Текст книги "Приди, добро!"

Папа вернулся

Сегодня мой папа вернулся. Я не знаю, откуда. С самолёта или с поезда – тоже загадка, но он пришёл летним добрым утром.

Думаю, не случайно выбрал это время. Недаром говорят: утро вечера мудренее. На себе испытал. Утром все дела видятся иначе, желаний почти никаких. Не то что днём или вечером. То бы или это бы сотворил, пятое, десятое бы сделал… И ничего толком не получается. Или времени не хватает, или то за одно, то за другое хватаешься. А утром встал, позавтракал и твёрдо – в школу. Всё! Неотвратимо.

Вот и папа утром совершил важнейшее: вернулся навсегда!

Он обнял и поцеловал меня. А у самого слеза на глаза навернулась. Слеза радости. Такая крупная. Он её смахивать не стал. Слезы радости не смахивают.

Потом он долго разговаривал в спальне с мамой. Почти всё это тяжкое время без папы мама выходила из спальни с мокрыми глазами.

На мой вопросительный и молчаливый взгляд она говорила, оправдываясь:

– Вот привязался ко мне конъюнктивит. Без глаз останусь.

Меня уже не проведёшь. Это был конъюнктивит по папе. Она его очень любит. Да разве такого папу можно не любить! Он замечательный во всём. Высок, красив с русой шапкой волос. Заядлый турист. Мы втроём все местные реки прошли на байдарках. Я как себя стал помнить, он всегда брал в поход нас с мамой. Научил многому, например, как костёр с одной спички разжечь, палатку разбить, как в лесу не заблудиться. А какой он силач, маму на одной руке удерживает. Она встанет ему на ладонь, и он поднимает её до уровня груди. Смеху в такие моменты на десяток воздушных шаров нахохочем.

И рассказчик классный. Сколько историй о путешествиях мы от него услышали!

Сияющая мама, со слезами счастья на глазах, первая вышла из спальни, тоже расцеловала меня и сказала:

– Папа вернулся навсегда! – И оба заторопились на работу.

От этих слов я сначала онемел. Но как только захлопнулась дверь, я опомнился, всё понял и так захохотал от радости, что наверняка перепугал бы соседей, услышь они меня.

Мама говорила мне, что папа уехал надолго по работе. Но стоит ли такая работа маминых заплаканных глаз? Моего нетерпеливого ожидания? И почему с той работы нет от папы ни одного письма, ни одного звонка – как из могилы? Такая разлука для меня и для мамы – настоящая пытка.

Если бы вы знали, как я ждал папу, как скучал по нему, то сразу бы поверили, что я был настолько рад его возвращению, что ни один волшебник не в состоянии выразить моих чувств, даже я сам.

Я смеялся от счастья на весь дом, прыгал и кричал:

– Папа вернулся! Папа вернулся!

Но кто же мог услышать этот крик в стенах квартиры? Я выскочил на балкон и продолжил своё неистовое веселье всё с тем же криком: «Мой папа вернулся навсегда!» Но этого мне показалось мало.

У нас на балконе стоит высочайшая телеантенна. Её из труб сделал папа, при помощи автокрана установил, прикрутил к балкону крепкими болтами. Глянешь вверх на приёмную корону – в глазах рябит от множества трубок: все телеканалы берёт. Я схватился за трубу и неожиданно для себя очутился на самой верхотуре антенны, уселся на перекладину и в последний раз прокричал:

– Мой папа вернулся навсегда!

Вот какая была моя радость!

И тут, глянув вниз, вдруг испугался высоты. Я пацан не очень-то хилый, на турнике пять раз подтягиваюсь, от пола двадцать раз отжимаюсь, но вот по канату забираюсь всего на один метр. Начну подниматься, в животе как-то быстро пусто становится. А куда с пустым животом вверх по канату. Только вниз. А тут я в один миг по железным трубам на десять метров взлетел. Как циркач или чемпион гимнастов. Это меня радость туда забросила, моё счастье!

Вижу, люди внизу задрали головы и руками размахивают.

На проводах зимы один старшеклассник по гладкому, оструганному столбу поднялся так же стремительно, как я, снял приз и спокойно спустился. Не иначе у него тоже отец вернулся, и счастье придало ему необычайные силы и сноровку. Жаль, что не догадался тогда спросить его об этом.

