Текст книги "Московские слова, словечки и крылатые выражения"

Светское чаепитие

В свое время, в 1850-х годах, Н.В. Поляков, описав любовь к чаю среди простого народа, заметил: «Впрочем, вся эта чаемания господствует не в одних только средних и торговых сословиях. Чай в аристократии играет не менее важную роль».

Чаепитие в светском обществе подчинялось определенным правилам. В книге «Хороший тон», изданной в 1881 году, имеется специальный раздел «Чай». Книга эта предназначалась не для придворного светского круга (хотя в ней есть глава и о правилах поведения «при дворе»), но для довольно значительного в эти годы круга людей среднего класса, которые справедливо считали себя «обществом» и вели «светский», что по значению самого слова обозначает «открытый», «публичный» образ жизни.

Итак, что же рекомендует хороший тон в устройстве чаепитий?

Прежде всего дается определение, что такое «чай» (в смысле «открытое чаепитие с приглашением гостей»).

«Приглашение на чай есть приглашение в собрание, меньшее числом гостей и сопряженное с меньшими издержками, чем обед или бал. Нарушая порядок вседневной жизни, последние, обыкновенно, в продолжение известного времени, бывают причиною многих хлопот и забот. Чай же, напротив того, не причиняет никаких беспокойств, и чем лучше присутствующие знают друг друга и находятся в лучших отношениях, тем приятнее и веселее проводится время.

Чай и маленький вечер отличаются один от другого только числом гостей – так как если оно превосходит 25 человек, то называется вечером, если же меньше, то – чай».

Собравшееся на чай общество знакомых между собой людей проводят вечер в интересной, оживленной беседе, «предметом которой служат искусство, литература, последние явления общественной жизни и т. д.».

Специально оговаривается, что являться на чай в бальном нарядном туалете не годится. Дамы надевают выходные, но скромные бархатные или шелковые платья со шлейфом, молодые девушки могут прийти в платье из легкого шелка, поплина и «даже светлого кашмира».

Далее даются указания по подготовке стола и поведению за столом.

«У нас, в России, – оговаривается в книге, – принято пить чай за столом в столовой, а не в гостиной и зале, где гости располагаются на диванах и стульях. (Между прочим, в середине XIX века известный дипломат и любитель литературы Д.Н. Свербеев в своем московском литературном салоне пытался ввести чаепитие на европейский манер, без общего стола, но посетители салона этого не одобряли.)

Чайный стол сервируется заранее. На один конец стола ставится самовар, около него поднос с чашками и стаканами. Здесь место хозяйки.

Корзиночки с несколькими сортами печенья, тарелочки с бутербродами, сладкий пирог, а также сливочники и тарелочки с нарезанным лимоном расставляются по всему столу. Графины с ромом и коньяком ставятся у прибора хозяина. Маленькие тарелочки и салфетки составляют прибор каждого.

Наливает чай хозяйка. Если же в доме есть взрослая дочь, то обязанность разливать чай хозяйка обыкновенно передает ей. Хотя эта обязанность и нетрудная, но она требует известной ловкости, грации и уменья, для приобретения которых необходим навык.

Чашки никогда не следует наливать до краев, и надо стараться угодить вкусу каждого. Но и гости, со своей стороны, не должны быть слишком требовательны, и в особенности люди молодые, они должны пить чай таким, каким его им дают, а не выражать своего желания иметь чай покрепче или послабее, послаще или менее сахару. Дуть на чай, чтобы он остыл, нельзя. Наливать же на блюдечко положительно неприлично. Самое лучшее – давать напиток такой степени тепла, чтобы он не требовал охлаждения.

Обязанность хозяйки – предлагать гостям печенье, сливки, пирог.

После чая подаются конфекты и фрукты.

Иногда, по французскому обычаю, вносят уже накрытый стол. Но, – справедливо замечается в книге, – этот французский обычай у нас вряд ли привьется, так как наш русский чай с самоваром гораздо практичнее, удобнее и даже, признаемся, уютнее.

Время вечернего чая назначается между 8 и 11 часами, и приезжать на чашку чая как раньше этого срока, так и позже – невежливо. Приезд к 12 часам вовсе не совместим с хорошим тоном, также не является хорошим тоном засиживаться до утра».

