Текст книги "Вариант «И»"

6

По пути в гостиницу я чувствовал, что свирепею все более и более. И причиной тому были, конечно же, Ольгины финты.

Шагая, я не нашел ничего более уместного, как предаться воспоминаниям из области личной истории, которая чаще всего совершенно не совпадает с историей страны, да и всего мира тоже.

В свое время – от двадцати с лишним до тридцати лет тому назад – вся наша компания прекрасно знала, что я к Ольге, как тогда говорили, весьма неровно дышал, и ни от кого не скрывал этого просто потому, что не в силах был бы утаить, даже будь у меня такое желание или надобность. Их не было – в тогдашнем счастливом возрасте ни у кого из нас не возникла еще необходимость что-то скрывать, умалчивать, вести свою игру. Я был влюблен и был настойчив – чтобы не сказать упрям, – и в конце концов получилось вроде бы по-моему, но только вроде бы. Потому что когда нас уже собирались поздравлять, Ольга и в самом деле вышла замуж, но только не за меня. Теперь-то я уверен, что поступила она совершенно правильно, уже тогда поняв меня гораздо глубже, чем был в состоянии я сам; она вышла за моего постоянного соперника Костю Мухина, и это было еще одной причиной моего отъезда на Запад, хотя, разумеется, не главной и не единственной, а именно еще одной. Через год (информация к эмигрантам поступает исчерпывающая и без задержек, так что я узнавал обо всех событиях почти одновременно с их совершением) они разошлись, но за это время Ольга успела родить дочку. Общественное мнение полагало, что отцом ребенка был законный Толик. Однако у меня имелись кое-какие основания полагать, что девочка была плотью от плоти моей. После их развода я ожидал хоть какого-то сигнала с ее стороны; она же, как я понял слишком поздно, ждала того же от меня: гордости у каждого из нас было куда больше, чем здравого смысла. Когда я наконец спохватился, поезд успел уйти далеко: я понял, что у меня, собственно, осталась только память, а других чувств больше не было. Наверное, и там происходило то же. Поэтому единственным, что я тогда сделал, было – сообщить Ольге о моем желании участвовать в судьбе ребенка. Я дважды передавал это через людей и не получал ответа. На третий раз узнал ее телефон (Ольга почему-то часто меняла жилье, и все по нисходящей, и из гордой родительской квартиры на Кутузовском в конечном итоге финишировала, по слухам, где-то совсем уже на окраине; я слишком поздно сообразил, что у нее просто не хватало денег на жизнь – прошли времена, когда жилье в России ничего не стоило даже по сравнению с тогдашними заработками. Окраина, однако, оказалась с телефоном), перед самым выездом в Москву, успев уже договориться со здешним людом, я собрался с духом и позвонил сам. Весьма холодным тоном мне было сказано, что к Наталье (так звали девочку) я никакого отношения не имею, так что просят не беспокоиться. Я не поверил, но доказать ничего не мог, к тому же у меня закрутились разные дела и совершенно не осталось свободного времени, чтобы заниматься уточнением своей биографии. Таким вот образом все и закончилось – как будто. А встреча на вокзале должна была состояться вроде бы уже не по моей инициативе. Я знал, что если ей предложат оказать услугу известной службе, в которой весь свой век пахал ее отец, то она вряд ли откажется: старик на нее крепенько нажал бы, он был патриотом своего дела. Оказалось, что он нажать уже не мог, но она согласилась: возможно, из уважения к его памяти. Но не пришла.

Однако сейчас, оказавшись здесь и зная ее координаты, я все же всерьез вознамерился – это было у меня накрепко ввязано в планы – поговорить с Ольгой начистоту и докопаться до истины, как бы упрямица ни выкручивалась. Никак не могу отнести себя к чадолюбивым родителям – скорее наоборот, – и если бы ребенок был парнем, я и не стал бы особенно волноваться: мужик должен пробиваться в жизни сам, я всегда так считал и сейчас тоже; он не имеет права быть у кого-то в долгу. Но с женщинами дело другое, не люблю деловых и энергичных дам – они, по моему убеждению, предают идею женственности, что может привести к вымиранию человека как биологического вида, разве что прибегнут к искусственному осеменению. Мир женщины, особенно молодой, наполнен опасностями куда больше, чем мир мужчины – ее сверстника, и потому женщина нуждается в помощи, и нечего тут коловращать задницей, изображая независимость. Именно это я и намеревался сказать Ольге и употребить для Натальиного блага некоторую сумму из тех денег, с которыми мне предстояло здесь и сейчас свести тесное знакомство.

