Текст книги "Огненное погребение"

Владимир «Адольфыч» Нестеренко
Огненное погребение

Огненное погребение

Осень, Крым, раннее утро, небо слегка сереет, едва отделяясь на горизонте от свинцово-серого моря.

Рыбацкая лодка в открытом море, в ней трое рыбаков, они выбирают сеть.

ТИМОХА: Зацепилась, блядь. Колян, присвети.

Андрей зажигает крохотный фонарик, прикрывая его рукой, вдвоем с Тимохой распутывают сеть.

СЕРЫЙ: Не сильно там сверкай, погранцы заметят.

АНДРЕЙ: Да ладно, все тебе погранцы.

СЕРЫЙ: Это у тебя ни разу лодку не отбирали, так ты и…

ТИМОХА: А ну тихо, мужики! Тихо! Слышите?

СЕРЫЙ: Чего?

ТИМОХА: Шторм идет. Слышишь, море гудит?

СЕРЫЙ: Точно, блядь, гудит! Гудит море! И забрались далеко, не дай бог!

ТИМОХА: Мужики, давай быстро. На берегу разберемся.

Тимоха ножом режет сеть, зацепившуюся за винт двигателя. Андрей и Серый быстро выбирают сеть с рыбой, Тимоха пытается завести мотор, тот не за водится. Тимоха рвет на себя трос зажигания.

Да давай, блядь, давай!

* * *

Подмосковье. Раннее утро, темно.

Камера снимает через окуляр прибора ночного видения, из леса, через кусты.

Дождь, в кювете лежит джип, стекол нет, видно, что он несколько раз перевернулся, крыша помята.

На трассе стоит милицейская машина, два милиционера ходят возле джипа, светят фонариками.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Накупили машин, козлы, ездить не купили.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Трасса ровная, на таком самолете…

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Заснул, наверное. Или бухой.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Пошли в машину, будем вызывать.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: А с этим чего?

Показывает ноутбук, мобильный, еще какие-то вещи, которые он достал из джипа.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: В деревне спрячем. Хуй его знает, кто он такой (смотрит в документы, подсвечивая себе фонариком). Савелюшкин Артур, блядь, Альбертович. Начальство приедет, вопросы будут. Мобилку оставь.

Картинка сменяется на обычную. Милиционеры в машине, Первый за рулем, заводит машину и едет, Второй говорит в рацию.

«Бамут», «Бамут», я «Тамбов-три». У нас «Воздух», «Воздух», прием.

Голос из рации: «Тамбов-три», «Тамбов-три», подтвердите «Воздух».

«Воздух», один в машине, Савелюшкин Артур Альбертович, госномер (называет номер), 177 регион, джип (называет марку джипа).

Голос из рации: «Тамбов-три», вы на месте?

На месте. Осмотрели все, он с трассы вылетел, дорога чистая.

Голос из рации: «Бамут» «Воздух» принял, ожидайте.

«Тамбов-три», понял, жду на месте.

(Первому) Здесь сверни, и газу, у нас минут двадцать.

Машина сворачивает с трассы на боковую дорогу.

* * *

Город Владимир. Раннее утро, старый частный дом, одноэтажный, с маленькими подслеповатыми окнами.

Широкая металлическая кровать, на ней спит женщина средних лет, цыганка. Внезапно она рывком садится в кровати, смотрит перед собой широко раскрытыми глазами, лицо ее страшно, волосы всклокочены. Она шумно дышит, через несколько секунд негромко зовет.

ЦЫГАНКА: Любка! Спишь?

Из соседней комнаты, отделенной от спальни Цыганки плетенной из веревки занавеской, раздается молодой женский голос.

ЛЮБА: Нет, мам, не сплю.

ЦЫГАНКА: Почему?

ЛЮБА: Приснилось плохое.

ЦЫГАНКА: Приснилось. Нож снился?

ЛЮБА: Не помню.

ЦЫГАНКА: Дура проклятая! Вспоминай!

ЛЮБА: Мам, ну чего ты?

ЦЫГАНКА: Ушел кто-то сейчас. Под ножом ушел.

ЛЮБА: Вспомнила. Снился нож, кривой, не русский. Били меня, не попали.

ЦЫГАНКА: Значит, отец твой ушел, больше некому. Вставай, спать теперь нельзя, теперь попадут, если заснешь.

* * *

Крым, день, море штормит.

К берегу подходит рыбацкая лодка, Андрей и Серый на веслах, Тимоха вычерпывает пластиковым ведром воду из лодки, двигатель не работает.

