Текст книги "От Карпат до Амура"

РУДы на взлетный сунул, тормоза бросил, развернулся практически вокруг стойки и, набирая скорость, понесся прямо на вспышки выстрелов…

Потому что другого выбора не было. Как и другого пути. Заруливали-то мы после посадки на стоянку… Вот и выруливать отсюда тоже нужно было как раз мимо этого гадского домика. А иначе на полосу никак не попасть было. Да еще и под пулями, да с гражданскими на борту… Короче, переклинило меня от злости. Да и почему-то уверен был в правильности своего решения. Разбегались мы курсом точно на караульное помещение. С ба-альшим удовлетворением в душе, даже со злорадством в ней же увидел метнувшихся в разные стороны бойцов. Бросающих свои винтовки в попытке ускользнуть от винтов, сохранить свои жалкие никчемные жизни. Вот честное благородное слово, так и подумал – жалкие и никчемные…

Спасло то, что заправить самолет не успели. Взлетный вес даже с учетом дополнительного груза до максимального не дотянул. Ну и в самый последний момент все-таки не стал рисковать и испытывать судьбу на прочность – отвернул чуть в сторону. Боком, боком подорвал самолет, потянул-поддернул штурвал на себя, помощник со своей стороны из всех сил помог тянуть… Даже придерживать немного пришлось, а то бы перетянули вдвоем от такого усердия. Ну и бортинженер масло из РУДов выдавливал, с такой силой их вперед давил, что даже упоры ограничительные маленько погнул.

Перетянули чудом через караулку, через невысокий беленый штакетник оградки, дальше чуть было не упали, вниз плюхнулись… Стойки на себя весь удар приняли, жалобно брякнули. Да так, что даже нам в кабине слышно было. Тут же амортизаторы распрямились, подкинули машину в воздух… А дальше винты подхватили тяжелый аппарат, потянули его вперед… Так и ушли на предельно малой высоте…

Как только немного набрали скорость, как только штурвал перестал в руках болтаться, словно то самое, в приличном обществе не упоминаемое, которое в проруби бултыхается, как сразу же и команду дал на уборку шасси. Ну а дальше стало проще. И скорость быстро пошла вверх, и можно было от земли отойти – окраины-то городские столичные вот они, рукой можно дотянуться. И потихонечку уходить вправо, в сторону моря… И все время не давало покоя одно, а ведь по нам успели не один раз выстрелить… А куда попали-то? Ну не могли же они все промахнуться? Закон подлости еще никто не отменял, поэтому обязательно сейчас должна какая-нибудь гадость случиться…

Глава 4

Городские огни остались где-то далеко слева. Вокруг пока полная темень, несмотря на скорый рассвет. И до береговой черты рукой подать. Вот только по такой темноте никак не определить, где она, эта черта. Будем в точности придерживаться нашего маршрута, обойдем Швецию, Борнхольм и скоро будем в Кенигсберге…

Лететь не так и далеко, но времени поразмышлять хватило. Непонятен сам факт попытки ареста самолета. Зачем, для чего? И ведь именно самолет арестовали, а не нас. Хотели захватить задарма технику? Так ее купить у нас проще простого… Или я чего-то не знаю, не понимаю?

А теперь вот приходится в срочном порядке возвращаться назад, вопреки приказу Батюшина. Не выполнил я задание…

После посадки первым делом на местный КП направился. Вдвоем с нашим сопровождающим. Нужно узнать последние новости, доложить о возвращении, попытаться связаться с Батюшиным. Если это, конечно, возможно.

За нами следом все пассажиры увязались. Но это правильно. Теперь бы поскорее их сбагрить на местное начальство, пусть отправляют на вокзал. Хмыкнул, оглянувшись. Потому как припомнилось недавнее: а как лихо они из самолета на землю вывалились после приглашения покинуть самолет… Быстрее только в этот же самый самолет запрыгивали, когда остаться там, на полуострове, опасались…

А вот и знакомое КП. И все пассажиры эти вынужденные в один момент из головы вылетели. Ну, что сейчас тут нам нового скажут? А ничего не сказали, руками развели, да и только. Хорошо хоть на постой определили и на пищевое довольствие поставили.