Женя из параллельного класса полгода букой ходила. Она далеко живёт от меня, потому не с руки поинтересоваться причиной её хмурого настроения. Она, видно не вооруженным глазом, замкнулась в себе, стала как бы одинокой. И подружки ей не милы, и весь белый свет. От всего отказывается, на викторины не ходит, в спортивных соревнованиях не участвует, хотя раньше увлекалась гимнастикой. Словом, без луча солнца живёт, в склепе. Но однажды запела. Да так здорово! Устроила в классе концерт. Я тогда пропустил это событие мимо ушей, а теперь понял: у неё тоже папа вернулся! От радости голос прорезался, а сама Женя расцвела, как марьин корень.

Вот что творит с нами возвращение пап!

– Никола, ты чего туда забрался? – услышал я голос соседа деда Семёна.

– Папа, – говорю, – вернулся, – но уже дрожащим от испуга голосом.

– А-а, так ты это на радостях?

– Именно.

– Ну, слезай не торопясь. Обхвати ногами трубу, потихоньку перебирай руками. Только не скользи, а то обожжешь ноги и руки.

Да, не просто было мне спускаться. Вес у меня не маленький, труба гладкая, но дед Семён подбадривал и уверял, что всё сделано правильно.

– Помнится, когда мой отец с войны с победой вернулся, я схватил свой пионерский красный галстук и побежал по улице с криком: «Папа вернулся!» Бегу, а галстук, как знамя, трепещет. Всю деревню галопом обежал, каждый двор осветил своей радостью. Это же не шутка, это же какое добро, когда отцы домой возвращаются!

Белый всадник

Кеша любил всё живое. Увидит в траве возле речки лягушку, поймает, посадит на ладонь и любуется. Она холодная, лупоглазая, в разноцветном ореховом фраке. Кеша видит, как разбегаются по спинке золотистые линии. На брюшке и передних лапках желтые полянки с тёмными пятнами, на задних лапках фиолетовые и изумрудные полосы. Словом, та ещё модница!

Кеша смотрит на неё, улыбка так и тянет рот во все стороны. Он сидит на корточках и ждёт, когда лягушка сама спрыгнет с ладони в траву и направится к речке, чтобы нырнуть в воду и забиться под корягу от нахала.

Но Кеша не нахал, он просто любопытный и добрый. Колька, его дружок из города, не верит, что лягушку запросто можно поймать в траве.

– Врун, она вовсе не сухопутная, живет в воде.

– Она земноводная! Слышал о таком? Весной мечет икру где-нибудь в тихой заводи. Целые тенёта развесит. Головастики из неё выклевываются и растут в воде. Потом лягушка любит путешествовать по лугу. Собирает своим длинным язычком всяких насекомых. Ты со мной не спорь. Я за всем тут наблюдаю.

Колька раньше тоже жил в деревне, недалеко от Кеши. Теперь в городе, но часто с отцом приезжает на речку рыбачить, дышать добрым свежим воздухом и жарить шашлыки.

– Я бы тоже знал, если бы не город. Зато ты ни разу не был в зоопарке в Роевом Ручье. Вот где насмотришься всякого зверья и птиц.

– Ничего, побываю, посмотрю. Только лучшего места, чем речка Бузим с полянами и лесами, нет. Слышишь трель жаворонка? Чудо, как хорошо поёт. На моей поляне живёт несколько птах. Я даже два гнезда нашёл. В одном пять яичек голубеньких с пятнышками, во втором четыре. Почти как воробьиные.

Мальчишки прислушались. Точно, с неба к ним прилетела заливистая трель.

– Скоро самка сядет на яйца. Выпарит птенцов. А сейчас она от восторга в небе трепещет. Снесла яичко и запела.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, она только по утрам поёт. А солнце припекать начнет, прячется в траве. Кормится семенами да всяким гнусом. Куры у нас тоже утрами несутся. Спрыгнет с гнезда и кудахчет. Хвалится о прибытке. Ладно, разговоры в сторону. Не люблю болтать языком на рыбалке.

Мальчишки уставились на поплавки в ожидании поклёвки. Вдруг Кеша встрепенулся, тревожно озираясь по сторонам.

– Ты чего?

– Дымом пахнуло, пал кто-то пустил!

– Это отец мой костер запалил, он же выше нас рыбачит, возле машины. Шашлык решил готовить.