Подойдя к берегу, рыбаки прыгают в воду, их накрывает волной, они тащат лодку на берег.

С берега в воду прыгает собака, овчарка, плывет к рыбакам, зубами хватает Андрея за руку и плывет к берегу, «спасает».

Рыбаки хватают лодку за борта и вытаскивают на берег волоком подальше от линии прибоя, в лодке плещется вода, плавают сети, бьется рыба.

Крым. Небольшой частный дом на окраине поселка, все запущено, в огороде растет бурьян.

За столом сидят рыбаки, пьют водку, самая простая закуска: огурцы, помидоры, хлеб, лук.

Возле стола лежит овчарка.

ТИМОХА: Ну, мужики, давай за удачу!

СЕРЫЙ: Лучше за нас с Коляном, если б мы не выгребли… Движок-то у тебя, блядь, мертвый!

АНДРЕЙ: Потом за нас. Давай за фарт!

Рыбаки выпивают.

* * *

Подмосковье, день.

На месте аварии стоят несколько милицейских машин, джип грузят на платформу эвакуатора, труп, укутанный в полиэтиленовую пленку, несут в микроавтобус. Крупным планом лицо покойника, у него нет одного глаза, вместо него – опухоль. Второй глаз, ярко-голубой, смотрит в небо. Милиционеры расходятся по машинам, в микроавтобусе оперативно-следственной группы Второй патрульный пишет какие-то бумаги, Первый патрульный разговаривает со Следователем.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Слушай, Рыков, странная картина получается. Вещей у него нет, денег тысяча рублей. Что же он без денег на такой машине путешествовал ночью?

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: А я знаю? Может, он здесь живет рядом, в Жуковке, например. А может, кто-то раньше нас подъехал, мародер.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Может, и живет. А может, мародеры. Все взяли, тысячу нам оставили, на капусту. А может, вы с Сергеевым лишние вещи зацепили. В прокуратуру дело пойдет, а им нашего, мента, упаковать – за счастье. Ну как, ничего не придумал?

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Да что мне придумывать? Вон у Сергеева спрашивайте, я что знал – рассказал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ладно, смотри, чтобы не пожалеть потом. Иди пиши рапорт, пора заканчивать.

* * *

Владимир, частный дом.

Цыганка и Люба сидят за столом, на столе лежат фотографии, старые бумаги, свидетельство о рождении, паспорта. Отдельно – деньги, перетянутые резинкой и завернутые в полиэтилен, рубли, не очень много.

ЦЫГАНКА: Вот тогда мы с ним и познакомились. Он красивый был, деловой, сильный, а я от своих отбилась. Мне шестнадцать лет было, самостоятельная.

ЛЮБА: Вы в Москве познакомились?

ЦЫГАНКА: Нет, в Нижнем. Он там с заводом что-то изобрел, «Волги» продавал куда-то, что-то взамен поставлял, химичил. Жили вместе, недолго, потом ты родилась. Не захотел он со мной возиться, купил этот дом, и поминай, как звали.

ЛЮБА: И больше вы не виделись? Ни разу?

ЦЫГАНКА: Обиделась я на него. Знаешь, что обида наделать может?

ЛЮБА: Знаю, мама.

ЦЫГАНКА: Ну вот, какие уж здесь встречи. Так, слухи иногда доходили. Снился, бывало. А сегодняшнее известие – самое верное. Раз и меня и тебя ножами били – значит, он и ушел, некому больше. Так что поедешь в Москву, найдешь там кого-нибудь, кто его знал. Может, полагается что-нибудь от его богатства и тебе.

ЛЮБА: А ты как без меня? Одна будешь работать?

ЦЫГАНКА: Опасно одной, не буду без нужды. Мне бы самой поехать, да не выйдет.

ЛЮБА: Может, поедем?

ЦЫГАНКА: Отсюда меня только вынести можно, сама знаешь. Звонить будешь, рассказывать. Только смотри мне! Москва не Владимир, там много всяких…

ЛЮБА: Хорошо, мама. А в Москве кого искать?

ЦЫГАНКА: Да кого угодно, с кем он там работал, может, жену его. Хотя мне на развод не приходило ничего. Он ведь тебя записал, перед тем как бросить. Так что ты – законная дочка, все права.

ЛЮБА: Так вот просто прийти и сказать, что я Артура Савелюшкина дочь, давайте деньги?

Цыганка резко, наотмашь бьет Любу по лицу, та закрывает лицо руками, из под ладоней течет кровь.

ЛЮБА: Мама, за что?

