Текст книги "Жажда мести"

III

В общежитие Волгин приехал поздно, около полуночи. Вахтерша, немолодая, заспанная женщина, кутаясь в теплую кофту и зевая, взглянула на студенческий и молча пропустила. В коридорах, несмотря на поздний час, группками стояли студенты и о чем-то судачили.

В комнате стояли две кровати, на них громоздились свернутые матрацы, белья он не нашел. На вахте та же самая немолодая женщина, зевая, не глядя на него, сообщила, что белье «милай, ты мой, получишь завтра у кастелянши».

Он не огорчился. Подумаешь, приходилось ночевать с целью экономии без белья в общем вагоне, на самой верхней полке. Он с легкостью, развернув матрац, бросился на кровать и, задрав ноги на спинку и положив руки под голову, уставился в потолок. Нет, что ни говори, а жизнь приобретает для него новое направление. Он вспомнил экзамены, как он шпарил по памяти целые куски из романа Льва Толстого, расположение к себе преподавателей.

Спать не хотелось вовсе, хотя и устал от сегодняшних событий. Он с брезгливостью вспомнил происшедшее в квартире Бориса.

Утром проснулся, все также лежа на спине, с занемевшими, заброшенными за голову руками, вытянулся, потрескивая суставами, и глянул на часы: семь часов.

В студенческой столовой на первом этаже, в тесном помещении с декоративными колоннами и легкими столиками на алюминиевых ножках завтракали всего трое. Он взял себе манную кашу с маслом.

После завтрака Волгин отправился на Моховую. В деканате толпились студенты первого курса, разглядывая друг друга, знакомясь.

Предстояла поездка в подшефный колхоз на уборку картофеля. Руководителем группы первого курса назначили Людмилу Октавиановну. Отъезд в колхоз «Первомайский» назначен был на третье сентября. Волгин с осторожностью поинтересовался у секретарши в деканате, когда выдадут стипендию, на что она ответила:

– «Колхозникам» сегодня и выдадут, остальные подождут.

Он получил стипендию, очень обрадовался, чувствуя себя настоящим богачом, купил мороженого и присел на лавку, что под липами. Он наблюдал за дверью своего факультета и ел мороженое, жизнь казалась удивительной. В колхоз так в колхоз, что тут такого, если необходимо. Как приятно радоваться каждой мелочи, находя удовольствие в любом занятии, чувствовать себя настоящим философом, тем Диогеном в бочке, которому завидовал сам Александр Македонский. За этими размышлениями и застал его Борис Горянский, неожиданно появившийся после обеда.

Он сразу приступил к делу:

– Как дела, Володь? Что такой грустный? В колхоз, что ли, собрался?

– А что я должен бегать и прыгать? Сижу, хлеб жую. – Он внимательно поглядел на Бориса, стараясь рассмотреть его лицо, пытаясь понять, что же произошло со вчерашнего дня. Но Борис с веселым видом принялся рассказывать о девушке, которую он вчера «прикадрил» возле «Националя», и уже успел переговорить с ней по телефону и назначить свидание.

– Постой, постой, а что же Таня? – озадаченно спросил Волгин.

– А что Таня? Ничего Таня. Ты думаешь, я ей что-то должен?

IV

Кандидат филологических наук Людмила Октавиановна Самсонова имела репутацию человека, знающего цель, к которой надо идти и идущего к ней с целеустремленностью Наполеона или героического Павки Корчагина. Она была женщиной своего времени: умной, красивой, строгой в отношении с мужчинами, партийной, знавшей толк в людях, правильно оценивавшей собственные возможности. Ей исполнилось тридцать три года. Была замужем, но мужа никто из сослуживцев не видел. Активно готовилась к защите докторской, занималась общественной работой.

Третьего сентября она явилась на сборный пункт к высотному зданию МГУ, одетая в длинную толстую, серого цвета юбку, затянутую в талии, и такую же толстую шерстяную кофту и грубые ботинки.

Волгин заметил ее издали и поздоровался.

– Здравствуй, Володя, – сказала просто она. Самсонова уже всех ребят и девушек в студенческой бригаде знала по имени, и здесь, на работе, с ними она была на «ты». – Ты что ж один? Не обзавелся друзьями?

– Нет пока еще, – ответил Волгин и залез в автобус. Ее внимательный взгляд скользнул по нему с головы до ног. Он присел у окна. Людмила Октавиановна карандашиком ставила галочку напротив фамилии прибывавших.

Он и не заметил, как тронулся автобус.

Часа через два они приехали на место. Колхоз «Первомайский» находился недалеко от Истринского водохранилища.

