Текст книги "Клуб бессмертных"

Прометеус:

Я не мог отказаться и потому ответил:

– Разумеется, я согласен.

– Отлично, – мягко сказал собеседник и потом, после непродолжительной паузы: – Мы ждем вас в замке.

– Как вы сказали, он называется? – Я, конечно, уже успел сунуть бумажку с названием куда-то под стол.

– Лаку, – отчеканил собеседник, – Рошу. Красное Озеро.

– У вас и вправду там есть озеро?

– Да, – собеседник, без сомнений, улыбался, – и оно на самом деле красное.

– Как я найду здание?

– Оно здесь… единственное в своем роде. Это замок. Замок, переоборудованный под офисный центр.

– Впечатляет.

– Благодарю вас.

После этого мы распрощались, и я стал собирать вещи. Через неделю меня ждали в Румынии, на работу. Что ж, приглашение было как нельзя кстати. Я устал от Молдавии и от самого себя. И чтобы сбежать от них, вернее – нас, был готов на все. Даже на то, чтобы стать, как и многие мои земляки, чернорабочим.

…Я долго пытался понять, почему Молдавия такая… странная. Этому – моим размышлениям – способствовало все. В первую очередь то, что в августе 1998 года я потерял работу из-за экономического кризиса, охватившего страну. Мне ничего не оставалось делать: по примеру многих своих соотечественников я искал работу за рубежом. К счастью, у меня уже была своя квартира, поэтому я не оказался под угрозой быть выброшенным на улицу. Именно это – место, в котором я могу побыть один, – спасло меня в то суетное лето от самоубийства. Спешу внести ясность: я убил себя не в то лето, а в эту осень. То есть в данный момент. Сейчас – пока я говорю вам все это. По крайней мере, сделаю это вот-вот. Но в то лето – нет, я себя не убил. Что ж, я припозднился.

Буквально через час после звонка от работодателя из Румынии, который чудом (работу найти почти никто не мог) откликнулся на мое объявление, я выходил из дома. Окна провожали меня благосклонно: широко распахнув ставни, они глядели мне вслед, и по правому текла тяжелая слеза. Елена спала – мы попрощались вечером. На балконе было пусто. Ворон тогда еще не прилетал.

А сейчас прилетел. Наклонив голову – как и я, ворон начинает с остервенением долбить зачерствевший кусок хлеба. Я крепко зажмуриваюсь, после чего вижу: перья птицы становятся сначала серебристыми, затем желтеют, и наконец у меня на балконе появляется птица феникс. Полыхающая словно огонь, она широко развевает крылья и долго о чем-то поет. А потом исчезает, и на балконе снова появляется ворон, с упорством кретина долбящий черствый хлеб. Удар. Удар. Еще удар. Я морщусь и взвожу курок.

Лучше бы он клевал мою печень.

Меркурий:

Мы продавали, покупали, потом снова продавали. И опять покупали. Это была безумная свистопляска середины девяностых годов. Несколько лет мы были так заняты, что я ни разу не вспомнил о золотых деньках Эллады. Лишь только один раз произошло то, что вы, люди, называете «звоночком». В тот день, кажется, 12 августа 1997 года, у меня в приемной сидела пожилая женщина.

– …не можете, – устало объясняла моя секретарша, – вот так, сразу, попасть на прием к руководителю крупнейшего банка Молдавии. Ведь обычный посети…

Старушка не обращала внимания на отговорки Стеллы – Стелла вязала и вязала какой-то шарфик, не поднимая от вязания глаз. Это мешало сконцентрироваться на ней. Но чрезвычайно концентрировало на вязании. Я присел и стал глядеть на спицы. Они мелькали в руках старушки как колесо. На мгновение весь этот антураж – я говорю о приемной, картинах на стенах и даже секретарше – пропал. И я все вспомнил. Передо мной на вершине высокой горы, укутанной мраком вечности, сидела старая Парка и пряла нить чьей-то судьбы.

Разумеется, посетительницу не пропустили. Но секретарь передала мне, что эта странная женщина хотела лишь одного: чтобы наш банк прикупил местную газету. Она не очень прибыльная, но на плаву держалась.