Цыганка привстает над столом, в комнате становится темнее.

ЦЫГАНКА: Я тебе сколько говорила?! Ты что, накликать хочешь?! Нельзя по имени покойника звать, а кровного вдвойне!

ЛЮБА: Мама, да может, и не покойник он!

ЦЫГАНКА: Вот езжай в Москву, там и поглядишь. Ушел он, теперь тебе в мир надо вместо него, раз я здесь застряла. Все, хватит реветь. Собирайся. Да зайди к пузатым, силы набери. Не просто он ушел, помогли, и тебя там не ждут, в Москве, не хотят.

Люба выходит из комнаты, Цыганка собирает старые фотографии, смотрит на портретное фото Савелюшкина. На фотографии у него вместо одного глаза – отверстие. Бумага вокруг пожелтела и обуглилась, как будто отверстие прожжено раскаленной иглой. Цыганка всматривается в лицо на фотографии, фото приближается, отверстие внезапно загорается на мгновение серебристым светом, похожим на отблеск на неполированном, матовом ноже. Цыганка убирает фотографию, делая над ней какой-то сложный жест, сложив пальцы в подобие двоеперстия, но средний палец согнут и торчит крючком.

* * *

Москва. Дизайнерская, дорогая квартира Савелюшкина.

Молодая, но не юная женщина, Марина, смотрит телевизор, на столике стоит початая бутылка вина, еще одна бутылка пуста.

Марина звонит по мобильному телефону.

МАРИНА: Алло, Саша? Это Марина. Не знаешь, где Артур?… Куда поехал?… Без тебя? Вчера еще?… А далеко?… Нет, все отлично… Да. Привет.

Марина набирает другой номер, он не отвечает, она бросает телефон на диван, наливает себе вина. Внезапно раздается телефонный звонок. Марина смотрит на экран мобильника, улыбается.

Нагулялся, Ара? Нагулялся? Блядонул? Теперь мне звонишь. А я уж заждалась. Уже пьяная. Ну, позвони еще раз. Набери, Ара, набери, может, я в ванной. Или сплю. Умерла, может.

Телефон замолкает. Через минуту опять звонит, Марина снимает трубку.

Алло… Я не поняла… Кто это?… Да, знаю… Какой следователь?… Шутите?… Что?! Артур?! О, господи… Он в больнице?… А где?… Где?! Адрес какой?… Сейчас приеду… Сейчас.

Марина вскакивает и начинает метаться по комнате, набирая телефонный номер.

Саша, приезжай ко мне!… немедленно… Артур попал в аварию… Не знаю! Не знаю ничего, нужно в милицию… Все, я одеваюсь… Саша, быстрее… Я прошу.

* * *

Город Владимир, день.

Люба с небольшой сумкой идет к собору, обходит его против часовой стрелки и заходит внутрь, кланяется у входа и крестится. Камера показывает ее левую руку, она держит ее на ремне сумки так, что безымянный и средний пальцы спрятаны под ремень, а указательный и мизинец лежат на ремне. В церкви она подходит к иконам и стоит возле них, время от времени осеняя себя крестом, левая рука по-прежнему лежит на ремне сумки. Люба избегает проходить под куполом и обходит церковь по кругу. У столика со свечами Люба покупает свечу, зажигает ее и ставит на стол для заупокойных свечей.

Быстро оглянувшись, она пальцами гасит несколько зажженных свечей, вынимает их из подсвечников и прячет в одежде. Перекрестившись, Люба идет к выходу. У выхода ее окликает пожилой Священник.

СВЯЩЕННИК: Что, дочка, хорошо тебе в церкви?

ЛЮБА: Хорошо, батюшка.

СВЯЩЕННИК: То-то раскраснелась, как от вина.

ЛЮБА: Вы о чем, батюшка?

СВЯЩЕННИК: Свечи верни. Не помогут свечи, когда Он на тебя рассердится. И сюда за этим не ходи.

Священник протягивает ладонь, Люба колеблется, Священник смотрит ей в глаза.

Ну!

Люба достает из рукава три свечи и отдает священнику.

Покаяться тебе надо. Ты ведь не ведьма, так, на побегушках.

Люба поворачивается и идет к выходу.

ЛЮБА (через плечо): Перед кем покаяться? Перед каким богом?

Священник отворачивается и идет в глубину храма, женщина, продающая свечи и иконы, услышав последнюю фразу, крестится.

* * *

Крым, день, дом Андрея.

Стол, за столом сидят Андрей, Тимоха и Серый, они крепко выпивши. Овчарка лежит под столом, в тени.

