Городе поднимался шум, что уничтожили какую-то «тварь», напавшую на кого-то из горожан. Но на поверку оказывалось, что застрелили безобидного домашнего пса, который оказался брошенным после смерти какого-то старика или какой-то старухи, сохранивших странную привычку держать домашних животных.

Но курс пока не отменили. Более того, он здесь оказался одним из немногих, по которому экзамен сдавался не дистанционно, а лично преподавателю. А экзамену предшествовало целых две личных консультации. Правда, с прошлого года обязательный для оценки уровень знаний понизили с третьего на четвёртый. Третий уровень предполагал, что студенты должны были по текстовым инструкциям, выводимых на защитные очки или дисплей управления соответствующего аппарата или прибора, определить угрозу и средства борьбы с ней. Однако чтение инструкций стало занимать столько времени, в итоге этого чтения студенты в них всё равно почти ничего не понимали, а экзамен затягивался на долгие часы (и многие высокопоставленные родители стали жаловаться, что «над детьми измываются»). Но главное, стало очевидным, что такой способ защиты «в случай чего» их всё равно не спасёт. Четвёртый уровень предполагал, что те же инструкции «зачитывались» через Модуль Безопасности Идентификационного Чипа непосредственно в слуховой центр мозга. Но оказалось, что значение подавляющего большинства слов инструкции они не знали, а смысл предложений длиной больше пяти слов просто не в состоянии были уловить. Поэтому реально «знания» приходилось оценивать по пятому уровню, который заключался примерно в следующем – непосредственно в зрительный центр мозга (что даже здесь допускалось только в самых крайних ситуациях) Модулем Безопасности выводилось изображение опознанного животного, «внутренний голос» говорил, например, – «Большая, гривастая песчаная собака. Очень опасна! Немедленно спрятаться в ближайшем транспортном средстве! Уничтожить при движении шагом дальше 50 метров! При движении бегом – 100 метров!»

Почти все его студенты показали замечательную подготовку: услышав слова «очень опасна», они, не слушая остальные инструкции, тут же начинали палить по «твари» из всего, что оказывалось под рукой. Это при том, что экзамен пришлось проводить не в естественных условиях как того пока ещё требовала инструкция, а в full-volume симуляторе. Первый экзамен два года назад он попытался провести «на натуре»: рассадил студентов в патрульные машины Внешней Охраны и вывел колонну за Купол. Но они проехали не больше полукилометра и машины стали останавливаться одна за другой. Он долго пытался уговорить своих студентов проехать дальше, уверяя, что ничего реально опасного их там не ожидает. Но безуспешно. Пришлось дать команду переместить поближе заранее вывезенных километров на тридцать от Купола био-ботов, изображавших давно исчезнувших «тварей». Но и эту команду пришлось скоро отменить. Из тридцати двух студентов из машин удалось уговорить выйти лишь девять человек. Остальные, судорожно вцепившись в джойстик управления, смотрели на него обезумевшими от страха глазами и, что-то невнятно мыча, трясли головой. Да и те, что вышли, отказывались отойти от машин дальше, чем на три шага и, скукожившись, озирались не менее безумными глазами. Он просто побоялся раздать им оружие, чтобы они в панике не перестреляли друг друга. Назад возвращались в режиме full-autodrive, причём ему пришлось самому каждую машину переводить в этот режим и задавать назначение маршрута. Студенты были в полу парализованном состоянии. После возвращения он ожидал занудного выговора Ректора, которого закидают возмущёнными жалобами высокопоставленные родители студентов, которым их чада порассказали всяких ужасов. Но оказалось, что те, наоборот, соревновались в бахвальстве, как они в глубине пустыне, чуть ли не за линией сторожевых ботов, храбро уничтожали набросившихся на них стаи «тварей».

Слава богу, уже давно здесь было всего три оценки: «не достаточные знания», «достаточные знания», «эффективные знания». Он с лёгким сердцем поставил всем «достаточные знания» (хотя многих, видно, эта оценка обидела: они ведь так классно палили и почти все попали «в этих тварей»). Он прекрасно отдавал себе отчёт, что этот экзамен профанация. Профанация для самих студентов, потому что и место работы, и должность для каждого из них давно определены, поскольку ещё до последней войны Корпорация стала превращаться в закрытую кастовую систему, а за последующие после войны годы закрытость и кастовость стали абсолютными и, фактически все должности в ней стали наследственными. Профанацией для него и для всех остальных, не входящих в Корпорацию, потому что сама Корпорация давно стала большой профанацией.