Отбили телефонограмму в Петроград, вышли на улицу – теперь не то, что раньше. Теперь нужно ждать ответа. А когда этот ответ придет, неизвестно. Но и это хорошо. В смысле, что придет. А то может и не прийти. Запросто в таких-то условиях. А пока ждем – можно заправить самолет, после этого пообедать и устроиться в гостиницу. Ну и одежду привести в порядок, в первую очередь. После ночных-то приключений…

Царское Село

Вечер. Заходящее солнце с трудом пробивалось через плотно задернутые шторы, находило в них незаметные глазу щели, просвечивало сквозь плотную ткань, и в этом рассеянном предзакатном свете вспыхивало в кабинете редкими золотисто-пыльными искорками. И как-то умудрялось подсвечивать и мебель, и находящихся в кабинете людей. Да еще потрескивающий огонь в камине давал дополнительный свет. Мать и сын выслушивали ответы своих приближенных.

– Это точно? Весь экипаж, кроме их командира, на месте?

– Да, ваше императорское величество, – коротко поклонился Батюшин.

– А полковник, получается, пропал вместе с самолетом?

Николай Степанович утвердительно склонился в очередном дворцовом поклоне.

– И никто ничего не видел, не слышал и не знает? – показное нарочитое удивление едваедва проскользнуло на лице вдовствующей императрицы. Так, чтобы можно было точно обратить на него внимание.

– Так точно, ваше императорское величество, никто и ничего, – в очередной раз за сегодня кивнул генерал.

– И ваши люди, конечно, тоже ничего не заметили? – Мария Федоровна перевела требовательный взгляд на стоящего рядом с Батюшиным Джунковского.

– И мои, – потупился шеф жандармов, скосив при этом глаза чуть в сторону, на укрывающегося в тени лампы императора.

– Удивительные вещи происходят у нас в империи. Среди бела дня неизвестно куда улетает наш самолет, причем улетает без экипажа! И никому нет до этой вопиющей безалаберности никакого дела? – Мария Федоровна даже голос при этом не повысила ни на йоту, а присутствующие в кабинете люди поежились, словно от озноба. – А что говорит командир местной эскадрильи? Что молчите? Владимир Федорович, Николай Степанович, я жду от вас немедленного ответа!

– По горячим следам удалось установить, что Грачев вышел из офицерской столовой, весьма тепло встретился с какими-то своими старыми знакомыми, коротко переговорил с ними о чем-то в курилке. О чем именно и на какую тему они разговаривали, никто не знает. После чего полковник, отпустив экипаж на отдых, проследовал к самолету, – первым, предварительно переглянувшись с Джунковским, начал отвечать Батюшин. – Вместе с этими своими старыми знакомыми. Большего, к сожалению, нам узнать не удалось. Как и не удалось пока узнать, что это были за знакомые.

– А вам что известно, Владимир Федорович?

– Могу только добавить, что после взлета на землях нашей империи самолет Грачева не приземлялся…

– А где он приземлялся? – Мария Федоровна подошла к висящей на стене большой карте Европы и Азии.

– Именно это мы сейчас и выясняем, – оба офицера при этом одновременно развернулись в сторону императрицы. – К сожалению, по понятным причинам дело это весьма хлопотное. Поэтому на скорые результаты надеяться невозможно.

– Могло ли произойти именно то, чего мы с вами так опасались, Николай Степанович? И на что рассчитывали? – наконец-то высказал общие опасения Николай Александрович, продолжая тем не менее оставаться в тени.

– Государь, – Батюшин вытянулся во фрунт. – Полагаю, что да. С большой долей вероятности все именно так и обстоит. Григорий Распутин благополучно добрался до Крыма и сейчас находится в Евпатории. Никаких попыток его похищения или физического устранения нами замечено не было. Выходит, что они, – Батюшин совершенно не по этикету, как-то простецки мотнул головой на верхний левый кусок настенной карты Европы, – решили сделать ставку именно на второй вариант, как наиболее перспективный для них в данное время. И наиболее активно используемый нами.