Такие вот были у меня планы. Однако не зря сказано в суре шестьдесят седьмой, «Власть»: «Знание у Аллаха». И поговорить с Ольгой мне пока что не удалось.

Но это вовсе не означало, что даже в случае если Ольга по какой-то своей прихоти заблокируется наглухо, мне нельзя будет встретиться с Натальей и предложить ей напрямую то, что собирался передать через посредника. Быть может, так даже лучше. Найти ее вряд ли потребует большого труда: все-таки определенный порядок существует и в Москве, хотя в основе великого города изначально лежит хаос.

Так или иначе – еще не пришла пора вешать ружье на стену. Еще не заржавело столь мощное оружие современности, как телефон.

На этот раз мне ответили, притом так быстро, что можно было подумать – моего звонка ждали. Ждала Ольга, поскольку именно ее голос (со скидкой на качество телефонной линии и аппарата) прозвучал в трубке.

Услышав ее вечное протяжное, с придыханием «Алло-у?», я ощутил, как заколотилось сердце, но у меня было заранее решено, что разговаривать буду предельно спокойно и доброжелательно. Насколько это вообще для меня возможно. Поздоровался крайне вежливо, хотя не скажу, что очень нежно. И тут же слегка упрекнул:

– Ты что, больше не ходишь на свидания? Я ждал, ждал…

Кажется, она ожидала каких-то других слов. Во всяком случае, немножко запнулась, прежде чем ответить:

– Разве тебя не предупредили?

– Вот новости. Кто и о чем должен был предупредить?

– Ну… те, кто просил меня прийти на вокзал.

– М-м… А что?

– Да собственно, ничего. Просто они позвонили и сказали, что надобность в моем участии отпала.

Я получил новый повод для размышлений. Но сейчас было не до них.

– Понятно, – сказал я, чтобы не прерывать разговора. – Тебе позвонили, и потому ты не пришла.

Ольга как-то нерешительно кашлянула.

– Нет. Я все-таки пришла. И хотела даже подойти к тебе.

Я рассердился.

– Какого же черта… Прости. Почему же ты не подошла?

– Потому что… Там был человек, которого мне очень не хотелось видеть – и еще меньше хотелось, чтобы он увидел меня. Вот я и прошла мимо.

– Что за… Прошла – и я тебя не заметил?

После паузы последовало:

– Я не старалась, чтобы ты меня заметил – по той же причине.

Я решил, что об этом достаточно.

– Ну, хорошо. Липсис передал мне, что ты не хочешь меня видеть. Почему?

– Неправда. Я этого не говорила. Сказала только, что не хочу, чтобы он разговаривал с тобой обо мне. Может быть, он не совсем правильно понял.

– А почему это о тебе и поговорить нельзя? Неужели же мы…

– Не желаю, – ответила она резко. – Но встретиться с тобой я хочу. Не потому, что меня просили, и не потому, что… Но мне нужно с тобой поговорить. По делу.

– Я слушаю.

– Не телефонное. Но в общем… Понимаешь, от папы осталось… Ты знаешь, что папа умер?

– Узнал только сегодня. Прими мои соболезнования. Я очень уважал его.

– Так вот, от него осталась масса бумаг. Возможно, они представляют интерес. Мне одной трудно разобраться. И вот я хотела бы, чтобы ты помог – если найдешь время, конечно.

– Да уж постараюсь. Скажи, а этими бумагами никто не интересовался?

– Ну, как же. Очень интересовались. Хотели забрать.

– И?