Было три часа дня, когда студенты устроились по своим местам и отправились обедать бесплатно в колхозную столовую.

После обеда она позвала студентов к себе, разбила их на «пятерки», назначила командиром одной из пятерок Волгина.

Первое, что сделала Людмила Октавиановна: убралась в своей комнатушке, разложила вещи. Она задумалась о муже, полковнике государственной безопасности, о своей жизни. Она дала в свое время себе слово: никаких связей на стороне с мужчинами! Как только выясняется, что существует интимная связь у какого-нибудь успешно идущего вверх ученого или чиновника, лучший предлог подставить ему ножку – написать об этом анонимку. Затем она вспомнила Волгина и почувствовала, почти физически ощущая, что все у нее катилось по плану именно до тех пор, пока не встретила человека, который мог ответить на ее чувство. Как только Самсонова увидела его на экзамене, она стала замечать за собой, что постоянно думает о любви, и поняла, что никогда не любила, а ее жизнь с мужем, который месяцами пропадал в командировках, к любви не имеет никакого отношения. Но Самсонова также понимала: она, замужняя женщина, у нее хорошо оплачиваемый муж, о котором в университете начальство наверняка знает по докладной первого отдела, иначе не имела бы она такого уважительного к себе отношения.

Вечером, когда солнце окрасило в розовый цвет все небо, она сидела на скамейке под разлапистой ивой у реки и думала о Волгине. Студенты затеяли игру в волейбол, и одна из девушек пронзительно кричала – когда бежала подхватывать мяч. Волгин одиноко прохаживался вдоль речки. Самсонова, заметив его высокую фигуру, отметила, что он предпочитает уединение. Вечером она пригласила всех руководителей «пятерок» к себе и предупредила, что завтра в восемь завтрак, в девять – начало работы. Когда совещание окончилось, спросила у Волгина:

– Вам нравится здесь?

– Деревня и деревня, – отвечал спокойным голосом он. – Коровы, гуси, куры.

– А женщины? – поинтересовалась она.

– То есть те, которые бабы, они везде одинаковые.

– Не скажи, – неожиданно для себя с игривостью проговорила Самсонова. – Женщины везде разные.

– Не знаю, – уронил он.

– Вы откуда сами-то?

– Из Сибири.

– Я просто интересуюсь. Понимаешь, ребята из глубинки более приспособлены к жизни, хотя условия жизни в столице лучше, а поскольку бытие определяет сознание, а человека формирует социальная среда, то, выходит, кругом одна провинция, даже в правительстве, и я не могу объяснить это.

– А что объяснять. У сельских ребят есть желание жить лучше, меньше развращены роскошью, что тут понимать…

– Интересно, – удивленно сказала она. – Я не думала…

– Что думать, так ясно, иначе быть не может, воля определяет все.

– Выходит, чувства ничего не решают?

– Нет, они тоже часть воли, и чувства – это как бы ветер над землей, а ветер – тот же воздух для жизни.

– Как все просто, – засмеялась она и, подняв глаза, встретилась с широко распахнутым взглядом юноши. – Идите, а то вон уже оглядываются, о чем мы так долго беседуем.

– Да пусть, – сказал он, но все же направился к речке, прошел скошенное поле; за рекой открывалось широкое зеленое пространство с красивыми округлыми рощицами, освещенными заходящим солнцем. Он подумал о красоте, к которой питал пристрастие, о том, что ему со студентами действительно скучно и что когда заходящее солнце освещает поля и рощи, особенно явственно ощущается красота здешних подмосковных мест.

«А ведь она необыкновенно красива; лицо ее так мило, как эта земля под заходящим солнцем, – подумал неожиданно он о Самсоновой и засмеялся своей мысли, соображая, как бы поизящнее выразить при случае ей эту мысль. – У нее очень белое лицо и очень черные волосы. Черноволосые женщины всегда самые таинственные. В них – энергия любовной страсти, оборотная сторона которой – ненависть! А тонкие белые пальцы рук – словно затаенный код любви, будто музыка одухотворенной страсти». – Все в ней его притягивало. Она – сама птица любви.

V

Было еще только семь часов утра, когда она проснулась; в соседней комнате, где спали студентки, из-под двери тянулся легкий холодок раннего утра. Самсонова сделала зарядку и пошла чистить зубы. Ей очень хотелось до подъема ребят приготовиться, одеться, привести в порядок волосы. Она часто вставала рано, лишь для того, чтобы навести красоту. Но когда она вышла к умывальнику, то увидела – вдоль реки маячила знакомая фигура Волгина, время от времени взмахивающего руками, словно он собирался взлететь.