– Полагаете, все-таки бывшие союзники? – поморщился Николай Александрович. Коротко переглянулся с матерью, кивнул каким-то одним им понятным выводам и поднял глаза на Джунковского:

– А вы что скажете, Владимир Федорович?

– Согласен с его высокопревосходительством, – не стал юлить жандарм.

– Тогда пора приступать к завершающей части нашего плана, господа…

Грачев

И дернуло же меня откликнуться на это приветствие. Ну мало ли когда и где я с этими господами встречался? Да и встреча та была весьма мимолетной. Можно же было просто кивнуть в ответ и мимо пройти, сослаться в крайнем случае на служебную необходимость… Так ведь нет, обрадовался, что хоть какая-то возможность появилась о последних столичных новостях узнать…

Потому-то и согласился на продолжение разговора в более благоприятных условиях. Ну и что дальше было? Кажется, самолет между делом попросили показать? А я, дурень, и обрадовался, похвастаться захотелось. Ну а кто бы не захотел? Да вполне понятное желание. Так, это я еще помню, а что за этим последовало?

Не помню ничего… То ли по голове получил, то ли опоили чем-то. Поскольку голова что от первого, что от второго болит одинаково. И даже не болит, а гудит, что тот корабельный паровой ревун.

А ведь я в своем самолете сейчас нахожусь…

Повозился, стараясь хоть как-то повернуть голову. Ну, чтобы хоть немного осмотреться. Ведь сейчас на боку лежу, головой к борту. И руки за спиной довольно-таки крепко связаны. И ноги тоже. Связаны-то крепко, но достаточно профессионально. Поскольку пока еще не затекли.

Да еще вдобавок самолет мой находится в воздухе! Летим мы куда-то…

И получается так, что самолет-то мой угнали! Ведь экипаж я отпустил отдыхать, вместе с помощником и бортинженером. А за штурвалом, так получается, те самые мои знакомцы еще по Москве…

– Очнулись, господин полковник? – чьи-то сильные руки одним движением вздернули меня на ноги и сразу же уронили на сиденье. Хорошо хоть усадили при этом, а не плюхнули снова на бок. – Тогда пока здесь посидите. Или вы на полу лежать предпочитаете?

Издевается, собака этакая. А еще русский человек… Правда, этого я в первый раз вижу. Но и отвечать ему ничего не стал. Да какой он к чертям русский? Продался за долю малую. А вот сейчас зря я так про себя подумал и настолько мало себя же и оценил. Хотелось бы, чтобы продали меня не за малую, а наоборот, за большую долю. Вот только не подумайте мою шутку всерьез воспринимать. Смеюсь я таким образом над своим очередным попаданием в плен. Смеюсь над своим невезением, над неудачливостью… Хотя тут не все так однозначно. Ну какая к черту неудачливость и невезение? Если я до сих пор живой? Наоборот, везет мне по этой жизни! Ага, как утопленнику. То руки вяжут, то бессознательной тушкой в качестве груза в какую-нибудь кабину закидывают, а то, вообще, по голове стучат. Последнее, кстати, чаще всего происходит почему-то. Оттого-то и мысли у меня сейчас такие дурацкие, что голова напрочь отбита… И снова я шучу, смеюсь над собой. А как иначе-то? Иначе свихнуться можно от всего этого. Не просто так ведь меня в плен взяли. Продал кто-то господина полковника. Вот что самое обидное. А этот плен, это так, мелочи, на которые приходится обращать внимание именно из-за этих временных неудобств. Ну и из-за резкого нарушения всех моих жизненных планов. А ведь мог сейчас по питерским улочкам под ручку с Лизой прогуливаться… М-да… Доведется ли еще когда-нибудь прогуляться…

Такие вот мысли промелькнули в голове. И хотелось бы отметить, что промелькнули в одно мгновение. А потом еще и мгновенно оценил окружающую обстановку, и наметил для себя какой-то конкретный план освобождения… Хотел бы, да что уж себя-то обманывать. И ничего я не оценил, и ничего не наметил. Голова-то так сильно болит, что от гула моторов зубы наружу стремятся выпрыгнуть. Не до планов мне сейчас…

Зато появилась прекрасная возможность осмотреться. Болит голова или не болит, а все равно вся грузовая кабина перед глазами. Лежа на полу много не увидишь, а сейчас совсем другое дело. Только что тут осматриваться? Самолет мой, не ошибся я, а несколько человек вокруг… Никого из них не знаю и никогда не видел. Присматривают за мной, опасаются, похоже. Иначе бы не держали связанным.