Разумеется, я подчинился. А потом забыл об этом.

Чего вы хотите – много дел. Стараюсь ни о чем, кроме наживы, не думать. Не то чтобы я был легкомысленным и пустым человеком. Более того, я вовсе не был человеком. Но бог торгашества не может остановиться ни на минуту.

Как вы говорите? Бог-посыльный?

О, это было гораздо раньше. Еще до того, как на Олимпе поняли: раз по миру снует человечек в крылатых сандалиях, почему бы еще и не передавать с ним деньги?

Итак, бог торгашества. Ровно через год после посещения старой женщины с вязанием в руках, разразился кризис. Мы продали все, что нам принадлежало, и продали в спешке. В том числе и газету, о которой говорила женщина. Естественно, все – те, кого мы продали, – разорились. Тогда я еще не знал, что в этой газете работал Прометеус. Мы тоже разорились: деньги обесценились. Мне пришлось бежать. Правда, недалеко…

– Спуститесь. Прошу вас, перекиньте ногу обратно и встаньте хотя бы в проем. Хотя бы в проем. Мы поговорим.

Я посмотрел вниз, с высоты пятнадцати этажей, и понурил голову. Что мне оставалось делать? Смеяться я не мог. Это было бы просто нетактично по отношению к офицеру полиции – психологу, который поднялся сюда спасать меня, разорившегося банкира, который вот-вот сиганет из недостроенного многоэтажного здания на асфальт. Я глубоко вдохнул и сказал:

– Офицер, я потерял все.

Он замотал головой, пытаясь переубедить меня. Я добавил:

– По крайней мере, здесь и сейчас.

После чего оттолкнулся и прыгнул, уже не слыша вопля психолога. Асфальт был таким серым, и его было так много, что я даже не понял, когда мы с ним столкнулись. Падение прошло так стремительно, что я и пятен своей крови разглядеть не успел – видимо, слишком быстро умер. Но до самого последнего мига все думал: есть ли что-то за асфальтом, или ударом все и заканчивается? Оказалось, есть.

Уже через мгновение я был в Бразилии, в 1932 году. Там как раз начинался каучуковый бум.

Суккуб:

Я зажмурила веки покрепче, что не помешало мне отчетливо видеть Прометеуса, ставшего напротив окна. Так уж мы, суккубы, устроены, сказал бы сумасшедший Яков Шпренгер или его дебиловатый соратник Генрих Крамер. В общем, они отчасти были правы. Мы, суккубы, действительно не имеем тела. Вернее, то тело, которое мы собой представляем, есть не больше чем видимость. Поэтому моя внешняя оболочка может делать все что угодно: закрываться одеялом, жмурить веки, прикрывать лицо ладонями… Не важно. В любом из этих или из сотен других случаев я все прекрасно вижу. Ведь мои глаза – вовсе не те глаза, в которые любит смотреть во время любви Прометеус. Мои настоящие глаза – это моя внутренняя сущность, сама я.

Крамеру и Шпренгеру это бы не понравилось.

Мы вообще им не нравились. Мы – суккубы и инкубы. Это тем более удивительно, что люди так и не пришли к выводу, кто же мы такие.

Каббала, которой поклоняется чуткая на все модное Мадонна, говорит, что я – дух-женщина. Обольщаю мужчин и смущаю их сон. Это не совсем четкое определение: скажите на милость, разве мысли о настоящих женщинах не смущают сон мужчины?

Средневековые предания говорят, что я – демон пьянства, обжорства, сладострастия и корыстолюбия, очень хитрая, свирепая и коварная. Подстрекаю свою жертву к учинению ужасных злодеяний и ликую при их исполнении. Вместе с инкубами я представляю искусителей, бесов, упоминаемых в Священном Писании. Но совершенно пасую перед честным и праведным духом и якобы ничего не могу сделать человеку, если он не предался порокам.

Средневековые предания явно преуменьшают мои возможности.

– Нет на земле подобного суккубу, – диктовал Шпренгер напарнику, поеживаясь от страха в темной и сырой келье монастыря. – Если он никого и ничего не боится, то все же покоряется заслугам святых.