Она вернулась в свою комнату и принялась в окно наблюдать за Волгиным. «Он какой-то очень взрослый и серьезный, – подумалось ей. – Совсем не похож на обычных наших студентов-щелкоперов». При воспоминании о нем в груди забилась трепещущая жилочка, и она поняла: он ей нравился!

«Нет, – сказала она себе, – чушь какая-то, я не могу влюбляться, я не девчонка сопливая. Он сказал, что воля – главнее. Я же очень сильная и сила воли у меня есть».

Она направилась будить девочек, которые, в свою очередь, должны будут разбудить ребят, а затем все вместе отправиться на завтрак в столовую.

В девять приступили к работе. В предыдущие поездки Самсонова, используя свое право руководителя, не работала и ходила от одной бригады к другой, присматривалась, делая замечания студентам. В этот раз, сама не зная почему, принялась вместе со студентами собирать еще вчера вывороченную из земли картошку.

После работы Самсонова отправилась на реку, присела на берегу и заплакала. Она вспомнила свое первое знакомство с лейтенантиком Николаем Свинцовым в парке культуры имени Горького. Лучше бы в тот день они с подругой не пошли гулять в Нескучный. Как только они поженились, начались его командировки за границу. Вначале он сопровождал советские делегации в капиталистические страны, затем начал там оставаться – все чаще, а потом не появлялся иногда по полгода. Она имела только одну возможность узнать что-нибудь о нем – позвонить по данному ей Николаем телефону, чтобы на том конце провода ответили спокойно, бесстрастно:

– Товарищ Свинцов находится в служебной командировке.

Образ жизни Людмилы Октавиановны диктовал принцип поведения: все для работы! Работа – тот самый щит, с которым она пройдет по жизни. Но ей хотелось обычного женского счастья, когда можно положить на плечо друга голову и сказать: мне хорошо с тобой. Она вступила в партию, защитила кандидатскую.

Лишь однажды приехавший из длительной командировки муж, узнав, о ее вступлении в партию, предложил поспособствовать ей для поездки в длительную командировку за рубеж, на что она ответила решительным отказом:

– Пошел ты со своими командировками!

Это вырвалось само собой, и раскрывало ее истинное отношение к нему.

Она почувствовала себя так, словно душа жила отдельно от нее. «Если бы жизнь продолжалась вечно, то можно было бы все принимать, каким оно есть», – думала с горечью она и, обернувшись, заметила стоявшего позади нее Волгина. Ей показалось, что он чем-то взволнован.

– Что случилось, Володя? – спросила она.

– Ничего особенного, смотрю на вас.

– А мне показалось, что ты какой-то растерянный. Все нормально?

– Конечно. А что может случиться? – удивился он, не сводя с нее глаз. Он видел лишь ее глаза, и даже не глаза, а синий свет в них.

– Садись, Володя, – предложила она, внимательно глядя на парня. – Тебе тут не грустно? Скажи, почему ты именно на филфак поступил?

Он замялся.

– Я хотел поступить на журналистику, чтобы выразить себя: человек рождается, чтобы выразить себя. Вот и все мои честолюбивые мысли.

Солнце висело круглым раскаленным красным шаром низко над землей, и при таком освещении юноша был особенно красив.

– Вот как. Но ведь выразить себя можно по-разному. Гитлер вон войну начал – себя выразил, а Герострат храм сжег – тоже себя выразил, можно поднять народ на борьбу за свои права, как Ленин, тоже выразить себя для счастья других?

– Да, счастье счастью – разница большая! Вот некоторые и рождены – только любить. И тут они себя выразят. Это их счастье. Счастье – это как большая дырявая корзина – сколько в нее воды не лей, все равно она вытечет и в землю уйдет.

Она подумала: «Какие у него ясные, светлые мысли, значит, и сердце его тоже доброе, светлое».

Ее вдруг охватил панический страх, что она не сможет подчинить свои чувства. Зачем он остановился позади нее и какие чувства владели им? Она ничего не могла понять.

Желания человека просыпаются, как лепестки цветов при восходе солнца, – лишь стоит солнцу выглянуть, как бутончик цветка зашевелится, распахиваясь миру. Так и чувства человека. Людмила Октавиановна чувствовала, как в ней просыпается желание любить.

Ночью Самсонова встала с постели и вышла на улицу, стараясь загасить свое волнение прогулкой по росе. В одной ночной рубашке прошлась к реке. Стояла тишина в округе; ни слова нельзя было сказать, ибо, казалось, услышат шепот на том конце деревни. Она сбросила рубашку и, подняв над головой руки, медленно погрузилась в воду. «Наедине с собой и с природой человек способен ощутить гармонию и разобраться в своих чувствах».