– Не нашли. Видишь ли, они…

– Только не говори сейчас – где. Давай встретимся на нейтральной почве, и ты скажешь мне, как я могу на них выйти.

– Без меня не найдешь. Назначай свидание. На сей раз обещаю прийти.

– Очень хорошо. Ты помнишь, где я тебе когда-то подарил паркеровскую ручку? Тонкую, черную…

Ольга ответила не сразу:

– Еще как. – Она тихо засмеялась. – Это было очень трогательно. Мне дарили вещи куда дороже, но все то было специально куплено для подарка, а ты просто вынул из кармана свою – помню, как ты ее любил.

Ну, вот. Сейчас мы оба растечемся соплями.

– Значит, помнишь. Так вот. – Я прикинул. – Сегодня я при всем желании не смогу. Завтра. То самое место.

– Ты хочешь, чтобы я пришла в…

– Стоп! Никаких названий. Именно там. Время, – я чуть подумал, – от двенадцати дня до половины первого. Устраивает?

– Вообще-то мне надо бы возразить – хотя бы из принципа. Но я согласна.

– И ради Бога: с собой – ничего. Ни листочка. Приходи налегке.

– Тоже согласна. Видишь, какой я стала сговорчивой?

– Это меня только радует. Но все же, почему мы не могли помыть тебе косточки?

– Почему я запретила Игорю? То есть Изе: вечно я забываю. Да потому что… Хотя нет. Скажу завтра. А может быть, и говорить не понадобится.

Я с радостью пообщался бы с ней еще. Но случайно, или скорее инстинктивно глянув на «Картье», понял, что если не хочу опоздать на прием, то разговор надо заканчивать.

– Прости, мое время вышло. А поговорить надо еще об очень многом. Но придется и это тоже отложить на завтра. Еще раз – прости.

– Ладно уж, прощаю.

– Не опаздывай завтра.

– Ничего, подождешь. Тебе всегда было полезно ждать.

– Будь по-твоему. Подожду.

Но это был еще не последний звонок. Предстояло, не откладывая, сделать еще один – на сей раз исключительно по деловым соображениям. Мне очень не нравился такой способ связи, но на иное не оставалось времени. Я набрал номер. Мне ответили после четвертого гудка:

– Реан.

– Назовитесь полностью, – потребовал я. – Плохо вас слышу.

– Реанимационный Центр «Здоровье». Реф-ферент главного врача.

Слово так и произнесли: то ли с запинкой, то ли с удвоенным Ф.

– Это доктор Ффауст.

Я тоже выговорил, сильно нажимая на тот же звук.

– Узнали вас по голосу, – ответили мне.

– Хотел бы знать: есть ли для меня новости?

– Важные.

Черт! Важных новостей я, откровенно говоря, не ожидал.

– Можете изложить суть?

– Только вкратце. В программу вашего визита внесены существенные изменения. Помимо прежних договоренностей, необходимы серьезные консультации в области рентгеноскопии и торакальной хирургии.

– Так… Кому требуется помощь?

– Номеру первому.

Ничего себе уха! Да, новости – не сахар.

– Можно ознакомиться с историей болезни?

– Очень коротко. Диагноз вам должен быть понятен. Очаги воспаления пока не локализованы. Нужно серьезное обследование.

– Множественные очаги?

– Предположительно – не более трех. Традиционно.

– Понял вас. Как себя чувствует заболевший?

– Температура удовлетворительная, но на улицу в ближайшие дни не выйдет. Нужно разрешение врача.

– Я бы с удовольствием осмотрел его, но сегодня у меня очень много визитов. Боюсь, что завтра тоже не смогу: раз нужен рентген, буду готовить условия.

– Мы передадим. Может быть, направить к вам фельдшера?

– Благодарю, пока не нужно, надеюсь справиться сам. Но желательно было бы получить новый фонендоскоп: у моего помялась мембрана.

– Пришлем незамедлительно. Шприцы не нужны?

– Сегодня обойдусь.

– В случае надобности – сообщите.

– Просьба. Мне нужна полная история болезни наблюдаемого Седова, он же Липсис.