Наверняка он сказал это в надежде на свою святость. Я улыбнулась, прикусила кончик языка и продолжила писать под его диктовку. Он еще не знал, как назовет свою – в соавторстве со мной – книгу. Я же придумала название сразу.

– Достопочтенный брат Яков, – пробормотала я, – не назвать ли нам сей труд «Молотом ведьм»?

– Замечательно, брат мой, – он нежно погладил по капюшону меня, Генриха Крамера, вернее, суккуба, принявшего обличье Генриха Крамера, – мы так и поступим.

На что я лишь нежно поцеловала ему руку. Мне очень жаль говорить об этом, но настоящий автор труда «Молот ведьм» Яков Шпренгер вовсе не был изувером и подонком, коим его хотят нынче представить просвещенные борцы с инквизицией. Да, он заблуждался. Но его заблуждения, как и время, в которое жил Шпренгер, были поистине велики.

Сейчас, лежа на кровати Прометеуса, в Молдавии конца ХХ века, я скучаю по великолепному Средневековью. От мыслей о нем меня не отвлечет даже молдавский журналист Прометеус, который вышел на кухню, смотрит на ворона и вот-вот нажмет на курок пистолета, который приставил к своей голове. Мне было бы жаль его, будь я женщиной. Но я – суккуб, существо даже не женского пола. Правильно сказать: я существо, принявшее обличье существа женского пола. Копия копии. Но, в некотором роде шедевр. Я смоделировала свою видимую сущность. Я могла бы сказать, что сделала это как живописец, но не люблю преувеличивать. Скорее, я выступила в роли конструктора.

Свое тело я собирала в течение нескольких тысяч лет во многих странах мира. Моя голова приобрела изящные, чуть вытянутые очертания, потому что это нравилось египтянам. Мои груди полны, и упруги, и белы, поскольку от этого приходили в восторг живописцы Возрождения. Не один из них зачах, вспоминая о ненасытной натурщице, пропавшей невесть куда. Мои уши изящны и малы: это почему-то возбуждало лоснящихся от масла и дешевого разбавленного пойла – которое вошло в легенды как прекрасное вино – древних греков. Мои запястья тонки, мои глаза широко распахнуты (я сделала себе такие, предвкушая успех в постиндустриальной Японии), мое влагалище узко. Мой лобок выбрит. Мои ягодицы округлы, а кожа то бела, то смугла – это уж зависит от того, какой мужчина мне попадется. И конечно, волосы. Я предпочла среднюю длину: мужчинам всех эпох не угодишь, и кончики моих волос щекочут мне лопатки. Вернее, мои кажущиеся волосы якобы щекочут мои лопатки, которые существуют лишь в глазах того, кто на меня смотрит.

Неудивительно, что Яков Шпренгер по уши влюбился в Генриха Крамера.

Вернее, в суккуба, давшего себе имя Генриха Крамера, то есть в меня. Мы писали «Молот ведьм» несколько лет. Вернее, писала я – он диктовал. Яков был истинный сын своего времени. Да, я знаю, что это штамп. Но есть вещи, которые лучше всего описать штампом, поскольку они, эти вещи, также штамповка. Вы же не меняете каждый раз форму печати?

Яков Шпренгер был невысоким мужчиной, полным, но крепким, с коротко стриженными волосами. Волосы в носу и на ушах он не постригал. Это выглядело заманчиво. У него были глубоко посаженные карие глаза, блестевшие по трем причинам. Первая: Яков Шпренгер был гений. Вторая: Яков Шпренгер был сумасшедший. Третья: Яков Шпренгер был бабник. Реализовать себя в последнем почтенный Яков не мог – сан не позволял, а в то время люди свято верили в свое место, – поэтому преуспел в гениальности и сумасшествии.

Позже, глядя на Прометеуса, я наблюдала его поразительное внешнее сходство со Шпренгером. Они были схожи и характерами. Та же узость взглядов, та же неистовость в работе, та же слепая ярость, которую критики середины ХХ века называют «экзистенциальной яростью творца». Что ж. Все герои – в той или иной степени – похожи. На то их и называют одним словом – герои.