– И все-таки он интересно рассуждал, – сказала она себе вслух.

Самсонова заулыбалась, вспомнив, как оглянулась и как увидела стоявшего за спиной и смотрящего на нее в упор студента Волгина.

Она чувствовала, что ее желания затаились в ней. Нет, она не думала о своем муже, он давно перестал ее интересовать. Она теперь знала, что делать. Конечно, развод – дело сложное и хлопотное, и может даже опасное. Как-то муж намекал, что один его коллега подкараулил жену во время свидания с любовником и пристрелил.

Она оделась у себя в комнате и снова направилась к реке. Вдруг она заметила Волгина на берегу и повернула обратно.

– Людмила Октавиановна! – позвал он торопливо.

– Что? – спросила хрипло она, оглядываясь.

– Я просто так, – он подбежал, запыхавшись, и остановился. – Я просто так, мне показалось, что это вы.

– Да, – отвечала она спокойно. – А что?

– Я, я вижу, это вы, – торопливостью ответил Волгин. Он с любопытством оглядывал ее. Всегда подобранные в аккуратный пук волосы на сей раз были распущены, глаза лукаво блестели.

– Скажите, Володя, чувства имеют возраст? Пушкин сказал, что любви все возрасты покорны? А вот вы, наверно, уже любите девушку? Только скажите сразу. Если человек подумает, он солжет.

– Я, я не думаю лгать, – проговорил он, словно споткнувшись о камень. – Смысла не вижу.

– Вот видите, смысла не видите в том, а смысл в том, что чувства – запретный плод. Согласен?

– Нет.

– Что же тогда, по-твоему, ум?

– Разрешающая способность данной природой человеческой возможности, вот так я думаю. А что еще?

– Как ты думаешь, когда мужчина желает соблазнить женщину, что это такое? – она неожиданно засмеялась, и ее лицо словно вспыхнуло огнем, и этот огонь обжег его. – А я скажу: это попытка наложить свои чувства, код их, на женские. Вы хотите, Володя, пройтись вдоль берега? Володя, ты ночью купался? Я купалась. Вы знаете, Володя, я о тебе думала? – Он ждал, что она скажет дальше. Если б она была студенткой, он мог бы подойти и взять ее за руку и обо всем расспросить.

– Прохладно.

– Скажите, вот я женщина уже взрослая, замужняя, доцент, член партии, ведь смешно, что мы с вами встречаемся. А мне приятно с тобой. Я ведь недаром спрашивала тебя относительно того, почему чувства не стареют? Человек – да, а чувства его?

Он промолчал.

– Мы уедем отсюда, и все на этом закончится, – проговорила она, не оборачиваясь, зная, что он слышит ее.

– Я буду помнить наши разговоры, – отвечал он серьезно. – Знаете, Людмила Октавиановна, вы очень красивая и умная женщина.

– А я что? – спросила она с повлажневшими глазами, не слушая себя.

– Вы же постоянно подчеркиваете, что замужняя, опытная, но ведь вы – несчастная женщина, – проговорил твердо он.

– С чего ты взял эту глупость? – удивилась она правде его слов и присела рядом с ним на корточки. – Радости мало, но радость у меня есть. Я не несчастная женщина, а женщина, у которой есть все, но нет ничего личного. Вот как точнее. У меня нет личного счастья.

VI

Сказанные мимоходом слова Самсоновой о том, что «опыт только тяготит на дороге жизни» запомнились Волгину, и он, уже сидя в автобусе и косо поглядывая на нее, сидевшую чуть позади и слева со студенткой Квасниной, повторял ее слова. Выражение ее лица он не мог разглядеть. Она, нахмурившись, внимательно слушала студентку.

«Любовь как море, – думал он. – Чем глубже оно, тем сокрушительнее набег его волны. Стоило бы спросить, есть ли у нее ребенок».

Жизнь для него приобрела новый смысл. Правда, смущало то обстоятельство, что по приезде в Москву, она с ним сдержанно, как и со всеми, попрощалась, даже не взглянув в его сторону, не торопясь, направилась к метро. Вместе с ней по обе стороны шли еще несколько студенток, оживленно беседуя. Он постоял у входа в метро: «Оглянется или не оглянется? Вон поворот, там кончаются поручни, по которым скользила ее рука. Там она и должна оглянуться». Он даже задрожал, как будто дело шло о жизни или смерти: поручни кончились, руку она убрала, еще шаг и исчезнет за поворотом. Но в этот момент, она повернула голову и посмотрела на него!