– Может, по бокалу вина?.. на прощанье. Как раньше говорили… э-э-э… на посошок, – предложил Ректор. Он немного помедлил с ответом. С одной стороны, у Ректора было прекрасное вино. С другой стороны, ему не хотелось слушать занудные и косноязычные рассуждения ректора и мучить себя зрелищем, как он будет изображать своё «наслаждение» действительно прекрасным напитком: тот давно уже не был «натуралом», но перед ним почему-то стеснительно пытался это скрывать. Однако, очевидно, они в этом году видятся последний раз. Отказ будет не вежлив. Может быть, даже, расценён как высокомерие. И он согласился.

Ректор пригласил его жестом в стоявший неподалёку небольшой – парковый, – двухместный электромобиль, на котором он, видимо, приехал. Но Александр сказал: «Давайте лучше пройдёмся».

Они стояли у самой границы Купола. Перед ними, в полукилометре от них, ярко светились здания университетского городка. А вокруг парк: ярко зелёный идеально ровный, густой ковёр травы и ровные ряды невысоких аккуратных деревьев, образующих пересекающиеся в разных направлениях неширокие аллеи. Они были живые. Но из-за своей неестественной яркости, правильности, упругости (трава тут же выпрямлялась, стоило поднять ногу, и нельзя было понять, где ты только что стоял) казались неживыми, искусственными. – Плоды дешёвого генного конструирования. Он любил здесь гулять, потому что здесь он ничего этого не замечал. Он уходил в свои воспоминания и видел этот парк таким, каким тот был больше четверти века назад. Забывшись в своих воспоминаниях, он и добрёл незаметно до границы Купола.

И сейчас, сделав несколько шагов, он вновь погрузился в этот мир воспоминаний далёкого детства. Тогда это была просто большая поляна, поросшая степным разнотравьем – «бурьяном». Её пересекали большая каштановая аллея и две поменьше пирамидальных тополей. Между ними – несколько островков плакучих ив, сирени и разбросанные как попало деревья вишен, яблонь и жердёл. Весной всё это буйно зеленело и цвело. Но уже через 2—3 месяца выгорало и лишь к середине осени бурьян слегка оживал и вновь начинал зеленеть. С каждым годом периоды возрождения и цветения всё укорачивались, а засуха становилась всё дольше. И всё больше деревьев следующей весной уже не зеленели и не цвели.

Ему было очень трудно отделить свои собственные воспоминания от тех образов прошлого, которые сформировались у него после многочисленных просмотров фотографий и видеосъёмок той поры. Но некоторых из этих воспоминаний не было ни на фото, ни на видео, но, тем не менее, они с такой чёткостью сохранились в его памяти, что, погружаясь в них, он как бы проваливался в прошлое и всё «вживую» вновь происходило перед его глазами.

…Середина на редкость дождливой весны. Они с бабушкой идут по каштановой аллее. Бо^’льшая часть деревьев стоят мёртвые, без листьев, без цветов. Бабушка подходит к каждому ожившему дереву, лучисто по-детски улыбаясь, гладит их молодые широкие листья и разговаривает с ними: «мои хорошие, красивые, ожили умнички», – поднимает его, чтобы он попробовал мягкую нежность молодого листа, поднимает его ещё выше поближе к «свечке» каштанового цветка и говорит: «посмотри какая красота!» Где-то в конце аллеи они останавливаются у полу засохшего каштана. На нём всего несколько веток с молодыми листьями и всего одна «свечка» цветка. Бабушка гладит его редкие листья и говорит: «И ты ожил, умница, молодец. Надо жить». А по лицу её текут слёзы. Он спрашивает: «Бабушка, ты почему плачешь?» Она вытирает тыльной стороной ладони слёзы и отвечает: «Я не плачу. Это пылинка в глаз попала. Посмотри, как вокруг красиво. Весна. Всё возрождается… Всё хорошо, малыш. Всё хорошо… жизнь продолжается…» А слёзы уже текут ручьями, которые она не в силах остановит, и она отворачивается, чтобы он не видел этих слёз…

…Они с дедом сидят на лавочке под плакучими ивами у входа в НИИ физики. Ждут его папу. Точнее, сидит дед, а он ходит по полуразвалившемуся небольшому фонтану, который на его памяти никогда не работал, и подбрасывает ногами пепельно-зелёные опавшие листья. Только конец июня, но ивы уже наполовину осыпались. Листья падают, не успев пожелтеть.