Традиция московской демократической интеллигенции

О тайных собраниях декабристов Пушкин в X, сохранившейся лишь частично, главе «Евгения Онегина» пишет:

 
У них свои бывали сходки,
Они за чашею вина,
Они за рюмкой русской водки…
 

Сходки следующего этапа развития русского революционного движения – разночинской романтической народнической эпохи – были иными – и происходили за чаем.

Известный московский художник-передвижник Владимир Егорович Маковский в 1870-е годы задумал и сделал эскиз, а в девяностые годы написал картину «Вечеринка». К сожалению, неизвестны какие-либо высказывания самого художника об этой картине и ее авторском истолковании, но современники – одни увидели сборище нигилистов 60—70-х годов, другие – нынешних, то есть последнего десятилетия XIX века, «людей, отрицающих существующие порядки». Эта разноголосица показывает, что художник изобразил не кратковременное и преходящее, а характерное для длительной эпохи, глубинное, одно из основных явлений русской действительности и, главное, создал образы характерных типов эпохи.

На картине Маковского изображена скудно обставленная комната со столом посредине, под висячей керосиновой лампой-молнией. На столе – блестящий медный самовар, чашки, стаканы с чаем, тарелки с нехитрым угощением – пироги, печенье… У стола сидят старик с пышной седой бородой – тип писателя-народника и пожилая, строгая, гладко причесанная дама – дама-общественница. Тут же студент военно-медицинской академии в форменном кителе с погонами собрался чиркнуть спичкой, чтобы зажечь потухшую папиросу, и остановился, прислушиваясь к тому, что самозабвенно говорит юная девушка-курсистка, стоящая посреди комнаты, крепко сжимая руками спинку стула. (Современный критик охранительной ориентации написал, что она «имеет вид особы, пламенно декламирующей какое-нибудь трескучее и запретное социалистическое стихотворение».) Стоящий за ней молодой человек в украинской рубахе, наверное студент, аплодирует, а молодая женщина с аскетическим лицом и в черном платье запрещающим жестом руки словно хочет остановить ее речь. Скептически слушает девушку стоящий напротив – руки в брючные карманы, рубаха навыпуск, трубка во рту – парень. Курят, переговариваются о чем-то сидящие поодаль; глубоко задумался, облокотясь о ломберный столик, мужчина средних лет, единственный среди всего общества щеголевато одетый человек, видимо преуспевающий врач или адвокат.

Совершенно явно – это не собрание заговорщиков, не заседание комитета какой-нибудь революционной организации, определяющего план действий, это действительно вечеринка, на которую собрались люди разные, с разными взглядами. Но несмотря на намеченные художником противоречия и противостояния этих людей, ему удалось передать, что в главном они – единомышленники.

Картина В.Е. Маковского «Вечеринка» была очень популярна в конце XIX – начале XX века в интеллигентско-демократической среде. Не однажды мне приходилось слышать от людей, чья юность пришлась на эти годы, о том, какое сильное влияние она имела на них.

В мемуарах педагога-москвоведа А.Ф. Родина рассказано об одном эпизоде из его жизни, связанном с картиной Маковского и с московским чаепитием.

В 1908 году Родин учился в выпускном классе Набилковского коммерческого училища, по характеру он был, что называется, заводилой, училищное начальство характеризовало его как «человека общественного». Это было время, когда русская интеллигенция, и в том числе думающая молодежь, осмысливала уроки революции 1905 года и пыталась определить свое место и свою роль в общественной жизни. Тогда были популярны кружки самообразования, так как считалось, что государственное образование однобоко и рутинно. Родин решил организовать такой кружок, собрания которого виделись ему похожими на то, что нарисовал Маковский. И он начал подготавливать вечеринку. (Впоследствии этот кружок так и назвали – «Вечеринка».)

«И вот вечером 26 октября 1908 года в моей маленькой комнате с розовыми обоями и вечно коптящей лампой, – пишет Родин в своих воспоминаниях, – собралась первая «Вечеринка». (Тогда Родин снимал комнату во дворовом флигеле в Лялином переулке на Покровке. – В.М.) Нас было семеро… На столе стоял чай и сушки – угощение, ставшее на «Вечеринке» традиционным.

Нам всем, собравшимся на первую «Вечеринку», было тогда по 16–18 лет – возраст острых чувств и переживаний.