Нет, шансов освободиться именно сейчас у меня нет. Даже если бы и умудрился развязать руки, то вряд ли сумел до дверей без шума добраться.

Один из моих вынужденных спутников поднялся, прошел к открытой нараспашку двери в пилотскую кабину, остановился на пороге. Мне отсюда не слышно из-за гула моторов, но, похоже, известил кого-то там о том, что я пришел в себя. Все правильно, угадал я с выводами. Выходит, несмотря на сильную головную боль, с мозгами у меня все хорошо. Вот только результаты этого вывода весьма неожиданны для меня – из кабины мой сопровождающий выглянул. Осмотрел меня издалека самым внимательным образом, кивнул и что-то приказал коротко вестнику. Да что тут происходит-то? Очередные батюшинские заморочки?

Недоумение мое так и осталось неразвеянным, как и тут же заданные вслух вопросы. Никто не поторопился с ответами, да и вообще немногочисленный народ в кабине словно бы удовлетворился тем, что я очнулся, и перестал после этого обращать на меня хоть какое-то маломальское внимание. И даже на мою просьбу насчет попить никто не откликнулся. Ладно. Поерзал пятой точкой на жестком сиденье, откинулся лопатками на вертикальную панель внутренней обшивки борта, стараясь умостить связанные за спиной руки хоть немного поудобнее, покомфортнее, и прикрыл глаза, еще раз мысленно прокручивая последние воспоминания.

А не особо получается с думами-то. И головная боль мешает, и гул моторов эту боль настолько усиливает, что не только думать, а вообще существовать не хочется. И вообще, что за жизнь у меня тут сложилась? Снова мысли побежали по кругу. Сколько раз за эти два года меня похищали, били по голове, пытались тем или иным способом лишить жизни? Много… Даже со счета сбился, сколько раз…

А потому что нечего было высовываться! Сидел себе тихонько, ну и продолжал бы сидеть. Так ведь нет, о высоких материях задумался, о предначертании собственном… Вот и получаю заслуженное…

И тут же разозлился сам на себя. Это еще что за метания? Слабости мне только здесь не хватало! Еще поплакать всем присутствующим на радость осталось! Делай, что должно, и будь, что будет! Вот это и есть истина, это правильно! А все остальное ерунда. Потому что вляпался я сейчас в прогнозы батюшинские по самые уши. Получается, правильно предупреждал меня Николай Степанович, не нужно было мне возвращаться в страну. Подумаешь, самолет датчане арестовали… Нас же никто не тронул? Ну и сидели бы себе дальше в гостинице спокойно. А там бы все постепенно само собой утряслось. Наверняка ведь. А я заспешил, заторопился. Почему? Да потому что самолет свой собственный не захотел в чужих руках оставлять. Слишком много в него сил и средств вложено, слишком много идей новых и нигде доселе невиданных. Вот и не довела спешка до добра. А теперь вариантов немного. Или в Германию везут отчитываться за старые грехи, или в добрую старую Англию, где меня тоже давно с нетерпением и распростертыми объятиями радостно ждут…

Так и отключился незаметно для себя самого за всеми этими самокопаниями. И пришел в себя или проснулся лишь на посадке от жесткого удара колесами о грунт. Да, посадка далеко не мастерская…