Наконец, появляется папа. По первому же взгляду он определяет, что папа «злой». Этим словом он лет до десяти обозначал все неприятные для него эмоциональные состояния родителей, прежде всего различные формы недовольства его поведением. Папа как-то мельком, без обычных шуток и расспросов, целует его и садится рядом с дедом. Что-то начинает рассказывать… а потом они начинают ругаться. При этом дед, обычно весёлый, уверенный, энергичный, сейчас похож на провинившегося ребёнка, который знает, что что-то делает не так, знает, что ему в этом всё равно придётся сознаться, но очень не хочет этого делать.

Что они говорили, из-за чего ссорились, он тогда не понимал. Лишь через много лет, уже после получения своей первой профессиональной квалификации, он решился расспросить об этом своём воспоминании отца. Тот удивлённо спросил: «Ты это помнишь?», – но ему показалось, что отец сам давно ждал этого вопроса. Ему давно хотелось выговориться, облегчить душу. И сделать это он мог только с ним. Потом они ещё несколько раз обращались к этому разговору. Последний раз перед его первой поездкой сюда. И теперь на «видеоряд» детских воспоминаний естественно, органично ложился реконструированный его мозгом «звукоряд».

– Думал, не выдержу это ритуальное священнодействие – раздражённо говорит папа, садясь рядом с дедом. – Почти шесть часов околонаучного щаманства… только желание высказать всё, что я думаю по этому поводу, заставило меня всё это вытерпеть. Так они ж поставили моё выступление последним! И зря. Во мне только больше накопилось всего, что захотелось им сказать. … это, даже не курсовая работа, так, рефератик, в котором понадёргано всякого, не складывающееся ни в какую целостную картину. Но и это не главное – там просто элементарные ошибки в формулах… я уже не говорю о том, что сама проблема притянута за уши и не представляет ни практического, ни теоретического интереса… всё это я им, естественно, высказал с «высоко трибуны». И знаешь, какая реакция? – Гробовая тишина! Как будто я выругался матом на похоронах или испортил воздух на приёме у английской королевы… А потом Лёха отводит меня в уголок и говорит: «Ну зачем ты так? Ты понимаешь, что теперь ты и на факультет-то прийти не сможешь: тебе никто руки не подаст. Ты же просто оскорбил уважаемых людей, авторитетных учёных. Научный руководитель, между прочим, дважды лауреат, а главный рецензент – членкор…» Я ему говорю: «А они хотя бы прочитали эту работу? Или просто посчитали ссылки на свои „эпохальные труды“, одна половина которых написана 5—10 лет назад и давно устарела, а вторую половину и сами толком не знают, потому, что они написаны „в соавторстве“. Да и на факультет мне уже приходить не к кому. Данил, последний, с кем интересно было общаться, сбежал от вас ещё прошлой осенью. Есть ещё у вас пара толковых аспирантов и с десяток не глупых студентов. Но и они от вас рано или поздно сбегут…» И знаешь, что он мне ответил? – «Ты просто завидуешь». У меня аж дыхание перехватило. «Чему?» – спрашиваю. «Тебе – говорит, – уже за тридцать, а никаких званий, премий…» «Ты хоть высунь нос из вашего околонаучно-номенклатурного заповедника – говорю я ему, – даже Нобелевская премия уже не более, чем дань традиции, её вручают как знак уважения учёным, реально уже завершивших свой научный путь. Даже на „индекс“ цитирования, которым вы всё ещё так дорожите, реально никто особого внимания не обращает. Только индекс TOLJEU…»

– А зачем ты вообще туда пошёл, – прерывает гневный монолог отца дед. – Ты не знал, что там тебя ожидает?

– Лёха попросил. Вместе учились когда-то… время свободное вроде бы есть… Да хрен с ними. Я это рассказал тебе только, чтобы лишний раз подтвердить: нормальному человеку здесь делать нечего. А скоро просто невозможно будет жить… Мне уезжать только через четыре дня. Вы с мамой спокойно успеете собраться. Вы должны уехать вместе с нами – папа кивает в мою сторону.

Дед молчит. Насупившись, смотрит прямо перед собой.

– Па, ну ты ж умный человек. Ты не можешь не понимать, что эта система находится в пограничном состоянии, разрушить её может всякая малость. Когда точно ЭТО произойдёт, не угадаешь. Но произойдёт и очень скоро. Через год, два, может через несколько месяцев. ОНИ уже к этому приготовились. Этот вчерашний президентский указ… эти «специальные антитеррористическое бригады», переданные в «оперативное управление» службам безопасности «стратегически важных» предприятий и организаций. ОНИ ГОТОВЯТСЯ!.. Ты что, уже забыл нашу обратную дорогу из пансионата?! А последнюю поездку на кладбище?! Без тебя с мамой я не уеду!