– Нет проблем. Готовы записывать?

– Конечно. После этого не кладите трубку.

Мне тут же продиктовали шифр, так что я смог, произведя с ним все необходимые преобразования по известной мне формуле, сразу же, с компьютера, давно уже ставшего непременной принадлежностью каждого гостиничного номера (начиная с трех звездочек), получить необходимую информацию. Даже при поверхностном проникновении в нее можно удивиться, почему Липсис не был приглашен на прием заблаговременно – учитывая несколько специфический характер этого протокольного мероприятия. Я тут же поспешил исправить ошибку, продолжив разговор с референтом.

– Этого больного вечером же направьте на прием к профессору Алиеву.

– Профессор примет?

– Если регистратура оформит.

– Выполним. Вы там будете?

– Непременно.

– Там получите выписку из истории болезни Первого. Для консультации.

– Хорошо. У меня все.

– Рады были слышать вас.

В этом я не усомнился бы даже без его заверения.

Хотя вообще медики не очень любят журналистов.

Так, подумал я, закончив разговор. Три очага того, что в Реане называется воспалением. Первый – понятно: команда ныне действующего Президента. От этих сверхъестественной активности ждать не приходится: ему же все равно не светит, и если не он сам, то люди его понимают: для него куда выигрышнее было бы оставить свой трон государю всея Руси, чем судорожно цепляться за остатки власти, совершенно зря напрягая службы. Совсем другими цветами заиграло бы его имя в Истории, а за этой дамой все ухаживают, хотя каждому известны ее лживость и предательский нрав. Нет, это – слабый источник. С другой стороны, с официальными службами могли уже подружиться люди Претендента Алексея, обещая в случае его победы все сохранить, а кое-что и улучшить. Так что этот источник в качестве противника сбрасывать со счетов нельзя.

Второй возможный источник, – думал я дальше, – это друзья. Не те, разумеется, с кем наш Претендент бегал в один садик, сидел за соседней партой или, скажем, тянул армейскую лямку. Такие дружки никогда не остаются на дистанции прямого выстрела, они пишут письма, изредка звонят по телефону, приглашают в гости – заранее зная, что встреча не состоится. Речь идет о тех, кто сейчас стоит рядом, подпирает Претендента в его продвижении вперед и выше. Опыт подсказывает, что у кого-то из таких друзей прежде всего заводится в головенке мысль: «Он, а почему не я?» И именно этих людей прежде всего стараются расшатать, вырвать, как ненадежный зуб из челюсти – чтобы потом, соответственно его обработав, имплантировать на место, так что с виду он покажется совсем здоровым, но когда придет пора укусить – тут и выяснится, что кусает он под другим углом.

Кто эти люди? Вероятно, их нужно искать прежде всего среди тех, кто официально и публично поддерживает Претендента, то есть в руководстве партии азороссов, чей Программный съезд начнется не сегодня-завтра, чтобы торжественно объявить Претендентом этого самого человека. Завербовать стараются именно таких, чтобы что-то не было сделано (или, наоборот, было совершено) в самое последнее мгновение, когда ничего уже нельзя переиграть и исправить. Значит, поиски второго очага – среди азороссовской верхушки.

Что касается третьего, то его, как всегда, следует искать по ту сторону рубежа, то есть опять же – среди сторонников Претендента-один, то есть Великого князя Алексея. Сам он лишь готовится к очередному приезду в Россию, последний раз посещал родину предков и предпринял путешествие по стране три месяца тому назад, а впервые – два с лишним года тому; по той причине и Салах-ад-Дину Китоби пришлось поездить по прохладной, с его точки зрения, стране.

М-да, вон какой букет проблем сразу возникает: кто, где, когда. И каким способом. Не вызывает сомнений только желаемый результат: совершенно устранить претендента с зеленой повязкой на лбу, потому что это сразу же приведет к разочарованию владык Исламского мира в большой игре – и ко всему, с этим связанному. Жаль только, что все дураки, стремящиеся подставить ножку Претенденту, надеются на чудо: Ислама не будет, а деньги его останутся, равно как и все проистекающие из их наличия блага. Не останутся, в том-то и дело.