Яков тяжело дышал, был подвержен внезапным вспышкам ярости, часто плакал и обожал Христа. Настолько, что, будь Христос женщиной, Шпренгер безо всяких колебаний овладел бы Христом.

Итак, сумасшедший гений, одержимый мыслями о женщинах, диктовал мне «Молот ведьм».

Почему его не ввела в искушение моя прелестная внешность? Все просто. Во-первых, за три года нашей совместной работы Шпренгер ни разу не позволил себе бросить взгляд на меня. К тому же эти удобные капюшоны на рясах средневековых монахов, да и сами рясы… Во-вторых, Шпренгера моя прелестная внешность в искушение все-таки ввела.

Конечно, то, что поначалу Яков не обращал на меня никакого внимания, вовсе не означает, что я не пыталась соблазнить его. Мне это было жизненно необходимо. Во-первых, для суккуба соблазнить мужчину – спорт.

Во-вторых, мы собираем семя героев.

Ну, а с какой стати мы бы тогда с героями спали? Шпренгер заблуждался, когда утверждал в «Молоте ведьм», что суккуб так и норовит залезть в постель каждого встречного мужчины. Дудки. Обычные экземпляры не представляют для нас никакой ценности. Мы спим только с героями. Если бы не мы, суккубы, племя человеческое давно бы уже выродилось. Вы бы представляли собой сборище посредственностей. Вы и так представляете собой сборище посредственностей. Но сейчас вас по крайней мере разбавляют герои.

Кашу с изюмом пробовали?

Семя, которое мы получаем от героев, затем попадает в специальное хранилище. Нет, на банк спермы в вашем понимании оно мало похоже. Я не могу словами описать это место, да и не к чему. Ведь если я не побывала в вашей постели, вы, стало быть, либо женщина, либо не герой. Соболезную.

Впрочем, у женщины еще есть шанс. Ведь сперму героев, собранную нами, суккубами, потом впрыскивают в женские тела наши коллеги, инкубы. Так мы и спасаем род людской. Почему, зачем и с чего вдруг – не спрашивайте. Этого не знаю даже я.

Кстати, та мулатка, что соблазнила теннисиста Беккера оральным сексом и потом использовала его семя, чтобы зачать, вовсе не суккуб, как вы могли бы подумать. Просто иногда даже мы делимся со смертными своими секретами.

Прометеус опускает руку – я не переживаю; ему хватит духу застрелить себя, на то он и герой, – и открывает дверь на балкон. Выходит туда и садится, глядя на ворона. Птица все не улетает. Я с ним не знакома, но слышала, что именно этот Ворон прилетал к скале мучить Прометея. Лично не видела, но, по слухам, бедолаге выклевали всю печень. Что ж, на то он и герой. К тому же в те стародавние времена еще не было крепких спиртных напитков и тяжелых наркотиков, с помощью которых каждый герой мог бы позаботиться о мучениях своей печени самостоятельно.

– У мужчин центр половых излишеств лежит в чреслах, – указывает рукой на свою промежность Шпренгер, – поскольку оттуда выделяется семя. У женщин же семя выделяется из пупа! И, стало быть, именно эти места мы можем считать настоящей приманкой для суккубов и инкубов.

Я недоверчиво хмыкаю и переворачиваю страницу. Шпренгер задумчиво глядит на пламя в камине, скрестив руки. Его лицо – воплощение неукротимой воли. Значительно позже еще один такой упрямец обречет Европу на Вторую мировую войну. Втайне я любуюсь Яковом, пересыпая песком пергамент, чтобы чернила высохли как можно скорее. Мне и в самом деле интересно, что же надиктует этот безумец. «Из пупа». Вот же придумал! Я осторожно трогаю то место, где у моего тела должен находиться пуп. Шпренгер взмахивает рукой. Кажется, он начинает приходить в ярость, просто так.

– После этих предварительных сведений об инкубах и суккубах, – чеканит Яков, – можно с полным правом сказать следующее: утверждение о возможности зачатия людей с помощью инкубов и суккубов столь католично, что утверждение противного противоречит не только изречениям святых, но и смыслу Священного Писания!

– И стало быть, – уточняю я, – зачать людей с помощью суккуба или инкуба вполне возможно?