Мужики разделись до пояса, Андрей покрыт шрамами, у Тимохи на плече татуировка – эмблема ВДВ.

СЕРЫЙ: А на Колыме – там как… Нанимают, суки, а потом все делают, чтобы ты сбежал оттуда, до срока, без расчета. Прикинь, двенадцать часов на бульдозере пашешь, если сломался, – не уходишь, со сменщиком остаешься, ремонтируешь. А десятник – палкой чуть что. Так прям по гриве и бьет дрыном, хоть я и не зэк, а вольный. Сезон короткий, все на повышенной. Рама раз треснула у меня, так…

ТИМОХА: Да хорош ты со своей Колымой. Лет двадцать только про Колыму и слышу. Может, Колян чего расскажет?

АНДРЕЙ: А чего рассказывать? На Колыме не был. Жил в Харькове, в армии служил, потом в охране.

ТИМОХА: В ментах?

АНДРЕЙ: Не, в ведомственной. На заводах. Грузы сопровождал, на проходной сидел.

СЕРЫЙ: Хорошо в охране. Делать ни хуя не надо, сиди себе охраняй.

АНДРЕЙ: Точно. Отсидел смену, да и пошло оно все.

ТИМОХА: А к нам чего переехал? Ты не подумай, мужик ты нормальный, я так спрашиваю. Просто.

АНДРЕЙ: Жена ушла, я закладывал, детей нет. Ну и разбился на машине, доктор сказал, надо жизнь менять. По ломанный, на хуй я там нужен, в охране. Продал в Харькове квартиру, купил вот дом, и еще на «Жигули» осталось.

ТИМОХА: Ну, у нас быстро поправишься. Если раньше нас татары отсюда не погонят.

СЕРЫЙ: Какой «погонят»?! Какой «погонят»?! Тимоха, да мы их всех здесь прикопаем, пидарасов. Колян, да ты знаешь, сколько у нас оружия? Не, ты знаешь?

ТИМОХА: Хорош молоть, Серый. Тебе после стакана не на бульдозер, а на танк надо, показал бы тут…

СЕРЫЙ: А че? Давно пора на базаре развернуться танком, татарва одна торгует! И сельсовет сровнять с грунтом!

АНДРЕЙ: Такие страшные эти татары? Тихие вроде, торгуют разным.

СЕРЫЙ: Да ты что?! Это же блядь, ебаная саранча! Как прислали их сюда – не стало житья нам, крымчанам. Всюду лезут, все пиздят, землю захватывают.

ТИМОХА: Да, Колян, татары – это нам всем погибель. Будет как в этой… как в Албании. Расплодятся и всех нас вырежут на хуй.

АНДРЕЙ: У нас там тихо, в Харькове. Ни татар, никого.

СЕРЫЙ: Тихо, блядь… Вы же, хохлы, их сюда и прислали. Кравчук этот ваш, гнида. А у самих – тихо.

ТИМОХА: Это Горбатый еще, с Раечкой своей. Говорят, они ей за это ковер золотой подарили. Из золота вытканный, десять человек в дом заносили, не поднять. Она и сама татарка была, вот и подписала им пропуск. Воевать теперь будем, мы или дети наши. Только мы тут каждый за себя, а они дружные. Вот ты съезди на базар. Там, где русские стоят, цену скинешь или дешевле найдешь. А у татар – никто ни копейки не уступит, и все в одну цену продают. Понятно, в чем дело?

АНДРЕЙ: Понятно. Слушай, Тимоха, а с рыбой-то чего делать?

ТИМОХА: Засоли да повесь. Продать некому, не сезон, мы солим.

АНДРЕЙ: Куда мне столько… И солить я не умею.

СЕРЫЙ: Я тебя научу. Ты бы не собаку, а бабу завел. Она б и пожарила, и засолила.

АНДРЕЙ (смеется): Собаку-то я не заводил. Прибилась щенком, видно, бросил кто. Может, и баба прибьется. Со временем.

Мужики смеются.

* * *

Город Владимир, вокзал, ночь.

Люба покупает билет до Москвы. Она выглядит очень ярко, почти вульгарно, на нее смотрит хмурый патрульный милиционер, Люба улыбается ему, он улыбается в ответ.

* * *

Вагон скоростной электрички, ночь.