Ибо сказано в суре «Пчелы», айяте пятьдесят пятом: «И какая есть у вас милость, то – от Аллаха. Потом, когда вас коснется нужда, вы к Нему вопите».

Но потом окажется скорее всего поздно.

А я-то думал, что буду тихо сидеть, читать, писать то-се, редактировать… Встречаться с умными людьми и вести неторопливые беседы с ними в ожидании больших событий.

Но – «И на Аллаха пусть полагаются полагающиеся!».

Глава вторая

1

На этом все мои резервы времени иссякли. Не оставалось ничего иного, как переодеться в неглаженое; впрочем, смокинг, даже извлеченный из чемодана, выглядел совсем не плохо, и это меня несколько успокоило.

Переодеваясь, я размышлял на тему: кто смог уже – за считанные часы пребывания в Москве – поставить на мне свою отметину? Человек на вокзале; Липсис-Седов; таксист; гостиничный люд; а сколько таких, кого я не успел заметить? Хотя это и маловероятно, однако все же… Значит ли это, что сезон охоты на меня уже открыт? Вроде бы никаких поводов для этого не было. Но чего не случается в этом мире, да еще в его минуты роковые?

Однако дела надо делать; переживания и гипотезы пусть остаются на ужин. Целую кучу не ожидавшихся мною дел придется перелопатить.

Я не успел еще арендовать машину, и, чтобы прибыть в посольство вовремя, то есть до появления главных лиц, пришлось, как говорят киношники, гнаться за уходящей натурой. Натурой в данном случае послужило такси. Однако гнаться – еще не значит догнать; к счастью, Неопалимовские переулки, куда мне и следовало попасть, находились неподалеку, в четверти часа хорошего хода. Так что, не совсем отвыкнув от Москвы, я предпочел этот примитивный и надежный, как все примитивное, вариант.

Я небольшой любитель бывать на официальных торжествах, может быть, потому, что сам я – персона сугубо неофициальная; однако нередко это бывает связано с работой – и тогда выбирать не приходится. Конечно, посол, я думаю, не принял бы близко к сердцу, если бы я не появился; он вообще вряд ли имел представление о моем существовании. На подобных приемах всегда бывает полно всякого народу – в основном это гости атташе по культурным связям, хотя и не только его, – о котором посол никогда не слыхивал и не услышит впоследствии; вот и я относился к этому «всякому народу» – или, точнее выражаясь, сброду; меня можно называть и так, это меня только радует, а почему – о том пунктов на сей раз не последует. Однако, помимо посла, там были и другие люди, которым встреча со мной казалась достаточно важной.

Кувейтское посольство помещалось там же, где и в мои годы, – в Третьем Неопалимовском переулке, неожиданно тихом, несмотря на близость вечно гудящего своими нынешними тремя ярусами Кольца; правда, за минувшие годы учреждение расширилось, хотя по сравнению с другими исламскими представительствами – весьма умеренно. Однако сейчас у меня не было времени разглядывать что к чему; передо мной почтительно отворили дверь, и я, стремительно вырастая в собственных глазах, проследовал внутрь. Экс-каперанг Седов-Липсис вдруг возник рядом, материализовался из ничего; я кивнул, и он пристроился мне в кильватер. Мне пришлось сказать пару слов, чтобы претензии к нему исчезли; медики из Реанимации своевременно подсуетились. Едва успев войти, Липсис растворился в воздухе – или в иной среде, может быть; во всяком случае, исчез из виду. Но дальнейшее относилось уже к его собственным проблемам, а у меня хватало и своих.

2

Здесь все было, как и полагается на приемах: играл оркестр, разносили дринки, среди которых не было, правда, виноградных напитков, не одобрявшихся Пророком; хозяева дома любезно встречали прибывающих, гости болтали, разбившись на группы, дамы делали мгновенные и безмолвные оценки друг друга – ну и так далее.