Из самолета никто меня не выпустил. Даже в туалет пришлось сходить здесь же, в кабине, в подставленное ведро. Руки-ноги вот только перед этим все-таки развязали, не стали позорить. И сразу же вновь связали после того как. Ноги только оставили свободными. И за то спасибо. Ну а пока дело свое важное в жизнь претворял, хоть что-то успел в открытый дверной проем заметить. И в бортовые окна умудрился между прочим мельком заглянуть. И увиденная на людях чужая форма мне совершенно не по душе пришлась. Точно, правильно я догадался, в Германии мы сейчас. Ну а судя по резкому запаху бензина, нас сейчас дозаправят, и мы еще куда-то перелетим. Куда? Берлин или что-то еще? Не знаю. И посвящать в подробности меня никто не собирается. Да-а, дергаться смысла не вижу. Чтобы до выхода добраться, мне нужно будет всех в грузовой кабине положить. Что совершенно нереально. Ну не Джеймс я, не Бонд…

А вот и заправщик нарисовался, судя по рокоту автомобильного мотора и по характерным металлическим лязгам обшивки снаружи. Заправочные лючки открывают. Пошел процесс. И еще одно, не менее интересное. Из пилотской кабины так никто и не показывался за все это время. Ну если не считать мимолетное выныривание того самого моего сопровождающего. Бывшего, что ли? Потому что… Ну, судя по всему, продал он меня немцам за сколько-то серебреников. Сволочь…

Да, немцы, не ошибся я насчет формы. Донесшаяся до моих ушей лающая чужая речь никому другому не могла принадлежать. Да и этот язык я хорошо знаю. Потому и понял, о чем речь. Впрочем, никто там, снаружи, таиться и делать какого-то секрета из своих слов не собирался. А говорили о самолете. Кто-то спрашивал, что за чудо и кто его сделал. Да мы его и сделали… Вот только хвалиться этим по понятным причинам не стал. Да и не смог бы. Потому как руки мне быстренько спутали и на прежнее место определили. А позже уже вообще стало поздно куда-то дергаться – двери закрыли и моторы запустили. Снова куда-то летим…

На этот раз перелет был чуть дольше предыдущего по ощущениям. Зато в иллюминатор напротив удалось море увидеть на развороте. Море и море, какие-то выводы делать рано. Придется ждать.

Сели, зарулили куда-то, остановились и выключили моторы. Из пилотской кабины сопровождающий мой показался, а за ним и пилоты. А ведь не ошибся я в своих воспоминаниях после удара по голове, это те самые мои знакомцы и есть. И ведь никто из них на меня никакого внимания не обращает, словно и нет меня здесь. У-у, суки-и…

Дверь открыли, лесенку установили. А внизу уже встречают. И разговоры идут на английском языке. Понятно, где мы. Сбываются прогнозы Николая Степановича…

Развязывать меня не стали, пришлось из самолета со связанными руками выходить. Притормозил на обрезе дверного проема, осмотрелся быстренько. Тут же в спину толкнули – чуть было со ступенек вниз головой не навернулся. Хорошо, поддержали тут же сзади за воротник. Так и ступил на местную землю с задранной на лицо курткой.

Поправить одежду не дали, заставили куда-то идти. Судя по звукам, к подъехавшему автомобилю. Усадили на сиденье, нажали сверху на затылок, заставляя пригнуть голову. Подчинился, еще раз ударяться обо что-то не хочется. А тут хоть забота какая-то.

Развязали в машине. Первым делом куртку одернул, голову освободил. И осмотрелся. Сижу на заднем сиденье, по сторонам двое, не дернуться и не выпрыгнуть. Фиксируют жестко, не то что просто придерживают, а вцепились в связанные руки крепко. Вдобавок и на переднем сиденье еще один. Сидит вполоборота ко мне, тоже глаз не сводит, отслеживает малейшее движение. Глаза ледяные. Не люди – волки. Псы цепные. Оружия на виду не держат, но точно знаю, что оно есть. И все в одинаковой одежде. Трое из ларца…

Батюшин оказался полностью прав. Им нужны были именно мои «способности». В вероятность их потери после карпатской эпопеи никто не поверил, как я ни доказывал это. Впрочем, мне бы и так никто не поверил, если бы я им рассказал всю правду.