В своем вступительном слове я сказал:

– Цель наших бесед заключается в обмене мыслями по тем или иным вопросам, интересующим нас всех».

Родинская «Вечеринка» просуществовала пять лет. Темы, обсуждавшиеся на ней, охватывали широчайший круг интересов. Вот некоторые из них: «Что дала литературе революция?», «Оправдание государства», «Свобода воли», «Что такое призвание?», «Радость жизни», «О нелепости жизни», «О Короленко», «Серафим Саровский»…

Общение за чайным столом, общий поиск мировоззрения дали очень интересный, с точки зрения сегодняшнего дня, результат.

В 1913 году среди участников «Вечеринки» была проведена анкета, которая показала эволюцию взглядов ее участников за время посещения кружка. Главными вопросами анкеты были два: «политическое кредо» и «отношение к религии».

Отвечая на первый вопрос, почти все сообщили, что вначале они склонялись к социалистическим взглядам. Это и понятно, если принять во внимание демократический состав кружка. Характерны ответы: раньше были «близки социалистические идеалы», «народник», пережил «отроческий социализм», прошел этап «раннего марксизма». Сам А.Ф. Родин был социал-демократом, входил в ЦК Социал-демократического союза учащихся средних учебных заведений города Москвы. В 1913 году оказалось, что большинство «приближается в своих политических взглядах к к.-д.», меньшее количество – «сочувствующие народникам».

Что же касается религии, то почти все отвечали, что у них до прихода на «Вечеринку» был период «атеизма»: «нигилизм и богоборчество», «детская отроческая религиозность сменилась нигилизмом и атеизмом Писарева». К 1913 году у большинства участников кружка религиозность становится важным и положительным компонентом их мировоззрения: «Я не решусь теперь назвать себя нерелигиозным человеком», «Раньше религия не играла для меня никакой роли, теперь я знаю, как обеднела бы душа, если бы исключить из нее религиозные переживания», «Теперь религия представляется никак не дающимся в руки разрешением всего».

Все вечеринковцы, о которых есть сведения, как и А.Ф. Родин, прожили нелегкую, но честную, трудовую жизнь. Тем взглядам и принципам, к которым они пришли в юности, они оставались верны всегда. В конце 1940-х годов мне довелось побывать на одной из их встреч, эта встреча была для них праздником, а на праздничном чайном столе стояла старая хлебница с сушками…

Литературный чай Серебряного века

Домашний чай в домах литературной, художественной, научной интеллигенции, сохраняя черты и прелести вообще домашнего чая, с оживленной беседой, шутками, музыкой, зачастую превращался в серьезный профессиональный разговор.

Андрей Белый в книге воспоминаний «Начало века», говоря об эпохе поисков мировоззрения, пишет: «Чайный стол С.М. Соловьева – эмбрион академии, в которой родители моего друга Сережи и я с другом, различаясь в возрасте, – заседающий центр, где, себя ища, начинаем законодательствовать»; глава, рассказывающая о приезде Блока в Москву и знакомстве с ним, называется «За самоварчиком»: «Сидели за чаем веселой пятеркой. Блок юморизировал, изображая себя визитером с перчаткой в руке, наносящим визит обитателям синих московских домков…»

В 1910 году «молодые символисты» (так принято называть Андрея Белого, Александра Блока, Сергея Соловьева и их друзей и единомышленников) организовали издательство «Мусагет». «Редакция помещалась на Пречистенском бульваре, близ памятника Гоголю, – рассказывает о нем Б.А. Садовской, поэт, входивший в этот кружок. – На стенах портреты Гёте, Шиллера, Канта, Толстого, Соловьева и прочих русских и немецких писателей. В кухне постоянно кипел самовар. Пожилой хмурый артельщик разносил сотрудникам чай в больших чашках и мятные пряники».

Борис Александрович Садовской – интересная фигура русской поэзии Серебряного века и имеет прямое отношение к теме этого очерка.

Настоящая фамилия его Садовский, но он изменил в ней одну букву: вместо Садовский – Садовской, так говорили и писали в XVIII – начале XIX века. Прошлое он любил и знал глубоко, им написан ряд интересных исторических рассказов и повестей, в пушкинских временах он чувствовал себя гораздо более на своем месте, чем в современности.