– Вот именно, брат мой, – снова кладет Шпренгер руку на мою голову. – И никогда не утверждай обратного.

– Суккуб, – пытаясь натолкнуть напарника на верную мысль, рассуждаю я, – берет семя у мужчины, отдает его инкубу, а тот вводит семя в тело женщины?

– Ни в коем случае, – задумывается Шпренгер, – ведь в таком случае суккубы и инкубы выступают лишь в роли посредников, а непосредственными участниками зачатия становятся земные мужчина и женщина. В чем же тогда их грех? Ведь ребенок, произведенный на свет таким путем, является обычным человеком, лишенным каких-либо демонических черт.

Что бы он сказал по поводу искусственного зачатия?

Молдавский журналист Прометеус Балан относительно искусственного зачатия ничего не говорил. По крайней мере я ничего не нашла об этом в его записях и дневниках. Итак, мы лишены счастья знать мнение этого героя об оплодотворении через пробирку. Мы вообще многого не узнаем о его мыслях. Все, что у нас есть, – это несколько рукописей. Не сказала бы, что они меня впечатлили. Что поделать. Со времен Средневековья дела идут все хуже и хуже. Конечно, у вас, у людей. У нас все по-прежнему. Хотя если вдуматься, определенная доля вины за вырождение героев и соответственно всего человечества лежит и на нас, суккубах с инкубами.

Вместо Вийона вы получили Рембо. Вместо «Саги о Нибелунгах» – «Сагу о Форсайтах». Вместо Баха – «жучков». Ну, и так далее и тому подобное.

Знаю. Прометеус Балан по сравнению даже с этими, ущербными героями современности и рядом не стоял. Но давайте вспомним о большой политике. Мы, суккубы, обязаны представить семя героя каждой страны мира. Не могу даже назвать это математикой. Так, арифметика: один герой – одна страна. Поэтому наша с Прометеусом Баланом встреча была предопределена.

Он – единственный герой Молдавии за все время существования этой странной, ущербной, затягивающей как омут страны.

Был когда-то еще один по имени, кажется, Штефан. Но во-первых, это была не совсем Молдавия в точном значении этого слова сегодня. А во-вторых, военные не по моей части. Я увлекаюсь литературой, религией и рыбалкой.

Попав в Молдавию и оглядевшись в этой стране, я даже не удивилась. Время в ней такое же, как воздух – оплавленное тоской.

Какая страна, такие и герои. Никого лучше, чем Прометеус, у нас не было. Поэтому я и начала сниться ему.

И сегодняшнее утро не первое, когда он увидел меня, так сказать, наяву. Настолько, насколько вообще возможно увидеть суккуба наяву. Скажу проще: несколько раз ему казалось, что я ему снюсь, а сейчас ему кажется, что девушка из его снов стала реальной и лежит в его постели. Сейчас я кажусь Прометеусу реальной. И он, судя по всему, собирается застрелиться на балконе. Говорю же, мне не жаль.

Ведь семя Прометеуса у меня уже есть.

Иногда мы, суккубы, балуемся. Когда мы понимаем, что отношениям приходит конец, то принимаем обличье реального человека. Будто бы воплощаемся из сна в явь. Только с Яковом Шпенгером было по-другому. Ему я казалась явью целых три года. Если бы я была женщиной, я бы влюбилась. Яков Шпенгер того стоил. Прометеус Балан тоже того стоит. Но зачем мне влюбляться в Балана, если я могла влюбиться в Шпенгера, а это практически один и тот же мужчина?

– Сегодня, брат мой, – говорил Яков, а Прометеус в это время протягивает руку к ворону, чтобы погладить птицу, – Дьявол приходил ко мне во сне, чтобы сбить с пути, искусить и погубить мою душу.

– Безусловно, – почтительно вставляю я, – лукавый пришел в ярость, узнав о вашем труде, мой наставник.

– Ты не поверишь, – Яков смущен, и мне это, черт побери, приятно, – но Сатана принял твое обличье, чтобы искусить меня.