Люба идет по вагонам, ищет свободное место. Места есть, но она проходит мимо, рассматривая лица пассажиров. Увидев скромно, но по-городскому одетую Пожилую женщину, Люба проходит мимо нее, заходит в тамбур. В пустом тамбуре она смотрит в окно, как в зеркало, мы видим ее со спины, отражение в темном стекле неуловимо меняется, и из красавицы она превращается в обычную молодую девушку, немного растерянную. Улыбнувшись себе в зеркале, Люба возвращается в вагон, подходит к Пожилой женщине.

ЛЮБА: Извините, у вас свободно?

Люба сидит в кресле, рядом с Пожилой женщиной, они разговаривают.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Это тебе надо в милицию идти, на Петровку. Там они адрес дадут.

ЛЮБА: А как туда добраться?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: На метро. Ты в Москве-то бывала?

ЛЮБА: Нет, Анна Сергеевна, в первый раз еду.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Да как же так, Люба? Ни разу в столице не бывала, стыд-позор, не в Сибири ведь живешь, во Владимире.

ЛЮБА: Да так, все недосуг было. Ну и по телевизору видела, каждый день Москву показывают. А они до которого часа работают, Петровка эта?

Двор дома Любы во Владимире. Цыганка выносит кастрюлю, подходит к собачьей будке, вываливает кашу из кастрюли в миску, цепной пес с жадностью набрасывается на еду. Будка сделана из корпуса старого, еще советского телевизора.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: С утра надо, сейчас уже все закрыто. Тебе остановиться-то есть где, Люба?

ЛЮБА: На вокзале посижу до утра, Анна Сергеевна, не выгонят меня?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Хочешь, у меня переночуешь? Я одна живу сейчас, сын офицер, дочка замуж вышла, уехала в Германию.

ЛЮБА: Спасибо вам огромное, Анна Сергеевна!

* * *

Квартира Савелюшкина, Москва. День.

В квартире Марина, Саша, Алексей Степанович. Все в темной, траурной одежде. Зеркала, телевизор и другие отражающие поверхности занавешены драпировкой, на столе стоит большой портрет Артура Альбертовича Савелюшкина, в темных очках, с траурной лентой. Вид портрета зловещий.

На столе несколько бутылок, стаканы. Раздается звонок домофона, Марина выходит в прихожую и снимает трубку, на экране появляется Консьерж.

КОНСЬЕРЖ: Добрый день. Здесь девушка пришла, говорит, что к Савелюшкину.

МАРИНА: Какая еще девушка?

КОНСЬЕРЖ: Молодая. Дать трубочку?

МАРИНА: Пусть заходит, какая разница.

КОНСЬЕРЖ: Хорошо, запускаю.

Лифт, современный, с зеркалом во всю стену. Люба поднимается в лифте, глядя в зеркало, играет лицом, корчит гримасы, затем проделывает тот же трюк, что и в электричке, меняет лицо с привлекательного на беззащитное.

МАРИНА: Не хватило нам в жизни блядей, после смерти ходят.

САША: Ну да… Как в анекдоте: «Артур еще дома, но венки уже вынесли».

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Саша, ты бы постеснялся. Юмор твой…

САША: А чего? Ему уже все равно.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Похороним, тогда посмеемся. Спляшешь, если желание будет.

В дверь звонят, Марина идет открывать.

* * *

Крым, день, рынок.

Андрей идет между рядов с хозяйственными товарами, в руке у него моток проволоки, в другой руке – ведро, в котором лежат инструменты, плоскогубцы, гвозди, еще что-то.

Выйдя из хозяйственных рядов, он проходит мимо салона игровых автоматов, убогого павильона, обшитого белым пластиковым сайдингом и украшенного рекламными надписями. На аляповатой вывеске изображено колесо рулетки, четыре туза, силуэт обнаженной женщины и название: «ЦИКЛОН-А». Дверь павильона распахивается, из нее выталкивают Кабана, полноватого, седого человека средних лет, одетого достаточно просто, в джинсы и спортивную куртку неизвестной фирмы. Следом за Кабаном выходят три человека: два охранника, одетые в спортивные костюмы, и Хозяин, в костюме, красной рубахе, без галстука, и лаковых туфлях с длинными, загнутыми кверху носками.

Все – татары.

КАБАН: Вы чего, волоебы?!

ХОЗЯИН (с акцентом): Сюда больше не приходи, понял? Нет денег, автомат поломан.

КАБАН: Ты, хуйло, ты чего?! Всадить баблос – так нормальный, а выкатать – поломан?!

Первый охранник толкает Кабана ладонью в лицо. Кабан падает с невысокого крыльца, вскакивает и бросается на охранника. Ударив охранника кулаком в пах, Кабан запрыгивает ему на спину и бьет несколько раз, с размаху, внутренней частью кулака, по голове, в ухо, охранник закрывается руками.