– Сынок, кому я там нужен. Там и сейчас хватает проблем с пенсионерами и мигрантами. А скоро будет ещё больше. Там тоже будут не лёгкие времена. Им нужны будут только молодые энергичные профессионалы, вроде тебя. Да и не смогу я там жить. В молодости не смог, что сейчас пытаться. А маму попробуй уговорить. Будет заниматься любимым делом: выращивать внуков и цветы…

– Она без тебя никуда не поедет…

– Пожалуй… Но ты всё равно попробуй. Я уж совру: скажу, что надо закончить кой-какие дела, а через пару месяцев приеду к вам…

– Слушай, я не хотел тебе говорить, потому что знаю, что при всём твоём внешнем спокойствии, ты всё это очень глубоко переживаешь. Мы располагаем проверенной информацией, что в конце года – скорее всего в ноябре (в этой стране «эпохальные» события любят приурочивать к этому месяцу), – будет проведён «Конституционный Совет». Причём в составе никак в Конституции не оговорённом: президент, предсовбеза, главы федеральных округов. председатель Совета Федерации. Не будет даже председателя нижней палаты. Вопрос – преобразование Федерации в Конфедерацию. При этом Совет Федерации будет преобразован в Совет Конфедерации в составе руководителей федеральных округов. Только их. Дума распускается, потому её председателя и не приглашают. А за месяц до этого, синхронно, с интервалом в один-два дня собираются советы акционеров крупнейших компаний страны. А ещё месяцем раньше – в бархатный сезон, в сентябре (эти люди умеют соединять приятное с полезным), – на одном из островов соберутся отдохнуть от трудов праведных с полсотни человек. Каждый, конечно, имеет право на отдых. Но только эти «отдыхающие» контролируют по нашим оценкам от 75 до 80 процентов мировой экономики и до этого в таком полном составе никогда вместе не собирались. Ты понимаешь, что всё это значит?

– Понимаю. Но всё равно никуда не поеду, – упрямо говорит дед.

Папа вскакивает с лавки. Проходит быстрым шагом несколько кругов вокруг фонтанчика, где он продолжат стоять, удивлённый и не замечаемый ими. Снова садится.

– Это же не патриотизм, не геройство. Это – извини, – идиотизм! Ты в самом деле думаешь, что чем-то сможешь помочь, когда всё это начнётся? Всё, чем ты мог бы помочь, ты уже сделал.

– Во-первых, ещё не всё. А потом… как ты не можешь понять?! Представь, что начинает гореть твой дом, дом, с которым связана твоя жизнь, – и ты просто поворачиваешься к нему спиной и уходишь?…

– Но, если этот дом уже невозможно спасти. И кидаться в пожар – это бессмысленное самоубийство?

– А если в этом доме горит что-то настолько дорогое, что без него тебе незачем жить?..

– Всё дорогое мы спокойно вывезем? Что ты ещё собираешься там спасать?…

– Самого себя…

– Нет, я слушаю Вас, – ответил Александр Ректору. – Меня просто беспокоит предстоящая экспедиция. Слишком далеко придётся углубиться в пустыню. Насколько я знаю, больше пяти лет туда никто не ходил.

– Я Вас понимаю и э-э-э… поражаюсь Вашей смелости…

– Наука требует жертв, – сыронизировал Александр.

Но ректор иронии не заметил и вернулся к своей «больной» теме: «Вот э-э-э… именно как учёный… биолог… что Вы думаете об этой… э-э-э… проблеме? … В этом году треть студентов первого курса пришлось набирать из Сити… а двоих – тут на его лице отразился неподдельный ужас, – из Города!..»

«Что ж тут удивительного, когда для одних рожать детей – стало чем-то, не соответствующим их особому социальному статусу, чем-то недостойно-низменным, никак не вписывающимся в их „свободную“ и „утончённую“ жизнь, допускающую только спортивный секс, да и просто у них нет на это времени, а для других искусственно симулируемые – виртуальные, – эмоции, переживания, ощущения давно вытеснили естественные, в том числе сексуальные, и виртуальные половой акт стал намного проще и приятнее натурального. – Кто ж будет рожать?» – хотел ответить он, но уклончиво сказал:

– Я думаю это не столько научная проблема, сколько политическая.