– Нет, дровяной дым так не пахнет. Это трава прошлогодняя пластает! – Кеша вскочил, выбежал на крутой берег реки, где лежала его поляна с жаворонками. На ней густое и косматое разнотравье, не выбитое с лета скотом и не скошенное косарями. Поляна огромная, в несколько гектаров. И точно, как угадал Кеша, кто-то поджег от дороги траву. А может, сушь затлела от брошенной сигареты, и теперь огонь взялся стеной, густо дымя, двигаясь к реке.

– А-а! – завопил Кеша. – Паразиты, подожгли мою поляну! Гнёзда, гнёзда погорят, яички сжарятся.

Кеша заметался вдоль речного обрыва. Вот он скатился к речке, схватил котелок, в котором любил тут же на берегу варить уху, зная, что в воскресный день к обеду придут к нему младшая сестрёнка с мамой. Они усядутся на траву, разбросят рушник, выставят чашки, нарежут хлеба, лука-батуна, а Кеша поднесет парующую в котелке, запашистую уху из пескарей, ельцов, ершей и окуней. Знатная уха, наваристая из стольких-то сортов рыбы! Да и обильная.

Сейчас в котелке был утренний улов. Кеша опрокинул его. Рыбёшка затрепыхалась в осоке.

– Ты чего, Кеша? – раскрыл было рот Колька.

Кеша зачерпнул в котелок воды и метнулся по косогору на поляну.

– Гнёзда спасать!

– Как? – донесся испуганный Колькин голос.

Кеша бежал по поляне к первому, только ему известному гнезду. Вот оно, старательно свитое жаворонками из былинок, прикрытое стеблями пырея, упавшими снопом на землю. На дне пух, мягкий и теплый, где красовались пять крохотных яичек. Кеша полил вокруг гнезда водой из котелка. Что дадут эти капли в море травы? Он снова бросился к реке, а огонь приближался. Ветер слегка переменился и гнал страшную языкастую стену с юга, но и с запада огонь бушевал и наступал, грозя взять в кольцо юного натуралиста. Кеша не видел опасности. Он снова зачерпнул воды и закричал Кольке, что стоял на высоком берегу и глазел на пожар:

– Чего стоишь, помогай!

– Чем помогать, у меня садок!

– А-а, – махнул рукой Кеша и помчался к гнезду, снова облил вокруг, но понял, что усилия его не помогут. Тогда он принялся лихорадочно срывать вокруг густую траву и отбрасывать в сторону, уничтожая пишу для огня. Смерч угрожающе надвигался, оставляя после себя чёрную, обугливающуюся землю. Кеша знал, что после пала через пару недель сквозь гарь пробьются многочисленные шилья травы, и к середине лета она встанет буйно. Но знал и другое: пал свободно перекинется в белоствольный лесок, как это бывало в других местах выше и ниже его облюбованного места на реке для рыбалки. В этих рощах, по рассказам старшего брата, водились зайцы-беляки. Он ставил зимой силки и приносил добычу домой. Мех в эту пору крепок, брат шил из шкурок прекрасные шапки. Теперь заяц в местных лесах редкость. Одни выгорели, другие ушли от этой жути. Были и лисы, куропатки, гнездились горлицы, токовали глухари. Остались только одни мыши-полёвки да суслики. Настоящий Чернобыль или Фукусима.

Слева на взгорке появился всадник на белом коне. И сам он был белый. Остановился, окинул взором бегущий пал. Кто там в центре? Мальчишка из котелка поливает траву принесённой водой. О, безумец, да разве такой шторм огня остановишь каплями! Что же он делает дальше? Рвёт траву! Зачем?

И догадался, спасает гнездо! Но увидел всадник опасность. Огонь охватывал поляну с двух сторон, а теперь заворачивает и от реки. Берёт юнца в кольцо. Будущего воина и мужа, продолжателя рода. Из груди всадника вырвался вопль отчаяния, он вознёс руки к небу и пустил белого скакуна в сторону пламени. Как на крыльях, перемахнул через стену огня. Колька потом клялся, что видел крылья у скакуна! Всадник стремительно подлетел к неистовому мальчугану, нагнулся, ухватил за руки и вырвал из наступающего огненного моря к себе в седло. И снова скакун перелетел стену огня, опустился на гарь. И Колька видел, как перед скакуном метались несколько жаворонков.