На, петух! На! На! На!

Второй охранник хватает Кабана сзади за шею и оттаскивает от Первого охранника, Хозяин неловко – мешает большой живот – бьет Кабана ногой. Пер вый охранник приходит в себя и бросается к Кабану, который пытается освободиться от захвата.

АНДРЕЙ: Эй, вы! А ну отпустили!

ХОЗЯИН: Ты чего хочешь?

АНДРЕЙ: Отпустили его, быстро!

Первый охранник поворачивается к Андрею и делает шаг в его сторону.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК: Пошел на хуй, черт!

Андрей, разжав кулаки, бросает проволоку и ведро, очень быстро, приставным шагом подскакивает к охраннику, носком передней ноги зацепляет переднюю ногу охранника, тот теряет равновесие, той же ногой Андрюха бьет его в пах и, сменив в прыжке ноги, бьет в пах второй ногой. Первый охранник сгибается, приседает, затем валится на бок, сжавшись в «позу зародыша», зажав руки между ногами. Не отвлекаясь на него, Андрюха так же, приставным шагом, подскакивает к Хозяину и бьет его левой рукой, ладонью, местом между большим и указательными пальцами, расставленными в виде рогатки, в кадык, захватывает кадык, рвет на себя, затем этой же рукой, отпустив горло Хозяина, растопыренными пальцами бьет в глаза и, приблизившись вплотную, бьет его локтем в челюсть. Хозяин падает, ударяется головой о бордюр, бледнеет и храпит. Второй охранник отпускает Кабана.

ВТОРОЙ ОХРАННИК: Э, все, мужики, все! Все нормально!

Кабан с разворота бьет его коленом в пах, тот отлетает и выбивает спиной витрину павильона, падает внутрь, осколки витринного стекла в крови.

КАБАН: Теперь, блядь, нормально!

Из павильона выбегают посетители. Андрей бросается бежать, Кабан бежит за ним. Добежав до забора, они перемахивают его, бегут по территории заброшенного завода, перелезают через еще один забор, бегут переулком, сворачивают на безлюдную улицу.

КАБАН (задыхаясь): Все, хорош, не найдут.

АНДРЕЙ: До кладбища добежим, вон, на горке.

КАБАН: Сейчас… Дай отдышаться… Не могу…

АНДРЕЙ: Ты, Саня, со спортом не дружишь. Напрягись, сто метров осталось.

Кабан изумленно смотрит на Андрея.

* * *

Забегаловка у кладбища, навес, столики. Вывеска: «Тихий уголок».

Посетителей нет, Андрей и Кабан сидят за столиком без скатерти, водка в графине, закуски нет, пакет сока.

КАБАН: Андрюха! Давай, братан, за встречу!

АНДРЕЙ: За встречу!

Выпивают.

Только я не Андрюха. Я Коля. Николай Иванович, а по-простому, по колхозному, – Колян.

КАБАН: Понял. Сколько не виделись, Николай Иваныч?

АНДРЕЙ: Не помню. Узнал сразу, а когда последний раз виделись, – не помню.

КАБАН: Я десятку сидел. На воле три года. Получается, тринадцать лет.

АНДРЕЙ: Меньше. Я к тебе на зону приезжал, с Рыжим и Ежом, помнишь? Двенадцать.

КАБАН: Точно. Ежа еще на свиданку не пустили, он, черт бухой, по ходу мусора послал. Говорили, тебя увалили. Там (машет головой). За бугром. В цинке привезли.

АНДРЕЙ: Про цинк гонят, говорили, что прикопали, как собаку, в лесу.

КАБАН (наливает): Чудеса. Здесь, в Крыму, случайно встретить, да еще в таких вот обстоятельствах. В стесненных.

АНДРЕЙ: Случай. Хуже, когда терпилу встречаешь. Ты его забыл давно, а он тебя помнит.

Кабан смеется.

Ладно, Саня, разбиваем понт, мне еще машину забрать надо, собака там у меня, воет, наверное.

КАБАН: Запиши телефон. Мы еще пошпилим неделю и дальше поедем. Давай увидимся, посидим в нормальном месте, с женой познакомлю.

АНДРЕЙ: Диктуй.

КАБАН: Сейчас (достает коммуникатор, нажимает кнопки). Я так не помню.

* * *

Москва, кладбище.

Заезжает похоронная процессия. Катафалк, несколько легковых автомобилей, похоронных автобусов нет, людей немного.

