Текст книги "Завещание лейтенанта"

7

Река выходит из берегов и раз в сто лет меняет свое русло. Так и человек, чтобы изменить ситуацию, совершает поступки. Русло его судьбы зависит только от него самого. Все течет и ничего не меняется.

Питер Харрис всерьез взялся за лечение плохо сгибающегося правого колена русского моряка. Массаж, лечебная гимнастика – основное лекарство, применяемое доктором, привели к хорошим результатам. Через полторы недели Николай ходил без клюшки. Сильно прихрамывал, что его нисколько не смущало. За разговорами с Питером, ежедневными лечебными процедурами время летело быстро. Приближался срок возвращения домой. Питер часто рассказывал о своей жизни в Америке, политических воззрениях. От него Николай узнал о существовании анархической идеи, которая в те времена носила безобидные формы. Борцы национальных движений, наоборот, являлись самыми настоящими террористами в нашем понимании. Питер Харрис приехал в Европу, чтобы помимо частной врачебной практики на дорогом курорте еще и изучить опыт коммун справедливости.

От Питера Дымов узнавал все новые факты удивительных изощрений правителей Европы и Англии, защищающих свою религию и буржуазные ценности. Додумались создать каталог общественного мнения, с полезными для тогдашнего государства героями и его врагами. Дымов видел на войне, с каким остервенением бились «союзники» за «свой каталог», вход в который имел цену по прейскуранту. Их патриотизм хорошо оплачивался. Существовала и другая сторона медали. Увеличивалось сопротивление такому образцу государства, росло, как грибы после дождя, число их противников. Николай с интересом прочел первые такие труды, как «Социальная статика» Герберта Спенсера, Джона Стюарта Милля «О свободе»[46]46
  Позднее из этих идей развился социальный анархизм Бакунина.


[Закрыть]. По приглашению Питера побывал в коммуне «Новая Гармония», где пятьсот добровольцев, мужчин и женщин, строили жизнь на принципах солидарности и сотрудничества. Он увидел в бесконечных собраниях, отчетах о проделанной работе подавление личного мнения коллективным. Хотя внешняя свобода притягивала: работали строго по расписанию не перенапрягаясь, читали и обсуждали, ежемесячно открытым голосованием выбирали «президента коммуны», любовь и страсть между мужчиной и женщиной приветствовалась, дети обучались в равенстве, невзирая на пол и национальность. Николай же заподозрил фальшь таких отношений, неискренность. Не нравилось ему, что люди попадали в очередную зависимость. В этот раз от самих себя. Утешало одно: положение русского крепостного крестьянина было намного хуже. Сделал для себя открытие: коммуну с крестьянской общиной объединила круговая порука, а с католической инквизицией – нетерпение инакомыслия.

Питер не отставал от европейских коммунаров. На родине, в Сан-Франциско, создал склад продуктов питания и «по справедливости» распределял их между анархистскими коммунами, поддерживающими республиканцев-северян. Наиболее эффективна его деятельность была на ниве борьбы с коррупцией. Мэры-демократы маленьких городков в штате Калифорния трепетали от его имени.

Дымов восхищался разносторонней деятельностью Питера, но расходился с ним во взглядах на институт семьи и брака. После недавней размолвки с Лизой он стал еще большим приверженцем семейной жизни. Книгу «Любовь, брак и развод» Стефана Эндрюсао теории сексуальной независимости вернул Питеру непрочитанной.

В ходе короткой экскурсии по коммуне не мог не заметить отсутствия энтузиазма в глазах коммунаров. Коллективная порука и подчинение мнению большинства угнетало их. Питер сам убеждал Николая в невозможности человека жить свободным в границах государства. Теперь то же самое Дымов наблюдал в коммунах, которые из островков равенства перерождались в еще худший вариант насилия. Только не государства, а самих членов общества над конкретным человеком. Такое равенство для прапорщика Дымова было неприемлемо. У Прудона он нашел выход из замеченного противоречия – создать промежуточный механизм между коммуной и коллективом, федерацию коммун. «Экономическая жизнь требует простора, а деление по национальному признаку не всегда может обеспечить этот простор», – читал у Прудона[47]47
  В 1840 г. вышла работа П.Ж. Прудона «Что такое собственность?», где отвергались собственность и государство. Взамен – создание частного экономического общества, взявшего бы на себя социальные функции государства. Армию, суды и полицию ликвидировать за ненадобностью. (См. также: «О федеративном принципе и необходимости восстановить Партию Революции» (1863) и «О политической способности рабочего класса» (1865).