– Дядя, что вы наделали, я спасал гнездо жаворонка! Я обрывал вокруг траву и накрыл гнездо котелком.

Всадник ничего не ответил. Только Кеша увидел в его очах голубой свет, свет добра. Всадник ссадил мальчугана на чёрную землю, по которой пронёсся пал, и молвил:

– Поступок твой велик, и дела твои станут велики во спасение жизни! – И ускакал.

Кеша долго и завороженно смотрел ему вслед, не понимая, кто это был. Потом очнулся, глянул в ту сторону, откуда вырвал его белый всадник, и увидел, что пал скатился к реке и там, треща кустарником, глох. Кеша, что есть силы, бросился к оставленному гнезду, к котелку, поднимая чёрную пыль. Огонь почти не тронул низко сорванные стебли травы. Крохотный жёлтый островок отливал золотом среди мёртвой, но ещё стонущей поляны. Кеша подхватил котелок, он был горяч. Отбросив его в сторону, мальчик уставился на гнездо. Оно уцелело, уцелели и пять слегка голубеньких в крапинку яичек.

От счастья Кеша засмеялся, из глаз его хлынули слезы счастья. Подбежал Колька.

– Они живые, Колька, яички живые! Жаворонок выпарит птенцов, я видел, как они летали надо мной! Надо только слегка замаскировать гнездо.

Колька молча лупал глазами, ощерив рот, согласно смотрел на Кешу.

– А что же второе гнездо? Сгорело? – Кеша поднялся и побежал к месту, только ему известному. Пропетляв с полминуты по гари, он упал на колени. Гнездо погибло, голубенькие в крапинку яички почернели и от жары лопнули. Кеша собрал остатки на ладонь и, показывая Кольке, рыдающим голосом сказал:

– Колька, яички сгорели, птенцов не будет. Какой-то плохой человек погубил много жизней. Поклянись, что никогда не бросишь в траву горящую спичку!

Колька клялся, а Кеша испачканной гарью рукой растирал по щекам бегущие горькие слезы.

Мой враг

– С сегодняшнего дня человек с сигаретой – моя неприязнь, сигарета – мой враг! Кто в классе курильщик?

Класс замер в изумлении: перед девятиклассниками маячила неопознанная личность оттуда. Хотя все черты совпадали с любимой учительницей, но жёсткая интонация, выражение лица, глаза Валентине Георгиевне не принадлежали.

Замешательство прошло быстро, но вздоха облегчения не последовало.

Неужели, подумалось, смерть младшего брата, так могла изменить человека?

– Он погиб от сигареты, – жёстко сказала Валентина Георгиевна, – вердикт врачей – рак лёгких, спровоцированный огромной дозой никотина. Я виновата в его смерти: не вмешалась как старшая, как вторая мать, не выдернула из его рта сигарету и не оградила от фальшивой дружеской «улицы».

Он закурил, как водится, на вечеринке, за компанию. Никто не препятствовал, пример подавал отец – курил прямо в квартире, и его друзья тоже. Люди на улицах, в конторах тоже смолят сигареты. В магазинах курева – на выбор, гроши родительские в кармане. Чего выпендриваться. Мода. Его пристрастие обнаружилось поздно, через год. Отец пожурил немного, мать приказала бросить.

Валентина-студентка её поддержала. Он пообещал. На этом всё и закончилось. Не бросил, уже втянулся.

Она тоже пробовала на первом курсе института. Закружилась голова, затошнило. И она сказала – это не моё.

– Глупая, втянешься, пройдёт. Не будь белой вороной. Курит почти вся группа.

Валентина была уже взрослая и твёрдо отказалась от ложного удовольствия. Друзья так же убеждали брата, но он был ещё сопляк. Флюгер. Поддался. Валентина не думала о брате, как не думало о здоровье нации общество, и только теперь, когда случилось несчастье, беспомощно завыла.

Односторонний диалог в классе продолжался:

– Мой долг – до конца своих дней бороться с курильщиками. Если я не добьюсь того, что в нашем классе Света, Аня, Саша и Серёжа не бросят курить, – буду считать себя виновной в ваших будущих недугах. И, возможно, оставлю школу, как плохой педагог. Прошу на стол сигареты и зажигалки.