Видно, как выносят гроб, четыре венка, за гробом идут Марина, Люба, Саша, Алексей Степанович, еще несколько человек. Марина и Люба в трауре, рыдают.

Картинка меняется, вид на похоронную процессию через объектив видеокамеры, которая снимает через затемненное стекло автомобиля, припаркованного вдалеке от могилы, камера наезжает.

ГОЛОС: ЗА КАДРОМ (с легким южным акцентом): А это кто там идет с его любовницей?

ДРУГОЙ ГОЛОС: Телка какая-то. Не видел раньше.

Камера увеличивает и показывает Любу, она идет рядом с Мариной, но в отличие от нее – не плачет, у Любы спокойное лицо, время от времени она вытирает сухие глаза платком.

* * *

Комната для переговоров, большой стол красного дерева, плазменный телевизор, дорогой дизайн.

Цвета в интерьере – похоронные, металлизированные краски, красно-коричневые, с золотом, стены.

На столе стоит портрет Савелюшкина с траурной лентой.

За столом – Саша, Марина, Алексей Степанович и Николай Михайлович.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Итак, господа, похоронив Артура Альбертовича, пора нам самим понять, на каком свете мы находимся.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Собрание миноритарных акционеров предлагаю считать открытым.

САША: Я не акционер. Может, я пойду?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Саша, мы тоже не акционеры. Артур все, что у нас было, оформлял на себя. У меня пять процентов в фирме и у Николая – пять, а на балансе имущество – два компьютера и автомобиль «Волга».

САША: А куда же все делось?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот здесь мы рассчитываем на твою помощь. Ты же водитель был, всегда с Артуром, думаю, больше нашего знаешь. Ты и Марина.

МАРИНА: Не знаю я ничего. Квартира, где мы жили, на Артуре, офис этот – в аренде, на год с правом продления. Я только судилась по его делам, вот и вся юридическая помощь. Смешно сказать, пять лет с ним, не знаю ничего.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Говорил я покойному, надо «в белую» работать, закончилось время. Давно говорил.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Практически все свои активы Артур вложил в землю. Два участка в Москве, под застройку. Семь десятых и полтора гектара.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: У него еще в Жуковке участок, и в Геленджике дом.

МАРИНА: Давайте сначала определимся, для кого мы выясняем. Все имущество – не наше. Дочь объявилась. В гости к папе приехала, познакомиться, случайно захватила с собой свидетельство о браке между Артуром и ее мамой, Екатериной Григорьевной Мурши. И как результат этого брака – свидетельство о рождении Савелюшкиной Любови Артуровны. И паспорт.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Марина, я тебя понимаю. Ты с ней общаешься, она в твоей квартире живет. Что Люба думает, наследница?

МАРИНА: Николай Михайлович, у меня квартира своя, отцовская, в Химках. А Люба пускай хоть завтра открывает наследство, через полгода получит эту, на Остоженке, в собственность. Я завтра перееду.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Это она тебе так говорит? Съезжай – и все на этом?

МАРИНА: Да не говорит она ничего. Спать я там не могу, все время кошмары снятся. То Артур окровавленный, то вообще не пойми что, просыпаюсь полумертвая, как и не спала.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Может быть, попьешь что-нибудь успокаивающее?

МАРИНА: Да я пью, не помогает.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Итак, Марина, я правильно понимаю, что документы на сделку с участками через тебя не проходили?

МАРИНА: Нет документов никаких. Сейф есть, в квартире, его вскрыть надо. В присутствии наследницы.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Ключ от сейфа где? У следователя?

МАРИНА: Кодовый замок, нет ключа, следователь о сейфе не знает. У Артура еще в банке была ячейка, может быть, там документы.

САША: Я так понимаю эти речи, что как Артур Альбертович разбился, остались мы ни с чем? Зарплаты не будет?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: В этом месяце будет, а дальше – все в наших руках. Я с Артуром пять лет работал, Николай – семь.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Восемь.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Восемь. Наработки есть, будем продолжать дело.

МАРИНА: Я сегодня же увольняюсь. Вы директор, Алексей Степанович, я вам заявление и напишу.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Почему?

МАРИНА: Присваивать имущество Артура не хочу. Смерть есть смерть, а закон есть закон. Есть наследница, пусть она и занимается.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Марина, а разве я сказал, что мы наследницу обделим? Наоборот. Нам же лучше, чтобы Любовь Артуровна разыскала наследство, вступила во владение. А мы ей поможем правильно распорядиться, продолжить дело отца. Может быть, возглавить фирму.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Совершенно верно. Артур любил, когда никто целой картинки не видит, кроме него, разумеется. Будем друг друга дополнять, пока всей ситуацией не овладеем. А с Любой нужно поговорить, объяснить ей. Дело в том, что участки под застройку – не факт что выделены. То есть деньги Артур уплатил, а вот документы, решения – должен был получить на днях. Никто не отзвонился, ни Костомаров, ни помощники его, ни адвокат этот, Левандовский. На похороны никто не пришел.