Как и следовало ожидать, все душевные разговоры и уговоры быстро закончились и после пары недель непрерывных жестких допросов меня перевели в местное узилище заключенных. Или плюнули на меня, махнули рукой и списали, или поверили в мою версию с потерей памяти, так выходит? Молчать-то я не молчал, пел на допросах, словно соловей. Только пел песенку на свой мотив и на свои слова. Ну а как иначе все эти побои выдержать? Никак. И молчать было нельзя, сломали бы меня. Уж эту-то избитую истину я точно знаю… Да какая разница, поверили или списали, если результат один…

Били… Не просто били, а обрабатывали мою тушку с выдумкой, с фантазией. До пыток дело не дошло, но что значит пытки? По мне так это и есть самые настоящие пытки. Когда вроде бы и кости целы, а шевельнуться не можешь, и каждый миллиметр моего измученного тела просто вопит от боли.

В местное узилище, в простонародье называемое тюрьмой, меня подсадили к уголовникам. А ведь я уже был на пределе, чудом держался. Даже собирался с умным видом начинать пророчествовать всякую чушь, лишь бы от меня отстали с этими допросами, но…

Думал, повезло. Как бы не так.

Тюрьмы и нравы в них везде одинаковые. Даже и говорить ничего не хочу. Прибавьте к этому весьма слабое знание языка и русское подданство. Представили? Теперь понимаете, каково мне там пришлось? Да еще когда администрация скомандовала контингенту «Фас!»

Вряд ли я выдержал бы этот кошмар, затянись он еще хотя бы на несколько дней. Нет, не помер бы просто так, но убили бы точно. Отбивался по мере сил, но против толпы не попрешь. Да и не Брюс я, Ли который. Хорошо хоть до самого дорогого и больного дело не дошло, иначе бы просто осталось только сдохнуть на завшивленном тюремном матрасе. Нет, у параши я не сидел и никаким извращениям не подвергался. Потому что, как я понял, команды такой не было. Иначе бы точно заломали меня. Была в первые же дни одна такая попытка, ночью, да этого попытчика свои же с меня и стянули весьма вовремя, тут же и отметелили крепко, не дали свершиться непоправимому. У меня-то своих сил уже к тому времени и не оставалось почти. Только было духом воспрянул, думал все, передышку дали, как тут же и мне досталось. За компанию, похоже. Ну и началось после этого все по-новой… То пугали насилием – поняли, чего я больше всего боюсь, то снова били. Жестоко. Всей камерой. Но не смертельно. Костей не ломали, ливер не портили, а вот мяску доставалось по полной программе. Сейчас думаю, что тогда я на попугая был похож. Расцветкой. Такой же сине-зелено-желтый… Только без перьев…

А потом мне повезло. То ли вяло тлевшему рабоче-крестьянскому восстанию подкинули в топку финансовых дровишек, то ли еще что произошло, но по столичной округе полыхнуло. Волна народного гнева выплеснулась из фабричных окраин на местные узкие улочки, докатилась до тюремных стен и разбилась об них яростными брызгами накопленного за столетия людского гнева.

И довольно-таки скоро народная ярость утихла, волна эта откатилась назад в затихающем грохоте револьверных и винтовочных выстрелов, оставив после себя выщербленные пулями стены, быстро впитывающиеся в щели между камнями мостовой лужи крови, обломки притащенной отовсюду и сейчас разбитой мебели и лежащие то тут, то там редкие мертвые тела горожан и единичных служителей закона. А вместе с освобожденными узниками местной монархии в этом отступлении схлынувшей пены оказался на свободе и я. Оборванный и ободранный со всех сторон, избитый, еле дышащий, без денег, без документов, без более или менее приличного знания языка.

А ведь во время прошлого нашего визита сюда была у меня светлая мысль подучить английский. Была… Но, как и многие светлые мысли, не нашла она своего логического завершения. Короче, ничего я не выучил, а то, что знаю, знаю еще из той своей жизни.