Валентина Георгиевна слыла незаурядным человеком, завоевала звание «Учитель года». Её класс успевал во всём, особенно в точных науках. Среди ребят не было даже троечников.

Ребята любили её за талант. Но, пожалуй, больше всего подкупала её доброта, властная, всеохватывающая. Каждый ученик жил в её сердце, как и все остальные. Она была всюду с ними. Они – тоже, и взаимно счастливы.

Четверо покорно, как под взглядом удава, медленно встали из-за столов и вытряхнули из карманов и ранцев на стол пачки сигарет и зажигалки.

– Это не метод! – нервно выкрикнул Артём, лидер класса, спортсмен и отличник. – Они на следующей перемене закурят, взяв у подружек.

– Посмотрим, я пойду дежурить на перемене на улицу, – в голосе учителя звучали суровые нотки. – Однако я хотела бы решить проблему на добровольной основе. Ничто так не властно над человеком, как сама его воля. Захотел – сделал. Но если ты не смог однажды одержать победу над собой, то вряд ли сможешь управлять своей судьбой. Запомните эту фразу.

Горе мешало педагогу быть самой собой, по-матерински подойти к каждому и использовать всю силу убеждения, какую она использовала в преподавании.

Стояла зима. Впервые за годы своей работы педагогом Валентина Георгиевна после каждого урока забегала в учительскую, набрасывала шубку на плечи, шла на угол школы, где под высокими кустами акации толпились курильщики, и требовала немедленно прекратить курение и идти в здание. Подчинялись неохотно. В первый заход ребят из её класса не было. Но на большой перемене они, как насмешники, появились с сигаретами в руках. Увидев учительницу, девушки и юноши быстро развернулись и убежали.

Изобретательные юноши нашли противоядие. На следующий день они надевали в гардеробе куртки, уходили со двора школы к торговому ларьку и торопливо выкуривали сигареты. Возле ларька постоянно сновали прохожие. Валентина Георгиевна, выяснив, где собираются курильщики, шла к этой кучке.

– Вот вы где! Требую прекратить курение! – не повышая голоса, но с гневными нотками говорила учительница.

– Наконец-то школа взялась за правильное воспитание, – высказал своё мнение пожилой человек с пакетом в руках. Возле него остановились две пенсионерки и с любопытством прислушались к разговору.

– Достаёте вы нас, Валентина Георгиевна, я уже третий год курю, – раздался голос рослого старшеклассника. – И вы мне не указ.

– В наше время отец за такие слова этому отпрыску ввалил бы ремня, – не остался в стороне человек с пакетом. – Отбивается от рук молодёжь, из-под контроля уходит. Так и Родину прокурят.

– Уже прокурили! Стыдоба, ой стыдоба! – выразила своё мнение одна из пенсионерок.

– Не заставляйте меня краснеть, ребята, – взмолилась Валентина Георгиевна.

Ей было стыдно перед людьми за неуправляемых ребят, за своё, прямо сказать, глупое положение надсмотрщика, но больше всего – за общество, которое легко соглашается с курящими детьми, беременными курящими молодыми женщинами, за безразличие родителей к поведению своего ребёнка. Скорее всего, потому, что сами страдают таким же пороком и не видят в нём ничего дурного. Но она не могла отказаться от своей затеи, как не могут не появляться на небосводе солнце и луна, хотя чувствовала, как правильно сказал Артём, – это не та мера борьбы.

На третий день молчаливой, надсадной дуэли между курильщиками и их противниками в классе вспыхнул спор.

– Да, мы любим Валентину Георгиевну, но она не имеет права вмешиваться в нашу личную жизнь, – заявила Светка, – об этом же говорит закон о ювенальной юстиции, когда за жесткое воспитание отрок может подать в суд на своего предка.

– По-твоему, Валентина не имеет права делать добро против твоего желания? – сказал Лёшка. – Представь, ты сидишь в камере, она смотрит через глазок с ключами в руках, сострадает и ждет, когда ты догадаешься о её намерениях и дашь разрешение выпустить тебя из неволи?

– Тю, у неё что, не хватает тямы выпустить меня самостоятельно?

– Без твоего согласия – нет.

– Ну, насмешил.

– Секунду! Давайте разберёмся, что такое вмешиваться в жизнь, – сказал Артём. – Недавно я дал юродивому попрошайке, вы его знаете, несколько монет. Я вмешался в его жизнь: чуть-чуть улучшил его стол.