На следующий день надо было отправляться на лекции, и он наскоро позавтракал в студенческой столовой манной кашей и стаканом какао с молоком. Волгин приехал на занятия раньше начала лекций, и некоторое время слонялся вокруг памятника Ломоносову, поглядывая на низкое небо, на пожелтевшие кусты. Первая лекция «Введение в литературоведение» не запомнилась ему – он видел туманное озеро, чернеющая точка, быстро передвигающаяся по горизонту, всплеск, птица села на воду и больше ничего. Он не слушал. Он думал о ней.

И вдруг он понял, почувствовал: он любил!

После лекции Волгин вышел во дворик, сел на скамейку под липами и только тут заметил, что накрапывал дождь. Он бросился на кафедру. Татьяна Козобкина сидела за своим столиком в кругу света от горевшей на столе лампы и переписывала расписание занятий для аспирантов.

– Здравствуй, Татьяна, – сказал он и присел рядом на стул.

Не поднимая головы и не меняя позы, она кивнула с равнодушием, поразившим его, и продолжала выводить слова дальше. Когда расписание было закончено, а он все еще не уходил, она вздохнула и осторожно отложила ручку.

– Что тебе надо? Теперь слушай, я на твоего приятеля не обижаюсь, не думай, – сказала она, растягивая слова.

– Какого приятеля?

– Борис который. Не обижаюсь, пусть не мнит о себе.

– Я в колхозе был.

– Ах, я забыла, – заулыбалась Козобкина. – Ну и как?

– Нормально.

– Влюбился кто в тебя? А то наши девочки влюбчивые бывают, смотри. Что пришел?

– Вы не встречались больше? – спросил он, виновато моргая своими широко распахнутыми глазами.

– Нет, он наверняка искал встречи со мной, но, представь себе, что мне просто некогда заниматься всякой, не относящейся к учебе чепухой, – с напускным цинизмом проговорила она. – Знаешь, ты лучше отстань от меня со своими дурацкими вопросами. Не каждая дама любит это. Девушка честная тем более.

– Я хотел просто, чтобы поговорить…

– Все обманывают друг друга, получается, кто лучше, вернее обманет, тот и победитель. Ох, жестокое время всеобщего обмана! – вздохнула добродушно Татьяна.

Волгин так и не увидел в этот день Самсонову.

* * *

На следующий день в восемь тридцать утра Волгин уже был в университете и встретил Самсонову. Она внимательно посмотрела ему в глаза, кивнула и подозвала к себе. От нее струился запах французских духов.

– Я хотела тебе сказать, запиши мой телефон, и говори только когда трубку возьму я. Ничего не говори, я буду ждать сегодня твоего звонка в восемь вечера. Согласен? А в университете у нас чисто деловые отношения. – Позвоните, – бросила она на прощанье, обращаясь к нему на «вы», и стала подниматься по ступенькам лестницы на второй этаж.

Вечером он не позвонил. Он убеждал себя, что разозлился на нее за тот любезный, но холодный разговор, но на самом деле просто оробел Как сладостно жить, когда знаешь, что тебя ждут и непременно ждут, а ты можешь звонить, а можешь и не звонить.

Они жили в комнате вдвоем. Студент по фамилии Костров с филологического факультета, маленький, тщедушный, забитый, с первых же дней засел за учебники, не пропускал ни одной лекции и старался изо всех сил. Он приехал из Воронежа, с седьмого класса готовился в университет и выше всего ставил свои успехи в учебе. Тайно Костров писал стишки, но готовил себя к научной карьере. Когда Волгин что-нибудь ему пытался объяснить, он многозначительно отвечал:

– Я понимаю, что дважды два будет пять.

– Не всегда так получается, – говорил Волгин. – Плюс запах, плюс еще кое-что.

– Я понимаю и знаю, что дважды два будет четыре, – отвечал многозначительно тот. – Но если надо, то пять.

* * *

Волгин избегал встреч с Самсоновой, не звонил, после лекции мчался в общежитие и, забравшись в одежде на кровать, принимался читать. Так продолжалось недели две. Однажды он встретил ее случайно в подъезде университета. Она явно ждала его. Никого вокруг не было.

– Володя, что случилось? Я вас искала. Почему не звоните? – она говорила мягким голосом с долей обиды. – Ты сегодня свободен? – спросила она, волнуясь. – Я тебя всюду искала. Давай встретимся возле памятника Пушкину. В восемь.

– Хорошо, – отвечал он, не поднимая глаз.