Доковылял на подгибающихся до искореженных тюремных ворот – силы-то и закончились. Прислонился боком к холодной каменной стене, отдышался, захлебываясь чистым воздухом свободы. После тюрьмы чистым. Ну и огляделся по сторонам, когда перед глазами черные мушки плясать перестали. Огляделся, вдохнул кислородика изо всех сил, так что даже ребра хрустнули, задержал дыхание и заторопился-заковылял вперед.

Потому что буквально в двух шагах от меня шарил по карманам лежащего на каменной мостовой мертвого тела как раз тот мой неудавшийся насильник. Нельзя такое никому прощать!

И я не собирался. Два шага показались вечностью. Очень уж опасался, что он меня заметит. Повезло, что тут скажешь… Он хоть и оглядывался периодически по сторонам, но вот за спину себе и не смотрел. Оно и понятно, за спиной-то тюрьма разгромленная и уже опустевшая. Ну какая там может быть опасность? Никакая… Это если про меня забыть…

Доковылял. Незамеченным. И с ходу, не разбираясь, просто упал ему на сгорбленную спину. Сил у меня не оставалось, это я прекрасно понимал, как понимал и всю тщетность равного и честного противоборства. Какое, к чертям, противоборство? Поэтому на последнем издыхании просто вцепился одной рукой в грязную паклю спутанных волос, отклоняя всей своей навалившейся массой его голову в сторону. А второй – в плечо, прекрасно понимая, что в отличие от меня сил у этой твари сейчас на таких, как я, десятерых хватит… И шанс у меня всего один-единственный… И последний… И, ни капли не раздумывая, вцепился зубами в такую же грязную, как у меня, в такую же наверняка вонючую шею, хрипя и задыхаясь от ненависти и злобы к нему, к самому себе, к тому, что я сейчас делаю. Вру, только месть! Остальное не имеет значения…

Отвалился, когда тело подо мной перестало даже подрагивать в последних судорогах…

Выплюнул изо рта кусок чужого склизкого мяса, отхаркнулся горячей соленой кровью и побрел прочь по улице, утираясь на ходу остатками рукава, сворачивая в первый же переулок, уходя все дальше от тюрьмы и от центра города, каким-то звериным чутьем выбирая нужное направление и подбираясь ближе и ближе к окраине…

Самолет свой искать не стал и даже попыток таких не делал. Какой самолет? Меня же наверняка будут искать, особенно на аэродромах – ничего еще не закончено. Даже если и найду его на каком-нибудь летном поле, а их вокруг столицы предостаточно, то это еще ни о чем не говорит. Скорее всего, меня там будут ждать с распростертыми объятиями и весьма обрадуются моему появлению.

И в городе оставаться по этой же причине никак нельзя. Но пока тут царит неразбериха, пока полиция боится показывать нос на улицу, пока не нагнали войска, есть неплохой шанс убраться прочь. Правда, днем идти не рискнул. В отличие от местных, не знаю ни города… Да ничего не знаю!

Пришлось забиться в какую-то мусорку и пересидеть остаток дня в ней, прячась от редких прохожих и вездесущих мальчишек. Жрать хотелось неимоверно. Была такая надежда хоть здесь чем-нибудь съедобным поживиться, да обломался. Здесь даже местные крысы ничего существенного не находили, кроме дохлых кошек… А это даже для меня перебор.

Так что ушел я из центрального района этой же ночью. И удача в этот раз играла на моей стороне – не попался я на глаза никому из прямоходящих. А самолетом своим я позже все-таки займусь. Когда в себя приду, когда синяки да ссадины сойдут, когда одеждой подходящей разживусь и скину эти провонявшие тюрьмой лохмотья. Моей рабочей формы давно уже нет, ее на первых же допросах с меня сняли. Так что все в копилку, и забывать я ничего не собираюсь. Как и прощать. Я еще вернусь…

В пригороде было проще, добыл себе почти сразу же какую-то рванину. Не одежду, нет, а что-то вроде куска почти что чистой ткани. По крайней мере, если сравнивать с моими грязными лохмотьями, то для меня сейчас чище не было тряпки. Стянул ее с чьего-то двора поздним вечером, почти что ночью. Дотянулся рукой через забор. Там чуть дальше еще и одежда висела на веревке, но на это уже сил не хватило. Да и рисковать не хотелось, мало ли, хозяева могли увидеть. А так руку протянул, дернул за край тряпки и поковылял прочь изо всех оставшихся невеликих силенок.