– Ерунда, твоё сравнение не лезет ни в какие ворота. Ты клал добровольно в его протянутую руку. Он просил, и ты сделал маленькое добро.

– Разве Валентина поступает не из добрых побуждений?

– Она мешает мне получать удовольствие, – злилась Светка.

– Попробуй, брось после годовой соски. Какие страдания! – поддержала подругу Алла.

– Тупость ваша – в квадрате, – вынес вердикт Лёшка.

– Мы не тупые, учимся не хуже тебя.

– Ладно, один псих залез на девятый этаж и решил сброситься. Спасатель быстро к нему пробрался и уговорил не делать это на публике. Тот согласился и потом вообще отказался от затеи. Спасатель вмешался в его жизнь. Что ж на него никто не подаёт в суд? Ведь он нарушил право человека распоряжаться своей жизнью.

– Опять невпопад. Там на кону жизнь, а у нас – вредная привычка.

– Эта вредная привычка может выйти боком: родишь урода, будешь виновата ты и общество, позволившее тебе курить, – кипятился Лёшка.

– Дешевая пропаганда медиков!

– Пропаганда, основанная на конкретных многотысячных фактах, – не согласился Артём. – К сожалению, общество никто не спросил, принимать или нет уродливый закон о ювенальной юстиции.

– Ладно, третий пример, – поддержал своего друга Лёшка. – Человека хватил приступ сердца. Рядом с ним оказался сосед, но не догадался найти у него в кармане нитроглицерин и сунуть таблетку под язык. Несчастный умер, соседа обвинили в том, что он не оказал ему помощь.

– Вообще в огороде бузина, в Киеве дядька, – засмеялась Алла.

– Не бузина. Валентина ставит себя на место соседа, только она действует энергично и спасает вас, дураков, от будущих недугов. Если хотите, от морального разложения. Табак – это наркотик, занимает шестое место. Массовое курение, если хотите, – преступление против личности. Виновато в этом общество. В США, хотя я никогда, по примеру моего отца, не восторгался этой страной, давно поняли опасность курения и приняли правильный закон, и народ воспринял его положительно.

– Замечу, даже бизнес там заткнулся. Несёт убытки, но помалкивает.

Рейды Валентины Георгиевны быстро заметили. Педагоги шушукались о ней. Иные – осуждающе, мол, всё-то ей надо, в каждой бочке затычка. Другие молчаливо поддерживали.

– Валентина Георгиевна, ваши дежурства на улице и конфликты с курильщиками перерастают во что-то нездоровое, я бы сказала, мальчишеское, а вы носите звание «Учитель года». Надо действовать через родителей, – высказала, наконец, мнение директор школы. – Убеждена, захлестнутая горем, вы сломались и поступаете непедагогично.

– Вы же знаете, у Светы отец сам курит и пьёт, Алла вообще живёт без отца, а мать курящая. У Саши родители благополучные, но проглядели сына, как и я своего брата и своих ребят.

– Что же, вас интересуют только ваши воспитанники?

– Они в первую очередь. Но борюсь со всеми. Даже с педагогами-курильщиками.

– Разве у нас есть такие?

– Насколько мне известно – вы первая среди них.

– Вы должны знать, я закурила от одиночества после потери мужа.

– Сигарета – самообман.

– Пусть так, но мне легче, когда дома в одиночестве я затягиваюсь. Но как вы узнали о моей слабости?

– По запаху.

– Я вас тоже могу упрекнуть. Вы ходите в церковь, хотя обладаете колоссальной эрудицией, а прежние атеистические взгляды точнее отражали вашу натуру.

– Поклоны Господу нашему никому не приносят вреда. Вы бы могли найти утешение в диалоге с Богом, и тогда бы вам не потребовалась сигарета.

– Возможно, возможно. Но ваша борьба внесла раскол в столь дружный и успевающий класс.

– Если класс не станет прежним, выходит, я слабый педагог. Прошу вашей помощи в борьбе с курильщиками. Одной, вижу, не по силам.

– Хорошо, будем действовать.

Директор ничего не успела предпринять. Оказалось не до этого: в школьной столовой взорвался баллон с газом, по предварительной версии, по вине повара-курильщика, погибшего при взрыве. Из школьников никто не пострадал.