«Я застал еще старую историческую Москву, – пишет Садовской в автобиографических набросках, – близкую к эпохе «Анны Карениной», полную преданий сороковых годов… Трамваев не было. Конки, звеня, пробирались по-черепашьи от Разгуляя к Новодевичьему монастырю. Москва походила на огромный губернский город. Автомобили встречались как исключение; по улицам и бульварам можно было гулять, мечтая и глядя в небо. Арбат весь розовый, точно весенняя сказка. Развалистая дряхлая Воздвиженка, веселая Тверская, чинный Кузнецкий. У Ильинских ворот книжные лавочки, лотки, крики разносчиков. Слышно, как воркуют голуби, заливаются петухи. Домики, сады, калитки. Колокольный звон, извозчики, переулки, белые половые, знаменитый блинами трактир Егорова, стоявший в Охотном ряду с 1790 года. Еще живы были престарелый Забелин, хромой Бартенев, суровый Толстой. В Сандуновских банях любил париться Боборыкин. В Большой Московской можно было встретить Чехова, одиноко сидящего за стаканом чая».

Это – Москва самых первых лет XX века, тесно связанная с былым, еще существовавшая, но доживавшая свой век «уходящая Москва», как ее стали называть в начале XX века, и какой ее изобразил в знаменитых своих альбомах «Уходящая Москва» известный гравер И.Н. Павлов… Духом этой Москвы – реальной, но переходящей в мираж, насыщены стихи Бориса Садовского, посвященные Москве. В 1914 году он выпустил сборник с вызывающе простым, на фоне изысканных и эпатирующих названий символистских и футуристических книжек, названием – «Самовар».

Поэт описывает чаепитие как одну из важнейших, может быть, даже самую важную черту устоявшегося старинного истинно московского быта и самовар – как главный символ его. В сборник вошли стихотворения на тему чаепития: «Новогодний самовар», «Студенческий самовар», «Самовар в Москве» и другие.

«Студенческий самовар» – картина с натуры, картина быта самого Садовского, жившего в меблированных номерах «Дон», в конце Арбата, на Смоленском рынке.

 

Студенческий самовар

Чужой и милый! Ты кипел недолго,
Из бака налитый слугою номерным,
Но я любил тебя как бы из чувства долга,
И ты мне сделался родным.
 
 
Вздыхали фонари на розовом Арбате,
Дымился древний звон, и гулкая метель
Напоминала мне о роковой утрате;
Ждала холодная постель.
 
 
С тобой дружил узор на ледяном окошке,
И как-то шли к тебе старинные часы,
Варенье из дому и в радужной обложке
Новорожденные «Весы».
 
 
Ты вызывал стихи, и странные рыданья,
Неразрешенные, вскипали невзначай,
Но остывала грудь в напрасном ожиданье,
Как остывал в стакане чай…
 

Стихотворение «Самовар в Москве» представляет собой неоклассическую идиллию и, кажется, выражает заветную мечту автора о собственной судьбе.

 

Самовар в Москве

Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий,
Порою майскою под монастырь Девичий
Отправиться и там, вдоль смертного пути,
Жилища вечные неслышно обойти.
 
 
Вблизи монастыря есть домик трехоконный,
Где старый холостяк, в прошедшее влюбленный,
Иконы древние развесил на стенах,
Где прячутся бюро старинные в углах.
Среди вещей и книг, разбросанных не втуне,
Чернеются холсты Егорова и Бруни,
Там столик мраморный, там люстра, там комод.
 
 
Бывало, самовар с вечерен запоет,
И начинаются за чашкой разговоры
Про годы прежние, про древние уборы,
О благолепии и редкости икон,
О славе родины, промчавшейся, как сон,
О дивном Пушкине, о грозном Николае.
 
 
В курантах часовых, в трещотках, в дальнем лае
Мерещится тогда дыханье старины,
И воскрешает все, чем комнаты полны.
В картинах, в грудах книг шевелятся их души.
 
 
Вот маска Гоголя насторожила уши,
Вот ожил на стене Кипренского портрет,
Нахмурился Толстой и улыбнулся Фет,
И сладостно ловить над пылью кабинетной
Былого тайный вздох и отзвук незаметный.
 