– Я тоже так думаю – тоном заговорщика ответил Ректор, – ведь был же несколько лет назад… э-э-э… удачный эксперимент… почему его закрыли?

Александр внутренне усмехнулся. Он когда-то просматривал отчёты об этом эксперименте. Кажется, лет пять назад, когда вдруг заметили, что за последние два года в Корпорации не родился ни один ребёнок и ни один не «намечался» в обозримой перспективе – просто потому, что естественные половые акты здесь перестали происходить, а виртуальное оплодотворение и виртуальные же роды ещё не изобрели, – была разработана специальная программа. Во время виртуальных половых актов у сотни пар служащих Корпорации взяли необходимый «биологический материал» и сотня с трудом выловленных «натуралок» из Города выносили и родили эти плоды виртуальной любви. Затем предполагалось отдать их «биологическим родителям». Но те не хотели и не могли с ними «возится», не только из-за их эгоистичности и инфантильности, но просто потому, что понятия не имели, что делать с ними как с реальными биологическими – и уж, тем более, социальными, – «объектами». Потом все новорождённые вдруг исчезли. Скорее всего, в недрах Стадиона…

…В холле совершенно опустевшего административного здания университета их с ректором встречал только одинокий и задумчивый памятник И. Г. Штейнбергу. В этом пустом огромном холе он казался вахтёром-охранником стародавних времён. Штейнберг сидел за столом, стоящим на небольшом возвышении у центральной колонны холла. В грустной задумчивости он взирал на входящих в здание. Только стоящие на столе колбы и архаичные приборы указывали на то, что это не вахтёр и не охранник. Сейчас здесь, наверняка, уже мало кто толком помнил, что же такого великого совершил этот человек. Но памятник бережно сохраняли как важный элемент поддерживаемого мифа «о большом вкладе Университета Корпорации в развитие мировой науки».

Этот Штейнберг был всего на несколько лет моложе его отца. Получил диплом нейробиолога и стал работать в сельскохозяйственной академии, которая в те далёкие годы располагалась в километрах сорока от Города. Тогда, на волне раздуваемой информационной истерии о надвигающейся угрозе мирового голода, в академии разрабатывалась программа создания полусинтетических и чисто синтетических кормов для домашних животных. Отдельным элементом этой программы была разработка комплекса вкусовых симуляторов, которые заставляли бы животных эту бурду есть, и есть, даже, с удовольствием. Идея, если не полностью заменить, то дополнить систему симуляции обонятельных, вкусовых и тактильных ощущений какой-то формой прямого воздействия на «центр удовольствий», приходила, наверняка, многим и до Штейнберга. Но одних отталкивала примитивность этой идеи, не достойная уважающего себя учёного, других останавливала очевидная непредсказуемость отдалённых последствий… Но Штейнберг был человеком без комплексов и уже через год с небольшим презентовал свою серию кормов для самых разных животных. Правда – очевидно, из осторожности, – он старался не акцентировать внимание на главном, что основой его know how было именно прямое воздействие на «центр удовольствий». Чиновники от науки, понятное дело, не стали разбираться в «тонкостях». Главное – производство было дешёвым, эффект очевидным: коровки, свинки и прочая живность лопали штейнбергские корма с удовольствием, в отличие от всех иных кормов. В общем, было чем отчитаться за потраченные деньги…

«Научным достижением» Штейнберга очень быстро заинтересовались спецслужбы, военные и центры космических исследований. Спец-пища для космонавтов и спецназа в то время уже выпускалась в массовом количестве. Чётко выверенный запас всего, что необходимо организму в соответствии с его состоянием и окружающими условиями, «запрессованный» в мини-контейнер размером со спичечный коробок былых времён. При необходимости – перед «приёмом пищи», – он после активации мгновенно превращался во что-либо внешне и по запаху вполне съедобное: бифштекс, куриный окорочок, пакетик картофеля-фри, банку пива… но, когда всё это начинали есть или пить… в общем, ощущения были «не те». Ели эту пищу бравые ребята из отрядов космонавтов и спецназа только в самых крайних случаях – когда начинали подыхать с голоду. А задача стояла – сделать это основной пищей для этих бравых ребят, потому что дёшево и очень компактно (стандартный комплект такого «сухпайка» обеспечивал выживание не меньше трёх месяцев). Тут-то и подвернулось «открытие» Штейнберга.