Мужчины. Он все перепутал. Это я приняла свое обличье, чтобы соблазнить Шпенгера. Но объяснять что-либо Якову дело неблагодарное. И Прометеусу ничего не объяснишь. Яков Шпенгер удавился в келье германского монастыря в 1469 году. Прометеус Балан собрался стреляться осенью 2004 года. В последний момент каждый из них видел меня. Я пыталась с ними говорить. Бесполезно.

Герои прислушиваются только к себе.

Дионисий:

Моя фамилия Спэтару, и я ненавижу евреев, русских и демонов. Настоятель церкви, отец Джон, сказал, что это грешно, и заставил меня молиться всю ночь подряд. Глупец. Разве можно напугать сластену конфетами? Еще я ненавижу Прометеуса Балана, но об этом – чуть позже.

Наша церковь – храм Святого Иренея – была построена в 1999 году, на маленьком «пятачке» у моста, соединяющего район Кишинева по названию Ботаника с районом Кишинева по названию Центр. Ничего удивительного. Было бы куда интереснее, если бы мост соединял районы Кишинева с районом другого города. А так – тоска.

В пятнадцати метрах от церкви наполовину вкопан в землю небольшой камень. На нем написано: «Памяти ликвидаторов Чернобыльской катастрофы». Я глубоко убежден, что этот памятник, как, впрочем, все остальные памятники мира, – святотатство. Хотя этот камень – святотатство вдвойне. Ведь катастрофа – это кара Божья, которую нужно принимать с благодарностью. А не пытаться «ликвидировать». Наш настоятель, отец Джон, присланный в приход американцами, говорит, что я путаю жестокость с предопределением.

А по мне, так отец Джон – тряпка и баба.

Все беды пошли оттого, что люди забыли Бога. И возлюбили женщин. Когда-то их любил и я. И вино любил, да, я напивался каждый вечер, и так – двадцать лет своей жизни. Настоятель советует мне забыть о том времени, но я не слушаю отца Джона. По очень простой и очевидной для меня причине: муки стыда, которые я испытываю, вспоминая свой позор, служат мне искуплением. Это духовное самобичевание. Это благодать.

Унижая себя, я попадаю в рай.

К счастью, Бог спас меня, и я сумел бросить пить. И о женщинах тоже стараюсь не думать. По крайней мере со сладострастием. А вот об их греховности я размышляю, и часто. Особенно мне это удается, когда я выхожу из церкви и иду в свою пристройку, где живу. Я – сторож храма. Страж. И мне нужно быть сильным, как Голиаф, а не презираемый мною прощелыга Давид. Сильным, как лев, как яростное и благородное животное.

В своей маленькой комнатушке я ложусь на скамью, беру в руки штангу и выжимаю ее десять раз. Бог обделил меня ростом, а в детстве я был косоглазым. Отец часто лупцевал меня: я заправлял майку в трусы. Я был алкоголиком. Я люблю Бога.

– Господь, прокляни женщин! Ибо им присущи: неистовство, безудержная алчность, безграничная фантазия в гордости, зависти и злобе. Поэтому они – враги рода человеческого.

Раз. Я поднимаю восемьдесят килограммов железа легко и играючи. Я прозрел, и Бог наделил меня силой.

– Женщины духом разумны, легко понимают, опытны в бесполезных делах, алчны до вредительства, всегда готовы на новые обманы. Они извращают чувства, исследуют потребности, мешают бодрствующим, вспугивают спящих в сновидениях, приносят болезни и вызывают бури!

Два. Мои руки легки как перья. Я ангел Господень.

– Женщины превращают себя в ангелов тьмы, всем несут ад, требуют от ведьм божеского почитания, с их помощью совершаются чародейства. Они хотят господствовать над добрыми и теснить их по мере сил.

Три.

– Избранным Бога они посылаются для испытания. Они всегда ищут путей сократить жизнь человека. Они здорово постарались. К тому моменту, когда я прозрел, меня мучила страсть и я в то же время, был опустошен ею. Женщины высосали меня. Они – вампиры.

Четыре.

– Пусть дьявол знает тысячи способов вредить людям, пусть он старается со дня своего падения разрушать единство церкви, оскорблять любовь, поливать желчью зависти деяния святых и всячески уничтожать род человеческий. Враг необыкновенно силен. Врагов много, и они повсюду. Главный враг мужчины – женщина. Главный враг нации – предатель. Иногда, оглядываясь вокруг, я ужасаюсь количеству врагов. Но потом я становлюсь спокоен.