Поздоровавшись и произнеся все необходимые слова, я стал протискиваться поближе к лестнице, что вела в бельэтаж, и попутно ловил обрывки разговоров то в одной, то в другой кучке собравшихся. Кто-то слегка толкнул меня. Я оглянулся, нахмурившись, то был официант, явно не из посольского персонала: гладкое, белое, словно напудренное лицо без признаков игры ума. Прием, как я понимал, обслуживал какой-то из московских ресторанов высшего класса. Парень смущенно извинился; я кивнул и продолжил путь, размышляя о том, что неожиданно много самого разного народу собралось на незначительной, казалось бы, дипломатической тусовке.

– …Но, mein Herr, не забудьте: мировой антиамериканизм сформировался еще в последней четверти прошлого века, а в начале нашего уже невозможно стало делать вид, что его не существует. И, конечно же, Штаты чувствовали, что их влияние слабеет, а основного оппонента – исламского мира – усиливается. И вот тут-то Россия внезапно становится ключевой фигурой в этой игре. Что же удивительного в том, что сверхдержава уделяет такое внимание свершающимся в России политическим событиям, а еще большее – тем, что только еще готовятся.

– Однако вы, consigliori,[2]2
  советник (ит.).


[Закрыть] должны понимать, что ислам сам по себе не может всерьез противостоять Америке. Во всяком случае, до сих пор во всех случаях, когда дело доходило до вооруженного столкновения, победа оказывалась на стороне Штатов, преимущество их было и остается максимальным, не так ли?

– С этим никто не станет спорить. И силы ислама являются первыми, кто это прекрасно понимает. Потому они и ищут союза с Россией: вместе они уже в скором времени, исторически скором, образуют превосходящую силу. Со своей стороны, нетрудно увидеть, что в таком развитии событий заинтересована и сама Россия. И поэтому-то ключевым вопросом и является: кто возглавит это государство, сохранится ли в нем существующая система или изменится, и если произойдут изменения – кто именно окажется на самом верху: тот, кого поддерживает Запад, или его конкурент.

– Если это так, то вряд ли заинтересованные стороны ограничиваются лишь ролью наблюдателей, вы согласны?

– О, вне всякого сомнения, здесь сейчас работают очень активно, хотя и стараются, чтобы внешне это никак не проявлялось.

– Думаю, восточному кандидату все же не устоять. Западные разведки…

– Не скажите, не скажите. Восточная хитрость временами бывает…

Я миновал этих мыслителей; похоже, сегодня сюда набралось политологов больше, чем кого угодно другого. В другое время я не упустил бы возможности посостязаться с ними в искусстве словоблудия; но сейчас у меня были дела и поважнее. Терминология меня не смущала: я прекрасно знал, что деценний – decennium по-латыни – означает на русском просто десятилетие, но ни в коем случае не производится от слова decens – пристойный, что, как совершенно ясно, к России никакого отношения не имеет. Термин этот вошел в обращение, кстати сказать, с легкой руки господина Вебера, журналиста, в настоящий момент здесь присутствующего и пытающегося с немалыми усилиями добраться до нужной точки посольского пространства.

Я перестал прислушиваться. Официант – видимо, у него здесь был четко обозначенный маршрут – вновь проскользнул мимо, и я невольно удивился тому, как легко он двигался в толпе: словно находился в совершенной пустоте. Однако на сей раз я успел поднять руку, вооружился бокалом и остановился наконец на относительно свободном местечке. Я не искал никаких встреч: знал, что тот, кому я нужен, сам найдет меня.

Так и получилось. Оказалось, что на сей раз мое общество потребовалось человеку из посольства Ирана; это меня не очень удивило, поскольку знакомы мы были с достаточно давних пор. Он подошел, приятно улыбаясь, изображая, как это принято в его краях, бескрайнюю радость.

– Джаноби Вит Али, ассалому алейкум! Хуш омадед!

(Хорошо, что хоть он не назвал меня Салах-ад-Дином!)

– Ва алейкум салом, дусти азиз!

– Саломатиатон чи тавр?

(Ну конечно: вежливость требует прежде всего поинтересоваться моим здоровьем.)

– Хамааш нагз, ташшакур. Азони худатон чи? Ахволи хонуматон хубаст?

Он, улыбаясь, обрадовал меня вестью, что и у него, и у жены его со здоровьем все в полном порядке:

– Ташшакур, хама кор хуб.

Ему, персу, конечно, удобнее было говорить на почти родном таджикском, чем мне. Но я старался не ударить лицом в грязь. С таджиками у меня были давние дела: ислам из их краев уже много лет шел к нам плотной струей, не менее мощной, чем с Кавказа, Волги, Приуралья и Саудовских банков.

– Дер боз камнамоед! – слегка упрекнул он. – Корхо чи тавр, чи гапи нав?

– Ташшакур, – поблагодарил я. – Хаво хунук шуд. Ман ба хунуки токат надорам.

Он усмехнулся. Ссылка на холодный климат России, якобы не позволяющий мне бывать тут почаще, звучала из уст урожденного москвича действительно несколько юмористически. Однако перс тут же сделался серьезным, как бы давая понять, что протокольная часть нашей встречи завершена. Он слегка поднял брови:

– Ман ба хидмат тайерам. Шумо чи мехохед?

Это, конечно, не следовало понимать так, словно он готов оказать мне любую услугу. Но любая мне и не была нужна.

– Як хохиш дорам аз шумо, – тоном голоса я дал ему понять, что просьба будет серьезной. – Ое шайх Мансурро дидан мумкин аст?

Похоже было, что этого он и ожидал. И не стал заявлять, что свидеться с шейхом ну никак невозможно. Он ответил просто:

– Лутфан андаке сабр бикунед.

Я знал, что в таких ситуациях, учитывая восточные нравы, ждать порой приходится очень долго. Однако поверил, что перс устроит все наилучшим образом: он понимал, что с пустяками я не пришел бы. Еще веселее мне стало, когда перс добавил:

– Шайхи моро кофтааст.

Ага, значит, и у шейха были вопросы ко мне. Тем лучше…

Мой собеседник тем временем внимательно огляделся.

– Шуморо як дакыка мумкин? – Он кивнул в сторону никем сейчас не занятой ниши.

– Бо камоли майл! – согласился я.

Мы отошли. Он протянул мне что-то, объемом с коробку конфет, в яркой подарочной упаковке.

– Ин чист? – поинтересовался я, хотя заранее знал, что содержит в себе пакетик. Мы – я имею в виду и Реан – нередко передавали информацию при помощи совершенно посторонних, казалось бы, людей. Но, соблюдая вежливость, все же спросил и даже поднял брови в знак приятного удивления.

Он едва заметно усмехнулся – вопреки восточной манере не выражать лицом ничего.

– Чоколат. Занатон.

Я не стал говорить ему, что не женат, и опустил подарок в карман. Он указал на человека, одиноко стоявшего на противоположном конце холла.

– Ое гапи маро мефахмед?

Я покачал головой:

– Ман уро намешиносам.

– Иштоб накунед, – настаивал он. – Ое дар ед надоред?

Я всмотрелся повнимательнее, как бы вспоминая. И кивнул:

– Бале. Ман сахз кардаам.

На самом же деле я узнал его сразу. Он остался таким же; с первого взгляда его легко можно было принять за посольского служащего среднего ранга, из тех, что любят называть себя дипломатами, однако никаких вопросов не решают и доступа к серьезной информации не имеют; одним словом, мелкая сошка – одетый с некоторым даже щегольством, гладколицый, причесанный на пробор и благоухающий лосьонами и дезодорантами, в стодолларовых очках и галстуке ручной работы, удачно подобранном в тон, стремящийся произвести впечатление значительного лица и потому всегда тяжеловесно-серьезный. Таким он был четыре года тому назад, таким же остался и сегодня, похоже, ничуть не продвинувшись по службе. К этой характеристике можно добавить лишь одно: на деле он был совершенно не тем, кем выглядел, но об этом знали немногие.