САША: Правильно. Я тоже на похоронах думал, где это они все. Ни из «ЕСД» никого, ни Феликса Борисовича.

А я, считай, каждый день к ним ездил, то документы, то еще что.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Понятно. Артур успешно все продал, и на новый цикл, на скупку. За неделю до смерти. Вот они и ждут, кто к ним за деньгами придет.

* * *

Крым, сторожка санатория, ночь.

В сторожке мебель обшарпанная и старая, стол, стул, топчан с подушкой и одеялом, дисковый телефон. На столе початая бутылка водки, закуска на газете, банка консервов, помидор. У входа вешалка с алюминиевыми крючками, на ней висит резиновая дубинка. На спинках двух стульев натянута сеть, Андрей возится с ней, чинит, разговаривая сам с собой. Дверь в сторожку открыта.

АНДРЕЙ: Блядь, еще две дырки. Что здесь плавает, чтобы таких дыр навертеть? Плавает по дну, хуй поймаешь хоть одну… Ну а что было делать? В международном розыске, и урки тоже, не разобравшись (передразнивает кого-то): «Кровь воровская на руках, под лед беспредельную рожу». Как Зорро балабановский – джихад РУБОПу объявить? Или подсесть где-нибудь, в Киеве, например? Лет на пять. Вон, Кабан подсел, во что превратился. А был красавец. На суде сказал, мол, искренне сожалеет, что пистолет заклинило. В качестве последнего слова…

Раздается лай собаки. Андрей очень быстро гасит свет, одновременно снимает с вешалки дубинку и, со гнувшись, выскальзывает из сторожки. К воротам подъезжает автомобиль, его не видно, свет фар слепит. Автомобиль сигналит несколько раз, затем раздается пьяный голос Директора санатория, похоже, он принадлежит отставнику, военному пенсионеру, начальственный голос человека, привыкшего командовать.

ДИРЕКТОР: Сторож! Ты где? Хоронько! Сторож!

Из тени появляется Андрей, открывает калитку.

Директор санатория подходит к Андрею, видны два силуэта в свете фар.

Хоронько, я, блядь, сколько ждать буду?

АНДРЕЙ: Добрый вечер, Антон Петрович!

ДИРЕКТОР: Я в следующий раз сигналить не буду, понял? Зайду да из ведра оболью. Помоями. Понял, нет?

АНДРЕЙ: Все шутите, Антон Петрович.

ДИРЕКТОР: Не шучу. Понял, Хоронько? На голову надену.

АНДРЕЙ (другим тоном, недобро): Нет у меня помоев. Разве что с собой привезешь.

ДИРЕКТОР: Ты на работе – значит, работай. А не спи, блядь. Понял?

АНДРЕЙ: Да я давно понял.

ДИРЕКТОР: Вот так вот. Открывай.

Андрей открывает створку ворот, машина заезжает на территорию, виден водитель и две женщины на заднем сиденье. Андрей закрывает ворота и смотрит вслед автомобилю.

АНДРЕЙ: Эх, Тоша, опасный ты человек. Самоликвидатор. (Собаке.) Строгий у нас хозяин, Эльза. Страшный. А если нос ему отрезать, так вообще в ужасах можно будет снимать.

Андрей возвращается в строжку, пытается снова вернуться к починке сети, потом внезапно сгребает сеть и швыряет ее в угол.

На хуй это макраме колхозное.

* * *

Ресторан, столик, отделенный от зала небольшой перегородкой. За столом сидят Алексей Степанович и Николай Михайлович.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот пусть она и предпринимает меры по взысканию. А мы посмотрим.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: На что посмотрим?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Посмотрим, чем закончится. И поможем распорядиться полученными деньгами.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Смеешься?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Почему? Может, и взыщет что-нибудь. А может быть, сгинет в свой Владимир или еще куда. Скажи, Леша, ты что-то теряешь?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Уже все потерял. Сколько там получается?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: У «ЕСД» – шесть миллионов, у Костомарова – три. И у Феликса полтора где-то.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Может, с ними встретиться, переговорить? Два миллиона пусть вернут, и мы о них забываем?