Пять.

– Ибо сила дьявола заключается лишь в чреслах и в пупе. Лишь через излишество плоти он господствует над людьми. Смири свою плоть и усмири чужую плоть, и Бог восторжествует!

Шесть, семь, восемь, девять, десять! Я отшвыриваю штангу и иду за ружьем. Я отлично стреляю: в свободное от служения время посещаю тир и стал самым метким стрелком города. У меня есть веские причины ненавидеть Прометеуса Балана. Этот выблядок – ненавистник страны, в которой живет. Я регулярно читал его заметки в местных газетах. Он постоянно призывает нас – людей его родины – к чему-то. Призывает одуматься, призывает к чему-то высокому, а на самом деле тянет нас вниз. Само собой, он пытается увернуться. Так, написав «вы все скоты», он поспешно добавляет: «ну, и значит я тоже, поскольку я – часть вас». Этим меня не обманешь. Он называет людей, любящих свою нацию и свою родину, нацистами. И вместо того чтобы убраться из Молдавии подобру-поздорову, почему-то остается здесь, жрать наш хлеб и пить нашу воду.

Прометеус Балан – враг нации, потому что он предатель. Прометеус – враг рода человеческого, потому что каждую ночь я вижу в доме, где он живет, силуэт длинноволосой шлюхи. Она разгуливает по его дому обнаженной. Я бы позавидовал ему, узнай я Прометеуса лет десять назад. Но сейчас я чист, и мне наплевать, сколько шлюх за раз ночуют у него.

Я пил невероятно много, и к 1989 году, когда Молдавия стала независимой, опустился окончательно – будто в мою грудь кто-то сунул огромную губку. И ей, проклятой, было мало. Но я ни о чем не жалею, то было испытание, посланное мне Богом. Единственное, о чем я жалею, – из-за постоянного пьянства я проспал все самые важные события в жизни моей страны. Когда на площади Великого Национального Собрания – поэтому ее так позже и назвали – собирались люди, чтобы требовать справедливости, я пил дешевую водку на окраине города. Когда люди справедливо требовали от русских и евреев, покрывших Молдавию будто опоясывающий лишай, убраться, я спал под заборами. Я проспал даже 1992 год, когда мы попытались очистить от скверны левобережье Молдавии. На площадь, где собирали добровольцев, совершенно случайно пришел и я. Конечно, я записался в войска и получил форму с автоматом. Дорогу к Бендерам не помню, потому что мы выпили с приятелями вина, а мне тогда, чтобы опьянеть, требовалось совсем немного.

Позже мне рассказывали, что, уснув на задних сиденьях автобуса, я плакал и тихо просил кого-то о пощаде. Командир ударил меня, и я, не проснувшись, замолчал. Я не виню его, он поступил справедливо: мое поведение понижало боевой дух солдат. В Бендерах мы воевали три дня, я по-прежнему много пил, но это не было правилом. Я был грешником в воинстве чистых. Русские не дали нам выиграть эту войну. Через месяц было подписано перемирие. Я вернулся в Кишинев и продолжил пить.

Десять лет назад, пав во грехе, я, пьяный, спал под лавкой на аллее парка «Долина Роз». Моя грудь была укутана шкурой собаки, которую я убил на мусорной свалке, потому что она хотела убить меня. Никакой другой одежды на мне не было: я пропил все. Во сне я сжимал в руке пустую пластиковую бутылку, в которой было вино: мне мерещилось, что она и сейчас полная, и я то и дело посасывал эту пустышку. Надо мной кружились мухи, должно быть, их прислал сам Дьявол. Меня похлопали по щеке, и я нехотя приоткрыл глаз. Глухой голос сказал:

– Вот воплощение самого Диониса. Бог виноделия после оргии.

Потом голос добавил:

– Постиндустриального Диониса. О, современность. Время выродившихся богов.