Стыдно? Нет. Неподобающе подобное поведение российскому офицеру? Да ничего подобного! Имею полное право считать себя находящимся на войне. И выбираюсь я сейчас из плена по вражеской территории. А это – законный трофей. Нужно сейчас просто выжить.

Хорошо хоть собак здесь не было. И еды не было. В стоящий тут же рядом сарайчик попасть не удалось, а сил взломать замок не осталось. Пришлось радоваться тому, что есть, и уходить дальше. Надеюсь, добуду себе хоть что-нибудь пожевать. А попить попил тут же из какой-то деревянной кадушки.

Проковылял всю ночь, стремился уйти подальше от города. Утром забрался в кустарник на краю леса, поплотнее завернулся в трофей и забылся беспокойным сном. Да, холодно, далеко еще не лето, но уже и не зима. Но ближе к полудню из-за туч солнце выглянуло, хорошо так, по-весеннему, пригрело и стало чуть комфортнее. Да и сил идти больше не было.

Никто так и не потревожил. Проснулся далеко за полдень, отряхнулся по мере сил, так, чтобы не изорвать окончательно свои лохмотья, попробовал немного разогреть мышцы, но сразу же отказался от этого намерения. Рано мне еще напрягаться. Ну и побрел по краю опушки дальше. Искать подходящее жилье, в котором можно отлежаться. И воду, пить снова очень хотелось. Про еду даже вспоминать не хочу. В лесу же по понятным причинам оставаться не хотелось. Вот если бы одежка подходящая была, припасы хоть какие-то, тогда еще можно было бы на это решиться. А в моем положении подобное решение смерти подобно. Замерзну ночью к чертям. Ослабленный многочисленными побоями организм не располагает к подобному экстриму. Вона как завернул. Значит, еще не все потеряно!

Кустарник быстро закончился, впереди нарезанное полосками вспаханное поле, а далеко за ним виднеются несколько домиков. То ли очередная маленькая деревушка, то ли большой хутор. Сразу к жилью не пошел, для начала постарался обойти постройки по кругу, вдоль опушки. Где она была, конечно. Скрываясь за деревьями и кустарником. Вымотался сильно, но никуда не денешься, разведать необходимо. Планы у меня насчет этого жилья большие, да и, грубо говоря, жрать не просто очень, а очень-очень хочется!

Уходить далеко не стал, нашел укрытие и спрятался до ночи. А зачем куда-то уходить? Собак, как я заметил, здесь вообще немного. И с этого хутора никто в мою сторону ни разу не гавкнул. Так что подожду до темноты, заодно пока и отлежусь немного, отдохну и с наступлением ночи пойду на дело – нужно добыть еду. И постараться так ее добыть, чтобы никому на глаза не попасться. Иначе поймают и назад вернут. Видел я сегодня на дороге патрули полицейские… То ли просто так проезжали на лошадях, то ли ищут сбежавших из тюрьмы. Хорошо, что шел по опушке и успел спрятаться за деревьями.

И дальше уже пробирался более осторожно. Хоть и лес, но листвы-то еще нет. И трава только-только начинает пробиваться, да и то в самых прогретых солнцем местах. Так что зеленый подножный корм пролетает мимо. А дичь в моем разбитом положении добыть вообще нереально. Да и не видел я пока никаких следов этой дичи. Город рядом – выбили горожане и выгребли из лесов и полей все мало-мальски летающее и прыгающее…

Ночью пробрался к домам, забрался в первый же двор, осмотрелся при свете луны, принюхался. Едой и не пахнет. Сунулся в амбар – задвижки деревянные, отодвинуть их проще простого, а там шаром покати. И где они тогда зерно хранят? В сарае тоже ничего, кроме сельхозинвентаря. Ни еды, ни одежды рабочей. Перебрался через низенькую, плетенную из жердей изгородь, воспрянул духом – здесь нос почуял запах пищи.