Борис Садовской последние свои годы прожил не близ Новодевичьего монастыря, а в самом монастыре, кельи и полуподвальные помещения которого в конце 1920-х годов были превращены в большую коммунальную квартиру, но – увы! – в болезни и нищете, а не как антиквар, описанный им в стихотворении. Тогда же там получили «жилплощадь» некоторые деятели культуры, среди них архитектор-реставратор П.Д. Барановский, последний владелец Остафьева искусствовед и музейщик П.Д. Шереметев…

В двадцатые годы еще держались традиции московского чаепития, с его глубинным подтекстом и содержанием. Летом 1927 года Борис Пастернак, живший тогда на даче, неподалеку от Абрамцева, писал:

 
Когда на дачах пьют вечерний чай,
Туман вздувает паруса комарьи,
И ночь, гитарой брякнув невзначай,
Молочной мглой стоит в иван-да-марье,
 
 
Тогда ночной фиалкой пахнет все:
Лета и лица. Мысли. Каждый случай,
Который в прошлом может быть спасен
И в будущем из рук судьбы получен.
 

И не случайно Маяковский приглашал Солнце:

 
Я крикнул Солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо,
Чем так,
без дела заходить,
Ко мне
на чай зашло бы!
 

И звучала повсюду популярнейшая песенка:

 
У самовара я и моя Маша…
 

В последующие десятилетия былое «московское повальное чаепитие» пошло на убыль, но все же москвичи до сих пор остаются чаехлебами.

 
Что в Москве на торгу,
чтобы у тебя в дому
 

Пословицы: «В Москве нет только птичьего молока», «В Москве все найдешь (купишь), кроме отца родного да матери» и самое щедрое московское пожелание достатка: «Что в Москве на торгу, чтобы у тебя в дому» были записаны фольклористами в XIX веке, но, безусловно, происхождение их гораздо более раннее.

Австрийский дипломат Августин фон Мейерберг, посетивший Москву в середине XVII века, писал: «В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по умеренной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хоть бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, с обильнейшими земными недрами или с более промышленным духом жителей. Поэтому хоть она лежит весьма далеко от всех морей, но, благодаря множеству рек, имеет торговые сношения с самыми отдаленными областями».

«Таможенные», «доимочные», «переписные» книги и другие официальные документы, так или иначе касающиеся торговли, перечисляют тысячи названий товаров, которыми торговали в Москве. Опубликованные историками экономики России, эти списки занимают сотни страниц. Мы с горечью отмечаем, как за последние два-три десятилетия из нашей жизни пропали многие самые обычные продукты и вещи. Но, только читая перечни товаров в описях XVII века, понимаешь, как нищенски и жалко выглядело «изобилие» самых благополучных, самых сытых времен советской жизни по сравнению с бытом среднего москвича XVII века (не царя, не боярина, не воеводы). Правда, про многие из тогдашних товаров современный москвич даже не слыхал и не сможет объяснить, что это такое.

Чтобы читатель мог понять, каково же было разнообразие и количество товаров на торгу в Москве, перечислим не их, а только ряды, в которых продавали эти товары. Перечень взят из официального документа «Книга об устройстве городских торговых рядов 1626 года».

Но прежде всего необходимо иметь в виду, что торговые ряды XVII века – совсем не то, что ряды современного рынка. Современные ряды – это открытые прилавки с навесами от дождя, тогда же это были ряды торговых помещений – постоянных каменных или деревянных лавок, а ряды современного типа назывались «местами».

«Книга об устройстве городских торговых рядов 1626 года» дает перечень рядов центральной торговой площади Москвы – Красной и ее ближайших окрестностей. Адам Олеарий отмечает удобство такого устройства торговой площади: «На площади и в соседних улицах каждому товару и каждому промыслу положены особые места и лавки… Торговцы шелком, сукном, золотых дел мастера, шорники, сапожники, портные, скорняки, шапочники и другие – все имеют свои особые улицы, где они и продают свои товары. Этот порядок очень удобен: каждый, благодаря ему, знает, куда ему пойти и где получить то или иное». О месторасположении некоторых из рядов свидетельствуют несколько сохранившихся до сих пор названий переулков: Ветошный переулок на месте Ветошного ряда, Рыбный – на месте Рыбного ряда, Хрустальный – на месте Хрустального ряда.