[Закрыть] и сам мечтал создать справедливую федерацию.

На справедливости тогда все помешались. В то же время каждый ее понимал по-своему!

Как-то за обедом с коммунарами рядом с Дымовым оказался молодой французский журналист Ансельм Бельгарриг. Ансельм обрадовался, узнав в соседе за столом русского. С ходу принялся его обрабатывать. Обед закончился, а молодые люди болтали о принципах самоуправления муниципалитетов и сельских общин. Царизм обвинялся в сохранении крепостничества, и Николаю стоило труда доказать французу отсутствие взаимосвязи его с рабством. Ансельм убеждал русского офицера: «Ни один человек не должен обладать властью над другим человеком, ибо между суверенными существами могут быть только соглашения, договоры. Власть как социальный базис должна быть заменена договором в качестве социального базиса». Анархисты проповедовали дух ассоциации, федерации, волюнтаризма, справедливости и личной ответственности. Они мечтали о создании мирового социалистического, а затем и коммунистического анархизма. Так Дымов впервые услышал понимание демократии из уст анархиста Бельгаррига.

Одним словом, общественная мысль Европы находилась в естественном поиске самосохранения. Революции, свержение одних и замена их другими, многочисленные войны за утверждение границ и свою национальную исключительность способствовали такому движению умов. Начиналась эра национальных войн с 1859 по 1871 год[48]48
  «…Образование самостоятельных национальных государств, есть тенденция всех буржуазно-демократических переворотов» (Ленин В.И. О праве наций на самоопределение).


[Закрыть], названная позже «парадом суверенитетов». В свою очередь, стихийный рынок подогревал рост общественного самосознания трудящихся, вынужденных отстаивать возможность получать за свой труд справедливую заработную плату. Просвещенным умам становилось понятным, что авторитарными методами можно временно добиться послушания, но не сознательности. А посему европейцы начинали борьбу за индивидуализм и называли себя «мирными революционерами». Первых же коммунистов ласково обзывали «гуманистами». До создания Первого интернационала в 1864 году оставалось несколько лет.

8

Николай пытался систематизировать полученные знания, но теория, как известно, расходится с практикой. В его голове созревал план создания устройства общества, отношения к людям. Дымов видел, что Запад переполнен идеями, информацией, а в России активность человека сковывается. Был ли в том злой умысел, он не мог знать, понимая пагубность такой политики. А на Родине продолжал углубляться экономический кризис. Правительство попадало все больше в кредитную кабалу английских банков, так как российские государственные активы традиционно хранились в лондонском государственном финансовом учреждении – Bank of England. Как следствие, обесценивался по отношению к фунту стерлингов золотой российский рубль. Ходили слухи, что мировым финансовым курсом управляли банкиры еврейского происхождения Ротшильды. Раньше валюты двух государств обменивали один к двум (за фунт стерлингов давали два рубля), а сейчас рубль подешевел на целых пятьдесят копеек. Рост же общественного самосознания требовал экономических знаний.

Прочитав Адама Смита – «Исследование о природе и причинах богатства народов», опубликованное еще в 1776 году, Николай крепко призадумался. Анархисты и американский республиканец Питер Харрис, оказывается, во многом повторяли Смита. Видели в человеческом эгоизме основу всех поступков, направленных на стремление улучшить свое положение. Обе стороны считали деньги виртуальной ценностью. Дымов не соглашался только с их насмешками над религией. Анархисты ее игнорировали, а Смит называл священника самой легкомысленной профессией на земле.

Случайности не прекращались. В последний день своего пребывания в Карловых Варах Николай зашел попрощаться к Питеру Харрису. Без предупреждения открыл дверь приемного кабинета. Доктор беседовал с очередным больным, который походил на парусник, основательно потрепанный штормом. Сухая кожа обтягивала крупные скулы, говорящие об упрямом и сильном характере пациента.

– Николай, познакомься, – предложил Харрис, – твой земляк. Помнишь, рассказывал о Ипатьевском монастыре, родовом гнезде Романовых? Он тоже из этих мест.

Мужчина с трудом поднялся и сухо представился:

– Капитан-лейтенант императорского флота в отставке по болезни Бошняк Николай Константинович[49]49
  Бошняк Николай Константинович (1830–1899) – в 1842 г. кадет Морского корпуса, в 1849 г. мичман. В 1851 г. переведен из Санкт-Петербурга в Амурскую экспедицию, в 1856 г. на Балтийский флот. С 1858 по 1860 г. служит на фрегате «Илья Муромец» на Балтийском и Средиземном морях. В 1865 г. в чине капитана 2-го ранга уволен со службы по состоянию здоровья. Умер в 1899 г. в городе Монца (Италия), куда уехал на лечение. Фактически все время после возвращения из экспедиции болел и лишь числился в составе флота.


[Закрыть].

Вот кого не ожидал здесь увидеть! Бошняка, костромского земляка, соратника по амурской экспедиции адмирала Невельского. О его безрассудном поведении слагали легенды. После завершения экспедиции Бошняк выпал из поля зрения. Вчерашнего героя невозможно было узнать, так сильно он исхудал и до неузнаваемости изменился. На лице остались одни глубокие, как колодцы, выцветшие от страданий глаза. В них время от времени плясали язычки дьявольского огня. На фоне пережитых страданий у лейтенанта возникло психическое заболевание. Он медленно сходил с ума.

Невельской нещадно эксплуатировал подчиненных, а двадцатидвухлетнего Бошняка, пользуясь его преданностью и молодостью, особенно цинично. Часто посылал одного в неизвестные направления, на верную смерть. Лейтенант мужественно преодолевал преграды и делал ценные открытия. Выполняя приказ Невельского исследовать побережье Татарского пролива, впервые нанес на карту залив – Гавань императора Николая I[50]50
  В наст. вр. Советская Гавань, одна из удобнейших для стоянки судов.


[Закрыть]. На собачьих упряжках, питаясь вяленой рыбой и полусгнившим тюленьим мясом, неделями скитался он по снежной пустыне, нанося на карту новые открытия.

Земляки без труда сошлись, обрадовавшись неожиданной встрече на чужбине. Дабы не мешать доктору, переместились в соседний скверик. Николаю не терпелось узнать у бывалого человека о загадочном далеком крае. Бошняк с удовольствием делился воспоминаниями.

– Местные народы малочисленны и не имеют письменности. Доверчивы и не воинственны. Языческие поверья заменяют религию. Вспоминаю, как начали копать землю под картофель. Разбежались с испугу, как от медведя. По их версии мы должны были сразу же умереть! Лесной хищник считается божеством, но туземцы не прочь его убить и скушать. Живут бедно, питаются скудно. В основном рыбой.

Для Николая оставалось загадкой, как небольшая экспедиция смогла за короткое время проделать огромную работу, да еще и поучаствовать в отражении нападения англичан и французов. Об этом и спросил Бошняка.

– К осени 1852 года в экспедиции числилось: в Николаевском 25, в Петровском 23 человека. Всего 48. Помощи, если что случится, ждать неоткуда. До Аяна, ближайшей нашей фактории, тысячеверстное пространство. Да послушайте, я пытаюсь записывать воспоминания.

Бошняк раскрыл небольшую папку с исписанным мелкими буквами листом бумаги. Начал читать сбивчиво, сильно окая: «23 мая 1853 года при свежем восточном ветре я подошел к низменному перешейку, перетащил через него лодку и вошел в бухту, которую назвал в честь цесаревича – Александровской. Из этой бухты мы того же числа прибыли в самый залив и расположились за островом на ночлег. Не известный до этого времени никому из европейцев залив Хаджи, названный мной заливом Императора Николая I, опоясан горными отрогами, отделяющимися от хребта, идущего параллельно берегу моря. По склонам обращенных к заливу гор произрастают кедровые леса. Залив этот принимает в себя кроме большого числа маленьких рек две значительные реки – Хаджи и Ми. Первая из них впадает в главную бухту залива, названную мной бухтой императрицы Александры, а вторая – в большую бухту, названную бухтой Великого Князя Константина».

Бошняк замолчал. Дымов видел, как больной устал от столь незначительных усилий. Он принадлежал к числу людей, которые моральные переживания переносят труднее, чем физическую работу.

«К осени пятьдесят третьего года получил задание начать строительство Константиновского поста, на берегу мною открытой гавани. Невельского в прошлом с великим князем Константином связывала одна неизвестная…»

Рассказчик замолчал, используя передышку для поиска подходящего слова. Обтянутые бледной кожей скулы переходили в волевой подбородок. Полуоткрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, медленно-медленно втягивал воздух.

«…Какая-то общая тайна. Мой начальник считал себя обязанным великому князю. По данной причине Невельской присваивал значимым открытиям имя Константина».

Только сейчас Дымов начинал понимать причину дружбы Невельского и Горчакова. Отношения их связаны с великим князем, братом императора. К сфере его влияния относился Дальний Восток и Российско-американская компания на Аляске.

Бошняк продолжал читать свои каракули: «С десятью моряками и казаками начали строительство. Сначала поставили избу и баню. Чуть позже из остатков бревен соорудили подобие склада. К новому 1854 году, когда закончился чай и соль, поняли, о нас забыли. Местное население с побережья ушло на зимовку в глубь материка, а за ним и дикий зверь. С Охотского моря постоянно дул сильный ветер, усиливая влажностью мороз. Не живой души. Впереди зимнее штормовое Охотское море, позади бесконечные снежные сопки. Помощь от Невельского пришла только к весне. Когда в живых оставалось половина состава поста, десять человек. Вот таким мы были грозным оружием, чем и завоевали для России огромные территории».

Двадцатилетнему мужчине, успевшему повоевать и получить серьезное ранение, этот нездоровый человек еще больше внушал уважение. Смущало одно: как скоро закончилась активная жизнь героических земляков! Как у горбуши, которая, преодолев течение горной реки, отнерестившись, погибает. Выполнив краткосрочную задачу, эти люди были забыты. Словно чья-то роковая рука выжала их, как лимон, до последней капли живительного сока. Другая мысль внесла в его рассуждения оптимизм: на смену прежним приходят новые герои. Он им обязательно станет. Его не пугала участь забытого и больного Бошняка, недооцененного при жизни Невельского. Молодости свойственна смелость и вера в бесконечную жизнь!

С другой стороны, Дымову была понятна жертвенность и покорность Бошняка. Точно так же и он был воспитан по отношению к воинскому долгу, беспрекословному подчинению командирам, старшим. Даже не было в мыслях осуждать Невельского, так жестоко обращавшегося с подчиненными. С детства внушалось: «Народ является средством для достижения цели». Хотя, при ближайшем рассмотрении, Невельского вел обыкновенный расчет. Любому начальнику хочется быть уверенным в подчиненных. Дабы не тратить времени на их обучение, надо сколотить верную команду, мобилизовать под свои задачи бедных родственников, неимущих и когда-то перед кем-то проштрафившихся. Они как женщины – главное им пообещать. Конкуренция обеспечена, потому как стремление улучшить свою жизнь неистребимо.

– Скажите, вас адмирал навещает, помогает? – спросил Николай. В нем росло отчуждение по отношению к Невельскому, но совсем другого свойства, чем к Горчакову. Невельской родной, солигаличский. Из своей дворянско-офицерской касты.

– Не держу зла на его забывчивость. Я слабый и больной, только досаждаю своей немощью вам, здоровым. Он успешен, богат, имеет жену и детей. У меня всего этого нет и никогда не будет. Но я счастлив дружбой с незаурядным командиром. Зла ни на кого не смею держать. Дай и вам и всем Бог здоровья!

Осталось поблагодарить императора и прикрыть свою неуспешность патриотизмом и заботой о Родине…

Дымов с нарастающим раздражением слушал ненужные и унижающие героя оправдания. Отметил, люди часто, когда другие средства исчерпаны, используют безотказный термин «патриотизм», на ура принимаемый русским народом. Вспомнил и откровенные насмешки анархистов над его попытками говорить о любви к Родине. Тогда и прозвучала убийственная фраза, которой он сегодня находил подтверждение в лице Бошняка: «Патриотизм, – говорил французский журналист, – это пристанище идиотов».

Бошняк, покопавшись в своих листах, отложил папку, продолжив монолог: «Двигало нами в то время желание выжить, коль уж оказались на краю земли. – Взгляд его постепенно приобретал осознанность и спокойную уверенность. – Сами себя убеждали в бескорыстной службе Отечеству, а обижались кровно, когда обходили орденами и званиями».

Дымов помнил о наградах героя: два ордена, святого Владимира IV степени и святой Анны III степени, пенсион в 350 рублей годовых. Император не слишком высоко оценил его услуги Отечеству. Хороший врач получал около полутора тысяч рублей в год, а губернатор до пяти тысяч.

– Смешанные чувства двигали нами, – продолжал Бошняк, – хотелось и славы первооткрывателя, достойной награды за труд. Любви и счастья в достатке. Я тогда не думал об итогах экспедиции и несправедливой оценке моих заслуг. Впервые обиделся, когда узнал о нехорошем поступке человека, которому безгранично верил. Он не раз спасал мне жизнь. Особенно осенью, когда в устье Амура сел на мель наш баркас, затем перевернувшийся от волны. Одного меня выбрал из шестерых тонущих, дотащил в ледяной воде до берега. Остальные погибли. Когда же я заболел, Невельской убедил поделиться с Орловым и частью открытий. Как оказалось, прапорщик Орлов раньше посетил описанные нами на картах места. Догадываюсь, от прапорщика узнал адмирал о главном своем открытии – судоходности амурского лимана. С благодарностью переписал заслугу в описании части Татарского пролива, Тугурского залива и я. Через полгода вышел императорский указ о награждении его орденом Владимира IV степени, присвоения капитана и пенсион пожизненный. Мы получили равные почести. Ну да Бог с ним, пускай живет. У него жена, трое ребятишек. Мне сейчас и орден и деньги ни к чему. Но есть в нем большое черное пятно.

Николаю вспомнилось восклицание, с неназванной фамилией произнесенное князем Горчаковым в разговоре с Невельским. Он хорошо запомнил этот недосказанный обрывок, так как речь шла о связи этого имени с Лизой, потому его интерес к рассказу об Орлове удвоился. Бошняк, отдышавшись, продолжал:

– Прибыл он в Охотск в звании прапорщика-штурмана. Влюбился в жену местного полицейского Игнатова. Двое детишек от него родилось. Девочка и мальчик. Закончилась любовь печально.

Бошняк устал, но не мог остановиться. Его лицо ожило, глаза взволнованно блестели. Вдохнув в себя очередную порцию воздуха, продолжил:

– С год я начальствовал над Константиновским постом. Ввиду начала войны и ожидаемой англо-французской эскадры, приказано сжечь постройки, с таким трудом нами возведенные. С одной пушкой и гарнизоном из десяти солдат обороняться бессмысленно. Наше командование стягивало все силы с побережья к посту Николаевское, что на Амуре. Мы на вельботе двинулись в сторону фактории Аян, на соединение с силами, прибывшими с Камчатки для дальнейшего пути в глубь материка. Из-за шторма на пару суток укрылись в Тугурском заливе. Изумительное место по защищенности от ветров. Единственный недостаток – двухметровые приливы и отливы. В устье речки Тугур расположили стоянку. Наспех устроившись, по обыкновению собрался провести описания местности. В сопровождении тунгуса на шлюпке поднялись до скалистого мыса Малый Ларгангд. Там же, в Тугурской бухте. Вышли на берег, где по крутому склону проследовали к горному перевалу. Он называл его Яблоневый. Неслучайно уговорил меня. Двигало им желание отмщения американцам или англичанам, забравшим его четырнадцатилетнюю дочь. В наше время иностранные китобои часто посещали побережье Охотского моря. Похищали женщин, вырубали леса, вытапливали на огромных кострах ворвань[51]51
  Ворвань – жидкий жир, добываемый из сала морских млекопитающих (китов, тюленей, белух, моржей, дельфинов).


[Закрыть]. За спирт выменивали у местных племен шкурки пушного зверя. Какая-то их компания часто посещала Тугурскую бухту. Они и заложили клад, забрать который по какой-то причине не получилось. В самом начале Яблоневого перевала, у двух вековых сосен, сросшихся вместе. Я оставил еще одну примету: пирамидку из камней у входа в пещеру. Даст Бог вам оказаться в тех местах, найдите перевал. Воспользуйтесь деньгами. Покажите, на что способен русский человек, имея свободу и средства. Купите китобойные суда. Обещаю, этот промысел не в конкуренции с любым другим предпринимательским делом. Только выполните мой наказ: отдайте заработанные деньги, сколько не жалко, на лечение таких же больных, как я. Инвалидов войн, калек, жить в своем унижении не желающих. Вот если бы построить для них город с больницами, пригласить лучших врачей, создать условия для активной жизни. Верю, у вас получится. Не своруйте и не потратьте на себя, не прогуляйте.