Я не понял его последних слов тогда, хотя прекрасно понимаю их сейчас. Плевать. Голос принадлежал Прометеусу Балану, который живет в доме рядом с парком. Он растолкал меня и привел в церковь. Ему почему-то казалось, что мне здесь помогут. Прометеус оказался прав. Это была единственная наша встреча. Лучше бы ее не было. Лучше – для него. Исцелившись, я заинтересовался человеком, который привел меня к храму. Я узнал о нем все, я читал все его статьи, книги; я узнал его жизнь, я погрузился в нее, и в сердце мое вошло омерзение. Он – насекомое, которое нужно раздавить. Ненавистник Молдавии и жалкий раб мокрых щелок. Но тогда… Тогда он был для меня просто лицом сострадательного прохожего, который случайно увидел бомжа и привел в ближайшую церковь. Больше он меня не видел.

Я вижу его сейчас в прорези прицела.

Я твердо намерен застрелить Прометеуса, потому что такие люди, как он, не имеют права на существование. Я имею полное право сделать это, потому что когда человек становится на прямой путь, в его сердце вселяется сам Бог.

Сегодня я – Бог.

Я знаю, что против Прометеуса Балана сейчас начато судебное дело. Оно называется «Молдавский народ против Прометеуса Балана». Исковое заявление в суд сектора «Центр» города Кишинева подала группа граждан. Они обвиняют кишиневского журналиста и писателя Прометеуса Балана в подрыве основ государственности и в оскорблении молдавского народа в череде его так называемых публицистических заметок в местной газете.

Его обвиняют – и справедливо – в оскорблении нации, в печатном потворстве сепаратизму и во всех его грехах, отныне и присно, аминь!

Это достойные граждане, но, боюсь, дело «Молдавский народ против Прометеуса» закончится гораздо раньше, чем они думают. Потому что сейчас я пристрелю Прометеуса.

В 1998 году, уже очистившись от скверны, я совершенно случайно увидел в местной газете рецензию на спектакль «Осада Бендер». Журналист – будто ему мало было того, что он и так принадлежит к самой поганой породе людей – восхвалял пьесу.

«Шедевр современной молдавской драматургии».

Я как ветеран боевых действий в Приднестровье решил посмотреть на этот шедевр. Ожидания мои оправдались: в газете, как всегда, врали. Я не знаю ничего более омерзительного, чем пьеса «Осада Бендер». Этим, с позволения сказать, «произведением» его, так сказать, автор нанес глубочайшее оскорбление всему народу Молдавии. И прежде всего нам – тем, кто с оружием в руках защищал независимость и территориальную целостность республики. Да, признаю, Прометеус Балан не выставляет в своей пьесе наших врагов в лучшем, нежели нас, свете. Но этого мало. Пьеса не несет никакого патриотического и воспитательного смысла. Этот текст, написанный из честолюбия, наспех сляпан на потеху публике.

Прометеус Балан сомневается в необходимости той войны.

Он и такие, как он, – враги государства. Если бы не они, Молдавия давно бы уже была процветающей страной, частью Европы. Он оскорбил меня и моих однополчан. Его преступление тем ужаснее, что Бог не лишил его некоего подобия таланта, который этот шут, вместо того чтобы развить, употребил на сочинение пасквиля о своей родине.

Я целюсь тщательнее, и мне наплевать, что в руке Прометеуса – пистолет, из которого он, судя по всему, собирается себя убить. Конечно, это было бы великолепно: Прометеус и сдохнет, и обречет себя на адские муки. Но у меня нет никаких причин доверять этому ублюдку. Вдруг он передумает? Тем не менее я не тороплюсь нажать на курок. Прометеус у меня на мушке, он никуда не денется. А лицо его искажено страданием, и мне приятно это видеть.

Наконец мне надоедает. Как бы приятно вам ни было при виде корчащейся в агонии змеи, отвращение, возникающее при виде собственно змеи, все равно победит. Я, затаив дыхание, жду, когда стихнет ветер. Прометеус закрывает глаза, и палец его на курке белеет. Постиндустриальный Дионис. Я узнал об этом все. И кажется, понял, что хотел тогда сказать Балан. Дионис – бог вина. Он не учел одного, жалкий нечестивец Прометеус. И я шепчу, перед тем как нажать на курок: