Текст книги "Река времени"

To be a good american!

В Аспене иной раз мы собирались вечерами. То это были институтские барбекю, куда ученые приходили с женами и детьми и делились тут же приготовленными шашлыками, сосисками и прочим, то Толя Ларкин приглашал на сваренные им щи, которые ему приходилось варить чуть ли не с утра до вечера, так как Аспен находится на высоте более двух километров и вода там кипит при сильно пониженной температуре. Но вот как-то раз званый вечер организовал Боб Шриффер – теоретик, объяснивший явление сверхпроводимости, и нобелевский лауреат. Не идти же просто так. И я предложил нашим, что я испеку блины и мы их подадим с икрой и водкой. Пройдя школу бабушки, русские дрожжевые блины я умел готовить. Но вот незадача, в Москве продавался только один сорт муки, да и то не всегда, а здесь их было сортов двадцать, да еще несколько разных сортов дрожжей. Пошел консультироваться к американским дамам. С выбором они мне помогли, а вот послушав их рецепты, я понял, что дело идет к приготовлению пресных и сладких панкейков, а вовсе не русских блинов. Накануне я попробовал по-своему, и получилось – Толя Ларкин одобрил. Надо было теперь раздобыть чугунные сковородки – Америка уже жила в другом веке, и все готовили на тефлоновых. Готовить-то надо было человек на 25, то есть печь сразу на четырех сковородках. Обойдя поселок, чугунные сковородки удалось найти.

Вечер удался, блины имели успех. Какой-то подвыпивший миллионер, приятель хозяина дома, все подходил ко мне, приговаривая:

– Поедем со мной в Филадельфию. Откроем там ресторан «Русские блины»… – Он произносил «блины» с ударением на первом слоге.

Наутро я зашел к Бобу, надо было забрать сковородки и отдать их хозяевам. Смотрю, он стоит у раковины и моет посуду. Говорю:

– Боб, давай я тебе помогу.

– Э, нет, – говорит он, – вчера ты работал, сегодня моя очередь.

Через несколько лет Шриффер приехал в Москву. Лет десять тому назад была переведена и издана его книга «Теория сверхпроводимости». Россия тогда еще не подписала международное соглашение об авторских правах.

Но тем не менее он получил гонорар, и надо было его потратить. Мы сходили в пару магазинов, он купил себе шапку-ушанку, потом в Третьяковку, а вечером пошли поужинать в ресторан в гостинице «Академическая». Сидим, ждем, когда подадут, и тут за соседним столом разгорается скандал. Там сидит какой-то иностранец и возмущенно кричит, что официант недодал ему сдачу. Метрдотель подводит их к нашему столу и просит, чтобы кто-нибудь из говорящих по-английски разрулил эту ситуацию. Я понимаю, что словами тут уже не поможешь, и лезу в карман за деньгами. Но Боб опережает меня. Он выхватывает из кармана металлический рубль с изображением Ленина (!), шлепает им по столу и толчком направляет его по скатерти к иностранцу со словами: «To be a good American!» Американец берет рубль и уходит…

Père lachaise

В 1978 году нас с Гришей пригласили во Францию. Жили мы в Бюр-сюр-Иветт неподалеку от Парижа. Там находился институт, где мы работали. В Париж наезжали по выходным. Смотрели поначалу весь стандартный набор достопримечательностей: Лувр, Монмартр, Эйфелева башня… Перечислять можно долго. Дошла очередь до кладбища Пер-Лашез, где похоронены Бальзак, Шопен, Эдит Пиаф, Марсель Пруст… расстреляны парижские коммунары. Пришли, ходим, смотрим и так увлеклись и не заметили, что уже пять вечера и кладбище закрылось. Подходим к воротам, ворота высокие, стена огромная, гладкая, не перелезть, и кругом никого. Что делать? Влипли. Придется ночевать среди покойников. Начинает смеркаться. Идем вдоль стены, натыкаемся на хозяйственный двор, заходим. Видим, что внутри двора есть подход к стене, где она совсем невысокая, так что можно посмотреть через нее наружу. Опять незадача, с той стороны высота метров пять-шесть. Залезть на стену легко, но прыгать вниз боязно. Стена выходит в переулок, и вдруг на балкон дома на той стороне переулка выходит старушка, замечает нас и радостно кричит:

– Месье, месье! Идите сюда!

Смотрим. Прямо напротив балкона почти вплотную к стене стоит высокий чугунный столб, и можно не прыгать вниз, а просто крепко обнять столб и соскользнуть вниз. Поверхность столба блестит, отполированная телами многочисленных месье, запертых на Пер-Лашез. После некоторых усилий мы выходим из заточения и обретаем свободу. Старушка улыбается и приветливо машет нам рукой, она посмотрела свой ежевечерний спектакль.

Это приключение нас вдохновило, и мы решили пойти в Опера. Приходим, покупаем самые дешевые билеты в пятый ярус. Думаем, что внутри пересядем на места получше. Не тут-то было. Вход в партер, где сидят месье в смокингах и декольтированные дамы, охраняют специальные капельдинеры. Но наверху тоже неплохо. Совсем рядом плафон – потолок, расписанный Марком Шагалом. Удивительно, его библейские сюжеты на фоне витебских пейзажей совсем не дерутся с барочным оформлением зала. Но заряд бодрости, полученный на кладбище, еще в нас, и, уцепившись за свисающие вниз бархатные портьеры, мы спускаемся с пятого яруса на четвертый…

Дальше ткань кончается, приходится смотреть спектакль отсюда.

Месье говорит…

Под новый 1979 год Гриша стал собираться домой – его наш директор Халат отпустил лишь на месяц. А я в то время работал в другом институте, и мне дали двухмесячную командировку. Незадолго до отъезда Гриша вернулся из Гренобля, где его принимал Филипп Нозьер и подарил ему на прощанье несколько кусков французского сыра – продукта невиданного в России по тем временам. Я тоже хотел отправить с Гришей в Москву немного сыра для моих родных. Прихожу в специальный сырный магазин, и вместо того чтобы просто ткнуть пальцем и сказать: этот, этот и этот, я, с месяц до этого учивший французский язык, выдавливаю из себя фразу:

– Не могли бы вы выбрать для меня несколько разных сортов сыра по вашему вкусу?

Немая сцена… После некоторой паузы продавец задает вопрос:

– Месье говорит еще на каком-нибудь языке, кроме французского?

Меня бросило в краску. Робко отвечаю:

– На английском.

– Если месье немного подождет, я позову сына, он там играет во дворе, он говорит по-английски…

С приходом мальчика все встает на свои места.

А сыр через день мог бы сослужить свою службу. Таможенник, расстегнув Гришин портфель, где лежал козий сыр с острым запахом, просто отшатнулся, буркнув:

– Закрывайте немедленно!

Знать бы, что так получится! Ведь мы накупили в эмигрантском книжном магазине разные книжки, запрещенные в те времена в СССР. Положить бы книжки на дно портфеля, сверху свои вещи и все это накрыть вонючим козьим сыром… Задним умом все умные, а Солженицын таки был отобран.

Я же месяцем позже вез Библию и факсимильное издание книги кулинарных рецептов Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве». И то, и другое у нас на родине достать было невозможно.

Американские джинсы

Так случилось, свое 36-летие я встречал в Армении на озере Севан. Надо было как-то отметить это событие, и я и мои друзья пошли в местный поселок купить вина.

Денег, как всегда, было мало, но местное вино очень дешевое, и я надеялся, что на несколько бутылок у меня хватит. Приходим к магазину, на нем вывеска «Учет».

Ну не возвращаться же несолоно хлебавши. Заходим со двора, входим в магазин. Действительно учет. Все товары разложены на полу, продавец сидит и что-то пишет в толстой тетради. Я ему говорю:

– Продай вина.

А он мне:

– Нэ выдишь – учет.

Пытаюсь его уговорить. Он ни в какую.

Но вдруг он взглянул на меня, что-то мелькнуло в его глазах, и говорит:

– Продай джинсы.

На мне старые потертые джинсы, но это настоящие американские джинсы, я их четыре года назад привез из Америки. Отвечаю:

– Если я их тебе продам, то что же, я назад в трусах пойду?

Продавец показывает рукой на Борьку Ивлева, одетого в фирменные шорты:

– А он в чем ыдет?! А нэ хочешь продавать, давай меняться: ты мне джинсы, а я тэбэ ящик белого вина…

Тут уж я не мог устоять, снял штаны, получил вино, и мы тронулись отмечать мой день рождения. Выходим из задней двери во двор и слышим вслед:

– Новый будэт, прыходы!

Переезд

В молодости при всяких переездах мы никогда не нанимали грузчиков. Было принято помогать друг другу – так дешевле, да и веселее, особенно после. Иногда просто невозможно было пройти мимо и не предложить свою помощь даже совершенно незнакомым людям. Помнится, в Копенгагене мы с Серегой Гордюниным и Димой Хмельницким шли в гостиницу из Института Нильса Бора после небольшого фуршета с пивом. И смотрим, на тротуаре полно вещей и грузчики носят мебель куда-то наверх. Что нас укусило, не знаю, но мы принялись помогать. Сначала таскали небольшие предметы, а затем дело дошло до массивного буфета. Будучи слегка навеселе, мы, даже не озаботившись вынуть из него ящики, поперли его на четвертый этаж. Далось это не без труда, лифта ведь не было, а потолки в старом доме понятно какие.

Когда буфет был водружен на положенном ему месте и больше носить было уже нечего, мы по наивности ожидали выражения хоть какой-то благодарности. И напрасно. Пошли домой, рассуждая про непостижимый датский характер. Но объяснения не требовалось: грузчикам уже было уплачено, так что, с точки зрения хозяев, мы им не помогали, а просто развлекались. Слава Богу, хоть мебель не попортили, все донесли без единой царапины.

Утром я взглянул на белую рубашку, в которой был накануне: на груди жирно отпечатался след от коричневого буфета.

Саломаа

В 70–80-е годы научное сотрудничество с западными лабораториями встречалось нечасто. Одним из редких исключений были совместные работы теоретиков нашего института с лабораторией низких температур университета в Эспоо в Финляндии. Мы часто ездили туда, а они иногда к нам. Чаще других для сотрудничества с Гришей приезжал сотрудник этой лаборатории Марти Саломаа. Встречались обычно в холле Института физических проблем. Вот как-то раз после одной такой рабочей встречи Гриша поехал домой, а Саломаа в гостиницу «Академическая» на Октябрьской площади. Спустился вниз в ресторан поужинать, и что-то долго его не обслуживали. Явление обычное. А за соседним столом сидели две женщины, и на столе было все: графинчик с водкой, закуска, горячий борщ… Заметив грустящего иностранца, дамы пригласили Марти за свой стол, а затем увезли изрядно захмелевшего финна к себе куда-то в Бескудниково. На дворе стояла зима, а уехал он в чем был, спустившись из номера в ресторан. В какой-то момент, потом рассказывал Марти, он заподозрил неладное и выскочил из квартиры. Внизу, чтобы выйти из подъезда, надо было, как обычно, нажать на кнопку. Но вот это уже оказалось непосильной задачей. Тогда он решил вернуться и спросить, как же здесь выходят из подъезда. Поднявшись наверх, он подошел к первой двери, которая показалась ему похожей на ту, из которой он вышел, и позвонил. Был поздний час, за дверью спросили: «Кто здесь?»

Он ответил по-английски, чтобы ему помогли выйти из подъезда. В квартире заплакали дети, залаяла собака, и мужской голос ему сказал (такие вот мужчины живут в Бескудниково), что если он не уйдет, то он вызовет милицию. Бедный пьяный Марти стал кричать: «No problem! I only want to go out!» и биться в дверь. Мужик он здоровый, и, когда приехала милиция, дверь была сломана. В кармане у него нашли ключ от номера в гостинице и доставили по адресу. Но дело было заведено, и из милиции позвонили нашему директору Халату. Тот связался с Гришей и сказал: как хотите, но чтобы все было немедленно улажено. Идем с Гришей в Октябрьское отделение милиции, где-то рядом с Донским монастырем. Спешим, а там в сквере какая-то оградка с острыми пиками. Перешагивая через нее, Гриша порвал брюки, и первое, что он произнес, когда мы вошли в отделение, было: «У вас есть иголка с ниткой, чтобы зашить штаны?»

Менты иголку дали, и, поглядев на нас, сказали: «Дело открыто, закрыть его нельзя, но если вы договоритесь с потерпевшими, то его можно потерять…» Пришлось договариваться. С нас потребовали оплатить установку новой дубовой двери…

Стекло

Было это в незабвенной памяти времена горбачевской перестройки, когда обычный дефицит на любые товары достиг гомерических масштабов. В продаже не было ничего и нигде. А тут понадобились мне оконные стекла для нашей дачи в Ядремино. Стекол о ту пору было днем с огнем не сыскать. Но вот, позвонив по хозяйственным магазинам, узнал, что завтра с утра будут «давать» стекло в хозмаге у метро «Сокол». Задолго до открытия приезжаю туда. Стоит километровая очередь из мужиков по той же нужде. Понимая ничтожность шансов и подумав, что, может быть, в Подмосковье дело обстоит лучше, договариваюсь с теми, кто до и после меня, что я-де на часок отлучусь, еду на электричке с платформы Ленинградская в город Истру. Подхожу к знакомому хозмагу и вижу – он закрыт на учет. Возвращаюсь на «Сокол», нахожу свою очередь и слышу, что стекло уже кончается…

Тут кто-то говорит, что недавно стекло давали в Голицыно по Белорусской дороге. Еду на Белорусский вокзал, сажусь в электричку, нахожу хозмаг, и он закрыт. Идет проливной дождь. Подхожу к телефонной будке, чтобы позвонить домой, и тут ко мне подходит человек, слегка навеселе, и спрашивает, заглядывая в глаза: «Мужик, ты что такой грустный?» Да вот, говорю, со стеклом незадача, везде искал… Погоди, говорит, сейчас мы тебе поможем. Он берет у меня монетку, опускает ее в автомат и набирает номер. Вася, говорит, пойдем человеку поможем. Из телефона голос: да не могу, я уже выпимши, какое тут стекло… После некоторых пререканий тот наконец соглашается. Мы встречаем Васю и идем к школьному зданию неподалеку. Вася достает ключ, открывает дверь, и мы спускаемся в подвал. Бог мой! Весь подвал полон деревянными ящиками со стеклом! Начинаю догадываться, почему его нигде нет – ведь оно все здесь!

Давай размеры, говорит Василий. Дальше началось действие, которого я никогда не видел и никогда больше не увижу. Стекло обычно режут на столе, фиксируя раскладной линейкой нужное расстояние от края до алмазного стеклореза. Василий, обозначив на стекле нужную ширину листа, вел стеклорез без упора, на глаз. Линия разреза была безукоризненно прямой, ширина выдерживалась миллиметр в миллиметр!!! Я не знаю, каков он был в деле трезвый, но слегка поддатый вытворял чудеса. Сердечно поблагодарив и расплатившись с мужиками, я вышел на Можайское шоссе с полным рюкзаком стекла, завернутым в газету. Дождь уже стихал.

Первая машина, остановившаяся возле меня, была настоящим музейным экспонатом – «Москвич-401», с латаным-перелатаным корпусом. За рулем сидел старик, так мне показалось с позиций моих тогдашних сорока лет. «Куда тебе?» – спросил он. «На Ленинский», – ответил я, и мы поехали. День был прожит не зря.

Пайерлс

Сэр Рудольф Пайерлс, великий физик и один из создателей атомного оружия, много раз приезжал в Москву, выступал в Физпроблемах, а однажды даже участвовал вместе с Сахаровым (1987 год) и неким представителем Арзамаса-16 в закрытой мини-конференции по влиянию на жизнь планеты ядерного оружия. Это было довольно странно организованное мероприятие в Институте космических исследований, куда были приглашены по именному списку 10–15 молодых докторов наук из Института Ландау. Проверяли по паспорту. Мы и составляли всю «аудиторию» этого мероприятия, сидя за общим столом с отцами-создателями. Во главе стола не хватало только Теллера.

Так вот, перед этим, когда сэр Рудольф приехал, его поселили в академической гостинице на Октябрьской площади. Институт, как водится, отрядил молодого сотрудника – Пашу Вигмана сопровождать Пайерлса. Входят они в отведенный номер, а там не то что кровать не застелена, но на ней нет даже матраса. Паша покраснел как рак от стыда за «державу», а сэр Рудольф, заметив это, произнес:

– Ну что вы, Паша… Неужели вы к этому не привыкли? Я привык к этому с 1928 года…

Папа на фотографии

Как-то раз наша семья переезжала с квартиры на квартиру. Я тогда был в очередной командировке, и Ольга позвала помочь моих друзей, Метельского и Сперанского, а Люба, наша младшая дочь, своих. Ну, вот они грузят, и один из молодых людей спрашивает, указывая на стариков:

– Кто из них Любин папа, этот или этот?

На что другой молодой человек отвечает:

– Ни тот, ни другой, Любиного папу я знаю – это мужчина с сигаретой на фотографии.

В Любкиной комнате всегда висел мой портрет с сигаретой в руке, сделанный Саней Митрофановым.

Другой портрет, где я во фраке, вызывал вопрос:

– Твой отец – дирижер?

Когда все перенесли, Оля пригласила всех за стол, который только что собрали. Сперанский ушел домой, опасаясь Инночки, а Метельский сел за стол с молодежью и так наклюкался, что Ольга, опасаясь, что он не дойдет до дома тут же в Ясенево, пошла его провожать. По дороге он падал, поднимался, а когда дошли до его подъезда, объявил, что час поздний и он не может отпустить Олю одну и пойдет ее провожать обратно. Он, видимо, вообразил, что они просто мило прогуливались по дороге к нему домой. Слава Богу, Оле удалось докричаться до жены Сереги Вики, и та забрала подгулявшего грузчика с извинениями. Когда Ольга вернулась домой, молодежь еще продолжала отмечать новоселье…

Гражданин Европы

Году этак в 93-м, когда я читал лекции в Гренобле, мой старый черноголовский друг Дима Хмельницкий, ставший к этому времени феллоу Тринити-колледжа, пригласил меня навестить его в Кембридже. Это была моя первая поездка в Англию, и перед этим я решил, что неплохо бы иметь с собой немного английских денег, и пошел в банк, чтобы обменять франки на фунты. Я был уверен, что фунт – паунд по-английски, будет паунд на любом языке, но когда я обратился с этой просьбой к служащему банка, тот меня не понял.

Что-то было не так, и я решил начать издалека.

– Я еду в Англию, – сказал я.

– Доброго пути, – отозвался вежливый служащий.

– Англия – это независимое государство?

– Безусловно, – ответил служащий, несколько недоумевая.

– В таком случае в Англии должна быть своя валюта.

– Разумеется, месье.

– А как она называется?

– Ливр стерлинг, месье.

Так вот оно что! Никакой он не фунт, а ливр. Ведь ливр во Франции – это старинная мера веса, так же как фунт в Англии. Проблема обмена тем самым была решена, и я полетел в Англию.

В ближнем к Кембриджу аэропорту Стенстед таблички перед пограничным контролем указывали, что здесь проходят граждане Соединенного Королевства, рядом проход для граждан Евросоюза и подальше для прочих. Англичане прошли, европейцы прошли, а я стою и жду. Наконец меня заметил полицейский офицер.

– Сэр, вы что стоите?

– Да вот, в окошке для прочих никого нет, а я гражданин России.

– Вы прилетели прямо из России?

– Нет, из Парижа.

– И сколько же времени вы были во Франции?

– Два месяца.

– Два месяца! Так вы же гражданин Европы! Проходите, пожалуйста…

Эти американцы…

Лос-Аламос – высокогорное местечко в штате Нью-Мексико, известное всему миру тем, что там была сделана первая в мире атомная бомба. Сейчас Лос-Аламос – это крупный научный центр, где проводятся исследования по самым разным научным направлениям, включая (на закрытой территории) работы по модернизации атомного и водородного оружия. В открытой части работают ученые из многих стран мира, в том числе и наши соотечественники. В один из приездов в Лос-Аламос в лабораторию физики конденсированного состояния я решил под вечер немного пройтись, подумать о том о сем. Иду себе не торопясь, погода чудесная, небо ясное, садится солнце. На перекрестке останавливаюсь на красный свет. Вижу, навстречу идут два джентльмена, доходят до перекрестка и, не глядя на светофор, переходят дорогу. Один из них на чистом русском языке говорит другому, глядя на меня:

– Ну и придурки же эти американцы. Ни одной машины даже вдали нет, а он стоит, как пень…

Я промолчал, дождался, когда зажегся зеленый свет, и перешел дорогу.

Прихожу в лабораторию. За столом сидит Дэвид Пайнс, старый профессор, член Американской академии. Спрашивает: ну как прогулялся? Я рассказываю ему этот эпизод. Дэвид возмущен:

– Ну и что, что ты им ответил, этим русским?!

– Ничего не ответил.

– Почему?!

– А я согласен…

Наш мужик

Когда я поступил на работу в Комиссариат атомной энергии Франции, в этой огромной организации еще были приняты старые добрые традиции, заведенные, вероятно, в золотые времена процветания, времена развития атомной энергетики и военной промышленности, когда средств на них отпускалось столько, что хватало и всем другим направлениям и наукам. В те времена штаб-квартира этой огромной организации помещалась в высоком доме неподалеку от Дома инвалидов. Было принято приглашать всех получивших за последние несколько месяцев постоянный контракт в это здание, устраивать им торжественную встречу, завершавшуюся фуршетом с шампанским. Затем была организована многодневная экскурсия по объектам комиссариата, разбросанным по всей Франции. Было много интересного и поучительного. Например, как захоранивают ядерные отходы, как организуют службы по контролю за возможной утечкой радиоактивных изотопов в почву и воду. Была и экскурсия на один из военных заводов. Расположен он был в лесу, окружен тройной решетчатой изгородью, между рядами которой были вспаханные полосы… Ну чем не граница Советского Союза?!

После весьма поучительного визита в предбанник одного из цехов, где были выставлены образцы продукции, нас повели обедать. Стол был сервирован не в заводской столовой – это же Франция (!), а в соседнем замке, принадлежавшем комиссариату. Все пояснения внутри предприятия нам давал его главный инженер – крепкий мужчина средних лет. Он тоже пришел разделить с нами трапезу и по дороге упомянул имена нескольких знаменитых людей, бывавших в этом замке в старые времена. И вот идем мы по анфиладе комнат по направлению к столовой, и я вижу на стене портрет красивой дамы. Подпись гласит, что это бывшая владелица замка. Подхожу к нашему французу и спрашиваю:

– Кто она?

В ответ слышу:

– Блядь, конечно… но очень дорогая!