Бошняк начинал заговариваться. Губы посинели, из носа пошла кровь. Покорно закинул голову назад, попытался остановить ее испачканным носовым платком. Николай с удивлением заметил на платке тот же, что и на Лизином подарке, силуэт золотистой пчелы. Канделябры в гостиной адмирала, два носовых платка с одной и той же пчелой не насторожили молодого человека и в этот раз! Напрасно!

Успокоившись, Бошняк продолжил монолог:

– До встречи с вами планировал отдать карту Екатерине Ивановне. Полюбил ее всем сердцем. Тогда, в самую стужу, метель. Я же и копал мерзлую амурскую землю для ее умершей в экспедиции девочки! Не хочу, чтобы кладом воспользовался ее муж. Хватит ему меня одного.

Дымов чувствовал в его словах плохо скрываемую обиду. Еще показалось странным воспоминание об умершем чужом ребенке. Говорил, как про свое дитя!

Бошняк опустил непокорный воспаленный взгляд себе под ноги. Так они долго сидели: один – охлаждая возбуждение от воспоминаний, другой – не в состоянии понять услышанное. Наконец Бошняк торопливо передал Дымову мятый конверт.

– Там вы найдете средство показать себя в предпринимательстве, не хуже англичан и американцев. Создайте отличительную медаль с денежной премией «За Честность и Справедливость». Будьте осмотрительны, место нахождения клада известно Орлову! С ним он думал сбежать в Гонолулу[52]52
  Гонолулу – город, порт и столица Гавайских островов, являющихся особой «территорией» США и расположенных в восточной части Тихого океана. Во времена Невельского это был главный город тогда независимого государства Гавайи.


[Закрыть] и жить там припеваючи. Не воспользовался тогда и сейчас вряд ли. На его имя наложено проклятие!

Дымов принял карту с местом расположения таинственного клада. Долго сжимал холодную, удивительно крепкую руку больного моряка. Так прощаются навсегда. Николай возвращался на Родину.

В искренности Бошняка он не сомневался. Подтверждение продолжающихся отношений с женой Невельского Николай получил, выходя из здания клиники, после прощания с Питером. Женщина, в которой он узнал Екатерину Ивановну, не замечая его, зашла в кабинет его друга Харриса. Там все еще находился Бошняк: Николай с интересом наблюдал за происходящим на противоположной стороне улицы. Ожидания оправдались. Бошняк и Невельская вместе покинули клинику его товарища. Для Дымова явились открытием существующие до сих пор между ними теплые отношения.

Прапорщик Дымов уезжал на Родину вооруженный, а не развращенный приобретенными в Европе знаниями и наблюдениями. Он верил в свои силы. С Лизой еще раз встретились в Праге, опять не придя к согласию. Ее просьба принять предложение Невельского и согласиться на должность в Морской коллегии только увеличивали подозрения в сговоре адмирала с Горчаковым. Таким способом, как он думал, покупалась его измена Лизе. Попытки убедить себя в существующем заговоре приводили к еще большему непониманию отношений с любимой. Рассказанная история о трагичной любви Орлова окончательно укрепила его в готовности идти самостоятельным курсом.

– Не потерплю наговоров на благотворителей, ставших мне отцом и матерью, – между тем жестко выговаривала Лиза, не желая слушать жениха.

Николаю привиделась ненависть в ее взгляде, раньше им не замеченная. Присмотревшись, понял: отчаянность, с которой она защищала названых родителей, не отталкивала, а завораживала. Щеки девушки раскраснелись, кончик курносого носа, как и нежная мочка левого уха, показавшаяся из-под шляпки, предательски побелели. Эти приметы искренности говорили о ее непонимании происходящего и о прямом и честном характере. Так же прямолинейно и упрямо поступил Николай.

– Сделаем паузу в наших отношениях, – с сожалением, но твердо подвел он черту, – отказываюсь от должности в Морской коллегии. Напишу рапорт о направлении на Дальний Восток, штурманом в сибирскую военную флотилию. Время нас рассудит!

Влюбленный юноша не понимал, что таким образом девушка сдает последние позиции.

Весны в их отношениях не наступило. Они охладели на время, как бывает, когда утренний заморозок превращает рыхлый снег в крепкий наст. Но природа имеет свой неумолимый цикл. И снегу суждено когда-то растаять.