Предполагалось, разумеется, что мне это неизвестно; да и в самом деле, – какое могло быть дело до таких вроде бы закрыто-элитных людей, как шейх Абу Мансур, иностранному разъездному корреспонденту господину фон Веберу, пишущему только о российских проблемах? Именно в названном качестве я с этим парнем встречался в последний раз – в Каире, кажется? (Ничего удивительного: Средиземноморье всегда относилось к числу российских проблем.) Однако прежде той была еще одна встреча, уже давно, и в те дни я не был еще ни журналистом, ни Вебером. Что делать, все меняется в этом неустойчивом мире!

Таким образом, на сию минуту у меня было некоторое преимущество в информации; однако я прекрасно понимал, что уже через несколько мгновений оно испарится: встретившись со мной лицом к лицу, он скорее всего меня опознает – если сработает профессиональная память, – и все необходимые умозаключения сделает с быстротой хорошего компьютера. У него наверняка уже возникли сомнения по поводу самого моего появления здесь; но подозрения эти могли привести к нескольким выводам, и только поговорив с ним, можно было бы понять, на каком же из них он остановился. Кроме того, для меня представляло немалый интерес выяснить, зачем сам-то он явился сюда. Уж не ради меня, во всяком случае. Таким образом наши позиции уравняются. Ну, что же, понимание ситуации заставит его разговаривать со мной серьезно, а не блефовать с парой двоек на руках.

Однако самому мне казалось, что я еще не вполне перестроился для такого разговора. Нужно было сменить образ. А еще прежде – решить, хочу ли я вообще с ним разговаривать. И я несколькими движениями вывел себя из поля его зрения. Пока что посижу в этом вот закоулочке…

Закоулок оказался не только уютным, но и продуктивным – в смысле получения некоторой информации. Потому что по ту сторону здоровенной кадки с пальмой, чьи вееры свешивались низко и могли бы укрыть меня (вздумай я спрятаться), разговаривали два дипломата: первый секретарь одного посольства, обладающего, пожалуй, самым большим зданием в Москве из всех иностранных представительств, лично с ним я знаком не был (во всяком случае, для всех остальных); вторым же оказался известный мне мужичок, не так давно служивший в российском посольстве в Каире, а сейчас занимавший среднего уровня должность в Ближневосточном отделе МИДа. Я сделал вид, что вовсе не намерен слушать их болтовню. Они же, похоже, не обратили на меня никакого внимания.

– …Не можете ли сказать мне по старой дружбе, что, в конце концов, у вас сейчас происходит? Вы что, всерьез намерены принять ислам? Окончательно порвать с Европой?

Эта реплика принадлежала, разумеется, иностранцу.

– Происходит? У нас – период утверждения. Ислам – составная его часть. Элемент утверждения.

– Не хотите ли выразиться более, так сказать, доступно?

– С удовольствием: все это – открытая информация. В России был период сохранения…

– Простите?

– Ах да. Это на нашем внутреннем жаргоне. В конце прошлого века Россия пережила период распада. Вы готовились к работе в Москве и должны знать, что кроме отделившихся были еще и другие, желавшие выйти и более не возвращаться, хотя каждому серьезному человеку было ясно, что «Не возвращаться» – вряд ли получится…

– Хотел бы возразить. Почему же – если прошлое столетие было веком распада империй?

– Западных, дорогой советник. Периодизируя мировую историю и выявляя тенденции ее развития, все вы упускаете из виду одно: Россия – к счастью или на беду, сделана из вещества с обратным знаком – из антивещества, если угодно. То есть там, где нормальное тело падает – она взлетает, и не может иначе, такова ее физика. Угодно пример? Сколько хотите, пусть хотя бы Вторая мировая война… Там, где нормальное отталкивает, – она притягивает, и наоборот. Такова ее мировая линия. Ее, так сказать, генеральный курс. Итак, наступил период сохранения. Он занял практически все время до начала ХХI-го. Я считаю, что он ограничивался десятью годами: до 2012-го. Затем наступил период собирания. Избежать его можно было лишь ввязав Россию в Европу настолько, чтобы всякая попытка выйти за рамки приличий оказалась для нее невыносимо болезненной – политически и, главное, экономически.