Всего рядов насчитывалось более ста пятидесяти.

Около пятидесяти из них торговали съестными припасами. Здесь были два Мучных ряда, один Житный, Крупяной, два Соляных, три Овощных, Яблочный, Луковый, Чесноковый, Семенной, три Мясных, Курятный – по продаже домашней птицы, Охотный ряд – по продаже дичи (впоследствии в нем же торговали и мясом). Рыбные ряды были нескольких направлений: Свежий, Живой, Прасольный, Селедный, Икорный, Вандышный (вандыши – одно из названий снетков – мелкой рыбешки, очень дешевой и вкусной), кроме того, были «места» для торговли «белой рыбицей» и паровыми сельдями. Далее идут два Медовых ряда, Орешный, Молочный, Масляный, Ветчинный, Сахарный, Хлебный, Калачный сдобный, Пирожный, Пряничный, Уксусный, Постный, Харчевой, где торговали различным варевом, тут же находились «места» яблочников, дынников, огуречников, капустников, клюквенников, гороховиков, грешневиков (торговцев пирогами из гречневой муки, по указу XVII века им предписывалось: «А торговати им на скамьях приносом, а лавок не ставить и по рядам с гречневиками не ходить»), квасников.

Еще более разнообразными были ряды, в которых торговали различного рода промышленными товарами. Одеждой торговали в Кафтанном мужском и Кафтанном женском, Шубочном, в мужском и женском Шапочных, Колпачном, Треушном, Манатейном, то есть по продаже монашеского одеяния – мантий, в Чулочном, Рукавичном, Кушачном, Кружевном, Завязочном, Шнурочном, Нашивочном, Нитяном, Епанечном, Войлочном, Ветошном («ветошка» ткань с редкой основой; в «Бумагах Петра I» приведена расписка, что для него «куплено тридцать ветошек рубашечных добрых, дано рубль 16 алтын 4 деньги»). Ткани продавались в рядах Крашенинном, Льняном, Холщовом, Шелковом, Суконном, Хлопчатобумажном, Сурожском, меха – в Пушном, Скорняжном, Бобровом, Собольем, Меховом. Обувь и другие изделия из кожи нужно было искать в рядах Сапожном, Красном Сапожном, Башмачном, Голенищном, Подошвенном, Сафьянном, Седельном, Сырейном, Сыромятном, Саадашном (Колчанном), Плетном. Металлические изделия продавались в трех Железных рядах, Котельном, Скобяном, Колокольном, Большом Замочном и просто Замочном, двух Игольных, двух Кузнечных, Ножевом; посуда – в Судовом и трех Горшечных рядах; деревянные изделия – в Коробейном, Лубяном, Лопатном, Щепяном; москательные товары – в Москательных, Свечных, Дегтярном, Мыльном, Белильном, Золяном, Вощечном рядах; оружие – в Самопальном и Пищальном; порох – в Пороховом; ювелирные изделия – в Серебряном, Золотном и Жемчужном рядах. Имелись также Оконичный, Фонарный, Зеркальный, Тележный, Санный, Книжный, Иконный, Польский (по продаже иностранных товаров), Потешный (по продаже игрушек).

К этому перечню надо бы добавить ряды в других частях Москвы: на торговых площадях у ворот Белого и Земляного города, на крестцах – перекрестках. Одним словом, действительно, можно сказать, что на прежних московских торгах одного лишь птичьего молока не купишь, а все остальное находилось без особого труда, даже несмотря на редкость товара. В архивах царствования Алексея Михайловича сохранились любопытные документы о том, что когда требовалась в срочном порядке к царскому двору какая-либо вещь, которой не было в казне, то следовало распоряжение «купить в рядех». Так, когда понадобились «кареты с шоры» для награды послам войска запорожского, то они в тот же день были приобретены «в рядех»; потребовались два немецких стула, обитых «кожею золотною», в Посольский приказ, и их купили «в рядех у торгового человека Федора Григорьева», не оказалось в казне запасных шахматных досок, так их нашли «в Овощном ряду у торгового человека Корнила Яковлева».

А уж с богатством московского торга не мог соперничать никакой другой город на Руси, так что щедрость пожелания «Что в Москве на торгу, чтобы у тебя в дому» приобретает поистине эпические и фантастические размеры.