Его быстро перевели в Университет, создали под него засекреченную лабораторию (по размерам фактически целый институт), но потребовали «быстрой отдачи». Штейнберг «успешно справился с задачей». Уже через полгода первая серия «спец-пайков» пошла в элитные подразделения спецназа. Поначалу, генералы были в восторге: солдатики уплетали пайки за милую душу, даже, когда в этом не было особой необходимости. Штейнберг получил две или три премии, не успев защитить кандидатскую, быстро был произведён в доктора…

Но тут вдруг стали проявляться «побочные эффекты». У ребят из подразделений, где испытывались штейнбергские сухпайки стала однозначно проявляться наркозависимость и не контролируемый «рост массы тела». Тревожная информация стала поступать и из животноводческих комплексов, перешедших на штейнбергские корма: у животных стала проявляться немотивированная агрессивность, вплоть до того, что даже кролики стали набрасываться на обслуживающий персонал, нанося своими острыми зубами очень опасные раны.

Программу быстро закрыли. Лабораторию переориентировали на другую проблему. Штейнберга лишили всех титулов и званий и выкинули на улицу.

Это было в самый канун смутного времени Большого Передела, в коем Штейнберг бесследно и канул.

Об «изобретении» Штейнберга вспомнили в Научно-исследовательском Центре Корпорации многими годами позже, после Большого Обвала. Надо было срочно придумывать, что делать с «затаренностью» сырыми не переработанными углеводородами. «Проблема голода» многими тогда продолжала считаться актуальной. Для определённых регионов в то время это действительно стало ужасающей реальностью. Но не по объективным причинам, а из-за бардака, из которого так и не смогли выйти после Большого Передела, потому что уже тогда уровень развития биологии и технологий сельского хозяйства позволял с лихвой обеспечить качественной натуральной пищей всё население Земли. Но умники из НИЦ Корпорации решили «сыграть на теме» и значительную часть «залежавшихся» углеводородов направили на производство синтетических продуктов. Для того, чтобы гарантировать успех новых пищевых продуктов действие множества нанонейросимуляторов, создававших комплексную иллюзию вкусовых и прочих ощущений, которыми напичкивалась эта пища, было дополнено особыми нанонейроботами, воздействовавшими и на «центр удовольствия». Правда, их действие было не таким агрессивным, как в первых штейнбергских продуктах. В зависимости от назначения пищи оно дополнялось воздействием и на центры других эмоциональных состояний. Но, главное, чтобы держать «процесс приёма пищи» под контролем во избежание возможных непредвиденных реакций, был разработан специальный Пищевой Модуль, которыми стали в обязательном порядке (но без всякого информирования людей об этом) дополнятся Идентификационные Чипы, уже много лет вживлявшиеся всем работникам Корпорации и «лояльным гражданам патронируемых территорий» по достижении двенадцатилетнего возраста.

Работа по совершенствованию как самой синтетической пищи, так и Пищевых модулей не прекращалась все эти годы, продолжается и теперь. Собственно, это основная «научная» программа, финансируемая Корпорацией. А их производство стало давно уже одним из главных направлений её деятельности. Красочно, эффектно упакованная, тщательно подобранная по составу с биологической и медицинской точки зрения, она выпускалась в широчайшем ассортименте, рассчитанном на разные возрастные категории, природно-климатические условия и пр. Но потребляли её в основном работники Корпорации, жители патронируемых ею территорий и страны обширных депрессивных регионов центральной Азии и Африки. Даже для free-town’ов правительства восточных и западных стран предпочитали приобретать что-нибудь более качественное и натуральное.

В учебных гэмблах для студентов Университета и рекламных клипах, подготовленных Информационной службой Корпорации для потенциальных потребителей продукции, вся эта история излагалась в лубочном варианте: Штейнберг – не понятый гений; руководство Корпорации – мудрецы и гуманисты, спасшие человечество от голода. Но во всех вариантах этой истории замалчивался один занятный факт. Когда новая пищевая продукция Корпорации стала выпускаться в уже приличных промышленных масштабах, вдруг объявилась жена Штейнберга, которую полагали тоже сгинувшей в пучине Смутного времени. Старая, невзрачная, замученная жизнью женщина. Она предъявила права как наследница авторских прав изобретателя. И просила-то в общем-то немного, просто чтоб хватило безбедно, без лишений дожить последние годы жизни. Но, руководители Корпорации были хоть и гуманистами, но прибылью делиться ни с кем не хотели, тем более, с какой-то «выжившей из ума старухой». Её сначала объявили сумасшедшей, а затем затаскали по судам, на которых она должна была доказывать, что действительно была женой Штейнберга. Так она и умерла во время одного из процессов, не получив от Корпорации ни гроша.